Во мраке Готэма

Глава 1

Крик, разорвавший унылый, тусклый ноябрьский день был неестественно высоким. Его звук легко пролетел от домов в викторианском стиле до голых лесов за ними, затихнув лишь долетев до реки Гудзон. Те, кто слышал этот звук, скорей всего приняли его за крик животного, возможно, совы или кулика. Никто не мог поверить, что этот крик может принадлежать человеку.

Сам я его не слышал. Я могу лишь описывать его, как и остальные; так сказать, постфактум.

Но память — странная штука. Отчёт об этом нечеловеческом крике, отдававшемся эхом от домов, укоренился в моём мозге. Воображение сыграло со мной дурную шутку, создавая такое чёткое впечатление, что оно казалось истинным. Я лучше многих знал, что память иногда не даёт умереть тем воспоминаниям, которые больше всего хочешь похоронить. Но теперь знал, что память могла создавать то, чего не существовало на самом деле. Именно поэтому этот крик преследовал меня так неотвратимо, словно в тот день и час я был там и собственными ушами слышал его.

И я не мог ошибиться в его происхождении: я знал, что это предсмертный крик Сары Уингейт прямо перед её жестоким убийством.

Новость о её смерти пришла к нам, когда огромные напольные часы в нашем офисе пробили пять вечера. Мой начальник, Джо Хили, который никогда не задерживается на работе ни на минуту дольше, уже надевал пальто, готовый отправиться домой.

— Ты закроешь всё, когда закончишь? — Джо завязывал шарф вокруг шеи.

Я сидел за своим столом, заканчивая бумажную работу по последнему аресту, произведённому сегодня утром. Томас Джонс завалился на работу на завод труб и металлоконструкций взвинченный и залитый спиртным и, в итоге, умудрился дать по морде своему начальнику.

— Конечно, — ответил я, переворачивая последнюю страницу отчёта. — Сегодня только вторник, а у нас уже третье нападение.

Я опустил ручку в чернильницу и поставил на отчёте дату и подпись.

— Если так пойдёт и дальше, к нашим дверям привалит женское общество трезвости. Хотя должен сказать, нам повезло, что все нападавшие были пьяны. Человек, не способный сфокусировать взгляд, и ударить нормально не может.

Наш разговор прервал топот шагов по лестнице, ведущей в офис в доме № 27 по Мейн-стрит. У меня появилось нехорошее предчувствие; никто никогда не направлялся к нашему зданию бегом. Вообще-то, все серьёзные преступления, которые в спешном порядке требуют вмешательства офицера полиции, обходили стороной наш сонный городок Добсон в штате Нью-Йорк на рубеже веков.

Чарли Манчи, молодой человек, работающий городским секретарём и ответственный за единственный во всём здании телефонный аппарат на первом этаже, передал нам краткое сообщение от доктора Сайруса Филдса. Ему было необходимо наше немедленное присутствие в доме Уингейтов.

— В доме миссис Уингейт на Саммит-Лейн? — уточнил Джо, недоуменно хмуря брови.

В нашем городке была лишь одна семья с фамилией «Уингейт», но я мог понять замешательство Джо. Их дом был в богатом квартале города, а доктор Филдс не был самым предпочтительным доктором у состоятельных горожан.

Он являлся одним из нескольких местных врачей, работающих посменно в городском морге, а в остальное время занимался лечением «синих воротничков»[1] — работников фабрик, стоящих вдоль берега реки. Он тесно сотрудничал с нами в отношении вызовов на домашние ссоры и пьяные драки, потому что если препирательства продолжались, то мы могли пресечь их более действенно, чем крепкий, но низенький доктор.

Состоятельное общество Добсона предпочитало доктора Адама Уиттиера, который выполнял все прихоти своих зажиточных нанимателей. Ходили слухи, что и в состоятельных семьях не обходится жизнь без скандалов и драк, но если подобное и случалось, то с этим разбирались за завесой тайны. И уж точно не вмешивали в это полицию.

