Веселое горе — любовь.

ОНИ ДОЙДУТ

У меня шуряки — чуть не все — шоферы. Хорошие рабочие люди. Когда кто-нибудь из них приезжает из соседнего города, мы берем бутылку вина и беседуем на разные темы: о наших делах в космосе, об охоте или об американских автомобильных королях.

Потом, когда наступает время расставаться, я говорю шурину:

— Знаешь, Гаврила Иваныч, ты бы взял с собой голубей, кинул с дороги, а?

Гавриле Ивановичу, обветренному рукастому парню в измятом и замасленном кожаном пальто, неудобно отказывать родичу, и он, стараясь подавить вздох, отвечает с вялой улыбкой:

— Пожалуйста, о чем говорить? Обязательно кину.

— Нет, это не забава, — стараюсь убедить я шурина. — Ты же понимаешь: без нагона почтари просто испортятся. Они разжиреют, отучатся брать верное направление, потеряют летную скорость. А такая птица никому не нужна.

Вручая шурину клетку с голубями, я говорю на прощание:

— Тебе это не составит труда. Подъезжая к дому, остановишь машину, заложишь записки в портдепешники и бросишь почтарей в воздух. Вот папиросная бумага для записок. Ты поставишь в каждой из них только одно слово и одну цифру: пункт и время выброски.

— Ладно, — усмехается Гаврила Иванович и несет садок с птицами в кабину. — Все будет сделано, как надо.

За четыре поездки Гаврила Иванович выпустил вблизи своего города двенадцать птиц моей голубятни. Восемь почтарей вернулись, покрыв расстояние в триста с лишним километров. Вьюн, Орлик и Незабудка сели на летик голубятни через шесть часов после выброски. Последняя, восьмая птица шла к дому двое суток. И только четыре голубя не сумели отыскать родину или погибли в когтях хищников.

Потери эти сравнительно небольшие, и я, возможно, не стал бы о них вспоминать сейчас, спустя два года, если бы не одно обстоятельство.

В числе затерявшихся птиц, изменивших родному дому и жене, был Буран. Белый могучий дракон, с почти вертикальной посадкой тела, с шишковатым клювом и большими окологлазными кольцами, он считался признанным вождем многочисленного почтового племени.

Буран родился у меня в голубятне — и все долгие семь лет жизни неизменно оставался верен ей.

Жена Бурана — синяя почтовая птица Незабудка, и один из сыновей голубоватый Вьюн — были слабее мужа и отца, но и они исправно шли с нагона, покрывая в среднем по шестьдесят километров в час.

Почтарь верно и нежно любил жену, и она ему всегда отвечала тем же.

Передавая Гавриле Ивановичу садок с птицами, в числе которых находился и Буран, я был совершенно уверен в благополучном возвращении почтаря.

И вот — Незабудка пришла. Вьюн — тоже, а Буран — глава семьи и лучшая птица голубятни — пропал.

Погибнуть он, надо полагать, не мог. В наших местах, да и то только в горной их части, на огромном пространстве в две тысячи квадратных километров, замечены всего две пары соколов-сапсанов. Ястребов-тетеревятников в степной зоне нет, они лесные обитатели. Правда, в предгорных равнинах уральского юга попадается степной кречет — балобан, но этот редкий сокол питается главным образом грызунами.

Весенняя охота в те годы была запрещена, и Буран не мог попасть под глупый выстрел неразборчивого человека. Браконьер не стал бы себя выдавать пальбой по голубю.

Что же случилось с Бураном? Заплутался? Едва ли. Если бы ему изменило всесильное чувство ориентации, почтарь просто пошел бы за женой и сыном, не бросил их.

Так что же? Оставалась только одна верная догадка: Буран был в ту весну нездоров и я не заметил этого. Где-то, может, вблизи места выброски, а может, на пути к дому, он почувствовал слабость, отстал от жены и сына и опустился на чужую голубятню.

Вероятно, его связали или «посадили в ре́зки» в одной из многочисленных деревенских голубятен. Однако редкий сельский птицелюб станет держать почтаря в плену больше двух-трех месяцев.

Но прошло полгода, еще полгода и снова столько же. Бурана не было.

