Во мраке Готэма

Глава 17

Прошлой ночью мы с Джо договорились: он продолжает работать из дома над той частью дела, что произошла в Добсоне, а я сконцентрируюсь на всём, что от меня потребуется в Нью-Йорке.

Я не удивился, когда не застал Алистера в офисе, приехав туда следующим утром. Но это было не так важно: я надеялся поговорить с Томом Бакстером.

В предыдущие встречи он впечатлил меня своей рассудительностью и прагматичностью; я не мог поверить, что он поддержал бы замысел Алистера по поводу Фромли, если бы знал о нём, поэтому было интересно услышать, что он мне на это скажет.

Я нашёл его за столом, почти полностью заваленным кипами бумаг.

Он удивлённо поздоровался со мной.

— Доброе утро, Зиль. Не думал, что встречу здесь ещё кого-нибудь в такую рань.

Он повёл рукой над столом и пояснил:

— Я пытаюсь оценить промежуточные экзаменационные работы своих студентов. Надеялся отдать их им на этой неделе, но продвигаюсь так медленно, что боюсь, они разочаруются во мне.

Том остановился на пару секунд, и я тоже молчал. Казалось, Том пытается угадать, что меня сюда привело, прежде чем я сам это скажу.

— Присаживайтесь, — наконец, произнёс он. — У вас такой вид, словно вы что-то задумали.

— Можно и так сказать, — ответил я с лёгкостью, которой на самом деле не ощущал, и занял стул напротив Тома. — Вообще-то, мне нужно поговорить с вами о случае, произошедшем в октябре 1903 года. Я знаю, что это случилось до вашего прихода сюда, но Алистер мог вам что-то рассказывать.

Я поделился с ним основными деталями, которые выяснил прошлым вечером, не опуская ничего существенного.

Как я и подозревал, Том ничего не знал о предполагаемом признании Фромли. Похоже, он был не намного меньше меня поражён беспечным поступком Алистера и Фреда, решивших утаить информацию.

Том нахмурил брови, и я дал ему время переварить информацию, а потом сказал, что хотел бы изучить любые относящиеся к этому делу и времени записи.

— Толковая идея, — сказал Том, энергично раскаиваясь в кресле. — Заметки, конечно, помогут восполнить информацию, которой у нас не хватает.

Он взглянул на часы: было почти девять часов.

— Миссис Либ, должно быть, уже пришла. Я попрошу её принести нам документы.

В дополнении к готовке и уборке офиса миссис Либ согласовывала встречи всех трёх профессоров, печатала их письма и официальные отчёты и частично заботилась о картотеке документов. Том пошёл за ней, и, уже спустя минуту, они оба вернулись с толстыми папками бумаг в руках.

«ЗАМЕТКИ. ОКТЯБРЬ 1903 ГОДА», — прочитал я ярлык на документах, и из каждой папки торчали дополнительные закладки с более детальным описанием содержащегося внутри материала. Никаких прямых заметок о деле Майкла Фромли я не заметил, но это и не удивительно.

Том разделил документы на две стопки. Мы читали в тишине, обмениваясь друг с другом бумагами, пока не закончили просмотр всех папок и не ознакомились со всеми отчётами.

Основу документов составляли заметки Алистера по этому делу, но иногда попадались заключения Фреда Эббингса, копии полицейских отчётов об обстоятельствах убийства Мойры Ши и вырезки из газет с упоминанием данного случая.

Я плохо запоминал преступников. Если у них самих или у мест преступлений не было отличительных, запоминающихся особенностей, то детали одного случая смешивались у меня в голове с другими.

Но вот каждую жертву я помню с чёткостью, которая меня самого пугает. Они преследуют меня. Так начало происходить этим утром и с Мойрой Ши, в тот момент, когда она обрела форму и облик из фактов и улик, собранных в рапортах.