— Сайрус сказал, что произошло? — спросил Джо. Этому мужчине было слегка за пятьдесят, у него были густые седые волосы и обычно приятное, румяное лицо. Но сегодня он смотрел на молодого человека, словно это была его вина, что ужин Джо успеет остыть к его приходу.

— Он сказал, что там убийство, — Чарли прошептал эти слова, словно боясь их произносить вслух.

Я моментально понял причину. Его мать работала горничной у миссис Уингейт долгие годы. Чарли практически вырос в доме Уингейтов. Я даже лично встречался один раз с почтенной миссис Уингейт, когда она пришла в нашу городскую контору порекомендовать Чарли для работы секретаря, которую он сейчас и занимает.

— Кто убит? — голос Джо прогремел чуть громче, чем должен был.

— Доктор сказал, что это юная леди. Навещавшая их родственница. Но в детали он не вдавался, — лицо Чарли бледнело с каждой секундой. Я на секунду забеспокоился, что он упадёт в обморок.

— Доктор больше ничего не сказал, потому что твоя мать в порядке. Не переживай. — Я похлопал парня по плечу и ободряюще улыбнулся. Я знал, что Чарли уже восемнадцать лет, но в данный момент он выглядел маленьким перепуганным мальчиком. — И больше никому об этом ни слова, договорились? Ещё не время.

Он согласно кивнул. Я схватил своё пальто и потрёпанный кожаный саквояж, и мы с Джо поспешили на угол Мэйн и Бродвея, где наняли одну из ожидавших у трамвайной остановки повозок. До дома Уингейтов было недалеко, но здание было на вершине крутого холма, и мы торопились.

Когда мы разместились внутри экипажа, я глянул на Джо, главу отделения полиции, отделения, состоявшего из двух человек. Мужчина поджал губы, кутаясь плотнее в чёрное шерстяное пальто, пытаясь укрыться от ледяных порывов ветра с Гудзона, пронизывающих насквозь повозку.

— Когда ты в последний раз встречался в Добсоне с убийством? — спросил я тихо, чтобы возница нас не услышал.

— А что? Переживаешь, что я не справлюсь? — ощетинился Джо и бросил на меня уничижительный взгляд, который я не стал принимать на свой счёт. Наём меня на работу пять месяцев назад был решением мэра города и частью его плана по модернизации полиции Добсона. Глава города решил добавить в отдел молодого специалиста, знающего новые методы работы.

Мне было тридцать лет. Я работал в Бюро детективов Департамента Полиции Нью-Йорка, а именно в седьмом отделе. А вот Джо был единственным офицером полиции Добсона с самого основания департамента.

Проработав в одиночку двадцать семь лет, он не очень-то обрадовался новому напарнику, считая, что меня сюда назначили, чтобы вынудить его уйти в отставку. И его мрачные подозрения иногда портили наши отношения.

Он заговорил через несколько минут и отвечал мне очень неохотно и сдержанно.

— Это было весной 1893. Фермера застрелили, — сказал Джо и пожал плечами. — Мы так и не раскрыли дело. Но больше у нас подобных происшествий не случалось. Я всегда считал, что виновным был кто-то из прошлого, точивший на этого фермера зуб.

Затем Джо пристально на меня взглянул.

— Думаю, что ты в городе порядком насмотрелся на убийства. Но всё же спрошу: ты уверен, что справишься? А то выглядишь, словно не в своей тарелке.

Я внимательно посмотрел на лицо Джо, пытаясь найти там признаки того, что он знал о моём прошлом больше, чем я думал. Но их там не было. Вопрос отражал его собственные переживания, и мой напарник даже не ожидал, что попадёт прямо в цель.

Я тяжело сглотнул и ответил с куда большей уверенностью, чем на самом деле чувствовал:

— Я в порядке.

У меня был слабый желудок, особенно при определённых случаях, и я боялся, что этот случай как раз один из них.

А вот чего Джо не знал: я переехал сюда в мае этого года в поисках тихой жизни, где практически ничего не станет напоминать мне о Ханне — жертве прошлогоднего крушения парохода «Генерал Слокам». Я не был одинок в своём горе; почти каждая семья в Нижнем Ист-Сайде, где я тогда жил, потеряла кого-то из близких в тот жуткий день — 15 июня 1904 года.

