Возгарка II

Глава 5. Рихард фон Шнайт

Подбрасывая монетку, я ощутил, что серебро начало немного жечься.

Очень, очень тревожный звоночек.

Травку-отравку я принял по расписанию, но отметил, что следы вурдалачьего укуса так и не затянулись полностью, зато воспалились сильнее. Жжение от аконита усилилось. Меня постоянно донимала пульсирующая боль в районе опухоли, а кости ныли. Я совсем расклеился, как старый дед, но старался изображать нормальное самочувствие хотя бы перед девчонкой. Занятия с ней и детские эмоции помогали отвлечься, но даже эта припарка помогала всё меньше.

Хуже всего, что не за горами полнолуние…

Молодые оборотни всегда впервые перекидываются именно под полной луной, хотя в дальнейшем учатся менять ипостась в любое время, даже не обязательно ночью. Понятия не имею, сохраняют ли варколаки-вурдалаки эту черту своей земной жизни и передают ли её заражённым, но рисковать не хочется. Нужно срочно что-то предпринять.

Потому убрав лист с результатами, я бросил девчонке мошну серебряных монет.

Ярка удивлённо подняла на меня рыжёхонькие ресницы и спросила:

— Это мне?

— Ага, плата за великие труды, — мои губы растянулись в усмешке. — Размечталась! Перемой с щёлоком, чтоб блестели. Вернёшь, пересчитаю, — приврал я.

Девчонка высыпала монеты на стол. Стала перебирать и рассматривать.

— Это вы внушили отчиму, чтобы заплатил за моё содержание? — вопросила она несколько обвиняющим тоном и вгляделась в профиль Якуба Старого на аверсе серебряка.

— Конечно. Лишним ведь не будет. Хоть ты и так проживание отрабатываешь.

— Получается, любой вампир может обокрасть человека, и тот даже не поймёт?

— А на что поместная юстиция нужна? В Нова-Затоке за порядком следит Ветцель и его ратники. В других землях владетели занимаются тем же, ведь достояние народа — богатство его хозяев, и только им можно невозбранно грабить население. Конечно, мелкие махинации от властей легко ускользают. Но крупные инциденты скрыть сложно. Начнётся расследование, за нарушителями пойдёт охота, и если поймают, выставят на солнце.

Рассказывать, насколько часто на деле никого поймать не удаётся, не стал.

— Почему тогда все поголовно не носят амулеты от ваших этих чар? Вон, Радек с Демиром носят и даже не скрывают. Кажись, не доверяют вам, — с едким прищуром добавила она.

— Ярочка, думаешь, если понадобится, я не смогу сорвать с них эти цацки? У твоего отчима тоже был амулет от вампирских чар. Разве меня это остановило?

— У него был амулет? — девчонка удивленно округлила глаза. — Почему он никогда не говорил?

— А зачем? Он тебя во все свои дела посвящал?

Ярочка пристыжённо сникла.

— В крупных городах амулеты носят все, кто работает по ночам, — пояснил я. — Особенно те, кто служит непосредственно нам. Страшно ведь, тут на одном доверии не проживёшь. Не зная, действуешь по своей воле или нет, со страху умом можно тронуться.

— Так ели бы чеснок, от него в два счёта не избавишься.

— Разить чесноком в присутствии вампиров некультурно, — с усмешкой пояснил я, — среди нас обидчивые попадаются. Да и менее скорые на расправу не захотят терпеть такое подле себя. Обереги от морока — компромисс. Ребята верят, что я не стану тайком что-то им внушать. Я верю, что не проснусь на солнцепёке.

— Как всё сложно… — вздохнула девчонка, крутанув монетку на ребре. — Ну, а почему мне нельзя к этим амулетам прикасаться?

Я удивлённо вскинул бровь.

— Это тебе ребята сказали?

Она неуверенно кивнула, не желая сдавать товарищей, но понимая, что уже проболталась и отнекиваться поздно.

