Возвышение Коли Ноликова

Глава 1, Ситцево

Реки в городе Ситцево нет. Вернее, была, но потом распалась на цепь озер — Синее, Белое и Венгерку. Почему Венгерка, может пояснить Иван Иванович Рогожкин, местный краевед о семидесяти лет. Днем он ходит по городу с рюкзаком и магнитофоном, собирает предания о старине, а ночью садится за письменный стол и пишет, пишет, пишет, обмакивая чугунную перьевую ручку в хрустальную чернильницу, наполненную фиолетовым.

Этим летом, в июне, получив очередную пенсию, Рогожкин достал из-под кровати заветную банку от варенья и вытряс из нее помятые купюры. С прошлой осени откладывал. Узловатыми, с коричневым крапом руками пересчитал, перемусолил и аккуратно сунул пачкой в кошелек. Тот принял и не крякнул, только припух. А ведь и не скажешь, что в таком может лежать целых двести тугриков.

Взял Рогожкин свой рюкзак, повесил на ремень через плечо магнитофон — старую желтую "Весну", прихватил белую пластмассовую собачку на колесиках и веревочке, да дверь прихлопнул. А жил Иван Иванович в частном доме на Садовой. Там старое пожарное депо рядом, высится над садами обзорная башня. В ней сидит пожарник и смотрит в подзорную трубу.

Рогожкин пошел улицей, чуть пригнувшись и волоча за собой игрушку. Она тихо тарахтела, подскакивала на камешках. От Садовой свернул на Козью, и мимо выгона, огороженного утлым забором, добрался до площади, носящей название Красные Щечки. Здесь были: заплеванный семечковой шелухой автовокзал, рыжее здание почты, похожее на церковь и, между будкой сапожника и одноэтажным жилым домой — анатомическая мастерская. Ее-то дверь и отворил Рогожкин.

Внутри громко тикал круглый зеленый будильник, тяжелый, стальной. Он был на письменном столе вместе с хромированным, отставившим из бока ручку, арифмометром и кипой бумаг. За столом отгораживался вчерашней газетой Евгений Ноликов, мастер. Рогожкин посмотрел на обклеенные цветными плакатами стены. Плакаты изображали людей в разрезе, нервную систему, строение головного мозга и тому подобное. Пахло лекарствами. Рогожкин в кулак откашлялся. Газета зашуршала, показались уставшие глаза, одутловатое бледное лицо.

— Иван Иванович! Наконец собрались? — Ноликов встал из-за стола, спортивно подошел к Рогожкину. Тот отпустил веревочку собачки и протянул Ноликову руку.

— Что делать будем? — спросил Ноликов.

— На что денег хватит. У меня только двести.

— Давайте посмотрим.

Ноликов вынул из кармана связку ключей, отпер металлическую дверь в стене. Оттуда повалил пар. Ноликов дал посетителю ватник.

— А вы сами? — спросил Иван Иванович.

— А я уже привык, не замечаю.

Евгений Николаевич вернулся домой часам к шести. Жил он в доме об одном этаже, с чердаком, по улице Балетной, номер шестнадцать. С балетом улица не имела никакой связи, просто при переименовании бывшего Быдлогонного переулка в улицу имени Дениса Балетного, выдающегося деятеля науки, была допущена досадная описка. Так улица Балетного стала Балетной.

Ноликов вошел во двор и сказал собаке:

— Тссс.

Кудлатый пес, выбежавший было из конуры, замер, цепь его черкнула по асфальту и затихла. Ноликов поморщился. Прошел на крыльцо, открыл дверь с отлично смазанными машинным маслом петлями. В широком коридоре принялся переобуваться — одевать сношенные, унылого вида тапки. Он старался распределить вес тела так, чтобы половицы не скрипели. Сын спит — у него чуткий сон.

В коридор вышла жена, Люба, сказала:

— Боря пришел, ждет тебя, денег хочет одолжить.

Боря — это младший брат Евгения Николаевича. У него тоже мастерская, только по реставрации денег. Клиентов к нему обращается мало, вот человек и перебивается с хлеба на воду, случайными заработками. То дровишек кому напилит, то ныряет в яму с нечистотами за ценной, оброненной туда вещью. На все руки мастер.

Евгений ответил жене:

— Я Рогожкину новые уши приделал, он заплатил мне сто пятьдесят.

— Неплохо.

— Так что, дать ему?