Почти целый год после её смерти, образ Ханны преследовал меня, особенно, когда на работе попадались случаи трагической и страшной смерти молодых женщин. Я собирался жениться на Ханне и создать с ней семью… Но жить с призраком я больше не хотел.

Поэтому эта работа в Добсоне — маленьком городке в двадцати семи километрах от Нью-Йорка — показалась мне отличным вариантом: я мог тихо скорбеть и потихоньку избавляться от преследующих меня ночных кошмаров в месте, где жестокие убийства не происходят.

Но они всё же произошли… И этот случай станет проверкой моим заржавевшим навыкам. И слабому желудку.

Мы проезжали мимо скалистых утёсов, возвышавшихся над Гудзоном и раскрашенных в жёлто-оранжевые цвета осенней листвой. Окрестности менялись с каждым проносящимся мимо нас кварталом; местные жители называли их «от деревенщины до миллиардера», описывая тем самым разницу между однокомнатными квартирками на берегу реки и шикарными поместьями в противоположной части города на возвышенности.

Разделительной линией служила Церковная площадь. Здесь на перекрёстке стояли три церкви — все три католические, но отличавшиеся по этнической принадлежности прихожан: одна — для итальянцев, вторая — для ирландцев и третья — для поляков.

Когда подъём стал ещё круче, дома вдоль дороги стали более громадными и сложнее украшенными: некоторые элегантной каменной кладкой, некоторые — изящным деревянным плетением, а некоторые — лепниной. Дом Уингейтов был одним из самых шикарных домов в этой округе, расположенный на самом большом земельном участке.

Это был великолепный дом в викторианском стиле с серо-розовой крышей над мансардой и широкой верандой, окружавшей дом с двух сторон. Когда я раньше проезжал по этим местам, я всегда любовался их королевскими лужайками и садами. Но сегодня это абсолютно не напоминало место, которое я видел: на лужайке перед домом кипел хаос.

Доктор Филдс определённо был внутри, потому что его сын Генри, которого доктор учил, чтобы передать в наследство докторскую практику, сдерживал на крыльце нескольких взволнованных соседей. К столбу посреди лужайки были привязаны два белых терьера, которым не нравилось такое отношение, и они оглашали окрестности пронзительным тявканьем.

А в центре этой неразберихи на деревянном стуле с высокой спинкой сидела сама миссис Уингейт. Ей недавно исполнилось восемьдесят. Похоже, женщины было холодно, хотя кто-то и принёс тёплую шаль, чтобы завернуться и уберечься от промозглого вечернего ветра. Она раздражённым и обеспокоенным голосом повторяла вопросы, в сущности, не обращаясь ни к кому конкретному:

— Почему я не могу вернуться в свой дом? Скажет мне кто-нибудь, что случилось?

И самый частый:

— Где Эбби?

Мы с Джо протиснулись через волнующуюся толпу, спеша к главному крыльцу и парадной двери. Генри поприветствовал нас коротким, хмурым кивком. Мы вошли и в холле увидели доктора Филдса с его инструментарием.

Сайрус Филдс был низеньким мужчиной средних лет с неуёмной энергией и выдающимся энтузиазмом, когда дело касалось любого из его случаев. Его широкое лицо обычно было жизнерадостным, даже когда он сталкивался с умирающими или мёртвыми. Но сегодня он выглядел обеспокоенным. Лоб пересекали морщины, а густые волосы цвета соли с перцем были растрёпаны.

Доктор поднял голову, и, когда узнал нас, его облегчение было практически осязаемым.

— Слава богу, вы здесь, — прошептал он. — За все годы своей работы я никогда не видел ничего подобного… Просто не могу представить, почему… Каким же монстром должен быть человек…

И обычно словоохотливый доктор замолчал, не сумев выразить словами свои чувства.

— Мы понимаем, — тихо произнёс я. — Может, отведёте нас к ней?

— Конечно. Где мои перчатки?