— Полагаю, опасаются, что твоё прикосновение разрушит защитную магию или внесёт в неё искажения, загрязнит, — выдохнул я с усталым раздражением. — Дело не только в твоей заражённости, многие люди избегают давать в руки любые амулеты кому-угодно, особенно посторонним. Странно, что ты не успела познакомиться с этим суеверием.

— То есть, это неправда?

— Конечно, нет. Разрушить магию простым прикосновением под силу только одарённым, да и то лишь немногие могут произвести такой эффект спонтанно, без заклятий и обрядов. На бытовом уровне неплохо работают соль и проточная вода, но процесс очищения не быстрый. Лучший способ — швырнуть амулет в огонь, тогда совсем другое дело.

— Подождите, так проточная вода работает? Но вы же…

— С заколдованными предметами, не с вампирами. Она постепенно вымывает и уносит магию. Со мной подобного эффекта можно добиться, если привязать камень на шею да сбросить в речку. Желательно в мутную, ведь иначе солнечные лучи решат вопрос раньше, чем я успею потерять хоть толику накопленного могущества.

— Анна говорила, что вампиры могут пересекать воду только в гробу с родной землёй, — с тоской сказала девчонка.

— Мы это уже проходили, — вздохнул я. — Оглянись, разве мы путешествуем по суше? Впрочем, окажись этот вымысел правдой, я бы просто насыпал землю в обувь.

Сказав это, я покосился на девчонку, и по задумчивому выражению конопатой мордашки понял, что мои сапоги непременно вытряхнут.

— Не забудь заодно снова почистить и ваксой натри, — кивнул я с усмешкой, даже порадовавшись её пытливости. Хотя вопросы утомляли, голова начинала трещать всё сильнее.

Так что следует выпроводить Ярочку, пока не начал порыкивать.

— Получается, вам земля с родины совсем-совсем не нужна? — пуще прежнего взгрустнула моя подопечная.

— Может мне ещё с третьими петухами в родную могилу уползать?

— Так вы уползаете, просто не в родную, — пошутила малявка.

— Я тебя сейчас загрызу, — тоже пошутил я. — Знаешь, мне встречались и более сложные верования, — я решил подарить ей немного пищи для размышлений перед пинком под зад. — Дескать, вампиры могут пересекать водные преграды только в пограничные часы, во время приливов и отливов, когда граница между миром живых и мёртвых истончается. С родной землёй же связана и другая идея, дескать, она необходима нам, чтобы изменять форму. Или мы не можем без неё уснуть. Но мы ушли от темы, с чего там начали?

— С амулетов от ваших чар, — с готовностью напомнила девчонка. Похоже, ей все эти сказочки пришлись по вкусы, вон как глазки заблестели.

— Точно. Знаешь, в чём реальная польза таких побрякушек? — я доверительно понизил голос и поманил её пальцем, будто собираясь сообщить страшную тайну. Девчонка заинтригованно подалась ко мне. — Их можно запихнуть в глотку оборотню. Они серебряные, прям как эти монетки. Так что хватить болтать, солнышко. Мы и так убили на баловство целый час. Живо всё собирай и иди отмывать.

— Почему вы называете меня солнышком? — покосилась чуть обиженная девчонка, начав сгребать монеты в кожаный мешочек.

— Называю? — я недоумённо приподнял бровь. — Да, действительно называю… Наверное, от сестры твоей нахватался.

— Вы говорили обо мне?

— Да, но я имею в виду, нахватался из её воспоминаний.

Вот теперь девчонка окончательно надулась. Стул гневно отъехал, под бряцание монет в мешочке и собственный топот Ярочка выскочила за дверь, бормоча под нос обзывательства.

* * *

Я всё же получил блестящие, хорошо перемытые серебряные гроши назад, хотя в уплату девчонка требовала извинения за некрасивое обращение с её сестрой. Порешили на том, что я не стану сворачивать ей шейку и достаточно.

Сейчас Ярка возилась с вещами, готовясь ко сну.

Стащила верхние шмотки и аккуратно сложила на скамейке возле сумки, с которой взошла на борт. Осталась в мальчишеских портках и рубашонке, обувь уже скинула и распустила волосы.