«Он все-таки придет, — убеждал я себя. — Он придет, непременно придет. К жене. К дому».

И понимал, что эти заклинания — не уверенность, а только сильное желание.

С момента пропажи минуло два года. Пора уже было проститься в душе с белым драконом и принудить себя вытеснить его из памяти. А вот — поступал напротив.

Незабудка тяжело переживала свое несчастье, тосковала, устраивала в одиночку гнездо, но так и осталась вдо́вой, беспарной птицей.

Шло пролетье, весна уже слетала с земли, третья весна без Бурана.

В ту пору мне понадобилось поехать в город, где жили Гаврила Иванович и Матвей Иванович. Значит, окажусь рядом с тем местом, где застрял Буран. А не попытать ли счастья? Не поискать ли птицу?

В конце концов был принят рискованный и нелегкий план, единственный план, который, как мне казалось, сулил удачу. Семь бед — один ответ. Попробую!

И я уехал в южный город своей области не на поезде, а на попутном грузовике.

В кабине, рядом с шофером, было свободное место, но я попросился в кузов, и водитель удивленно пожал плечами: триста километров в кузове — все гайки в организме развинтиться могут. Но на войне я закрутил эти «гайки» накрепко, — и не боялся тряски.

Забравшись в кузов, бережно поставил поближе к кабине сетчатый ящичек, уселся рядом и подмигнул птице:

— Поищем мужа, Незабудка? Вместе способнее.

И вполне довольный — затрясся на старом, насквозь пропыленном грузовике.

В каждом крупном населенном пункте я уговаривал шофера поразмяться и во время этих разминок забега́л к деревенским голубятникам, пристально вглядывался в небольшие стаи, ходившие невысоко, на кругах.

В стаях нередко попадались белые птицы, но ни одна из них не походила на Бурана. Почтарь на крыле был вдвое больше почти любого гонного или декоративного голубя. Да и очертаниями он сильно отличался от них.

Так доехали почти до конца пути.

Мы пересекали железную дорогу на станции Буранной, когда я увидел в небе кучку голубей, шедших на большой высоте. Одна из птиц, белая и крупная, ходила в голове стаи.

Может, тряска все-таки отразилась на моем зрении, а может, очень хотелось увидеть Бурана, — только в ту секунду мне показалось, что белая птица — мой почтарь. Вскочив на ноги, я резко постучал в кабину.

Грузовик заскрипел тормозами, и шофер вопросительно взглянул на меня.

— Повремени бога для, — попросил я его, запыхавшись от волнения. — Сойти надо.

— Слышь, парень, некогда, — хмуровато бросил водитель. — Ты уж не сердись: поеду.

Я схватил садок с Незабудкой, махнул шоферу на прощание рукой, и грузовик, пыля и подергиваясь, укатил на юг.

Стая сбавила высоту. Нижние птицы уже садились на крышу большого деревянного дома. Один только белый голубь по-прежнему продолжал ходить высоко и на отшибе.

И в тот момент, когда я уже совсем поверил, что это Буран, белая птица рванулась вверх и тут же — через голову, через голову, крутясь и треща крыльями, ринулась к земле.

Я вздохнул и выбранил себя. Беляк оказался ту́рманом, именно поэтому он и держался особняком, инстинктивно остерегаясь сшибиться с другими птицами во время верта.

Грустно выкурив папиросу, я еще раз вздохнул, взял садок с Незабудкой и зашагал по дороге. Не на юг, а... обратно, на север.

Сделал это, конечно, подумав. Гаврила Иванович выпустил голубя здесь, вблизи Буранной. Как бы ни хворал и ни плутал дракон, он должен был тянуть на север, на родину, к жене. Только на север. Значит и искать его следовало где-то на пути между Буранной и родной голубятней.

И я затопал по жесткой, битой тысячами колес, дороге, стараясь не очень трясти садок с Незабудкой. Щербатое шоссе тянулось на северо-восток почти по прямой линии. Изредка горбились на пути невысокие холмы уральского мелкосопочника. Они поросли щетинкой свежей травы, набиравшей силу. Всюду, куда доставал глаз, темнели пахотные земли: развороченные пласты чернозема и глинистых почв.