Филдс говорил не об обычных зимних перчатках, а о специальных тряпичных перчатках, которые он надевал перед каждым осмотром места происшествия. Они лежали сзади на чёрной сумке, которую мужчина поставил на пол.

— А, вот они. Теперь идём. Нам наверх.

Мы пошли за ним, поднимаясь по широкой лестнице, полукругом ведущую наверх из холла.

— В доме ещё кто-нибудь есть? — спросил я и добавил. — Мы видели снаружи миссис Уингейт.

— Да, с ней должна быть её служанка, — ответил доктор. — Её племянница, мисс Эбигейл, отдыхает в библиотеке. Я не хотел, чтобы они нас подслушали или, не дай бог, что-нибудь нарушили. Никто ни до чего не дотрагивался. Я знаю, что вы всегда предпочитаете так поступать, даже в менее, хм, серьёзных случаях, — доктор немного запнулся, прежде чем нашёл подходящие слова.

Мы поднимались дальше. Лестница скрипела под нашим весом, хотя богатая ковровая дорожка на ступенях должна была смягчить шаги. Дойдя до первой площадки между двумя лестничными пролётами, я почувствовал запах, который ни с чем не спутаешь — тошнотворно-сладкий запах крови. Я откашлялся, прежде чем подниматься дальше.

Но запах смерти таков, что единожды услышанный, он старается заполнить собой все органы чувств. С каждой ступенькой моё осознание его — и моё отвращение к нему — становились всё сильнее. Я чувствовал её вкус на языке, слышал запах, почти видел её, когда мы, наконец, поднялись по лестнице наверх.

Мне пришлось на секунду остановиться. Я схватился за перила, стараясь перебороть волну тошноты, нахлынувшей на меня и грозившей одержать верх.

Доктор Филдс указал пальцем на первую спальню справа от лестницы. Окна комнаты выходили на южную сторону и были прямо над улицей.

Мы медленно, нерешительно пошли за доктором.

Когда оказались у дверей, доктор Филдс отошёл в сторону, позволяя мне войти первому.

Я сделал два шага внутрь и запнулся. Она была там.

Я безжизненно смотрел перед собой, не желая признавать увиденное, прикованный к месту сценой жуткой резни. Жертва была аккуратно усажена на кровати, полусидя, прислонённая спиной к стене, со скромно сложенными руками. Голова девушки была настолько разбита, что я не мог различить черты её лица.

Голубые тканые обои над спинкой кровати были забрызганы кровью и каким-то серым веществом, в котором угадывались частички мозга. Я сглотнул, пытаясь перебороть ощущение тошноты, готовое вот-вот вывернуть меня наизнанку.

— Как её звали? — спросил я.

— Сара Уингейт. Она приехала сюда в прошлую пятницу, — ответил доктор. Его голос был спокойным, но бисеринки пота на лбу, и то, как мужчина отвёл глаза от тела, противоречило его кажущемуся хладнокровию.

— Значит, она родственница миссис Уингейт?

— Да. Племянница.

Чтобы собраться с мыслями, я начал осматривать остальную часть комнаты. Она явно была обустроена человеком, обладающим вкусом и чувством стиля — роскошный темно-синий ковёр с красным восточным орнаментом прекрасно подходил к голубому покрывалу на кровати и занавескам, две изящные китайские вазы украшали столики из красного дерева по обе стороны кровати.

Такая комната навевала мысли о богатстве и привилегированном положении. Но сегодня сложно было разглядеть их за этим бессмысленным проявлением жестокости. Я приблизился к пятну крови на обоях. Подойдя на расстояние вытянутой руки, заметил, что кровь ещё не высохла. А значит, девушку убили в течение последних нескольких часов.

Я сделал глубокий вдох, стараясь дышать ртом, молясь, чтобы меня не вырвало. Подобная ответная реакция на вид и запах крови была существенной помехой в моей работе, и моё тело всегда разочаровывало меня подобным ответом. Я почувствовал знакомую пустоту в животе, хотя с последний раз меня вызывали на место убийства около шести месяцев назад.

