Вперед в прошлое 6

Глава 21 Началось!

Возле гаража, где работал Каналья, стояла белая ржавая «двойка» с багажником на крыше. Алексея я обнаружил в яме, под «Опелем» Зубарева.

Точнее, его было не видно, а слышно, с жутким акцентом он пел:

— Лет ит би, лет ит би, лет ит би, лет ит би-и…

— Whisper words of wisdom, let it be, — в ответ пропел я.

— Пашка? — отозвался он.

Я обошел машину, чтобы его видеть, но он поднялся навстречу, вытер руки о тряпку.

— Как дела? — спросил я.

— Да нормально, справляюсь. Вот, журнал завел, чтобы ничего не забыть, а то память не очень.

На столе лежал журнал учета. Каналья раскрыл его и то ли отчитался, то ли похвастался:

— «Опель» рассчитываю закончить в течение часа. Потом жигуленка посмотрю. Но там совсем беда, уездили его армяне. Завтра в девять — «акулу» пригонят на диагностику, вот, записал. Сюда же буду вносить цену за ремонт и детали — для отчета.

— Акула — это что? — спросил я.

— БМВ восемьдесят второго года, хорошо, что механика. Посмотрю ее, все равно деталей нет, чтобы ремонтировать. А в три дня привезут «Тойоту-кресту» на автомате, с правым рулем. Никогда с такими не работал, но, думаю, разберусь. Механику обычно толкнул — и поехала, автомат если встал, то пиши пропало. — Он потянулся к затылку, но вспомнил, что рука грязная, и опустил ее. — Мне в идеале бы какую книгу по автомеханике, ну, руководство по эксплуатации для иномарок. Я-то шарю, но это упростит задачу.

— А ты по-английски говоришь? — спросил я и тут же объяснил свой интерес: — Скорее всего, переведенных таких книг нет, придется за бугром заказывать, и раньше, чем через месяц, ее не привезут.

— Да и раньше не очень понимал тот английский, — признался он.

— Значит, если в Москве нет ничего переводного, закажу в Европе… Заплатим — переведут.

— Там на английском ничего не будет, — разочаровал меня Каналья. — По-немецки — может быть. Но опять-таки, «Мерседес» — одно, «Тойота» — другое… А все руководства по эксплуатации замучаешься переводить. — Он мотнул головой. — Хотя не, пойдет любое, если книга будет типа нашей автомеханики, принципы-то везде одни.

Видел бы он, какие тачки будут через тридцать лет! «Теслы» всякие на автопилоте, умные китайцы с бортовыми компьютерами. Лампочка перегорела — машина встала, и поди разберись, чего ей надо. Без компьютерной диагностики не понять.

— Напиши список деталей, которые точно понадобятся, деду закажу, пока у него время есть.

— Есть еще одна проблема, — сказал Каналья. — Каждый день в пять вечера мне нужно отвозить товар на вокзал. Когда пойдут клиенты, будет трудно совмещать. Или одно, или другое, я-то один!

Я ударил ладонью по лицу.

— Вот осел! Упустил из вида! Придется водителя нанимать, чтобы и грузчиком работал. Вот только где такого взять? Или бухари, или все еще на работе.

Озадаченный, я сел на старенькую табуретку и принялся массировать виски. Хоть разорвись! И, даже если сделать поддельные права, мне не разорваться.

— Поищем, — пожал плечами Каналья. — Пока работы мало, я могу мотаться. Недели две у нас есть… А может, вообще дело не пойдет… — Он изменился лицом. — Вспомнил, что сказать-то хотел! Помнишь тот гараж, который мне понравился, но ты от него отказался, потому что хозяин мутный?

— Ну?

— Петр Петрович сказал, хозяина братва искала, задолжал он им. Все вынесли, что в доме было и гараже. Не знаю, жив ли этот придурок или смотался. Признавайся, откуда ты узнал? Ты ведь знал!

Какой полезный навык — чуять гниль!

— Да почувствовал просто. Не знаю как. Кто-то словно на ухо нашептал: не связывайся. Ну сам посуди, откуда мне такое знать?

Каналья потер подбородок предплечьем, и непонятно, удовлетворил его мой ответ или нет.

— В общем, я был неправ. Подождешь меня? Доделаю дело, в Васильевку вместе поедем.

— Мопед двоих не увезет. Ты список напиши прямо сейчас, и я поскакал, пока дождь не хлынул. Встретимся у бабушки.

— Ладно.

Каналья вырвал из середины журнала лист, начал составлять список и вдруг засомневался:

— А вдруг дело не пойдет, а ты нагребешь запчастей?