Ей бы ширму, чтоб точно не стеснялась, но места лишнего нет. Ладно, в крайнем случае, у всех есть ноги, можем выйти. Но пока не просила, да и мелкая ещё, чтобы начать чего-то смущаться.

— Не забудь зубы почистить, — велел я, стараясь свыкнуться с ролью опекуна.

— А… — начала она в пол-оборота.

— Да, вампиры тоже зубы чистят, — перебил я, но больше с усталостью, чем с раздражением. — С клыками наголо. И то, что я периодически забываю, не значит, что и тебе можно.

Пока она возилась над ушатом с водой, я перевёл взгляд на её сумку.

Блин, только сейчас подумал, что ей нужно своё место.

Поднялся с удобно промявшихся подушек и подошёл к рундуку с вещами. Кое-что переложил, утрамбовали, вытащил хлам и распорядился:

— Складывай свои вещи сюда, нечего продолжать всё в сумке держать и по лавкам раскладывать.

Девчонка благодарно кивнула, но ничего не сказала. Просто молча бросила сумку возле рундука, опустилась на колени и стала перекладывать.

— Да, да, мне следовало подумать об этом раньше. И не надо так укоряюще коситься, сама могла спросить.

Рукав девчонкиной рубашки задрался, и я заметил красные полоски от ногтей.

— Котёнок, ты зачем коготки распускаешь? — я взял её руку и закатал рукав выше.

Ярочка ожидаемо вырвалась и насупилась, перестав выкладывать вещи.

— Как будто сами не знаете! Это всё ваша дурацкая кровь! У меня теперь на солнце постоянно всё чешется!

— Так, детёныш, успокойся. Прекрати ноздри раздувать, ты не бычок. Сядь и объясни, когда и при каких обстоятельствах это началось.

Ярочка поведала душераздирающую историю про горящую воду. Я честно пытался сдержать улыбку. Малявка насупилась и сложила руки на груди.

— Вам смешно?

— Яра, это самовнушение. Ты просто испугалась и стала накручивать себя. Аллергия на солнечный свет порой мучает дампиров, но в тебе недостаточно вампирской крови, чтобы так страдать. Небольшой дискомфорт — вот всё, что вызывает солнце у живых зараженцев.

— Но вы же сами говорили, что для меня теперь чеснок опасен. Разве с солнцем не так же? А ещё Войко упоминал, что Анке нужно гулять на солнышке, чтобы быстрее ваши укусы выветрились.

— Да, солнце действительно будет пытаться вытравить мою кровь из тебя, но… как бы это попроще объяснить… Ты слишком далеко от черты, когда это может проявиться в существенных метаболических изменениях, — бросив взгляд на детское личико, я понял, что задвигаю слишком сложно. — Короче, ты не первая решила, что солнце теперь твой враг. Однако, на твоё счастье, чеснок — единственная наша слабость, которая начинает проявляться ещё при жизни. Ни у одного зараженца, который жаловался на подобный зуд, не обнаружилось следов реального поражения кожных покровов. И всё проходило, едва они понимали, что внушили себе эту беду чисто на страхе.

— У меня не проходит, — буркнула девчонка и нервно почесалась.

— Конечно, ты же себе кожу разодрала.

Разглядывая руку девчонки, которую та соизволила предоставить в моё распоряжение, я думал о собственной проблеме. Как бы хотелось, чтобы и моё жжение от серебра оказалось просто самовнушением…

Дверь скрипнула, через комингс переступил Войко.

— Бронислав, у нас есть какая-нибудь мазь от зуда? — сходу спросил я.

— А что случилось?

Ярочка продемонстрировала следы расчёсов.

— У вас на солнце кожа не чешется? — вопросила она.

— Чего? А, понял, поищем, — пообещал он и перевёл взгляд на меня. — Похоже, дождь собирается.

Да, я уже начал ощущать падение атмосферного давления и перемены в воздухе.

— Найдём защищённую от течений бухточку и встанем на якоря, — вздохнул я, поднялся и строго посмотрел на подопечную: — А ты чтобы коротко подстригла ногти и больше не чесалась, ясно?

