Веселое горе — любовь.

ДВЕ СЕСТРЫ

Вот почему так бывает в жизни: и радость, и неудачи полосой находят?

Взгляните на притолоку. Видите: две желтые голубки сидят? Это Шоколадка и Одуванчик. Сестры-одногнездки, прошлогоднего вывода. Шоколадка чуть потемней пером. Вот и вся разница, на первый взгляд.

Росли они сначала неприметно, как все малышки-голышки. Потом — смотрю: юбчонки-хвостики появились, кофточки из перышек есть. Вот уж и головки друг другу клювами причесывают. Модницы!

Через пять недель впервые на крышу взлетели. Довольнешеньки! Перышко к перышку прилаживают, сияют, как самовары начищенные. И вид делают, что вовсе и не смотрят на почтарей — сверстников своих.

Жизнь у голубей короткая, раз в пять меньше нашей. Оттого растут они скоро и старятся быстро. Иная голубка ранней весной родится, а к концу лета заневестилась, закивала головкой тому, кто нравится. На следующую весну и у нее свои детишки будут.

Росли сестры — водой не разлить. Одна — попить, другая — попить, одна погулять, и другая — за ней. Так и минуло лето.

А в первый осенний день вышел я на балкон и вижу: Шоколадка одна на притолоке сидит, скучает. Где ж Одувашка? И в голубятне ее нет.

Спустился я в палисадник, взглянул на крышу: вон оно что! За светло-золотой голубкой старый трясун[24] ухаживает. Вы не смотрите, что он старый, за него всякая с радостью замуж пойдет. Статный да ладный, хоть и целые десять лет на земле прожил.

Воркует горячо, что-то наговаривает молоденькой, хвостом павлиньим выхваляется. Тут кто хочешь не устоит — обязательно в трясуна влюбится.

Голубь ей свои разные «Хоррр!» выговаривает, а Одувашка глазами блестит, крылья чуть опустила, золотым хвостом крышу подметает. Все-таки ей приятно с таким красавцем познакомиться.

Голуби довольны — и я счастлив.

А тут чувствую: нет, чего-то мне не хватает. А чего — не поймешь. Хорошо молодость расцветает! Так в чем дело?

Догадался, наконец: сидит Шоколадка одиноко и на сестру невесело посматривает.

«Ладно, — думаю, — какой у тебя возраст! Успеешь еще и полюбить, и гнездо сложить, и голубят вывести. Летай себе пока и горя не знай!».

Минула осень, пришла зима. Вот — и весна-красна, весна-чудесница, время неумолчных голубиных песен, ласковая, милая пора свадебных игр.

Старого трясуна я уговорил жениться на старушке его породы, а про Одувашку подумал: «Такая кралечка сама себе всегда мужа найдет».

И верно: только подумал — целый табунок цветной заходил возле нее.

А потом эти голубишки друг к другу повернулись, рукавчики засучили да и за молодецкое дело взялись. Полетели тут перья в разные стороны!

Можете меня ругать — я даже пальцем не пошевелил, чтоб унять их. Пусть потешатся, думаю, — не люди все же.

Вот свалка была так свалка! Только гляжу: редеет куча-мала. То один драчун, то другой крыльями затрещит — и на притолоку.

И остался тогда один на один с Одувашей — Кликун, сын Лебедя и Зари. Подошел к голубке, потрепал ее клювом по голове ласково, сказал ей тихонько голубиное слово — и бросились они в синий воздух — поиграть, силой и удалью молодой похвалиться.

А Шоколадка? Одна — и грустит по-прежнему.

Я думал — неудачные Одувашкины женихи живо к Шоколадке засватаются. Нет, не сватаются. Даже близко не подходят. Хотел было заругаться, да расхотел: насильно мил не будешь. А почему «насильно»? Ведь вон она какая красивая, Шоколадка.

Стал присматриваться к голубке внимательней. Бог знает, может, и не очень уж красивая. Головка не такая круглая, как у сестры, глаза не такие лукавые, фигурка не такая уж стройная, как вначале казалось. Вот ведь беда, скажи на милость...

Ну, мало ли что — головка да глаза! Вон у дичка Аркашки носище, как спица, а тоже не догадается подойти! Долго ли шепнуть на ушко словцо короткое, — вот и счастливы оба будут.

