Воздушный замок

5

Дождь лил, как из ведра – хлестал, пронизывал насквозь, обрушивался потоками, струился ручьями и водопадами, низвергался с небес, словно Бог, только что закончив принимать ванну, выдернул пробку. Портовый город Саутгемптон обречённо распластался на земле под этим потопом, и все его жители благоразумно сидели по домам.

Грузовые суда в гавани лениво покачивались возле причалов; поверхность моря была сплошь покрыта кругами от дождевых капель, а палубы залиты водой. На мощёных улицах и асфальтовых дорожках в порту лужи разрослись до размеров небольших озёр. Тёмные тучи нависали так низко, что почти касались дымовых труб кораблей, а шум ливня заглушал все прочие звуки.

Лондонское такси нерешительно пробиралось по лужах вдоль портовой набережной. Брадди Данк, сидящий за рулём, что-то ворчал себе под нос и щурился в лобовое стекло, пытаясь разглядеть путь поверх усердно работающих, но почти бесполезных дворников. Вдоль набережной местами возвышались груды грузов, некоторые под брезентом, другие под проливным дождём. У каждой такой горы Брадди останавливал такси, а Эндрю Пинкхэм с заднего сиденья всматривался сквозь залитое водой боковое окно, пытаясь различить маркировку – сведения о владельце и пункте назначения – нанесённую на тару.

– Чтоб этого сэра М черти взяли, – пробурчал про себя Брадди, остановившись у очередной безымянной кучи. – Стоит возникнуть трудностям – его и след простыл.

Эндрю, наклонившись к приоткрытой перегородке между передними и задними сиденьями, спросил:

– Что ты говоришь?

– Ничего, приятель, ровным счётом ничего. Ну, что насчёт этой партии груза?

– Минутку. – Эндрю прижался носом к боковому окну, зажмурил один глаз и прищурил второй, затем прочитал вслух: – Военно-воздушные силы Ирана!

– Что-что?

– Военно-воздушные силы Ирана!

– Значит, не наше, – сказал Брадди и двинулся дальше. – Эта клятая наводка от этой клятой девчонки, наверное, уже в воду канула, – пробормотал он. – Прям как мы с тобой, чёрт возьми.

– Что ты говоришь?

– Ничего, клятый боже, ничего! Занимайся своим делом, ладно?

– Не обязательно так горячиться, – заметил Эндрю.

– Обязательно, – пробурчал Брадди. – Чёрт… А как насчёт вот этого? – Он затормозил у огромной груды деревянных ящиков с трафаретными надписями на каждом.

Эндрю в очередной раз прижался носом к боковому окну, но, прежде чем он успел что-либо прочесть, стекло затуманилось от его дыхания.

– Это оно? – спросил Брадди.

– Не знаю, – ответил Эндрю, протирая стекло рукавом своего пальто «барберри». – Не могу ничего различить из-за дождя.

– Так открой клятое окно.

– Боюсь утонуть, – сказал Эндрю. – Ты не мог, случайно, съехать с края пирса, сам того не заметив?

– Ха-ха, – отозвался Брадди. – Открывай клятое окно и давай поскорее покончим с этим делом.

Даже спокойный обычно Эндрю начал терять терпение из-за скверной погоды.

– Ты-то куда так торопишься? – спросил он.

Брадди не стал огрызаться. Напротив, он воспринял вопрос вполне серьёзно и столь же серьёзно ответил:

– Я тороплюсь, – объяснил он, – попасть в какое-нибудь сухое и тёплое место и выпить там чего-нибудь мокрого и холодного.

– Аминь, Брадди.

– Поэтому открывай это клятое окно и прочитай надписи на клятых ящиках.

– Раз надо – значит, надо.

Эндрю опустил стекло и тут же внутрь хлынул дождь, сопровождаемый оглушительным плеском воды. Сморщившись под градом холодных капель, Эндрю выглянул наружу и прочитал маркировку на ящиках: «Замок Эскондидо. Собственность правительства Эрбадоро».

– Нашли! – воскликнул Эндрю.

Брадди, хмуро глядя на него в зеркало заднего вида, прокричал сквозь шум дождя:

– Что ты сказал?

Эндрю вновь поднял стекло в двери, отсекая дождь во всех его проявлениях.

– Нашли, – повторил он и передёрнул промокшими плечами. – Теперь давай отправимся в то место, о котором ты говорил, и выпьем.

– Замётано, – согласился Брадди.

