Возвышение Коли Ноликова

Глава 13, Испытания

Шпалы, одна за другой. Ноликов считал их — по десять, потом по сто, и даже по триста. Чтобы не скучно было. Узкоколейка шла между кустов, по каким-то пустырям, мимо заброшенных зданий, укрытых от постороннего глаза ржавыми железными щитами. Наверное, путь на базу отдыха был столь долог нарочно, чтобы путник в полной мере ощутил благость лежания на пружинной кровати, распрямив натруженные ноги.

По расчетам Ноликова, озерная вода уже вполне подступила к кромке берега, если не поднялась над нею. Надо поднажать. За деревьями показалась бетонная платформа станции, обычно безлюдная. Иногда Ноликов ходил туда, садился, свешивал ноги с перрона и читал книжку. Сегодня на ограде станции сидел человек — приблизившись, Коля узнал в нем администратора Нефёдова.

— Здравствуйте! — сказал Коля. Нефёдов кивнул в сторону базы:

— Туда уже ходить бесполезно. Случилось, как я и боялся.

— А что?

И Нефёдов рассказал историю. Из года в год на базу, когда еще работала узкоколейка, ездил писатель по фамилии Молотков. Маленький такой мужичок, бледный, старым потом вонючий, прилизанный, с глазками грызуна, щеточкой усиков на всю верхнюю губу — по этому подробному описанию Коля решил, что Нефёдов сам не чужд прозы, и вероятно детективной.

Молотков проводил на базе всё лето и сочинял многотомную эпопею, действие которой разворачивалось в дачном поселке. Там и происходило всё — героические поступки и злодеяния, интриги и ссоры, ненависть и великая любовь. Тридцать толстенных томов написал. Сила вдохновения Молоткова и объем воображенных им событий были столь велики, что на другом берегу озера, где ранее уходили в даль заливные луга, возник описанный в романе дачный поселок — вначале призрачно, затем явственно.

Гордыня обуяла Молоткова. Вместо долгих часов работы за рукописью, он переплывал на тот берег и с блокнотом в руке бродил меж дачников, сходу записывая происходящее. Но у дачников всё шло по-старому. И жили они в самых условных условиях — обстановке сырой и недописанной. Посёлок неведомо где начинался и заканчивался. Была в нем единственная лавка, а в ней продавались круглый год только леденцы да арбузы. Одного дачника сегодня звали Ваней, завтра Федей. Все просчёты и ляпы Молоткова воплотились в жизнь.

И вот пару дней назад этот великий фантазёр умер. Об этом даже по радио сказали. Жизнь в дачном поселке не то чтобы застыла, однако стала неудобной. Вода в колонках иссякла. Еду перестали завозить незримые соседи, которые почти ежедневно "мотались в город". Дачники испытали великую жажду и голод. Чтобы насытиться, надо было перебраться через берег — дачники отлично видели базу отдыха. Дабы утолить жажду и пересечь озеро, его следовало выпить.

Все дачники собрались у берега, опустились на четвереньки и стали хлебать. Это заняло целый день и ночь. Наутро они ворвались на базу отдыха. Разум покидал дачников, а некоторые из них вовсе исчезали прямо в воздухе, начиная сначала как бы мигать, проявляясь и пропадая попеременно, чтобы наконец сгинуть. Нефёдов залез на фонарный столб и наблюдал оттуда.

За пределы базы дачники не выходили. Шатались по лагерю, плакали, пытались друг с другом общаться, собрав остатки ума. И улетучивались. Лагерь опустел.

Ноликову надо взять из домика свои вещи. Не оставлять же тут. В столовку вошел для получения впечатлений. Писатель должен отбросить все личное. Видеть, слышать, запоминать смело. Всё внутри оказалось не на своих местах — столы беспорядочно передвинуты, стулья опрокинуты. На полу лежал Фокин, пахло мочой. От Нефёдова Коля знал, что один писатель превратился в дерево, а другой мертвый, тут, в столовой. Вдруг покойник приподнял голову и спросил:

— Вы живы?

— Как видите. Вы тоже?

— Ушибся, когда падал. Нет сил встать. Я сражался. Один против — сколько их было? Десять или двадцать? Намного больше! Сделайте одолжение — принесите мне из нашего домика другие штаны! Они там в правом отделении шкафчика, висят на вешалке.

— Хорошо.

— В компот упал.

Ноликов в домике Фокина и Мамалыгина. Без труда отыскал новые брюки. Хотел уже выходить, но увидел красный блокнот Мамалыгина. Открыл. На первой странице было: "Вяч. Мамалыгин. Угарный газ. Часть третья". Полистал и смутно начал понимать, что перед ним написанная сильным убористым почерком рукопись романа ужасов. Не вникая в сюжет, Коля успел ощутить странный порядок слов, который проникал в точку между глаз и над носом, заставлял постоянно смотреть в текст, не отворачиваясь. Едва найдя в себе силу закрыть книжку, Ноликов начал шарить по домику и вскоре нашел — со стыдом в душе вывернув шмотки из рюкзака — еще четыре таких блокнота, уже частично заполненных. Последняя часть была написала целиком.

У Ноликова возникла мысль — надо взять себе, почитать, сохранить. И чтобы пощадить чувства Фокина. Пусть лучше думает, что украли его цитаты. Собрав книжки Мамалыгина в стопку, Коля отнес их в свой домик, а со штанами вернулся к Фокину.

Между тем в Княжие Бары тайно, поездом, прибыл Запечный. В носках у него были сбережения, положенные в полиэтиленовые кулечки. Чтобы быть неузнанным, Запечный сбрил усы и носил парик, выглядевший копной каштановых волос. Парик постоянно сползал. Едва ступив ногой на святую столичную землю, Запечный тихо сам себе проговорил:

— Операция "Ни хрена!" начинается.