Слетела весна с земли, все голуби разгнездились уже, детьми обзавелись. А Шоколадка все одна да одна. Видно, наскучило ей, наконец, это. Подошла к Боровичку — сыну Бурана, поклонилась ему несмело. Сидит Боровичок, не шелохнется. Распустила Шоколадка хвост бронзовый, прошлась робко возле сонного увальня. А он, недоумок, и ухом не ведет. Все попусту.

Побрел я тогда к старым голубятникам, спросил у них:

— Нет ли влюбного зелья какого? Голубка у меня в беззамужье пропадает.

Смеются старые голубятники, плечами пожимают:

— Тут для людей иной раз вот как такое зелье нужно, да и то нету!

Что делать?

Все голуби уже заняты, остался один Боровичок.

Посмотрел я на него без радости: «Какой ты Боровичок? Называйся теперь Сморчком-старичком!».

Явились как-то ко мне соседские мальчишки, предлагают:

— Давай молодняк в нагон кидать. Пусть проветрится чуточку.

— Ладно, пусть проветрится.

Взяли у меня мальчишки Кликуна, Пашу-почтаря и Аркашку длинноносого, увезли верст за восемнадцать, к озеру, — выпустили.

Паша прилетел, дичок — тоже, а Кликун — муж Одувашки — не нашел дороги и оставил молодую жену с детьми на моих руках.

Ждал я его до вечера, а потом заглянул, расстроенный в голубятню: не пищат ли ребятишки малые? И вижу: возле молодой матери то один, то другой голубь случайно прохаживаются.

Хотел я их пристыдить да хворостинкой в свои гнезда спровадить — и задумался. Что теперь с малышами будет? Ведь не выкормит их одна голубка, помрут они с голоду.

Решил — не прилетит Кликун к утренней зорьке — сам вместе с Одувашей голубят изо рта накормлю. Не пропадать же им, в самом деле!

Не вернулся Кликун. Набрал я полный рот вареной пшеницы и полез в голубятню. Посмотрел на Одувашкино гнездо — и чуть все зерно от неожиданности сам не проглотил! Стоит Паша рядом с красавицей и голубят ее кормит. Видите, правду в народе говорят: счастливому во всем пай!

Очень похудел за неделю молодой силач Паша: еще бы — две семьи кормил, свою и чужую. Это хоть кому доведись — трудно.

Понял я, что семья Одувашкина в безопасности, и сразу о ее сестре вспомнил.

Ведь одна Шоколадка, совсем одна! Стало мне за нее горько. Поймал я Сморчка и говорю ему:

— Я тебя переупрямлю, холодного черта!

И посадил с Шоколадкой в ящик.

Две недели сидели, помирились кое-как. Большой радости нет — это сразу ясно, а семья сложится. Ладно, не так им грустно все-таки будет.

Стали они жить в одном гнезде.

Еще лето не кончалось — заболел Сморчок птичьей оспой. Я и в аптеку сбегать не собрался, — пришла его па́губа. Похоронили.

Какой-никакой, а все же муж был. Сидит Шоколадка в гнезде и укает тихонько.

А я ее слушаю и даже злюсь:

— Что я тебе — сваха, что ли? Ищи сама себе мужа нового!

Да где там! Была б она человек, к сестре пошла бы, на груди у нее горе выплакала. Может, и придумали б что родные люди.

А у голубей этого нет. Как семьями обзавелись — так будто чужие. В гости не ходят, корма не делят, не поболтают даже друг с дружкой.

Корить их за это нельзя, конечно: свои у них дорожки и тропинки по жизни проложены.

Ладно, взял я чемоданчик, и пошел по знакомым голубятникам. Купил у одного рыжую птицу: нос крючком, глаза, как у кота — хитрые, ярые. А где одних добряков в мужья наберешь? Куда некрасивых денешь?

А Шоколадка и этому рада. Кто его знает — может некрасивые крепче любят, до могилы?

Не успел я голубя к вдовушке в ящик опустить, — набормотал он ей пустяков и женился поскорей. Развязал я рыжего и на балкон выпустил. А он возьми да и в лёт. Вот какой увертливый! А может, и к старой жене отправился, верная душа.

Так ли, не так ли, а только дело-то блин-блином вышло.

Насобирал я по разным карманам мелочи, воскресенья дождался и пошел на голубинку.

Поталкиваюсь по базару, в садки да в кулаки заглядываю

Голубка желтая, и голубя ей под цвет подобрать надо. А в этот день, как на грех — одни пестрые да черные на базаре.

