Во мраке Готэма

Глава 15

Я почти бежал, не в силах совладать с кипящими эмоциями. Ярость алыми всполохами застилала глаза, когда я шёл по Риверсайд-драйв, и даже вид мирно мерцающего в лунном свете Гудзона не мог успокоить бушующие эмоции, взявшие верх над разумом.

Я инстинктивно направился в центр города. Удар от предательства был силён: моя злость на Алистера смешалась с отвращением из-за моей собственной неспособности распознать его двуличность. Если Гораций был прав, значит, мне лгали, мной воспользовались в самой эгоистичной манере.

И что ещё хуже, Алистер пренебрёг как этическими так и профессиональными обязанностями. Почему же я не спросил его раньше? Неужели я был так ослеплён его знаниями, что забыл об инстинктах, которым всегда следовал?

Пройдя двенадцать кварталов, моя злость поутихла, и верх взяла холодная логика. Обвинения, выдвинутые Горацием, были серьёзными, и прежде, чем я мог бы их оценить, мне стоит взглянуть Алистеру в глаза и услышать его объяснение.

Миссис Либ сказала, что он сегодня вечером будет в опере. Для Алистера посещение оперы было скорее светским мероприятием, нежели музыкальным событием. Он выкупил всю ложу, и я не сомневался, что сегодня вечером она будет заполнена его светскими друзьями.

Это было напоминанием того, что он родился в атмосфере достатка и известности, которые я не совсем понимал. Но принять мог. Но не дали ли они Алистеру ощущение власти, чувство превосходства над законом? Вот этого я не приму никогда.

Я вышел на Бродвей и поймал экипаж до 39-ой улицы, где находилось здание Метрополитен-оперы.

К счастью, я приехал как раз в начале первого антракта, потому что, несмотря на моё полицейское звание и знание о расположении ложи Алистера, несговорчивый администратор отказался пропустить меня внутрь во время выступления.

— Если это не вопрос жизни и смерти, то я вас не впущу. Особенно во время сольного выступления Карузо — мистер Конрейд меня уволит, — упрямо произнёс мужчина, ссылаясь на главного управляющего — поклонника их новой оперной дивы. — Вам придётся подождать.

Думаю, я сумел бы настоять на своём, но похоже, борьба того не стоила. Сидя в вестибюле, я слушал громкий тенор Энрико Карузо, и когда его пение достигло крещендо, я осознал, что всей душой надеюсь, что Гораций Вуд — жестоко ошибающийся неблагодарный ученик. Что угодно, лишь бы это не было правдой.

Когда, наконец, упал занавес и включился свет, я направился в ложу Алистера, пробираясь через толпу нарядно одетых богачей, спешащих в бар.

К счастью, Алистер был ещё в ложе и небрежно потягивал из бокала шампанское, болтая с женщиной в зелёном платье, увешанной бриллиантами. Он не заметил меня, пока я не прервал их разговор.

— Алистер. Мне нужно срочно с вами поговорить. Прошу вас спустить со мной вниз.

Даже я сам понимал, что мой голос звучит странно, натянуто и необычно формально.

— Зиль! Что вы, ради всего святого, здесь делаете? — удивлённо спросил он, приподнимаясь в кресле. — Что-то случилось?

— Мне нужно с вами поговорить, — снова произнёс я. — Снаружи, где нас никто не услышит.

— Тогда я спущусь через пару секунд и найду вас в вестибюле. Мне нужна минутка, чтобы попрощаться.

Я повернулся к выходу и услышал, как Алистер приносит свои извинения.

— Валерия, вам что-нибудь принести, когда я вернусь? — обратился он к женщине за моей спиной.

— Алистер, — надула дама губы, — вам действительно надо прямо сейчас уходить? С этим невоспитанным мужланом? Да он ворвался сюда, а сам даже не одет в соответствующую вечеру одежду! Но думаю, я смогу вас простить, если вы будете так добры и принесёте мне ещё бокальчик шампанского, когда будете возвращаться.

Её игривый смех был последним, что я слышал, выходя из ложи.

Мне никогда не нравились светские дамы. По крайней мере, те из них, кого я встречал. Хотя, должен признать, что встречал я лично немногих. Но те, с кем пересеклись мои пути, пусть и ненадолго, казались мне неестественными. И эта леди определённо не была исключением.

— Ну что ж, Саймон, — радостно произнёс Алистер, подходя ко мне в вестибюле. — Что такое важное произошло, что вы оторвали меня от прекрасной музыки и отличной компании столь драматичным образом?