Девчонка насупилась, снова опустилась на колени и продолжила перекладывать вещи в рундук. Войко уже вышел, я собирался последовать его примеру, но краем глаза заметил какое-то украшение с бирюзой и сердоликом.

— Что это? — невольно шагнул я ближе.

— Мамин гребень.

— Посмотреть дашь?

Малявка недоверчиво зыркнула, но украшение подала.

Прекрасно выполненная, изящная вещь… знакомая вещь.

— Красивый, — сказал я, возвращая обратно. — А как звали твою маму?

— Марика, — ответила Ярочка. — И я уже говорила, забыли?

— Замечательное имя, — невпопад ответил я. — Ты в неё такая рыжая уродилась?

Медные бровки гневно дёрнулись, но девчонка кивнула.

В её головке периодически мелькали образы рыжеволосой женщины, когда она думала о матери или случайно вспоминала о ней. Но я не пытался усилить их яркость, навести резкость, сделать устойчивыми и чёткими. Напрасно, напрасно…

Я оставил подопечную в каюте укладываться дальше и вышел на палубу.

Тяжело опустив ладони на планширь фальшборта, шумно выдохнул и провёл пятернёй по лицу.

Пробило на смешок.

Марика, надо же… Лет пятнадцать прошло, не меньше. Помню её, да.

Мы с Войко остановились тогда в Волавке — большом городе, довольно далеко отсюда. Я решил культурно отдохнуть и отправился на спектакль. Нет, не в солидный театр, таких мест я привычно избегал, опасаясь встретиться со знакомыми кровососами. Уличные подмостки. Разнузданное представление с элементами танцевальных номеров.

И красивая рыжая девица в роли пассии благородного рыцаря. Без сомнений она должна была пользоваться популярностью у зрителей. Но девица выглядела ещё такой свежей, не потасканной.

Я заглянул к ней после спектакля.

Она разговаривала с другими актрисками, улыбалась жемчужными зубками и разбирала причёску. Я постучался в косяк, обратив на себя внимание девчат, и поднял букет только что купленных на улице цветов.

— Самой очаровательной принцессе, — обозначил я, глядя на неё очень обещающим взглядом.

Она закусила губу: томно, с раздумьем.

Другие девчонки защебетали, засмеялись, отпустили пару шуток и оставили нас наедине. Я закрыл дверь и вручил ей цветы. Девица смущённо их приняла, погрузила лицо в букет и кокетливо стрельнула накладными ресницами.

Её глаза очаровали меня без всякой магии: зеленовато-голубые, почти бирюзовые. Платье принцессы подчёркивало их цвет, из-под туго затянутого корсета с каждым вдохом вздымались аппетитные детали женской анатомии в обрамлении кружевной сорочки. На одной грудке, кажется, левой красовалась мушка — не накладная, просто родинка, но очень акцентирующая внимание.

Я приблизился и опустился на сиденье подле неё.

— Вас Бартош пустил? — спросила она серебристым голоском, нежным, как флейта.

Мне не хотелось омрачать визит разговорами о монетах, которые я отдал старому пройдохе — руководителю труппы — за возможность близко пообщаться с одной из его актрис. Мне не было дела, по своей ли воле девица предпочла театральные подмостки, вынудили её обстоятельства или же она вовсе невольница.

— Я Рихард, — вместо этого представился я с тёмным придыханием, которое так волнует молодых и глупых девочек.

Она улыбнулась и назвалась Марикой.

Светскую беседу мы вели не долго. Могли бы и вовсе обойтись. Но красавица так смущалась, что пришлось всё же выслушать её историю. Оказалось, на сцену она выходит совсем недавно, сбежав из дома и начав полуголодную, зато вольную жизнь. И я стал первым её посетителем такого рода.

Устав от разговоров, я приблизился, хотел коснуться её губ, но девица нерешительно отвела взгляд. Моя рука коснулась напудренной щеки и повернула лицо юной милашки обратно.

— Тебе не обязательно что-либо чувствовать или помнить, — сжалился я над этим прекрасным созданием.