На высоком залитом солнцем холме с видом на порт Ливорно, Роза Палермо и Анджело Сальвагамбелли стояли вместе возле маленького красного «Фиата». Роза в бинокль наблюдала, как ящики с южноамериканского судна перегружают в два больших оранжевых грузовика. За кораблями переливалось и искрилось в солнечных лучах Лигурийское море, а из города доносились звонкие аккорды мандолины. Стоял прекрасный день: тёплый воздух, яркое солнце, зелёный холм, но Анджело начал терять терпение.

– Роза, – произнёс он.

Она, не ответив, продолжала рассматривать в бинокль суету в порту.

– Роза, – повторил Анджело, – дай мне взглянуть.

– Там не на что смотреть, – ответила Роза, не отрываясь от бинокля.

– Если не на что смотреть, – резонно заметил Анджело, – перестань смотреть и дай мне взглянуть.

– Минутку, – сказала Роза.

– Роза…

– Тише, ты меня отвлекаешь.

Скука и нетерпение заставили Анджело настоять на своём.

– Роза, моя очередь! – заявил он, дёрнув её за руку.

В ту же секунду Роза перешла в контратаку; она отшатнулась от Анджело, словно его прикосновение было ударом карате.

– Ты такой деспот! – вскричала она, сверкая глазами. – Рядом с тобой женщине нечем дышать! Ты вечно норовишь прижать женщину своим каблуком!

Анджело в замешательстве отступил к боку «Фиата», словно его сразило наповал это несправедливое обвинение. Слабым жестом он ткнул себя в грудь, будто переспрашивая: «Я?»

– Да, ты! – Роза пригвоздила его к месту пальцем. – Ты и только ты! – Затем она швырнула ему бинокль. – Вот! Ты уже был готов вырвать его из моих рук, так получай!

Анджело отошёл от «Фиата» и, повернувшись спиной к Розе, всплеснул руками, выражая обиду и отчаяние.

– Не хочу, – сказал он. – Мне неинтересно.

– Ты бы сбил меня с ног, лишь бы заполучить бинокль! – настаивала Роза, следуя за Анджело. – Ты бы сломал мне руку! Вот, вот он, я сдаюсь!

Резко развернувшись к ней с яростью, написанной на лице, Анджело воскликнул:

– Сдаёшься? Лишать мужчину его мужественности – вот твоё единственное удовольствие!

Теперь уже Роза отступила в изумлении, прижав руки к груди.

– Я? Я?

– Ты! Ты!

Спор продолжался ещё некоторое время.

Ночь. Два оранжевых грузовика с грузом из Южной Америки медленно ползли по извилистой дороге в Швейцарских Альпах. У них на хвосте повис чёрный «Фольксваген-Жук» с откидным верхом. За рулём сидел Руди Шлиссельман, а Отто Берг рядом с ним задумчиво жевал бутерброд с колбасой. Герман Мюллер в этой поездке не участвовал.

Отто нарушил продолжительное молчание, пустив ветры. Затем он вздохнул. Потом зевнул, показав немалую часть непрожёванного бутерброда. Проглотив его, Отто почесался и произнёс:

– Что ж, капрал, вот мы и снова вместе на задании.

Руди, с улыбкой следя, как грузовики медленно продвигаются к вершине горы, ответил:

– Как в старые добрые времена.

– Приятно снова работать с майором.

– Особенно, – добавил Руди, – если вспомнить других остолопов, участвующих в этом деле.

– Ты же знаешь, что говорит майор, – напомнил ему Отто. – Ни одно серьёзное предприятие не может обойтись без союзников.

С хитрой усмешкой Руди заметил:

– Во всяком случае, на время, да, сержант?

Отто от души рассмеялся.

– Да, капрал, пока цель не достигнута.

Оба развеселились. Руди первым перестал смеяться и вновь нахмурился, глядя сквозь лобовое стекло.

– И всё же… Снова работать с итальянцами – у меня от этого мурашки по коже.

Решительно отвергая любые сомнения, Отто заявил:

– Майор знает, что делает, капрал.

Не вполне уверенно, но смирившись, Руди кивнул:

– О, я знаю, сержант. Я знаю.[26]

Поезд из Лондона в Париж следует по суше до Дувра, где грузовые, пассажирские, а также спальные вагоны помещают на паром – огромную, неуклюжую на вид посудину, на нижней палубе которой проложены рельсы, как в любом депо. Английский локомотив и вагон-ресторан остаются на родине (хорошо!), и паром, покачиваясь как подвыпивший, отправляется через пролив в Кале, где к составу присоединят французский локомотив (так себе) и вагон-ресторан (очень хорошо), для дальнейшего пути по суше до Парижа.