Его щёки слегка покраснели от выпитого шампанского, и я подумал, что ему было бы неплохо отказаться от следующего бокала.

— Мойра Ши, — обвиняющим тоном произнёс я. — Я хочу услышать, что вы мне расскажете о Мойре Ши.

Алистер слегка вздрогнул, но голос его остался спокойным.

— И где вы о ней услышали? Она умерла почти три года назад, и её смерть не имеет никакого отношения к нашему текущему делу.

«Нашему делу». Эта фраза ещё раз напомнила мне, насколько близко мы стали сотрудничать в последние несколько дней.

— Неважно, где я услышал о ней. И я сам решаю, что имеет отношение к моему делу, а что — нет.

Фраза вышла даже более резкой, чем я того ожидал, и Алистер бросил на меня удивлённый взгляд.

— Идёмте, — он направился в сторону 40-ой улицы, где прогуливались несколько человек. — Думаю, нам нужно более тихое место для подобной беседы.

Пройдя пол квартала, мы по обоюдному согласию зашли в маленький ирландский паб. Нашли небольшой столик в углу, подальше от толпы возле бара. Алистер сразу заказал две пинты стаута[47], хотя ни он, ни я не хотели пить.

Я смотрел на него, ожидая, когда он начнёт рассказ, и, стараясь не обращать внимание, на то, что все внутренности скрутило в узел.

— Я надеялся, что мне никогда не придётся вам об этом говорить, — сказал Алистер. — То, что я собираюсь рассказать, знали только мои ближайшие помощники в исследовательском центре. Кто из них вам рассказал? — угрюмо уточнил он. — Полагаю, это был Гораций, он у нас известный болтун. К тому же, я не верю, что Фред предал бы моё доверие.

Я даже не обратил внимания на его вопрос.

— Я должен знать о Мойре Ши, — настойчиво сказал я.

Алистер сделал глоток эля и промокнул оставшуюся на губах и усах пену от пива салфеткой.

— Когда я пришёл к вам утром в эту среду, я рассказал вам кое-какие подробности о моём решении работать с Майклом Фромли.

— Да, помниться, вы говорили, что просили о сделке — отпустить его под вашу опеку, потому что он ещё «не пересёк черту», так сказать. Несмотря на тенденцию к жестокому поведению, он ещё не совершил убийство. Это было единственной причиной, почему я понял вас. Понял, что вы верите, что ваше исследование — а именно, работа с Фромли — так важна. Но это ведь была неправда, не так ли?

Я уставился на него, ожидая ответа.

— Мне тогда было тяжело объяснить, потому что вы не видели разницы между попыткой убийства и совершённым убийством, — ответил Алистер.

— Я пришёл к вам тем утром, потому что слышал о вашем отношении к новым идеям. Мои связи в полиции сообщали, что у вас отличная репутация в этом вопросе, и вы готовы учиться новому, в отличие от старших коллег. Я чувствовал, что вы сможете понять, почему то, что я хотел узнать от Майкла Фромли, было так важно.

— Да, — нетерпеливо перебил я его плавный разговор. — Но я никогда не пожертвую справедливостью во имя знаний. И никогда не стану рисковать ради этого жизнями других людей. Разве не именно это вы здесь устроили?!

Я знал, что моя речь звучала обвинительно, но не мог сдержаться.

— Расскажите мне правду о Мойре Ши, — потребовал я, — всю историю целиком, ничего на этот раз не упуская.

В ответ Алистер громко ударил кулаком по столу, заставив наши бокалы подпрыгнуть.

— Саймон, не будьте таким узко мыслящим! Вы можете увидеть и понять в происходящем сложности с точки зрения морали. Я знаю, что можете, ведь именно поэтому я вас и выбрал для этого дела!

— Что значит, вы «выбрали меня» для дела? — уточнил я. — Вы не могли меня ни для чего выбрать. По печальному стечению обстоятельств в районе моей юрисдикции была убита девушка. Вы связались со мной, спустя всего несколько часов после совершения убийства. Если у вас была важная информация, то у вас не было иного выбора, кроме как обратиться ко мне.

И всё же меня посетила мысль: возможно ли, что этот человек манипулировал мной даже больше, чем я представлял на данный момент.

Алистер был непреклонен.

— Вы не правы. Для человека с моими связями достаточно нескольких часов, чтобы выяснить о вас всё, что мне было нужно. Я мог обратиться даже к вашему шефу Хили, хотя его подозрения на счёт меня, возможно, даже более страшные, чем ваши.