Она покачала головой, сглотнула и закрыла глаза, подавшись навстречу.

Я целовал её сладкие губы, заставлял захлёбываться предвкушением. Мои пальцы освобождали её дыхание, порабощённое тесёмками корсета. Под шелестящими складками юбок не оказалось белья, лишь высокие чулки с подвязками. Когда поцелуи ушли от губ и скользнули по нежной шейке, её дыхание стало сбивчивым. Под надушенной кожей соблазнительно билась жилка, всё ускоряя такт.

Дразня лицедейку, но не кусая сразу, я спустился к мягким персям и лобызал их, особенно ту, с родинкой. Вернувшись к медовым устам, позволил поцелую стать глубже, грубее. Мои пальцы запутались в её волосах. Жар её тела нарастал, даря то чудесное ощущение жизни, которая скоро перетечёт в мою холодную мёртвую плоть.

Вдвинувшись между гладких бёдер, я резко отстранился от её разгорячённых губ, заставляя открыть бирюзовые очи. Я хотел, чтобы она смотрела мне в глаза, видела азарт хищника на моём лице, замечала удлинившиеся клыки под чуть приподнятой верхней губой.

Мне нравилось, что она ощущает себя добычей, но добычей желанной.

Однако девица немного слукавила. И хоть ахнула она совсем не притворно, но невинность её успели украсть до меня, оставив неопороченной лишь кровь. Ну, может я предпочёл так считать, чтобы не портить себе аппетит.

— Такой холодный… — прошептала она с затуманившимся взором.

— Сейчас согреется, — обещал я, возвращаясь к оставленным устам, дабы те не вздумали портить мне удовольствие нелепыми словами.

Я брал её на кушетке, совершенно не заботясь, что на прикрытой двери нет замка. Войди сюда любой из театральной труппы, что с того? У девиц лицедейского разлива нет чести по определению их профессии, ведь подмостки не намного чище борделя.

Её щёки пылали под наносными румянами, она старалась сдерживать стоны, но те неизбежно вырывались из лёгких. Я отбросил прочь её отливающие медью локоны, и те рассыпались каскадом по грязным половицам.

Не собираясь больше медлить, я влажно коснулся чуть вспотевшей шеи. Язык скользнул по набухшей венке. Острые кончики клыков проткнули кожу, освобождая поток божественного наслаждения в мой рот. Со вскриком её ладонь упёрлась в мою грудь, но не имела сил оттолкнуть голодного зверя. Столь же бессильными оказались девичьи пальчики, схватившие мена за волосы на загривке.

Кровь — панацея страждущих, её не бывает достаточно. Взяв глоток, тебе хочется следующий. Притиснув девицу к обитому сиденью, я удовлетворял свою страсть и голод. Слияние солёного блаженства, орошающего моё горло, с лёгкой болью в корнях волос, довело меня до экстаза — ведь что может будоражить хищника сильнее, чем сопротивление добычи? И лишь теперь я оторвал обагрённые губы от её шеи.

— Видишь, ничего страшного, — томно выдохнул я на ушко ошеломлённой красотке и ласково снял слезинку, выкатившуюся из уголка божественно-яркого от подступившей влаги глаза.

Она сглотнула и облизала губы, набрала дыхания, чтобы что-то сказать, но я не позволил: приложил палец к этому сладкому ротику. Мне не были нужны ни жалобы на испытанную боль, ни притворные заверения в наслаждении от испытанных мук. Это наслаждение ещё придёт к ней, но позже, когда пройдёт первый страх и появится доверие к моим хищным ласкам. Лишь тогда она сможет расслабиться в объятиях пожирающего её зверя и научится получать удовольствие от собственной беспомощности.

Из ранок вытекли тёплые алые струйки, я неспешно слизал их. Нет ничего вкуснее крови распалённых красавиц. Нет ничего желаннее тёплой плоти смертных. К сожалению, их кости слишком хрупки, так что полной свободы в объятиях живой особы получить нельзя. Всегда приходится немного осторожничать, но награда стоит сдержанности.

Позже я наведывался к Марике ещё не раз.