Она недавно отучилась в Школе медсестёр Хантер-Бельвью и нашла свою первую работу частной сиделкой у пожилой женщины на Востоке 61-ой улицы. И иногда она в качестве волонтёра работала в Центре медсестёр мисс Уолд на Генри-стрит[49].

Один из офицеров полиции предположил, что её убийство было предумышленным и совершено кем-то, кого она встретила, пока работала в бедных кварталах.

Но мне так не казалось: медсёстры, помогающие больным, были так нужны в беднейших кварталах города, что им всегда были рады, и никто не стал бы вредить.

С фотографии Мойры Ши на меня смотрела женщина с сильными чертами. Волосы её были собраны на макушке в узел. Мисс Ши носила очки в простой оправе. По одному взгляду на снимок я понял, что такая женщина не сдастся так просто при нападении убийцы.

Моя догадка подтвердилась, когда я нашёл отчёт коронера: там описывались многочисленные колотые раны, полученные ей в результате попытки защититься. Мойра Ши яростно сражалась с напавшим на неё человеком.

Мойре Ши был двадцать один год, когда её на смерть закололи в пустом складе около Ист-Ривер в августе 1902 года. Вскрытие подтвердило отсутствие изнасилования, хотя некоторые части её одежды отсутствовали, когда нашли тело.

Как и говорил прошлым вечером Алистер, последний раз Мойру видели, когда она спускалась в метро на Второй авеню. Свидетелями были люди, спускавшиеся за ней следом. Они сели в один вагон, и свидетели описывали странно одетого мужчину: несмотря на тёплую летнюю погоду, мужчина был одет в тёплое шерстяное пальто.

Его поведение тоже привлекало внимание: он бормотал что-то себе под нос и пристально разглядывал каждую женщину на платформе. Вышел он на той же станции, что и Мойра, и пошёл за ней, очевидно, соблюдая дистанцию. Больше свидетели не мог ничего рассказать; некоторые переживали, что не забили тогда тревогу или хотя бы не отнеслись к нему тогда серьёзнее.

Я тщательно изучил показания свидетелей и вернулся к признанию Фромли. Я сразу же понял, что, по крайней мере, в одном Алистер был прав: история, рассказанная Фромли, была полна тревожных несоответствий.

Судя по полицейскому рапорту, Мойра Ши была ударена колющим предметом четырнадцать раз; а Фромли утверждал, что «не может вспомнить», один раз он её ударил или два. Раны были нанесены в область лица, рук и груди; но Фромли заявлял, что сначала бил её кулаками, а потом перерезал горло.

Коронер подтвердил время смерти около шести часов вечера; Фромли же говорил, что убил её ближе к полуночи, после того как полностью «насладился её обществом» за вечер. Вероятно, это был эвфемизм для обозначения изнасилования, которое опровергал отчёт коронера.

С точки зрения доказательной базы, Алистер был прав: нельзя было быть уверенным в истинности признаний Фромли. Если бы я был офицером, проводившим опрос Фромли, то подобные многочисленные несоответствия вызвали бы у меня кучу вопросов.

Но всё же, факт оставался фактом: Алистер взял на себя право решать, сообщать или нет. А принимать решение в одиночку, он не имел права.

Но, если в признании Фромли и не хватало твёрдых улик и логичных деталей, то оно всё равно было наполнено чрезвычайно жуткими подробностями, описывающими мотив убийства.

— Мне не нравилось, что она меня избегает, — говорил Фромли. — Она смотрела сквозь меня, словно я был ничем.

Судя по записям Фреда Эббингса, которые я нашёл в отчёте, он сказал Фромли, что, возможно, таких благовоспитанных леди всегда предупреждают не общаться с незнакомцами. Но Фромли отказался принять такую возможность.

Вместо этого он считал, что женщина игнорировала его намеренно. С каждой минутой он становился всё злее и злее, а потом решил, что должен заставить её пожалеть об этом. Чем больше он смотрел на неё, тем больше ему хотелось заставить её увидеть его, Фромли.