Ближайший совхоз лежал в двадцати пяти верстах от Буранной. Можно было, разумеется, «проголосовать» и добраться до места на попутной машине. Но у меня был свой план и свои надежды.

На полдороге между Буранной и совхозом течет небольшая степная река Солодянка. В засушливые летние месяцы она пересыхает почти на всем своем нижнем течении. И тогда вместо реки образуется цепочка небольших озер.

Мне хотелось побродить по этим озеркам и поискать в зарослях свою почтовую птицу.

Болезнь не мать, а мачеха: лекарства не даст. Два года назад обессиленный голубь мог опуститься в приречные кусты и остаться там надолго. Еду на степной хлебной дороге всегда можно найти, вода рядом. Много ли надо птице, чтоб поддержать в себе жизнь?

«А вдруг, — думал я, — Буран сложил где-нибудь у бережка гнездо и в паре с полудикой сизой голубкой выводит носатых белоперых птенцов?».

На какое-то мгновение мне стало грустно. Нет, разумеется, не оттого, что выжил дракон. Если все случилось так, как предполагаю, то, выходит, мой почтарь опозорил себя, позабыв родину. А это — хуже, чем смерть.

Но тут же я укорил себя: зачем думать о птице так плохо? Надо сначала найти ее, а после разобраться — чья оплошка? Может, и не виноват ни в чем Буран. А поискать следует. Вдруг да и выпадет мне счастливая случайность: снова увижу суровые серые очи дракона!

Конечно, надежды на такой случай самые крохотные, но если что-нибудь делаешь с любовью, то не пренебрегаешь даже ничтожными возможностями.

За два часа я отшагал верст десять с небольшим и, наконец, остановился у мостика через Солодянку.

Сошел вниз, к воде, напоил и накормил Незабудку, закусил сам и направился влево, к истокам реки. Впереди зеленели то горб, то долинка, попискивала и посвистывала в кустах разная живая мелочь. Я шел по беспутью и оттого натыкался в густом разнотравье то на суслика, то на зайца-русака.

Речка уже кое-где пересохла, и стеклянными осколками блестели мелкие озерца. По их бережкам быстро пробегали кулички-поручейники, низко и скоро кланялись песочку, добывая пропитание. Иной раз со свистом взмывали в небо пары или группки чирков.

Но нигде не было птицы, даже отдаленно похожей на Бурана.

Я честно вы́ходил все окрестные старицы и ничего не нашел.

В середине дня вернулся к мосту и, поколебавшись, зашагал на юго-восток, теперь уже к верхнему течению реки. Вечером дотянулся до места, где Солодянка вливается в Гумбейку, но так и не увидел ни единого белого пера.

Усталый и недовольный, вернулся к шоссе и на попутной машине докатил до совхоза.

Ночевал в клубе, в каморке сторожа. Прежде чем улечься, долго выспрашивал старика: не прибился ли к кому-нибудь из местных голубятников белый большой почтарь?

Сторож отвечал в том смысле, что у трех или четырех совхозных птицелюбов есть крупные белые голуби, а прибились они или не прибились — он не ведает.

— Посмотреть надо, сынок, — заключил старик, укладываясь рядом со мной. — А так разве узнаешь?

Утром, как только рассвело, сторож разбудил меня и повел к голубятникам. Мы обошли один за другим четыре двора, и везде нам показывали белых, правда, но беспородных птиц.

В полдень я простился с дружелюбным стариком, покормил совсем поскучневшую Незабудку и пешком потопал в следующий совхоз, стоящий неподалеку от слияния Гумбейки и Кара-Узяка.

И все повторилось сначала. Дракона не было и там.

Скажи ты, какое невезение!

Незабудка в садке уже злилась и буянила. Она бросалась грудью на сетчатую дверку, тяжело дышала, почти не закрывая клюва.

Я подобрал у реки пустую консервную банку, зачерпнул воды и просунул посудинку в садок.

Старая синяя птица немного успокоилась. Погладил ее по перьям и грустно подмигнул:

— Ничего, Незабудка. Жены ради мужей и не на такое идут. Если любят. Ты ведь очень любила. А старая любовь долго горит.