А если принять во внимание мои контакты в Йонкерсе — с более широкой юрисдикцией в этом деле, чем ваша — то я определённо мог выбрать кого-нибудь из их сотрудников. Но я выбрал вас. Потому что мне говорили, что вы обладаете интеллектуальными возможностями осознать важность моей работы.

А моя работа тесно связана с вашими собственными интересами. И вообще, наши пути могли пересечься естественным способом, если бы вы не бросили Колумбийский колледж.

Я поражённо уставился на Алистера. Я понятия не имел, как он смог узнать о той части моей жизни, и мне не нравилось, что он знает больше, чем должен. Каким-то образом это казалось мне двойным предательством: он воспользовался мной как в профессиональном, так и в личном плане, утаив информацию, которая, как он прекрасно знал, была важна.

— Да, — продолжил он, — да знаю, что ваш отец всё проиграл и бросил вас с матерью. Вам пришлось оставить колледж, чтобы обеспечивать мать и сестру, так? Жаль, я считаю, это просто была чертовская трата прекрасных возможностей.

Он сделал ещё глоток пива.

— И я даже знаю, что произошло в день катастрофы парохода «Слокам». У вас были дела в центре города в тридцать четвёртом участке. Когда туда поступил звонок, вы присоединились к группе полицейских-спасателей на лодках. Я слышал, что вы помогли спасти многих. Но не вашу невесту — она оказалась среди той тысячи погибших на борту.

Это была личная информация, которую он не должен был знать, и я почувствовал, что меня колотит от ярости. Снова вернулись непрошеные воспоминания.

Алистер был частично прав. Я встречался с другим офицером в тридцать четвёртом участке, чтобы обсудить ряд ограблений, находившихся в нашей юрисдикции. Этого патрульного призвали в спасательный отряд, когда появились новости о крушении.

Я присоединился к другим офицерам, отправленным на помощь к береговой линии рядом с 138-ой улицей. Мы спасли множество людей, но я настаивал, что нужно подобраться всё ближе и ближе к горящему кораблю.

Сидящие со мной в спасательной шлюпке говорили, что я настаивал слишком сильно, рискуя жизнями всех, кто находился со мной в лодке.

Я сделал несколько глубоких вдохов и заставил себя сосредоточиться на настоящем. Алистер просто хотел отвлечь меня от темы разговора, но я этого ему не позволю.

— Хватит об этом. Или вы расскажете мне сейчас о Мойре Ши, или я пойду прямиком в свой прежний участок и выясню всё там. И будьте уверены: я поделюсь с ними всей информацией, которую узнал сегодня вечером, о том, что вы утаили сведения об её убийстве.

Это была не пустая угроза, и Алистер это понимал.

Он побарабанил пальцами по столу, бросив взгляд на толпу у барной стойки, чтобы удостовериться, что нас никто не слышит.

Но собравшиеся там люди обращали на нас мало внимания, если вообще обращали. Они были полностью поглощены пением различных ирландских песен на разнообразные мотивы.

Я нетерпеливо глянул на Алистера. Спустя мгновение он откашлялся и начал, наконец, рассказывать мне то, что я так хотел — и так боялся — услышать.

— Поверьте мне, когда я впервые договаривался по поводу Майкла Фромли в деле со Смедли, я понятия не имел о Мойре Ши.

И когда я разговаривал со сводным братом Фромли, Клайдом Уоллингфордом, и когда убеждал прокурора снять обвинения, и даже в течение первых нескольких месяцев работы с Фромли, я ни разу не слышал о Мойре Ши. Дело Кэтрин Смедли было шатким, а все остальные преступления, совершённые Фромли, вообще незначительными.

— Вы подкупали судью по делу Смедли или воздействовали на него другими способами?

— Нет! — горячо воскликнул Алистер. — Кто сказал вам подобную ложь?

— И, тем не менее, судья Хансен — ваш близкий друг, — не отставал я.

— Наши семьи дружат многие годы, но это не значит, что я вёл себя неэтично! Обвинения в покушении на убийство развалились, потому что были слабы. А просьба Майкла о смягчении наказания — просьба, отдавшая его под мою опеку — была полностью приемлемой.

— Я так понимаю, что прокурор, который должен был заниматься этим делом, был смещён против своей воли, — не унимался я, заглянув в свои заметки.

— Это должен был быть Фрэнк Хогард, известный благодаря множественным обвинениям и репутации за непреклонность. И я думаю, вы нашли новичка, второй год работающего в окружной прокуратуре, который лучше подходил для снятия серьёзных обвинений.