— Я продолжал смотреть на её лицо, — объяснял он, — в её глаза. И когда она снова не посмотрела в ответ, я решил, что должен заставить её смотреть.

Его признание продолжалось в подобном ключе, описывая во всех подробностях его намерение, заставить её прочувствовать его истинную силу. Он рассказал, что пошёл за ней следом и оглушил в заброшенном складе, где и произошло само убийство.

Так какова же правда? Я никак не мог решить. Существовала ли вероятность того, что признание Фромли — всего-навсего его фантазии? Его собственная придуманная версия реального убийства, о котором он прочёл в газетах?

Или он всё же виновен в этом преступлении, но мы просто не можем подтвердить это из-за того, что в его признании полно загадок и несоответствий? Возможно, детали убийства были навсегда сокрыты, перемешавшись в его голове с фантазиями.

Я понял, что точно так же, как и Алистер, не могу прийти ни к какому решению.

— Что думаете? — спросил я Тома после того, как мы закончили просматривать записи, и тревожно друг на друга посмотрели.

— Ну, — начал Том, — Фромли всегда был нарушителем правопорядка, и, очевидно, он и есть тот человек, которого вы ищете в связи с убийством Сары Уингейт. Но вот эта девчонка Ши…, - произнёс он и нахмурился, — ни одно веское доказательство на это не указывает. Даже признание самого парня. Лично я верю, что Фромли отчётливо запомнил бы каждую деталь своего предполагаемого первого убийства.

Он на секунду запнулся и продолжил:

— Наверно, вы не совсем понимаете, поскольку ни разу не встречались с Фромли, насколько он резок. Фред считает, что Фромли психопат.

Он на мгновение замолчал, наблюдая за моей реакцией, и спросил:

— Вам известен этот термин?

— Полагаю, это научный термин, означающий сумасшедшего убийцу, — сухо произнёс я.

— Вроде того, — признал Том с грустной улыбкой. — Вообще-то, он означает специфический тип личности. Человек, считающийся психопатом, лжёт просто ради забавы. Фромли часто так делал. Он мог признаться нам в убийстве только ради развлечения. Если помните, мы рассказывали, что Фромли всегда был агрессивен и импульсивен и часто ввязывался в драки. В его психологический портрет психопата это прекрасно вписывается: он никогда не чувствовал раскаяния за то, что совершил. Если он кого-то бил или унижал, ему было абсолютно наплевать на их боль, потому что он до этого уже составил для себя рациональное объяснение, почему эти люди заслуживают такого обращения.

Том внимательно посмотрел на меня, словно желая увидеть подтверждение тому, что я слежу за нитью разговора. Я признал в этом привычку преподавателя: он хотел быть уверен, что слушатель понял сказанное, прежде чем переходить к следующему пункту.

— Я понимаю, — кивнул я, с нетерпением ожидая продолжения.

— Я объясняю вам это, чтобы вы не забывали, насколько он умён. И помнили, насколько легко и умело он лжёт. Я не удивлюсь, если окажется, что он придумал всё это признание в убийстве только для того, чтобы оставить Алистера в нерешительности и неуверенности, в которых он и находился. Уверен, Фромли наслаждался бы, наблюдая за колебаниями Алистера, мучающегося сомнениями.

— Но всё же, — продолжил он, — я не сбрасываю со счетов вероятность того, что он виновен в убийстве Мойры Ши и специально допустил в своём признании столько неточностей, что их нельзя признать пригодными. Таким образом, он бы поставил себе в заслугу совершённое убийство, но избежал бы наказания, поскольку любые трезвомыслящие люди подвергли бы его признание сомнению.

— Тогда зачем вообще признаваться? Зачем ему «ставить себе в заслугу» совершённое преступление? — спросил я. Слова Тома были очень убедительными, но вот эта последняя часть анализа для меня была бессмысленной.