В привокзальном киоске он купил карту города. Остановился в гостинице. Несколько дней ездил по Княжим Барам. Ставил на карте крестики. Запечный помечал расположение базаров — как больших, так и уличных. Затем Денис Иванович зажил иначе. Каждое утро он вставал и совершал поездки по всем базарам, скупая хрен на каждом. Брал и банки с хреном, и коренья.

Расплачиваясь, Запечный неизменно произносил:

— Вот домработница выходная, сам хожу по базарам.

— А что? — спрашивала торговка. Запечный пояснял:

— Да ведь я писатель, Николай Ноликов, слышали о таком?

Занимаясь этим делом в будни и выходные, Запечный однажды посетил гастроном на углу Баггавутовской и остановился в умопомрачении. Наконец нашел в себе силы спросить у продавщицы:

— А что, у вас хрен в магазинах продается?

— Да, где же еще?

— А у нас в городе только на базаре.

В три часа ночи Метищевым позвонили в дверь. Женя тут же вскочил, закряхтел и стал собираться:

— Кто-то помер!

Алиса осталась лежать, как раньше — с наперстками на мизинцах ног. Мышей боялась, дом старый. Проговорила сонно:

— Почему так думаешь? Не открывай.

Женя надел мятый халат поверх пижамы, вышел на балкон — узкий, с ржавыми перилами. Глянул вниз, на подъезд. Никого подозрительного. Вернулся к жене.

— Так как думаешь, открывать или нет?

Раздался стук. Женя решился:

— Надо пойти посмотреть.

Возле двери он сбавил ход и неслышно приник к глазку. За дверью стоял крепкий молодой мужчина в пиджаке.

— Кто там? — спросил Женя. Незнакомец посмотрел прямо в глазок и ответил:

— Мне надо сходить в туалет, впустите.

— Идите в кустики! — нашелся Женя. Мужчина устало начал перечислять:

— Я повторять не буду, или вы впустите меня, или я вам наложу тут под дверью, долго раздумывать нет времени, решайте.

— Что они хотят? — Алиса показалась в коридоре. Женя объяснил. В это время мужчина сказал:

— Так, время вышло!

Женя бросился к глазку — теперь была видны макушка и затылок ночного гостя. Женя застучал по двери кулаком:

— Не сметь! Уходите! Я милицию вызову! Алиса, звони участковому!

— Сейчас иду звонить! — громко отозвалась Алиса. Телефона у Метищевых не было, телефонизация еще не докатилась до их дома. Алиса повернулась к стенке и отчетливо проговорила:

— Алло, милиция? Это с Баггавутовской пять вас беспокоят. Баггавутовская пять, да. У нас тут ситуация сложилась…

— Он уже уходит, — сказал Женя.

Поправляя одежду, незнакомец шагал вниз по лестнице.

— Я вам потом перезвоню, — пообещала Алиса обоям на стене. У Жени вдруг остро зачесался подбородок. Женя озаботился — а как же утром выйти из квартиры? Ведь дверь-то бронированная, открывается наружу. Надо всё прибрать с той стороны, а потом уже открывать дверь. Алиса знай себе кивает:

— Да, да, в самом деле.

— Но как? — вопрошает Женя.

Сначала надо убедиться, что злой незнакомец действительно нагадил. А потом уже можно перелезть на соседский балкон, с каким-нибудь совочком и газетами, и выйти в парадное. Женя взял швабру, отправился на балкон и начал осторожно тукать в стекло соседнего окна. Там тоже был балкон, заставленный пустыми бутылками сортов, что не брались в пункте приема. А выбрасывать жалко. Может откроют где еще пункт приема для всего. Или для битого стекла — тогда этот сосед, Ледащев Егор, положит бутылки в мешок и будет бить их рашпилем, пока не превратятся почти что в самоцветы.

Ледащев проснулся и темный, с кругами под глазами, в трусах и белой майке вышел на балкон:

— Чего стучишь?

— Тут нам на пороге кажется нагадили, можешь выйти в парадное проверить?

— Трудовой день окончен, я не обязан. Надо было меня будить?

А в комнате, у Метищевых, Алиса вздохнула и губу закусила от раздражения. Какой же Ледащев непонятливый! Надо будет подарить ему книжку поэзии. Женя мягко убеждал:

— Но чтобы я мог убрать, я хочу сначала убедиться, что оно там действительно есть.

— Ну скажу я. И потом?

— Тогда я перелезу к тебе на балкон, выйду на парадное, приберу и войду в свою дверь.

— Ради бесплатного цирка сделаю, — Ледащев скрылся.

Алиса поспешила к глазку, Женя тоже. Вот Ледащев вышел на парадное, в то же время кто-то с топотом взбежал снизу на лестничную площадку, толкнул Ледащева на перила так, что те думкнули и загудели, а сам заскочил к нему в квартиру и щелкнул замком.

Ледащев покрутился, покрутился и задергал дверную ручку, свою:

— Открой, открой!

Молчание. Тогда он позвонил к Метищевым:

— Впусти, Жека!

— Мы не можем открыть дверь, пока вы не скажете, есть ли тому препятствие! — пояснила Алиса. Женя стоял рядом, прижав ухо к двери.

Со стороны комнаты долетел мужской смех. Метищевы — туда. Смех шел с балкона. Женя выглянул. На балконе у Ледащева стоял тот мужчина в кожанке, вытягивая вперед руки. Хихикал и сжимал-разжимал пальцы, такие белые в свете луны.

— Он уже тут! — крикнул Женя, сорвал с ноги тапок и бросил в незнакомца. Попал. Тот погрозил пальцем:

— Смелость города берет.

Повернулся и скрылся.