Пешком и на разных попутных машинах я добрался к вечеру до большого села Степное.

Шагая по крупному бетонному мосту на окраине села, внезапно увидел стаю голубей. Она только что поднялась с крыши и не очень дружно ходила по кругу.

Одного взгляда было довольно, чтобы понять: стаю водил влюбленный в птиц человек, но опыта в деле у него почти не было.

Стая шла неплотно, на разных уровнях, плохо держала круг. Да и не могла она его хорошо держать: в одной куче летали и стремительные чайки, и белые, как снег, вислокрылые и тяжеловатые павлины, и космачи с непомерным оперением на лапках. Опытный голубятник не станет поднимать декоративную птицу в воздух, да еще в одной стае с гонцами.

А вон тот белый большой голубь не зря отбивался со своей голубкой от неподходящей компании. Ему, отменному летуну, не по пути с красивыми, но слабыми увальнями. Даже быстрая чайка, его голубка, и та отстает от мужа, теряет высоту.

Я еще раз с удовольствием посмотрел на белого силача — и вдруг, охнув, замер на месте.

Загребая воздух резкими махами, на корпус впереди и выше снежной маленькой чайки — шел Буран! Да, да — Буран! Я мог бы поклясться в ту секунду, что это он. Длинные могучие крылья, упругий хвост, тугое оперение, — все было рождено в этой птице для неба, а не для крыши. Мне даже казалось: вижу огромные окологлазные кольца и шишковатую восковицу на клюве дракона.

Я лихорадочно рванул дверцу садка, выхватил Незабудку. И, уже замахнувшись для броска, опустил руку... А вдруг это все-таки не Буран? Тогда весь мой план и усилия, потраченные на поиски, пропадут впустую.

Сдержав себя, решил дождаться, когда голуби сядут.

Терпеть пришлось недолго. Павлины и космачи вскоре плюхнулись на крышу и осадили всю стаю. Последним вслед за женой опустился большой белый почтарь. Он несколько раз прошелся возле голубки и вяло поворковал ей.

Теперь я не мог ошибиться. Это был он, дракон!

Я во все глаза рассматривал птицу. Она похудела и постарела: кольца у глаз и шишка на носу стали еще крупнее, чуть потемнели. Вот мы и свиделись, старина!

Я почти бегом кинулся во двор дома, на котором сидели птицы.

Посреди двора, широко расставив ноги, увлеченно посвистывая голубям, стоял невысокий широкоплечий парень в замасленном комбинезоне. В нем нетрудно было признать тракториста.

Посвистывая, он кидал на землю зерно, и постепенно все птицы слетели вниз. Вместе с голубкой опустился и дракон.

Парень, не замечая ничего вокруг, загонял стаю в голубятню длинным гибким шестом. На воле осталось всего пять-шесть птиц, когда тракторист бросил на меня случайный взгляд. Он кивнул, скользнув по гостю отсутствующим взглядом, но внезапно стал серьезен и даже как-то подтянулся. Хозяин голубятни увидел в руках незнакомца синюю почтовую птицу.

— Продаешь? — спросил он, отставив в сторону шест.

— Нет.

— Жаль. Мне для почтаря пара нужна.

— Для белого?

— Для него.

— А давно ли дракон у тебя?

— Дракон? — тракторист чуть прихмурил глаза, соображая, для чего к нему пожаловал непрошеный гость. — Пожалуй, два года.

— Купил?

— Нет. Его в нагон кидали, с запиской. На ночь мою крышу облюбовал. Не случись ничего — утром умчал бы. Да вот беда: кошка соседская его перед зарей хватила. Я на шум вышел — отбил... А теперь, вишь, оклемался.

Он закурил и вдруг пристально, даже подозрительно взглянул на меня.

— Не твой ли?

— Мой.

— Ну, вот что, — сухо проговорил тракторист, — не продам дракона. Не затем столько выхаживал, возился с ним.

Он затянулся несколько раз подряд папироской и вздохнул:

— Я его, считай, полгода лечил. А потом — зима, не для птичьих свадеб время. Понимал: не спарю почтаря с голубкой — уйдет.