Никогда не наводил на неё чары. Не притворялся пылким воздыхателем, ценящим посредственные актёрские таланты девицы. Но оставлял ценные подарки и колотые дырочки на её шее, рядом с родинкой на груди, на скрытых юбками девичьих бёдрах.

Изящный гребень, по-восточному витиеватый, тоже подарен Марике мной. Я заметил его на рынке в Шахназаре. Бирюза — в подобие глаз этой молодой кокетки. Сердолик — рыжий, как её волосы.

Да, я периодически навещал лицедейку, когда нас заносило в её город. Потом как-то перестал и позабыл о ней, ведь вокруг много юных, свежих девиц.

Удивительно, что мы с Марикой разминулись, когда навещали Нова-Затоку в прошлый раз, ведь мы заходили в трактир «У Войтеха». Не исключено, что она даже заметила меня, но предпочла не показываться на глаза, чтобы случайно оброненные мною слова не сломали её новую жизнь.

Разумеется, я не собираюсь рассказывать Ярочке, чем зарабатывала на жизнь её мать до замужества с Войтехом Седлаком. И тем более не стану сообщать, что пользовался её услугами.

Выходит, я получил на воспитание ребёнка женщины, с которой когда-то спал. Как иронично, дери вас семеро. Человек религиозный на моём месте решил бы, что это неспроста и укрепился бы в вере. Но я встречал и более нелепые совпадения.

Интересно, от кого Марика прижила свою конопатую дочурку? От очередного клиента? Может, нашла богатенького покровителя и стала содержанкой? Или вовсе остепенилась, вышла замуж, но позже овдовела? Хотя нет, не думаю. Актрисам нелегко обелить себя, разве что удастся перебраться подальше от своей репутации. Собственно, она ведь действительно поселилась в уютной, сонной Нова-Затоке, но уже с ребёнком на руках или нет?

Надо спросить у Ярочки, знала ли она отца.

Внезапно подумалось: а ведь я почти ничего не знаю о ребёнке, которого забрал под свою опеку. Смешно, особенно с учётом прямого доступа к её разуму и памяти. Я настолько увлёкся яркими детскими эмоциями и сиюминутными переживаниями, что даже не пытался копать глубже.

Я вышел на нос корабля, вдохнул воздух, наливающийся грозой. Потом подошёл к старому другу:

— Войко, ты помнишь Марику?

* * *

За окном барабанил дождь, мы стояли на якорях в прибрежной заводи. Дневная смена и моя подопечная покачивались в гамаках. Войко ложиться отказался и занимался мелкими работами: возился с инструментами, смазывал, протирал. Я валялся на тахте, немного умирал и читал книгу по ликантропии. Точнее пытался.

Невзирая на боль, терзавшую мою дохлую плоть, и необходимость разобраться в волчьем вопросе, мысли так или иначе возвращались к посапывающей в гамаке девчонке. Малявке снились тихие, непримечательные сны, лишь немного утолявшие мои страдания, так что погружаться в эти грёзы я не видел смысла.

Меня занимала вовсе не сама она. Периодически я ловил себя на мысли, что выискиваю в чертах Ярки свою давнюю пассию. Но не мог представить Марику в детстве, да и глаза у дочурки не такие красивые — просто светло-карие, видимо, отцовские.

«Войко, если что, меня нет», — сообщил я мысленно.

«Ты же не собрался прошерстить воспоминания Ярочки, чтобы увидеть её мамку?»

«Я должен сам всё узнать».

«Рахард!» — Бронислав отложил работу.

«Я осторожно, она ничего не заметит».

«Всё равно не надо! Ты можешь ненароком обронить в её сновидения свои мысли и воспоминания — как со мной тогда. Хочешь, чтобы Ярочка узнала, что ты оприходовал не только её сестрицу, но и родную мать? Она только начала оттаивать, но после таких новостей никогда тебя не простит».

«Я подарил ей бессмертие, неужели этого не достаточно в качестве извинений?»

«За её собственную отнятую жизнь — возможно. Но маму она тебе не забудет!»