— Потому что Фромли хотел, чтобы Алистер признал его планирование преступлений — как реальных, так и воображаемых, — сказал Том. — Какую бы выгоду для научного сообщества мы не извлекли потом из исследований Алистера, профессор добился и очень тревожного эффекта на эго Фромли. Он начал чувствовать собственную значимость, поскольку учёные мужи ловят каждое его слово, всё время проводят рядом и с ним и пытаются его разгадать.

— Похоже, в этом есть смысл. Но пока я не могу разрешить обоснованные сомнения по поводу того, убивал Фромли Мойру Ши или нет, передо мной стоит дилемма, как поступить с Алистером.

Я посмотрел на бумаги, толстым слоем покрывавшие стол Тома.

— В этих материалах я не могу найти веских доказательств для полиции и экспертов Нью-Йорка, особенно если речь идёт об убийстве трёхлетней давности.

Том угрюмо посмотрел на меня и поджал губы:

— И это уничтожит репутацию Алистера. Вы не можете этого не понимать.

— Единственное, что меня сейчас волнует, — ровно ответил я, — это то, как побыстрее разобраться с убийством Сары Уингейт и предотвратить ещё одно подобное. Если я сообщу в городскую полицию о преступном прошлом Фромли, они, по меньшей мере, предоставят нам дополнительные ресурсы. Но, помимо этого, нам придётся справляться с политическими последствиями и нападками прессы, а и то, и другое может помешать нам, выследить Фромли.

Следующие полчаса мы спорили, как лучше поступить, и, в конце концов, пришли к соглашению.

Том не сдавался и хотел защитить репутацию Алистера. Он и сам честно признавал, что его цель абсолютно эгоистична, учитывая его отношения с Алистером и связь с исследовательским центром. Но поскольку я и сам был против привлечения третьей стороны, мы пришли к выводам, что надо держать всё в тайне. По крайней мере, пока.

— Это только из-за того, что я считаю, что излишнее внимание к принятому Алистером решению может свести на нет наши усилия в деле Уингейт, — сказал я. — А пока нам надо решить, насколько допускать Алистера к дальнейшему расследованию.

— То есть, вы хотите закончить своё с ним сотрудничество? — Том был искренне поражён, несмотря на все наши предыдущие обсуждения.

— Естественно, — произнёс я. — Я ему не доверяю. Просмотрев эти записи, — кивнул я на стопку бумаг на столе Тома, — я осознал, что обвинения против Фромли довольно сомнительны, как и всё его признание в целом. Это же касается и дела Смедли. Но это не меняет того факта, что Алистер поставил собственные исследования превыше всего остального. Вот вы можете, положив руку на сердце, по-другому оценить его поступок?

— Если честно, то такой вывод могли сделать только вы, — откровенно произнёс Том. — Я понимаю, что моральные и этические нормы Алистера могут отличаться от ваших собственных, но они не становятся аморальными только оттого, что вам сложно их понять. Я не сомневаюсь, что имей Алистер убедительные доказательства, он сдал бы Фромли полиции. Но учитывая то, что их не было, он решил продолжать начатое.

Том на пару секунд замолчал.

— Знаете, он не настолько не сочувствует вашим целям, как вы, похоже, думаете.

Что-то в его тоне показалось мне странным, и я пристально взглянул на Тома.

— Что вы хотите этим сказать?

— Алистер всю свою жизнь был профессором криминального права. Но долгое время это было просто профессией. Он днями занимался своей работой, завоевал авторитет среди семьи и друзей, и…, - Том слегка улыбнулся, — …свободное время проводил в светском обществе. Криминология не была его страстью — даже одержимостью — пока не убили его сына Тедди.

— Убили? — резко переспросил я, вспоминая, как Изабелла напряглась при упоминании имени Тедди. — Я слышал лишь то, что Теодор Синклер трагически погиб во время поездки в Грецию.