Уже расходиться голубинка стала, вижу — несет мальчишка что-то: не медное, не золотое. Голова у голубя на тонкой шее, как шляпка на слабой ножке шатается у гриба-чесночника. Не иначе — душа на ниточке висит. Затаскали мальчишки.

Купил. Других-то нету.

Принес обнову домой. Говорю Шоколадке:

— Как хочешь. И меня от него в дрожь кидает. Но, может, мои нервы послабее твоих. Разберись сама.

А чего там разбираться! Уковылял жених в угол ящика и смотрит на невесту, как гусь на зарево. Не то боится, не то холостяк закоренелый.

Два дня ждала Шоколадка, а потом пренебрегла своей гордостью, подошла к худобе этой и клювом по голове его потрепала.

«Добрый день! Давайте знакомиться».

До знакомства ли жениху? Ему в монастырь бы куда-нибудь — помолиться перед смертью!

Вздохнул я и говорю:

— Давайте-ка, молодые, на воздух. Может, у вас там дело погромче пойдет.

И верно: слышу вскоре — заворковали немножко. Только скучновато как-то, вроде бранятся лениво, а не дружбу налаживают.

Они свои «у-уу» да «ур» говорят, а мне слышится:

— Муж, а муж, любишь ли меня?

— А?

— Иль не любишь?

— Да.

— Что «да»?

— Ничего.

Тьфу, пропасть вас возьми! Полетайте хоть, что ли!

Поднял я стаю на крыло, Шоколадка тоже в воздух бросилась. А голубь ее по перилам бегает, приседает, взлететь хочет. Наконец, решился, взмахнул крыльями — и, как в омут, кинулся: не вверх полетел, а вниз. И комом о землю грянулся.

Не смог он еще на ноги подняться, налетела на него тощая рыжая кошка. И забился у нее бедняга в когтях. А я на балконе толкусь, не знаю, что делать. Сгоряча крикнул Ладу, ткнул пальцем вниз:

— Апорт, Лада!

Заметалась спаниелька, залаяла да и рванулась через перила. Летит вниз и зубами клацает от нетерпения.

Кошка так и брызнула от собаки на дерево.

А что толку? Лежит, не шевелится на земле мятый комок перьев и мяса — все, что нам с Шоколадкой осталось,

Я в эту минуту прямо суеверным сделался. «Что такое, — думаю, — роковая судьба мою голубку преследует».

Поделился горем своим с Пашкой Кимом. Главный юнга говорит:

— Рок — это выдумка. А голубя я вам достану.

Является через день и тащит из-за пазухи червонную, в золотой искре птицу, — глаза жемчужные, длинные крылья фасонно до земли опущены, клюв маленький, как осколочек перламутровой пуговички.

— Ну, Паша, удружил ты мне. Вовек не забуду, — говорю я Киму и несу поскорей красавца на балкон, к Шоколадке.

Спешу, тороплюсь. И вдруг стал, как вкопанный.

«А Одувашка как же? И у нее ведь мужа нету. Женю-ка я лучше новенького на веселу́шке этой».

Вот видите, что́ получается. И я уже незаметно для себя стал считать, что все лучшее — Одуванчику, что счастье ей от рожденья положено.

Голубь попался веселый да забиячливый, — чем Одувашке не пара? Увидел он молодую красавицу и стал голубятню хвостом подметать, запел любовные песенки.

Может, минутку одну и молчала всего Одувашка. А на второй минутке опустила крылья, будто подбоченилась; прошла, приседая, мимо голубя, вернулась к нему и — больше ни шаг от Золотого.

Ну вот, слава богу, при месте. Теперь о сестре ее подумать надо.

Что делать? Потащился опять на базар. Поосмотрелся там немного, вижу — двух желтых продают, белохвостых, с помарками в хвостах.

«Без помарок надо бы купить, — думаю, а потом махнул рукой, — и такие сойдут, не велика принцесса».

Купил одного из них. По наростам на клюве вижу — старик. Ничего, домоседничать лучше будет.

И верно: такой славный дедушка попался — безотлучно при молодой жене. Может, ревнует, а может, и просто — позднюю весну свою в жизни празднует. Ну, лишь бы счастливы были, а возраст — дело десятое.

Конечно, трудно старику за молоденькой поспевать. У нее в груди да в крылышках вон какой запас силищи непотраченной, ей потешиться хочется, побегать в воздухе, в «третий — лишний», что ли, поиграть. А мужу не хочется. Да что поделаешь? На то и любовь.