Под "ним" разумел брата.

— Да, — кивнула Люба.

Евгений следом за женой вошел в главную комнату — залу. Тут принимали гостей, тут пили с ними чай за круглым, крытым вышитой скатертью столом. На стенах висели фотографии отцов и дедов, матерей и бабушек. Невесть как за обои держались часы в виде домика, с кукушкой. Две гири — тяжелые длинные шишки — свисали с них на цепях. Одна цепь короче.

Из раскрытого окошка слышалось пение садовых птиц. На старом диване сидел Борис и с пеною сока по краям рта грыз зеленое и кислое, до судорог, яблоко. Это его Люба угостила.

— Женя! — стал тянуть руку, чтобы пожать. Евгений протянул свою. Жуя, Борис сразу приступил к делу:

— Понимаешь, ты можешь одолжить мне хотя бы пятьдесят тугриков на неопределенный срок?

Евгений отодвинул стул, сел за стол, медленно полез в нагрудный карман рубахи, за бумажником.

— Мне сегодня как раз заплатили за работу, дали сотню. Рогожкин уши себе менял. Ты сам знаешь, нам до пятнадцатого — кстати приходи, ждем — надо Колю собрать в дорогу, а это меня бьет копеечкой под дых. Сегодня у нас первое. Если до десятого сможешь отдать, даю пятьдесят.

— До десятого я никак не могу отдать.

Евгений сделал грустное лицо и промолчал. Борис догрыз яблоко и посмотрел на кочерыжку. Там темнели семечки. На целый сад хватит, если приложить к этому руку. И пришла в голову идея обогащения. Надо эти семечки сохранить и посадить куда-нибудь в землю. Вырастут саженцы. Он их выкопает и продаст. Но сколько же времени придется ждать? Год, полтора?

Встал Боря из-за стола, сухо попрощался с братом и Любой, пошел к себе домой. Нес кочерыжку с внутренним значением. Решил посадить семечки во дворе. Жил Боря там же, где и работал. Деревянный домик на улице Коловоротной, вход в комнаты с одной стороны улицы, а в мастерскую с другой. Да и мастерская была на самом деле переоборудованным сараем. Для реставрации денег много места не нужно. Есть закуток — вот и ладненько.

Пришел домой, там жена, Надя. Боря, еще когда был холостой, хотел, чтоб жену Надей звали. Так и вышло.

Надя сидела на стуле, подложив под себя шелковую красную подушку, и вязала старушечий чепчик. Ей заказывали, она вязала. Бывало, давали ей нитки. Тогда работа стоила меньше. Надя предпочитала сама покупать нитки, так можно было урвать лишний рупь. Когда Боря появился в комнате, Надя спросила:

— Ну что, дали?

— Не дали.

— Твой брат, знаешь, жмот.

— Знаю, — опустил глаза Боря.

— Ну и что нам делать?

— Не знаю.

Помолчали. Фарфоровая кошка глядела со шкафа зелеными глазами. Надя накинула пару петель, отложила вязание.

— А этот их гонобобель, будущий лауреат, спит?

— Коля спит. Копит силы перед поездкой. А я вот что надумал, Надя. Что, ежели нам заняться саженцами?

— Давай будем потише, — Люба тронула руку мужа. Тот посмотрел на жену:

— Да.

И отправил в рот насаженный на вилку маринованный грибок. Зажевал. За столом висел дух принятия пищи. Вилки елозили по тарелкам, челюсти двигались, рюмки тонко позванивали. Гостей было немного. Только все свои, человек восемь. Боря — без супруги, она дома осталась, чувствовала себя неважно. На месте Коли за столом — три пустые тарелки, одна в одной. И на верхней крестом положены столовые приборы. Подле — недопитый стакан лимонаду.

— А во сколько у него поезд? — в который раз спросила тетя Фифа. Никто не знал, кому именно она приходится родней.

— В полночь. Как раз успеет еще три часа поспать, — ответила Люба.

— Я хочу тост! — сказал нагрузившийся уже Евгений Ноликов.