Алистер посмотрел на меня со страдальческим выражением лица.

— Окружная прокуратура постоянно меняет расписания. Лично я думаю, что, несмотря на все жалобы и хвастовство, Хогард и сам не хотел связываться с этим делом. Если бы оно перешло в суд, то это разрушило бы его репутацию прекрасного обвинителя, потому что в деле просто не существовало веских доказательств. А если бы он сам отказался от вынесения обвинений, это подорвало бы его имидж твёрдого, как кремень, прокурора.

Алистер тяжело вздохнул.

— Майкл не признавался в убийстве Ши около года. Он рассказал об этом Фреду во время одной из бесед в октябре 1903 года. Фред сразу примчался ко мне, беспокоясь о последствиях для нас со стороны законодательства.

Алистер придвинулся ближе ко мне.

— Если бы мы поверили его «признанию», то, наверно, с точки зрения этики, нам стоило бы доложить об этом.

— «Наверно, стоило бы»?

— Да, твёрдо ответил Алистер, — наверно, стоило бы. Мне сложно это объяснить, не рассказывая всю истории Майкла Фромли, но этот молодой человек имеет очень хрупкую грань между фантазиями и реальностью. С чего бы нам в это верить, только из-за того, что он такое сказал? Как мы могли быть уверены, что его признание в убийстве Мойры Ши — правда, а не ещё один пример его насыщенных фантазий наяву?

— А мёртвое тело — не достаточное доказательство? — спросил я. — Чтобы удостовериться, правда ли это, вам надо было всего лишь связаться с вашими «контактами» в полиции, как и в случае с делом Уингейт в Добсоне. И ваш источник сообщил бы, существует ли жертва по имени Мойра Ши.

— Именно это я и сделал! — бросился в защиту Алистер. — Но вы не понимаете одного: знание этого не решает проблему. Конечно, я позвонил в полицию. И просмотрел колонки криминальных новостей в «Таймс» и «Уорлд». Но ни полиция, ни сам Майкл не рассказали мне ничего, что не было бы достоянием общественности и не сообщалось на страницах каждой газеты в городе.

Девушка по имени Мойра Ши была убита в пустом складе у реки множественными ножевыми ранениями. Последний раз её видели, заходящей в подземку. Напоминаю ли эти обстоятельства детали беспокоящих Майкла фантазий? Определённо, да.

— И ещё, — он опёрся о столешницу и понизил голос, осознав, что говорит слишком громко, — как я или Фред могли с уверенностью сказать, что Майкл просто не позаимствовал признание в убийстве со страниц в «Геральде»? Он постоянно подпитывал свои фантазии деталями из статей в газетах и журналах. Могли ли мы быть убеждены, что он действительно совершил убийство? Или просто хотел его совершить, представлял, как совершает, потому что оно так идеально отображало его собственные фантазии?

— А как насчёт вещественных доказательств? — я тоже начал злиться. — Или свидетелей? Что угодно, подтверждающее или опровергающее причастность Фромли. Если бы вы детально описали всё полиции, она бы разобралась.

— Прошу вас, — произнёс Алистер, — не думайте, что я всё пустил на самотёк. Когда он нам признался, был уже октябрь 1903 года. Прошёл почти год с убийства Мойры Ши в августе 1902 года. Вы прекрасно знаете, как плохо сохраняются места преступлений даже в течение суток после самого преступления.

Он был прав. Времени прошло слишком много. Отсутствие интереса к вещественным доказательством было моим самым огромным разочарованием в департаменте.

— Но вы должны были попытаться, — заспорил я. — Могли быть и другие вещественные доказательства, связывающие его с совершённым преступлением. Дело могло быть пересмотрено в свете имеющейся у нас теперь информации.

— Вы забываете об одном важном моменте, продолжил пояснение Алистер. — Существовали расхождения между рассказами Майкла и конкретными деталями убийства Ши. Он признался нам в своей мотивации, и, несомненно, смерть Ши полностью соответствовала его возможному выбору орудия убийства.

Но он продолжал путаться в деталях: изменялось время нападения, одежда мисс Ши. Это важные детали, которые убийца должен был знать. Было установлено, что она села на поезд, отправлявшийся в час дня, и на ней были жёлтая блузка и тёмная юбка. Майкл должен был быть уверен в этих деталях. Но не был. Поэтому мы и стали сомневаться в истинности его признаний.