Это случилось в мае, как раз перед моим отъездом из города. Там я был сыт по горло как нищетой и разгулом преступности в моём родном Нижнем Ист-Сайде, так и полным безразличием к этому властей. И мой желудок так и не смог к этому привыкнуть.

Я снова усилием воли заставил тошноту отступить.

Джо уже разговаривал с доктором об обстоятельствах дела.

— Когда я приехал, её лицо было прикрыто голубой тканью, — доктор Филдс указал на смятый, испачканный кровью материал, лежавший на кровати. — Я снял её, чтобы установить личность убитой.

— Это ткань от её платья? — поинтересовался Джо, обходя тело по дуге, чтобы лучше рассмотреть.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать его вопрос, но затем я понял, о чём он спрашивает. Убийца располосовал неровными лентами всё платье жертвы от самого лифа, а пропитанная кровью ткань была такого же цвета.

— Сколько ей было лет? — спросил я.

Доктор Филдс задумался и высказал предположение:

— Я бы сказал, что ей чуть больше двадцати. И судя по брызгам крови, по температуре тела и отсутствии трупного окоченения, полагаю, она мертва не так давно — часа два, от силы — три. — Мужчина вздохнул и вытер лоб сложенным носовым платком. — Я живу в этом городе уже тридцать лет. И зачем? Чтобы видеть вот такое?..

Доктор покачал головой.

— Кто-нибудь ещё был в доме в это время? Слышал что-нибудь? — спросил я, возвращая его внимание к деталям и описанию места происшествия. Сейчас жертве больше необходимы аналитические способности доктора, а не его сочувствие.

— Вы захотите поговорить с мисс Эбигейл — второй племянницей миссис Уингейт. Это она нашла тело двоюродной сестры, — доктор Филдс снова промокнул лоб. — Она сказала тёте позвать меня и упала в обморок. Никто пока больше не знает об убийстве. Мы никому не говорили. И думаю, пока так будет лучше.

И доктор добавил тихим голосом:

— Это было суровое испытание для мисс Эбигейл. Лично я могу представить, как сложно было войти в эту комнату, не предполагая, что там увидишь.

А разве кто-то вообще может быть готов к подобной жестокости?

Я попытался сконцентрироваться на важных деталях убийства, и кое-что бросилось мне в глаза.

У жертвы был длинный разрез на горле, множественные порезы на плечах и практически размозжённая голова. Но на кистях и предплечьях не было ни одной царапины. Я опустился рядом с жертвой на колени и осмотрел её повнимательнее. Но ничего нового не нашёл. Неужели она не пыталась сопротивляться? Это ведь природный инстинкт — вскинуть руки, защищая лицо от наносимых ударов. И не похоже, чтобы она была связана, потому что в этом случае на запястьях остались бы синяки и следы от передавившей ткани верёвки.

Единственное рациональное объяснение, которое может подтвердить вскрытие, это то, что сначала жертву оглушили, возможно, именно этим ударом по голове. И в таком случае портрет преступника полностью меняется. Какой человек будет наносить удары ножом девушке, находящейся без сознания и возможно уже убитой?!

Тут не было драки; это была звериная жестокость. Может, её убийца был настолько зол, что потерял контроль над собой? Или он был одержим жаждой крови? Я знал, что точно так же, как мне отвратителен вид крови, так других он необъяснимо привлекал. Им нравился её запах, вид. Возможно, так было и в данном случае: нанесённых Саре ударов было больше, чем необходимо, чтобы просто убить.

Я поднялся и обошёл кровать слева, где заметил ещё кое-что странное. Поверить не могу, что я сразу не обратил на это внимания! Часть волос Сары была срезана и… Куда она делась?

Я быстро окинул взглядом комнату, чтобы удостовериться, что прядь не лежит где-нибудь ещё, но её нигде не было видно. Я достал записную книжку и начал скрупулёзно записывать всё, что обнаружил: длинные светлые волосы Сары изначально были заплетены в две аккуратные косички; но теперь коса над правым ухом была срезана на уровне мочки.