Встал Денис Иванович Запечный, рыжий, конопатый человек с гусарскими усами, довольно уже пожилой, но сохранивший молодецкий дух. Запечный был вхож в литературные круги. Именно он распознал в Коле будущего писателя. Запечный поднял только что наполненную рюмку водки, посмотрел сквозь нее на люстру, затем окинул взглядом гостей:

— Сегодня нам и грустно, и радостно. Грустно потому, что Николай покидает отчий дом, а значит и нас с вами, и вместо живого общения с ним, нам придется довольствоваться письмами и редкими — да, редкими, молодость, что поделать — телефонными звонками! Мы не знаем, что ждет его там, в столице, каким ребром повернется к Николаю судьба. Но вместе с тем наши сердца переполняет искренняя радость за то, что он, подобно ракете, вырывается из притяжения планеты под названием Ситцево — и по неумолимой траектории движется в Княжие Бары, где вступит в схватку с тамошней литературной братией, приобретет много друзей, еще более — врагов, и наконец победит их всех, потому что меч его таланта выкован, закален и отточен. Буду говорить совершенно прямо — мне, ветерану литературного труда, нравится, как пишет Николай. Да. Возьмем последний его роман, "И будет буря". Как богата палитра Николая при описании страданий главного героя! "Виски Джона будто сжались тисками". "Боль обручем сдавила его голову". "Ледяные пальцы страха сжали его горло, он закричал". А как поэтичен и вместе с тем конкретен Николай в описаниях природы. "В небе засияла семицветная радуга". Точнее нельзя написать, просто нельзя! Николай работал пока в жанре жесткой научной фантастики. Что же, он достиг на этом поприще немалых успехов. Остается лишь пожелать Николаю открыть для нас жанр фантастики сказочной, героической!

И опрокинул рюмку. Все принялись чокаться, встречаясь глазами.

— Спасибо, спасибо вам, Денис Иванович, — сказал Евгений, — Если бы не ваша духовная поддержка, Николай пошел бы совсем другим путем. Вы помогли нашему сыну найти себя, свое призвание.

— Не будем преувеличивать, — Запечный уставился в тарелку. Продолжили есть. Запечный вел себя громче других, но иногда стихал, углублялся в себя. Он был давним другом семьи, кажется, даже отдаленным родственником Любы. Впервые тягу юного Коли к литературе он заприметил, когда мальчику было пять лет. Запечный подарил ему детскую книжку, где картинок было больше, чем текста. Книжку с греческим мифом про Тесея и Минотавра. Когда Денис Иванович пришел к Ноликовым в другой раз, Коля атаковал его со спины, боднув шапкой Минотавра, которую сам смастерил. Коля набил на квадратную досточку два длинных гвоздя — рога, просверлил в дереве дырочки и продел в них резинку, чтобы цеплять шапку за подбородок. Бодая, Коля нутром прогнусил:

— Муууу.

Денис Иванович тогда через силу посмеялся, а родители Коли грозили сыну пальцем — изобретатель!

Это именно Запечный придумал послать Колю в столицу. Здесь, говорил, болото, а надо покорять мир. Талант Коли — билет в полнокровную жизнь. У Запечного было много знакомых там, в Княжих Барах. Он писал туда о Коле, рассказывал об этом ситцевском самородке. "И кто его так писать научил?!", — вопрошал Запечный и сам же отвечал, что-де бывает, в условиях совершенного покоя мысли рождается бунтарь, способный потрясти основы. Много чего писал Запечный своим столичным друзьям-редакторам и сочинителям.

Например вот что:

Или вот еще:

Третий этаж, последний. В комнату скверным лицом сияет луна. Снаружи и фонарей не нужно. Храп путешествует по квартире. Ему нет преград. Свободно ходит через дверь и стену. Отражаясь от потолка, бьет в пол и наполняет квартиру.

Алена обула прохладные тапки и, чухая паркет, пошла к комнате старшего брата. Егору — двадцать четыре. Ей — на три меньше. Брат стоял возле двери, преградив дорогу. Поднес руку с вытянутым указательным пальцем к своему носу:

— Тс! Ну пожалуйста! Катенька спит! У нее был тяжелый день, давай не будем ее будить!

— Сколько можно храпеть? — врастяжку сказала Алена.

Егор заговорил мягко:

— Я понимаю, я все понимаю. А мне представляешь, как? Мне тоже не сладко, я ведь это еще громче слышу, в непосредственной близости. Такой у Катеньки недостаток. Это пройдет, я журнал купил, там написано, как бороться с храпом.

— Зажми ей нос.

— Это нельзя, она же задохнуться может!

— А я спать не могу. Тебе сестра важнее или жена?