Думал — только потеплеет, сам в женихи запросится. Нет, уперся — и ни в какую. Пришлось в резки сажать. Жаль, да ничего не поделаешь.

Два года без малого бился с ним. Кое-как уломал. Месяц назад оженил на этой, беленькой. Тогда и оборвал ему резаные перья. За месяц оброс — и вот — летает. Теперь сам видишь: нельзя продавать.

Он потоптался на месте и заключил, глядя в сторону:

— Ты купишь еще себе. А мне в город недосуг. Да и далеко.

Упрашивать его не имело смысла. По выражению лица я видел: ни за что не отдаст дракона.

— Ну, бог с тобой. Как хочешь. Тогда уж разреши выбросить голубку здесь, у тебя во дворе.

Парень не ответил сразу. Он высосал окурок до основания, затем долго шевелил губами, будто подсчитывал что-то. Наконец усмехнулся, поняв, в чем дело.

— Ты откуда? Я назвал город.

— Фью! — присвистнул тракторист. — Двести верст, не меньше.

Он снова усмехнулся:

— Кидай, коли не жаль. У дракона в гнезде яйца. Он никуда не уйдет. А птица твоя застрянет. Потом не отдам.

— Хорошо. Я не стану просить.

— Он же за два года все перезабыл. Теперь тут дом, — еще раз напомнил парень.

— Я знаю.

— Кидай!

Я медленно гладил Незабудку по спине и в последний раз подумал:

«Вспомнит или не вспомнит дракон жену? Хватит ли у него воли бросить гнездо и уйти туда, где родился? А сама Незабудка? Узнает ли Бурана? Пойдет ли в неведомый путь после долгой тряски в садке, оставит ли мужа? Не знаю. Но теперь уже нельзя отступать».

И, подняв синюю почтовую птицу на уровень груди, я быстро разжал ладони.

Незабудка могуче всплеснула крыльями и почти отвесно ринулась вверх.

Буран, за секунду до этого уныло клевавший зерно, мгновенно преобразился. Глаза его вспыхнули, как спичечные головки, он вскинул голову и сжал тело в пружину.

Да, да, он узнал «походку» жены, он вспомнил облик голубятни, в которой появился на свет! Вся душа его, крошечная птичья душа, до краев переполнилась ощущением своей родины, своего дома, своей семьи.

В следующий миг пружина со свистом распрямилась, и белая косая молния ушла в небо.

Голубь мчался за женой во все крылья. Вот он догнал ее, и тогда в воздухе разнеслись торжествующие хлопки: птицы били перьями о перья, празднуя встречу, любовь и возвращение на родину.

Незабудка не сделала и половины круга над домом, когда длинные крылья сами собой повернули ее на север. Будто где-то в глубине сердца был скрыт у нее маленький компас, и по его стрелке направила она свой полет. Грудь в грудь, рядом с женой, несся над степью Буран.

— Ушел, — сказал тракторист и внезапно улыбнулся — вполовину весело, вполовину страдальчески. — Ушел молодчага! Не забыл жену.

А я смотрел на пару точек в дальнем синем небе и не мог скрыть своей радости и благодарности к птицам. Но, взглянув на огорченное лицо тракториста, почувствовал, что это вроде бы как-то нехорошо. Радоваться, когда человеку рядом с тобой грустно.

— Ты не печалься, — взял я парня под руку. — Вот адрес. Будешь в городе — приходи в гости. Первые же птенцы Бурана — твои.

— Ну да? — недоверчиво откликнулся он. — Это ты сейчас, сгоряча, сулишь.

— Нет, не сгоряча. Твердое слово.

Парень внезапно улыбнулся и весело потер руки:

— Честно?

— Честно.

— Ну так жди меня, через два месяца!

— Добро. Приезжай.

Я с легкой душой пожал ему руку и вышел на дорогу. «Проголосовал», уселся в мягкую кабину грузовика и покатил на юг, в город, где живут мои родичи.

За Незабудку и Бурана я не беспокоился. Они дойдут, они не могут не дойти домой.

Нет, что ни говорите, а старая любовь долго горит! Если это настоящая любовь, а не подделка.