Я исследовал пучок волос на месте среза и заметил, что внешняя часть оставшегося хвостика была измазана кровью, а внутренняя — чистая. Значит, волосы срезали уже после смерти. Я и раньше видел несколько дел, когда с трупами проводились странные действа, будто оставленные знаки или сообщения, но срезанные волосы… Такого ещё не было.

К счастью, когда мы с Джо выбегали из участка, я не забыл схватить фотоаппарат. Я сделал глубокий вдох и начал медленно и вдумчиво делать снимки места происшествия. То, что не сможет сейчас запечатлеть мой разум, я замечу позже, на чёрно-белых фотографиях, которые не покажут ярко-красную кровь, покрывавшую комнату и переполнявшую мои чувства. Оставалось надеяться, что качество снимков не пострадает из-за моих чуть трясущихся рук.

Как всегда, дрожание рук увеличилось от появившейся в правой руке боли, которая всегда усиливалась с первыми холодами осени. Последние восемнадцать месяцев это болезненное подёргивание было постоянным напоминанием о смерти Ханны. Или точнее, оно служило напоминанием о некомпетентном докторе, не залечившем толком мою рану после того, как в меня угодила доска от разваливающейся на глазах палубы «Слокама». Будто мне было мало воспоминаний о том чудовищном дне.

Я фотографировал жертву и место преступления под разными углами и с различных расстояний. По моему настоянию наш отдел приобрёл великолепный фотоаппарат «Кодак». Несмотря на то, что Джо почти не видел смысла в этих тратах, он, сжав зубы, позволил мне укомплектовать наш департамент тем, что я считал первостепенным для сохранения доказательств в суде.

Когда я работал в детективном бюро в городе, меня восхитило последнее слово техники, особенно фотоаппараты и базовое дактилоскопическое оборудование. Хотя надо признать, что последнее изобретение тогда ещё оставалось спорным, и его результаты не принимались в суде. Но в начале этого года Лондон отправил на виселицу двоих убийц благодаря лишь найденным отпечаткам пальцев. А наша тюремная система в Нью-Йорке уже использовала дактилоскопию для установления личности преступника. Так что надеюсь, это только вопрос времени, когда доказательства, основанные на дактилоскопической экспертизе, будут играть роль в судах Нью-Йорка. Возможно, такими станут даже собранные мной улики.

Джо сомневался, что в Добсоне возможно практическое применения всего этого оборудования, но после того, как мэр поддержал мой запрос, Джо пришлось молча согласиться. Он несомненно боялся, что его отказ даст мэру дополнительный повод отправить его в отставку, которой он так страшился. Джо молча ждал, пока я не закончу фотографировать место происшествия; затем они с доктором Филдсом начали исследовать тело, а я принялся снимать скрытые ото всех отпечатки.

Я достал свой набор, содержащий два типа порошка, позволяющего разглядеть ранее невидимые отпечатки: серый и чёрный. Серый порошок предназначался для тёмных поверхностей, а чёрный — для светлых. Один за другим начали выявляться отпечатки: большинство частичных и смазанных, но несколько было полных с чётко очерченными бороздами рисунка. Я сфотографировал их настолько близко, насколько позволял объектив. Я старался держаться подальше от доктора Филдса и не мешать, хотя и знал, что его предварительный осмотр не займёт много времени. Основная часть его работы происходит в морге.

— Проводить вскрытие будете вы? — спросил я.

— Надеюсь. Хотя по расписанию и не моя очередь, думаю, они удовлетворят мою просьбу с учётом сложившихся обстоятельств.

К моему огромному облегчению Джо сказал, что пойдёт вниз и сообщит новости миссис Уингейт, которая всё ещё не знала о смерти Сары.

— И лучше нам позвать для этого дела подмогу, — сказал мой напарник, добавив, что собирается позвонить в соседний полицейский участок в Йонкерсе и попросить выделить дополнительные силы.

— Будешь звонить мэру Фуллеру? Он захочет об этом услышать, — произнёс я.

Джо нахмурился:

— Нет. Он станет доставать нас бесполезными вопросами, на которые у нас пока нет ответов.

Я пожал плечами.

— Тебе решать.