У Егора забегали глаза. Алена вернулась в свою комнату. В коридоре зазвонил телефон. Поздновато. Тут ложились рано, до полуночи. Алена, прежде чем поднять трубку, сказала:

— Я даже знаю, кто это.

И верно, ей звонила Маша. Алена села. Маша ей рассказала романтическую историю, как Коля Ноликов оставил праздничный ужин, уединился в своей комнате и сбежал через окно единственно ради свидания с ней, с Машей. Прощального свидания. Родители Коли, эти тираны, отправляют сына в Княжие Бары, покорять столицу, хотя Коле это вовсе не нужно. Ему бы сидеть на берегу речки с милой Машенькой и шептать ей на ушко теплые слова. Конечно, Маша ему возражала. Родители правы, он должен — "Слышишь — должен!" — ехать в Княжие. Талант нельзя зарывать в землю. Алена слушала, кивала и в промежутках издавала невнятный звук полного согласия.

Выдав подруге первые впечатления от встречи с Колей, Маша собралась с мыслями и стала излагать по порядку. Утром к ней окно влетел камень с запиской. На клочке бумаги Коля спрашивал, помнит ли она их дуб? Конечно помнит! Так вот, этим вечером, часов примерно в десять, он ждет ее около дуба. Далее Маша поведала, как маялась весь день, думала, какое платье надеть, какими духами надушиться и как скрыть от родителей свое отсутствие.

Алена умостилась на тумбе рядом с телефоном, закрыла глаза и решила вздремнуть. Последним, что она уловила, был рассказ Маши, относящийся ко времени более раннему, предшествующему их с Колей разлуке. Пару дней назад Коля позвонил Маше и загадочным голосом сообщил, что хочет увидеться и кое-что показать. Встретились. Он повел ее на стройку. Там строились два высотных дома. Коля встал с Машей между ними и сказал: "Слушай". Слева на верхотуре зажужжала какая-то машина, а тотчас же справа, на каркасе другого дома, ей ответила другая, на полутон ниже! И следом заурчал подъемный кран. Получалась целая музыка. Забили молотки. Слева-справа, по металлу, дон-дон-дон. На фоне чередующихся завываний незримых машин. Коля сияющими глазами смотрел на Машу: "Слышишь? Это все твое!". Маша постояла еще немного, потом они ушли, а теперь Маша выразила подруге свое недоумение — лучше бы на аттракционы сводил.

Боком продвигался Коля по коридору плацкартного вагона. Чемодан тащил одной рукой. Другою махал в окна, перемещаясь вдоль них. С другой стороны, ему отвечали тем же и улыбками, да немыми словами. Дядя Боря, зевающая тетя Фифа, другие. Запечный что-то ласково говорил. Мать изображала жестами телефонную трубку и подношение к уху — позвони. Евгений Ноликов зашел в вагон проводить сына, помочь нести чемодан, но это оказалось неудобным сделать в тесноте, поэтому Евгений просто семенил позади, вытянув шею и считая вслух номера купе.

— Вот твое! — сказал он, когда Коля поравнялся с купе номер восемь. Коля сунулся в дверной проём. В купе было покамест пусто. Коля сверился с билетом. Ему причиталась нижняя полка, по ходу поезда. Отец сел на противоположную.

— Ну, все-таки едешь? — спросил он, — Может быть останешься?

— Нет, — стоя к нему спиной, ответил Коля. Он как раз откинул свою полку и прятал в ящик под нею свой чемодан.

— А то ведь еще не поздно, билеты сдадим, и вместе поедем домой. Вот Маша завтра обрадуется!

— Какая Маша? — у Коли сразу покраснели уши. Отец улыбнулся, погрозил пальцем:

— А ты думал, я не знаю? Я брат, все знаю! Ну, ладно, — он встал, — Я тут засиделся. Счастливой тебе дороги. По приезде сразу звони.

— Хорошо. Пока папа.

— Пока!

С придавленным сердцем остался Коля в купе один. За окном было черно, только перрон желто освещался фонарем. Вскоре вошла девушка с большим, больше ее самой, черным рюкзаком. Она завела в купе превеликую суету, чтобы устроить рюкзак получше. В полку он не складывался. В нишу над дверью не помещался. Девушка надувала щеки, пыхтела и оглядывалась. Коля робко предложил, дважды:

— Давайте я вам помогу.