Сэр Мортимер Максвелл надеялся, что крошечное купе спального вагона окажется в его полном распоряжении, но ему достался сосед (или сокамерник). Что ещё хуже, этот тучный француз не говорил по-английски. А самое поганое, тучный француз пустился в путь с целой корзиной съестного – хлеб, вино, колбаса, сыр, фрукты – и всю дорогу наворачивал за обе и без того пухлые щёки, издавая при этом немало шума. Хрум-хрум, хлюп-хлюп, чав-чав. Это было просто невыносимо.

Дело ещё и в том, что сэр Мортимер не слишком любил путешествовать поездом или на корабле, а сочетание того и другого, по его мнению, было хуже, чем по-отдельности. Он сидел в чрезвычайно тесном купе поезда, слушая как толстый француз проедает себе путь сквозь мировые запасы продовольствия, и это тесное купе в придачу кренилось и раскачивалось, словно каюта на корабле. Это было чертовски неприятно.

В конце концов, путешествие стало настолько тягостным, что сэр Мортимер поднялся с узкой койки, накинул халат и вышел из купе. Пошатываясь, он миновал длинный коридор, повернул направо, нашёл открытую дверь и спустился по ступенькам, покинув вагон. Оглядевшись, он увидел множество железнодорожных вагонов, аккуратно расставленных, как игрушки в детском комоде. Высоко над головой виднелся выкрашенный в жёлтый цвет стальной потолок, скудно освещённый тусклыми лампами. Поодаль, едва различимые в просветах между другими вагонами, стояли два жёлтых грузовых вагона, представляющие для сэра Мортимера особый интерес. Он кивнул им, будто старым знакомым. Хоть он и был рад их видеть, его совсем не радовало место, куда эти вагоны его привели.

Ох, ладно; всё это – ради благой цели. Когда-нибудь всё закончится, и он сможет вернуться в поместье Максвеллов, имея достаточно денег, чтобы держать в страхе весь мир. А пока надо держать себя в руках. И не отступать ни на шаг.

Пока же можно посидеть на ступеньках, созерцая вдали проблески жёлтого грузового вагона. Это куда приятнее и спокойнее, чем делить купе с вечно жующим французом.

Но не все пассажиры спальных вагонов испытывали такие же неудобства. В одном из купе, не так уж далеко от сэра Мортимера, в колышущейся тьме звучали два голоса, оба с нижней полки. Один принадлежал Шарлю Мулю, другой – Рене Шатопьер. Они звучали тихо, дрожа от сдерживаемых чувств.

– И вот, – говорил Шарль, – после того, как Клаудию застрелили в Барселоне, жизнь потеряла всякий смысл.

– Ты не обязан рассказывать об этом, Шарль, – сказала Рене.

– Но я чувствую, что должен, Рене.

– В этом нет необходимости.

– Для меня – есть, Рене. После… после того, что произошло между нами, я больше не могу хранить молчание. Сегодня моё перерождение. Я хочу, чтобы ты поняла меня до глубины души.

– Я понимаю тебя, Шарль.

– Понимаешь ли ты, что я чувствовал после Барселоны?

– Но ты никогда не показывал своих чувств, – сказала Рене.

– Как я мог их показать?

– Нет, не мог.

– Я никогда не мог их показать.

В Ле-Бурже, самом старом и самом маленьком из трёх парижских аэропортов, лил дождь. Именно здесь приземлился Линдберг после своего трансатлантического перелёта.[27] Припаркованное возле ограды лондонское такси блестело от влаги под струями дождя. В салоне такси сидели Брадди и Эндрю.

– Этот дождь когда-нибудь кончится? – сказал Брадди. – Когда дело будет сделано, я заберу свою долю и объеду весь мир, пока не найду…

– Вон там! – воскликнул Эндрю, указывая на взлётно-посадочную полосу в отдалении. – Это он!

– Что? О, да, ты прав.

Двое мужчин следили, как приземляется грузовой самолёт DC3, выкрашенный в пурпурный и чёрный – цвета флага Эрбадоро. Шлёп-шлёп – колёса шасси коснулись полосы. Самолёт промчался мимо, разбрызгивая воду.

– Легче, – едва слышно произнёс Брадди. – Помедленней, приятель, не разнеси этот самолёт в щепки.

– Точно по расписанию. – заметил Эндрю. – Сведения от этой девушки, Лиды, безошибочны.

Брадди ещё не был готов предаться ликованию.

– Хоть бы всё остальное прошло, как по маслу, – проворчал он. – И хоть бы этот клятый дождь, наконец, прекратился.