Но я знал, что последствия зацепят нас обоих. Джо и мэр очень сильно друг друга недолюбливали, и я начинал понимать почему. Когда появлялась проблема, Джо пытался практически её решить и не желал терпеть обеспокоенность мэра по поводу складывающейся политической ситуации. А мэр, в свою очередь, уже давно не мог терпеть постоянное неподчинение Джо.

Мы обсудили, как семейство Уингейтов могло забрать необходимые для сегодняшнего вечера личные вещи. Я не хотел, чтобы они ходили мимо этой спальни и затоптали улики по убийству, по крайней мере, пока мы не завершим осмотр.

Джо ткнул пальцем в противоположный конец коридора, где была гостевая ванная.

— Сюда как раз выходит задняя лестница из кухни, — произнёс он. — Думаю, семья часто ею пользовалась, поскольку она напрямую связывает спальни и кухню.

— Отлично. Тогда поставим охрану возле этой спальни и парадной лестницы, а завтра сможем обследовать её с первыми же лучами солнца.

Нам повезло, что этим вечером мы вообще смогли что-то рассмотреть. Уингейты были одними из первых жителей, установивших искусственное освещение в доме, но все лампы были настолько далеки друг от друга, что почти не справлялись с наступающей темнотой. И всё же я смог продолжать свою работу почти до семи вечера.

После того, как приехала карета городского коронера, и доктор Филдс перенёс туда тело, я в спешке закончил осмотр комнаты, так как брызги крови на стенах и кровати были такими же неприятными, как и вид самого тела.

Вещи девушки были простыми и немногочисленными, что типично для приезжавших в гости родственников.

Я открыл маленький шкаф и нашёл там три блузки простого покроя с широкими манжетами. Рядом висели две тёмные юбки, и стояла пара туфель с замочком на боку. На столе находилась современная печатная машинка Хаммонд, рядом с ней лежала записная книжка. На обложке книжки Сара Уингейт записала своё имя и название — «ГИПОТЕЗА РИМАНА». Внутри, строка за строкой, шли математические символы и уравнения, выглядевшие полной тарабарщиной.

На прикроватной тумбочке лежали две книги: «Послы» и «Дракула». Внизу стопки я заметил изданную в предыдущем месяце книгу Эдит Уортон «Обитель радости» и сентябрьское издание журнала «Харперс». Похоже, Сара разделяла популярные среди большинства современные литературные вкусы. В дальнем ящике стола была засунута купюра в десять долларов и брошюра под названием «Общее понимание женского избирательного права».

Я проверил между страниц в каждой книге, каждом ежедневнике Сары, даже в карманах висевшей в шкафу одежды. Но не нашёл ни письма, ни дневника, ни каких-либо заметок — вообще никакой личной информации, связывающей Сару с посторонним человеком, и уж тем более, с жаждавшим её убить человеком.

Затем спустился, чтобы обследовать первый этаж дома — может, где-то ещё был беспорядок. На кухне я на пару мгновений задержался; среди аромата печёных яблок и глинтвейна с пряностями я почти не ощущал запах смерти, который, казалось, упорно ко мне цеплялся. Я настолько погрузился в свои мысли, что вздрогнул, когда услышал зовущий меня настойчивый и громкий голос Джо.

— Зиль! — его голос эхом отдавался от стен коридора. — Ты нужен здесь. Тебе надо на это взглянуть.

Я пошёл на звук его голоса к заднему крыльцу с чёрной лестницей, где как раз заметил отъезжавшую по гравийной дороге от дома Уингейтов карету коронера. Тело отвозили в городской морг.

Сквозь открытую дверь я увидел полную луну на мрачном ноябрьском небе. По двору перемещались многочисленные огоньки — недавно приехавшее подкрепление из соседнего полицейского подразделения обыскивало двор перед домом с фонарями.

Я встретился взглядом с Джо и заметил, как на его угрюмом лице с морщинами отразилось сегодняшнее происшествие. Меня накрыло неуловимое ощущение беспокойства, что мы втянуты в ещё более сложное дело, чем я думал в самом начале. Дело, которое потребует для раскрытия все наши силы и дедуктивные способности.