Девушка ничего не отвечала, только принималась яростнее засовывать рюкзак под полку, в который уже раз. Наконец она вытерла со лба пот и поставила рюкзак на топчан рядом с собой. Достала из кармана рюкзака книжку, уткнулась в нее. На обложке был нарисован знак вопроса. Коля глядел-глядел, его подмывало спросить, что читает девушка, но всякий раз застывшее выражение ее лица останавливало Колю. Тогда он вытащил из кармана блокнот и стал его листать. В блокноте у Коли были всякие меткие предложения, выдуманные имена и названия городов. Коля взял в руку карандаш, начал водить им по строкам, кое-что подчеркивать. Создавал видимость напряженного умственного труда. Чтобы еще более указать на это, Коля закусывал нижнюю губу. Или прищуривался, а затем лицо его разглаживалось, словно вначале он напрягался, а после решал вставшую перед ним задачу. Коля делал это плавно.

Явился еще один попутчик, черноволосый усатый мужчина в черной кожанке. Он показался Коле капитаном звездолета. Мужчина, красный от натуги, едва запёр в купе свой чемодан.

— Помогите мне, молодой человек, его вот туда забросить, — обратился он к Коле, показав пальцем вверх, там где была ниша над входом. Вдвоем они подняли чемодан.

— Что у вас, кирпичи? — скороговоркой, от напряжения спросил Коля. Засунули чемодан в нишу. Тяжело дыша, Коля сел.

— Дмитрий, — сказал мужчина, протягивая руку. Коля назвал свое имя.

— Да, кирпичи, — ответил Дмитрий, присаживаясь рядом, — Возил в ваше Ситцево показывать образцы нашего кирпичного завода. Сам я из Княжих Баров. Возил в одну здешнюю строительную компанию образцы. Ничего не взяли, сволочи. Говорят — бетон нам подавай, железобетонные блоки! Мы из кирпича больше не строим! Я их убеждал. Я им приводил примеры. Ведь наш кирпич — лялечка. У меня есть всякий кирпич: шамотный, подовый, красный, глазурованный, клинкерный, тугоплавкий даже есть. Вся наша цивилизация стоит на кирпиче. А им — бетон нужен! В голове у них бетон!

Дмитрий постучал себя кулаком по лбу.

— Да, — заметил Коля, — Сейчас строят не то, что раньше.

— Где там! — махнул рукой Дмитрий, — Вот раньше… Оставим! И вот вы говорите, кирпич. А это не просто кирпич. Это, если хотите, символ. Знаете — орудие пролетариата.

— Булыжник, — подала голос девушка.

— Ну и кирпич, — возразил Дмитрий, — И орудие это настоящее, не нарицательное. Вот идете вы по улице, навстречу хулиганьё. Вы берете кирпич и всех разгоняете. Со мной не раз такое было. Я им еще вслед кирпичи кидал. Это же страшное оружие. По спине попал — считай калека, всё, хребет перешибить можно. Кирпич — он себя в разных ситуациях по-разному кажет.

— Да, вот и в виде подставок можно, — сказал Коля, — Под горячее.

— А украшения из битого кирпича в парках? Какие украшения? Как приятно ходить по дорожкам из измельченного кирпича! — Дмитрий, закатив глаза, воспоминал, — Идешь так по дорожке, а он под ногами хрустит, хрустит. Как галька на море, только лучше.

Девушка хмыкнула. И продолжила чтение. Коле показалось, что она не перевернула ни страницы. В окно постучали. Это Колин отец пролез под вагоном и появился с другой стороны.

— О, папа! — сказал Коля скорее для попутчиков, чем для себя. Евгений Николаевич махал рукой. Сын отвечал тем же, да еще кивками. И отец ему кивал. Так продолжалось, пока всё за окном медленно сместилось. Это поезд тронулся. Тихо загудел стальным организмом. Остался, уменьшаясь в видимом размере, Евгений Николаевич. Снаружи в темноте потянулись перроны, перевеси кабелей, длинные ремонтные помещения, смутные пустыри, какие-то поросшие клочьями травы и кустов холмы-горы. Забелели редкие домики. Дмитрий предложил:

— Хотите фокус? Сейчас проводница скажет "когда от города отъедем!".

Он выглянул в дверной проем:

— Проводница!

Пришел проводник, хмурый, морщинистый, в фуражке — наверное, под ней седой:

— Вы насчет постелей?

— Когда туалеты откроют? — спросил Дмитрий.