«Нет, именно Алистер забыл об одном важном моменте».

— Значит, вы колебались, стоит ли вам действовать, — начал я, — потому что признание Майкла могло быть ложным. Но не вам было это решать. Вам не показалось, что стоило поговорить с полицией? Даже ваш друг судья Хансен мог бы напомнить вам о вашей ответственности. Сохранение всего в тайне было ни больше, ни меньше — препятствие правосудию.

Алистер слегка покраснел.

— Я сомневался ещё и из-за важности нашей работы. Рассказать о виновности Майкла было равносильно тому, чтобы выбросить в урну поразительные исследования, которые могли принести пользу. Рисковать этим было практически немыслимо.

Его тон стал жёстким.

— Сначала я был подавлен, считая, что вся наша работа бессмысленна. Мы были уверены, что Майкл был ещё «формирующимся преступником», не ставшим им полностью, что позволило бы нам оценить его реабилитационный потенциал. Этого никто прежде не делал! И вдруг наше исследование грозит оказаться несостоятельным: если Майкл перешёл черту и всё же совершил убийство, какой прок от такого исследования? Наши усилия были направлены на то, чтобы не дать ему перейти от своих жестоких фантазий к действию.

Он на секунду замолчал и продолжил с всё возрастающим возбуждением.

— А потом мне пришло в голову, что изменились лишь предпосылки исследования. Мы могли начать с положения о том, что Майкл Фромли был убийцей, когда мы начали с ним работать.

Представляете, насколько более впечатляющими были бы результаты, если бы нам удалось его реабилитировать?! Сотрудники каждой тюрьмы ломились бы к нам за информацией о реабилитации.

Каждый психолог приходил бы к Фреду, чтобы проконсультироваться, какое лечение будет пригодно в том или ином случае. Каждый юрист анализировал бы последствия вынесения приговора. Социологи смогли бы пересмотреть вопросы того, как сформирован преступник. А экономисты рассчитали бы, какая экономия ждёт общество от снижения уровня преступности! Мы добились бы чего-то действительно революционного, если бы только…

На этом месте я его прервал.

— Если бы только вы не потеряли след этого признавшегося убийцы и не отпустили его к ничего не подозревающему населению. Как вы могли хоть на секунду подумать, что ваши исследования важнее, чем подобный риск с человеческими жизнями?

— Конечно, я так не думал, — тихо ответил Алистер. — Я никогда не думал, что дело дойдёт до такого.

— И даже если оставить в стороне ваше решение сохранить всё в тайне, когда Майкл впервые признался в убийстве… Вы даже не сообщили, что он представляет опасность, когда Фромли пропал две недели назад!

— Мы искренне верили, что он был на пути к успешной реабилитации. Мы не думали, что он может представлять определённую угрозу.

— Но вы волновались настолько, что связывались с полицией каждый день, — отрезал я, — просто чтобы удостовериться, что ни одно происшествие не может быть связано с Фромли. Да, вы сделали многое, но не оповестили полицию об опасности. Тогда они, возможно, бросили бы всё на поиски Фромли и, в первую очередь, уберегли от проблем его самого.

— Если вы не будете слушать мои объяснения, то нет смысла продолжать этот разговор, — произнёс Алистер.

— Я слушаю, — ответил я. — Я слушаю очень внимательно и очень хочу понять. Но сделанный вами выбор кажется мне настолько безрассудным, что мне сложно это сделать.

Мы оба замолчали и окунулись в раздумья. Мы оказались в тупике.

— Мне нужно знать ещё всего одну вещь, — тихо произнёс я. — Если бы вы знали о Мойре Ши с самого начала, вы бы всё равно настаивали на снятии обвинений с Майкла Фромли и передачи его под вашу опеку?

Его ответ был очень важен для меня. По моему разумению, вопрос его намерений был первоочередным.

Принял ли Алистер это безрассудное решение, потому что был ослеплён важностью своих исследований?

Или он был настолько высокомерен, что считал свои интеллектуальные интересы превыше всего, а остальной мир может катиться к чертям?

Наступила длинная пауза. Я ждал ответа.

Наконец, он взглянул мне в глаза, и я увидел в них откровенность и опасение.

— Я не знаю.

И он обмяк на стуле.

— Как вы теперь собираетесь поступить, Саймон? Продолжим работать, как и планировали? Или вы забьёте тревогу и поделитесь со всеми данной информацией?

Мой ответ полностью повторял его слова.

Я посмотрел на него.

— Я не знаю. Как и вы.