«Всё будет хорошо».

«Не делай этого. Если поймёт, не оправдаешься. Не порти всё!»

«Хватит, Войко, у тебя уже венка на лобешнике напряглась, того гляди лопнет».

Бородач шумно выдохнул, взял инструменты и потопал к выходу.

— Проверю трюм, вдруг затекает, — буркнул он у комингса, не оборачиваясь.

После установления ментальной связи мне не требовалось прикасаться к девчонке или смотреть ей в глаза, чтобы проникнуть даже в самые потаённые глубины её разума. Потому я остался валяться на мягком ложе — просто смежил веки и позволил себе свободно скользнуть по связующему нас туннелю.

Её сознание уже превратилось в рваные обрывки. Сновидения девчонки сплетались из калейдоскопа переживаний, полученных за день, из старых образов, нерешённых терзаний, сладких надежд и кучи детских глупостей.

Я побудил её думать о маме.

Нахлынула лавина воспоминаний: самых разных, непоследовательных, но в каждом была Марика.

Я видел всё глазами ребёнка, а потому женщина казалась высокой и прекрасной, как божество. Я видел её улыбку. Видел, как они вместе вышивали, делали кукол из подручных материалов, лепили свистульки, готовили. Видел, как Марика катала дочку на качелях и санках, а девочка задорно смеялась. Невольно кольнула мысль, что я ни разу не слышал смех рыжего котёнка вживую. Но я подавил собственный внутренний монолог, чтобы случайно не начать транслировать его в сновидения ребёнка — пусть она и не запомнит этого.

Человек запоминает лишь то, что родилось в его мозге непосредственно перед пробуждением. Но случайно посеянные зёрна могут прорасти в её подкорке и вернуться позже в виде новых снов или смутных терзаний, так что Войко беспокоился не зря.

Благодаря Ярочке я увидел, какой Марика стала. Да, старше, но постареть не успела. Сделалась ли она серьёзнее? Пожалуй. Но не поросла жёсткой шкурой склочной бабы. Она осталась заботливой, нежной, но глаза поумнели, в них появился оттенок тоски.

Затем пришли другие воспоминания.

Староста обручает Марику с этим усатым мужиком, Седлаком…

Маму хватает за руку вампир и задирает рукав…

Большой живот.

— Можно потрогать?

Пинается.

— Там братик или сестрёнка?

— Как предки решат.

Затем крики рожающей женщины. Испуг. Смятение. Непонимание. Окровавленные полотенца и простыни. Мертворождённый ребёнок в крови, его задушила пуповина. Кровотечение не удаётся остановить, повитуха бормочет заговоры, хлопочет, но не справляется.

— Мама, мамочка! — детская ладошка дёргает женское плечо.

Но Марика молчит. Её рот приоткрыт, глаза смотрят в потолок большими бирюзовыми бусинами. В этих самоцветах нет больше блеска, вся жизнь ушла.

Девочку уводит Анна.

Похороны. Страшные, ужасающие.

Осиновый кол пробивает белую ткань…

Нет, достаточно.

Девчонка заворочалась во сне, но я не позволил ей проснуться.

Не хочу, чтобы Ярочка видела кошмары и тем более запомнила их, нужно, чтобы эти воспоминания поблёкли. Совсем стирать не буду, всё же они принадлежат ей как немногое, что осталось от матери. Но ни к чему давать им столько красок.

Родильная горячка и похороны, потом её собственная лихорадка, когда дошло до галлюцинаций о матери. Ах да, ещё холодная ночь в трюме под стоны сестры. Всё это останется, но будет убрано поглубже. Радостные воспоминания, напротив, повторим и сделаем ярче.

Напоследок я подарил ей спокойные, приятные сны о солнечных днях, когда мать гуляла с ней по луговинам и катала на качелях, о летнем купании в реке, о котятах и прочих милых детскому сердцу безделицах. Пусть они крутятся в её головке, и именно с ними она проснётся на рассвете.

Закончив наведение порядка, я осторожно покинул спящего ребёнка.

Очень надеюсь, что не напортачил.