— Когда от города отъедем, — ответил проводник, повернулся и ушел. Дмитрий согнулся пополам, прижав руки к животу. Коля подумал, что Дмитрию плохо и собрался участливо тронуть его за плечо и предложить помощь, но Дмитрий поднял голову — с широко раскрытым ртом, откуда исходил шипящий звук. А глаза Дмитрия смотрели прямо, неподвижно. Коля понял, что это смех.

Кривя рот, Дмитрий ткнул пальцем в сторону, куда ушел проводник, и снова согнулся. Коля почувствовал в себе вежливую солидарность и разразился несколькими короткими смешками — так смеются маленькие девочки, воображая пряники.

Девушка вышла. Тут Дмитрий разогнулся. И совершенно серьезно сказал:

— Не доверяю я ей. Что у нее в рюкзаке?

— Не знаю, — ответил Коля.

— Какой большой, — Дмитрий встал, потом снова сел, — Может, она там сообщника прячет. Вора!

— Что вы… Она бы его не подняла. Рюкзак, — возразил Коля.

— Еще как! Видел, какая она жилистая? Эти акселератки могут взять за шкирки по здоровенному мужику и поднять в воздух — я сам видел. Куда она пошла, как думаешь? В тамбур качаться, у нее эспандер в свитере спрятан. Они ведь уже не могут по-другому. Только качаться, наращивать силу. И эти биодобавки. Ты пробовал биодобавки?

— Нет.

— А зря. Очень хорошая вещь. Я сам пробовал, мне жена покупала, говорит — Федя, ешь.

— Вы же Дмитрием назвались…

Тот сказал жестко:

— Не буду же я перед каждым встречным называться моим настоящим именем.

Федор поглядел в потолок, нарочито заскучал. Подумал, заявил:

— Да, видно, придется нам расстаться. Вы знаете обо мне больше, чем следует. Не выйдет! — и поводил перед носом Коли указательным пальцем. Ни-ни.

Едва Федор выволок свой чемодан с кирпичами в коридор, как вернулась девушка. Села и зачиталась. Коля начал разворачивать припасенную из дому снедь. Достал курицу. Девушка отвлеклась от чтения и тихо бросила слова:

— А вы знаете, как умерщвляют куриц? Угарным газом.

Коле есть курицу расхотелось. Впрочем, не заворачивая ее обратно в бумагу, он вытащил шоколадку. Думал даже предложить ее девушке, но та строго сказала:

— В этом продукте содержатся вещества, поражающие печень.

Коля посмотрел на шоколадку с тоскою. В груди защемило от голода. А за окном темень кромешная. Только освещаемые поездом столбы мимо летят. Коля взял у проводника сыроватый постельный комплект, расстелился и лег, повернувшись лицом к стенке.

Глубокой ночью он проснулся. Было тихо — поезд стоял на полустанке. Через занавески в купе проникал мутный свет. Коля повернулся на другой бок и заметил на полке напротив здоровенный рюкзак. Где же девушка?

Рюкзак начал расстегиваться изнутри. Коля прищурился так, чтобы ресницы прикрыли глаза. Так он все видел, но казался спящим. Из рюкзака вылезла та девушка, попутчица. Она встала, выглянула поверх занавесок, потом залезла обратно в рюкзак, застегнулась. Рюкзак качнулся и шмякнулся на лежанку. Спустя какое-то время послышался храп. Коля же всеми силами стал бороться со сном. В голову лезли кровавые злодейства. Вглядывался в темноту, вслушивался. Но было едва освещенное заоконной луной купе. Поезд толкнулся, застонал, поехал. Молчаливые шаги в коридоре. Коля уснул.

Увидят, ну и что? Кто увидит? Да кто они такие? Пусть смотрят! Денис Иванович Запечный, у него голова шла кругом, и сам он ходил по такой же траектории. Улица была узкая, так что Запечный, будто мячик, отражался от одного забора и ноги сами быстро несли его к другому, и все повторялось. Запечный дышал вовне в летнюю ночь теплым запахом перегара. Было тихо, спали даже собаки, разве что птичка иной раз чирикала в палисаднике и сразу умолкала скромно.

Запечный варнякал непослушным языком, грозился луне кулаком, показывал невидимому слушателю рукой в сторону, где, по мнению Дениса Ивановича, находились Княжие Бары, и говорил:

— Ему там рога обломают!