— Это не совсем так, — ответил Том. — Его убили во время попытки ограбления. Тедди, как и Алистер, верил, что он непобедим. Когда его пытались ограбить, — добавил он, — он решил драться. А в противном случае, он мог бы остаться в живых. Эта потеря, как и некоторые другие последующие обстоятельства, тяжело отразились на Алистере.

«И на Изабелле», — подумал я, чувствуя острый укол сочувствия к девушке. Многие сказали бы, что погибший молодой человек — это просто погибший молодой человек. Ни больше, ни меньше. Играет роль лишь итог. Но я точно знал: убийство и трагическая гибель — разные вещи.

— После смерти Тедди, — продолжал Том, — Алистер стал одержим вопросом «почему?». Он захотел узнать всё, что мог, о мотивах и мировоззрении тех, кто совершал преступления, особенно убийства. Это нужно было ему лично. И умом он понимал, что если мы многое об этом узнаем, то такие науки как социология, психология и право смогут сделать большее, чтобы в первую предотвратить развитие преступного мышления у человека. Или, по крайней мере, оборвать развитие этого мышления или перенаправить его в иную сторону. Реабилитировать его, как говорит Алистер.

Том на пару секунд замолчал, давая мне переварить информацию:

— Я говорю вам это для того, чтобы вы лучше поняли Алистера. Но вообще это дело Алистера, и если хотите узнать больше, то стоит спросить у него самого. Есть и другие сложности…

— Понял, — задумчиво кивнул я.

Я подозревал, что эти сложности каким-то образом связаны со странным молчанием Изабеллы и отъездом миссис Синклер от Алистера.

Но я не похож на Алистера. Он решил, что может вытянуть на поверхность мои секреты, но я не хотел копаться в его тайнах.

Нас прервал резкий стук в дверь — пришла миссис Либ.

— Детектив, курьер только что передал вам записку.

Я поблагодарил женщину и быстро пробежался глазами по бумаге.

— Это от Джо. Лаборатория полиции Йонкерса, куда я отправлял чашу и помазок для бритья Фромли, подтвердили, что отпечатки на них не совпадают с отпечатками, взятыми в доме Уингейтов.

Я разочарованно вздохнул. Веские улики, которые могли бы связать Фромли с убийством, продолжали ускользать от меня, как и сам Фромли.

Отчёт лаборатории не подтверждал ни его вину, ни его невиновность, поскольку отпечатки в доме Уингейтов мог оставить и кто-то другой. Но отсутствие существенных доказательств меня разочаровывало.

Я поднялся со стула и направился к выходу, но заметил завалившуюся под мой стул бумагу из отчётов по Фромли. Это был документ, касающийся отчёта о вскрытии Мойры Ши.

Он был не очень важен, поскольку содержал лишь информацию о погребении, но я, тем не менее, его изучил.

И когда я прочёл последнюю строку, меня прошиб холодный пот, а руки начали трястись. Я перечитал последний абзац, чтобы удостовериться, что понял всё правильно.

22 августа 1902 года, как раз перед тем, как тело должны были захоронить на городском кладбище для бедняков и бездомных, пришла женщина, утверждавшая, что она является матерью Мойры Ши, и забрала тело для более подобающих похорон.

Имя этой женщины, судя по бумагам, было миссис Джексон Дюран — вдова, жительница Нью-Йорка. Но сама она подписалась как Мами Дюран.

Мысли завертелись в моей голове. Как всё это взаимосвязано? Может, именно из-за этой связи с Мойрой Ши Мами и прервала настолько внезапно наш разговор?

Но тут мне в голову пришла ещё более тревожная мысль: если ни одна улика, известная широкой общественности, никогда не связывала Майкла Фромли с убийством Мойры Ши, то почему Мами Дюран так сильно отреагировала на упоминание имени Фромли?

И она точно знала, где он живёт. Наверно, она чувствовала, что он виновен в убийстве, но откуда она могла это узнать?

Это было ещё одним неприятным напоминанием того, что я до сих пор не знаю, каким образом Фромли и его прошлое связаны с этим делом.