И вот как-то на самой заре поднялась Шоколадка в воздух. Стала она на кругу высоту набирать. С каждой секундой все выше и выше, и муж за ней во все крылья бежит, верный бедный голуби́на!

Утро яркое, солнечное, небо голубое-голубое. Только высоко в зените плавают редкие ватные облачка.

И вот под одно такое облачко и затащила Шоколадка мужа.

Вся стая — она к этому времени тоже поднялась в воздух — стала уже близко подходить к ним.

Мне солнце в глаза бьет, и я плохо вижу, как себя голуби ведут. Но можно сказать без ошибки, что в эту минуту желтый белохвостый уже задыхался, и земля тянула его к себе, как на бечевке.

Ну, ладно, вы полетайте там, сколько можете, а я пока ружье почищу. Зашел в комнату, снял «зауэр» со стены — и опять на балкон вернулся. Проверяю стволы на свет.

И вдруг — не столько увидел, сколько душой догадался в воздухе что-то случилось. Кинул взгляд в небо, — и запестрело в глазах от разбросанной стаи.

Приходилось вам когда-нибудь видеть бой множества истребителей? Один самолет в пике падает, другой несется вверх, третий вбок мчит, четвертый мертвым камнем валится и только у земли выпрямляет полет.

Что-то очень похожее случилось с моими голубями. Сначала подумал: играют. Да нет — какая же игра? Полет у птиц не игровой, а испуганный, — смертный полет.

Кто их устрашил — ничего не вижу.

Совсем было успокоился, как вдруг заметил: из облачка вынеслась серая точка и стремглав полетела вниз. И в тот же миг я понял: ястреб или сокол-сапсан.

Вскочил я со своего места и не знаю, что делать, чем голубям помочь могу.

А точка уже капелькой стала. Конечно же — сокол! Ястреб-тетеревятник, тот больше в лесу шныряет, над кустарниками петлит, берет свою жертву из-за угла. Ему не столько быстрота нужна, сколько ловкость, внезапный поворот, мгновенная остановка.

Сокол — боец открытого воздуха. Он всегда забирается выше своей жертвы и круто скользит на нее. Бросок на добычу почти не знает поворотов, а скорость — сто метров в секунду.

Оттого и разно устроены эти похожие на лету птицы. У ястреба крылья просторней, покруглей на концах, хвостище длинный — надежный руль для поворотов. А у сокола крылья узки, изогнуты серпом, остры в окончаниях, хвост меньше, чем у тетеревятника. С земли кажется, что ястреб короче в крыльях, чем сокол. Это неверно. Просто широки крылья у ястреба — и оттого коротышками кажутся. Да еще длинный хвост помогает этому впечатлению.

Все ближе разбойник, ближе. Вот теперь ясно вижу: сапсан. И мчит он на голубя в желтом пере. Хоть бы это Шоколадка оказалась!

Нет, вы, пожалуй, не то подумали. Мне ее очень жалко, бедную Шоколадку. Тут — другое. Она помоложе, половчее мужа и могла бы спастись от страшилища. А старику, мужу ее, разве уйти?

И вот уже между соколом и голубем совсем не стало воздуха.

Очень я растерялся и обозлился. Захлопнул пустые стволы, вскинул ружье к плечу и надавил на оба крючка сразу. Делать-то мне что-то надо, не могу же я просто смотреть, как у меня голубей губят.

Понятно, никаких выстрелов не произошло, но на душе легче стало.

«Было б у меня ружье заряжено, я б тебе, разбойнику серпокрылому, дал бы!».

Пока я эти — «было б» и «дал бы» про себя кричал, слился сокол с голубем в один комок, потом резко взмахнул крыльями и тяжело полетел прочь.

Вскоре стали испуганные голуби садиться на балкон. Один, другой, третий. Наконец-то и желтая птица со свистом вынеслась к голубятне.

Шоколадка!

А вместо мужа ее на балкон всего лишь одно перышко, крутясь, упало. Потом еще одно. Только эти два пера и оставил на память налетчик-сапсан.

Посмотрел я на Шоколадку, покачал головой:

— За что тебя судьба обижает?

И правда, почему так бывает в жизни: и радость, и неудачи полосой находят? Потом подумал и говорю:

— Знаешь что? Счастье с несчастьем двор о двор живут. Что толку унывать? Попытаем-ка еще удачи. Может, и радость к нам стаей пожалует.