Веселое горе — любовь.

ЖИВЫЕ ЦВЕТЫ

Эта девочка выросла у меня на глазах, и все же я как-то совсем внезапно заметил в ней взрослого человека. И уже неудобно было называть ее Галочкой или Галкой-палкой, смотря по обстоятельствам. Тем не менее, я нет-нет, да и срывался. Встречал ее на улице и говорил:

— Ты все-таки Галка и все-таки палка. Почему ты так редко забегаешь ко мне?

Галина Павловна собирала на лбу морщинки и сообщала, что ей некогда: медпрактика, лекции, и по дому тоже дела есть. — «Бог знает, — думал я, — может, и в самом деле занята, а может — это возраст берет свое, и ей просто скучно у меня».

Я любил ее раньше. Совсем маленькая, она приходила ко мне на балкон, ее большие глаза становились почти круглыми от восторга и изумления.

Она с величайшим интересом следила за голубями, неловко брала их из гнезд и прижимала к пухлой щеке.

Как-то она провела лето в деревне, у бабушки. Там обнаружила занятный цветной мир, полный звуков и запахов. Тогда в ее языке появились новые слова и сравнения неожиданной меткости.

Про голубя, начавшего линять, сказала, что у него жидкие перья, а о чуланчике во дворе сообщила, что он весь раскосился.

Бережно держа птицу в обеих ладошках, она зарывала носик в теплый пух и, подняв на меня сияющие глаза, утверждала:

— Они, как цветки — голуби. Красивые.

— Правда, Галочка. Как живые цветы.

Потом, когда немного подросла и пошла в школу, она частенько прибегала ко мне вечерком и садилась у голубятни посмотреть на тихую жизнь птиц.

Другие девочки и даже многие мальчики, переступив за пятнадцать лет, не только забывают о голубях, но и смущаются, если им напомнят о былой привязанности.

Галочка представляла исключение. Она охотно кормила птиц, участвовала со мной в нагоне почтарей и с завидным спокойствием относилась к шуткам и колкостям соседей.

Я гордился девочкой, будто своей ученицей.

Правда, иногда замечал в ее облике неприятные черты.

Она была красива — и знала это. По этой ли причине или по другой, случалось, смотрела свысока на окружающих, не скупилась на резкое слово.

Она говорила о соседке, бесцветной болезненной женщине, немного сварливой:

— Костлява, как тарань. А нос — луковкой.

Я думал о Гале: «Ну, пустяков в голову набрала. Возраст такой. Это пройдет...» — и мимоходом советовал ей:

— Красивые — они ласковые должны быть.

Однажды соседские мальчишки поймали старую, сильно слинявшую кошку и решили покрасить ее масляной краской.

Сначала они мазали беднягу кистью, потом им это надоело и они стали макать зверя в ведерко с краской.

Кошка страшно орала, сучила ногами, пытаясь вырваться из цепких лап своих мучителей.

Галочка в это время сидела на скамейке, читала стихи Киплинга. Она скользнула отсутствующим взглядом по мальчишкам, по нелепо измазанной кошке и снова уткнулась в книгу.

И все-таки я не хотел укорять девушку. В семнадцать лет все мы, вероятно, полагаем, что вселенная вертится вокруг нас, и веруем, что в свое время человечество призна́ет это. Годы превосходно лечат эту маленькую болезнь.

Я видел и другое: Галочка любила прямое открытое слово и, мне кажется, ценила нашу давнюю дружбу.

Как-то поздним осенним днем ко мне заскочил запыхавшийся Павлик. Сияя такими же большими, как у сестры, глазами, он выпалил единым духом:

— Галке восемнадцать лет! Гости будут!

И исчез.

Я выругал себя. Как же это забыл о дне рождения! Ведь сегодня, и верно, восемнадцать лет моей Галке-палке, моей единомышленнице и сообщнице, той самой маленькой девочке, с которой мы дружим уже так давно. Надо непременно купить букет цветов.

И я пошел в цветочный магазин. Очень спешил — до вечера оставалось совсем немного.

Безучастная продавщица предложила мне тощие растеньица в горшках и бесстрастно уверяла, что через неделю они будут пышно цвести.

Я отказался — и побежал в соседний магазин. Нет, никак нельзя обойтись без цветов в такой день!

Но нигде не было ничего подходящего. Продавщицы предлагали зеленые кустики в горшках или советовали зайти через несколько дней.

Я вернулся домой за четверть часа до срока, и пустые руки дрожали от усталости.

Что делать? Где взять цветы?

Мои домашние готовы были пожертвовать пятью кустиками герани, что росли в деревянных ящиках на окне. Но какой это букет?

Что же делать?

Я сидел мешком и ничего не мог придумать. С пятого на десятое вспоминал прошлое — и вдруг меня осенило:

«Господи! Есть же цветы! Живые цветы! Те, которым она обрадуется больше, чем букету!».

И тогда, я побежал на балкон, выхватил из голубятни двух багряных, как закат, птиц, еще белых двухчубых бормотов и, прижав их к груди, поспешил к имениннице.

Все гости уже были в сборе. Рядом с Галочкой стоял студент, ее однокурсник. Он держал обеими руками букет садовых цветов. Большие глаза девушки сияли от гордости и счастья.

Я произвел на гостей, видно, странное впечатление. Даже не успел переодеться и был в поношенном зеленом кителе. Запыхавшись, я еле удерживал беспокойно рвавшихся птиц.

В комнате стало тихо.

Галочка подошла ко мне, взяла птиц и, как-то напряженно улыбаясь, сказала:

— Спасибо! Вот не ожидала.

И я отчетливо ощутил в ее словах ледяную вежливость и даже раздражение.

Она тут же отдала голубей Павлику, и брат унес их на кухню.

Именины пошли своим чередом, и все забыли о птицах.

А мне уже почему-то не хотелось сидеть в этой комнате, и веселиться, и пить вино.

Галочка, улучив минуту, подошла ко мне. Сохраняя на лице улыбку, она сказала сухо, негромко:

— Цветы положены к именинам. Не к чему тащить сюда птиц.

Я смотрел на ее красивое лицо, на большие, холодные сейчас глаза и молчал.

Боже мой, как могут изменяться люди!