— Пойдет, — уверил его я. — Смотри, у тебя будет повышенный сервис: приехал — и сразу чинят, если не иномарка, конечно. У тебя детали есть, мотаться по рынкам не надо. У кого еще так? Да ни у кого. А если что-то редкое нужно, оставляй задаток — получай через пару недель. На автомагазине тоже заработки неплохие.

— Ну а вдруг…

— Перепродадим. В Москве дешевле. Потом, когда обороты пойдут, можно разнюхать, где заказывать запчасти оптом, делать двойную наценку — и шара получится. От клиентов отбоя не будет! Машину себе купишь, не будешь привязан.

Глаза Канальи заблестели, он улыбнулся, видимо, представив себя за рулем собственной тачки. Завис ненадолго и набросал список уже быстро, протянул мне лист.

— Вот.

— Удачи! — Я махнул рукой и, косясь на тучу, наползающую на город, рванул в Васильевку.

Меня встретили Боцман, Каюк, красный флаг на калитке и запах самогонки. Бабушка снова суетилась в летней кухне. Что-то тарахтело радио-говорунок. И хотя запах был не очень, у меня на бабушкину кухню выработался рефлекс, и живот заурчал. Только сейчас понял, как же хочется есть! Аж голова кружится.

— Она злая, — предупредил Каюк и кивнул на дом. — Пошли лучше туда.

Я мотнул головой и спросил:

— Который час?

— Полпятого где-то, — ответил Юрка.

Деду звонить рано, дома он должен быть часов в семь.

— Ты чего не на базе? — поинтересовался я.

— Да бабушка помочь просила вчера еще. Банки перемыть, таскать водку туда-сюда, у нее спину прихватило.

— Поэтому и злая, — предположил я и, направляясь на кухню, крикнул: — Бабушка, привет!

Она сидела спиной ко входу, повернулась, кивнула.

— Привет! Будешь борщ?

Вместо меня ответил радостно взревевший живот.

— Даже если бы не хотелось, — сказал я, усаживаясь напротив, — лопну, но буду. Я такой голодный, что готов съесть слона. Как твоя спина?

Она скривилась, и я вскочил, подошел к газовой плите.

— Тебе разогреть?

— Спасибо, недавно пообедала.

— Помощь нужна?

Она махнула рукой.

— Юрка справится. Ты зачем приехал?

Я включил газ, поставил на огонь кастрюлю, слух выхватил: «…процесс восстановления Советского Союза» — и бормотание радио перестало быть бессмысленным. Я прислушался.

— Конгресс народа Белоруссии принял декларацию к народам Советского Союза с предложением признать недействительным беловежский сговор Ельцина, Кравчука и Шушкевича и воссоздать единое государство. В Киеве на конференции народов Украины, объединившей делегатов пятнадцати партий и движений большинством голосов принято решение добиваться расширения границ России до пределов Советского Союза.

— Павел, ты чего…

Развернувшись, я приложил палец к губам и указал на радио.

— … избранные делегаты на Конгресс народов СССР, который состоялся двадцатого сентября в Москве.

— Это повтор, — улыбнулась бабушка и аж помолодела. — Молодцы какие! Гнать надо подстилку американскую! Неужели правда все наладится, а?

Нет, не наладится. Будет хуже и хуже. Потом — хорошо. А после мы будем воевать с той самой Украиной, а после и с теми, кто за ней стоит. В итоге — большой бам! И мы ответим тем, кто по нам ударил. Кто-то наверняка выживет… Но ты этого не увидишь, и слава Богу.

— Не дадут, — ответил я и добавил: — К сожалению.

Интересно, если кто-то типа меня, но более взрослый, зная, чем все обернется, пристрелит Ельцина, что будет? Начнется большой замес, и вообще Россия распадется на ненавидящие друг друга феодальные княжества? Или получится объединиться? Или, что вероятнее всего, сыновья пойдут на отцов? Слишком далеко все зашло. Может, то, что произойдет, и есть оптимальный вариант?

— Почему? — встрепенулась она, готовая спорить.

И что ей сказать? Что люди уже готовы рвать друг другу глотки, а это шаг к гражданской войне?

— Кто не даст? Империалисты?

Все сами, бабушка. Только сами! Неужели ты не понимаешь, что половина людей готова сдохнуть за светлое будущее? Только это светлое будущее — совсем не то, в которое верила ты.

Но, чтобы не ссориться с ней, ведь политическая ориентация — это вопрос веры, просто сказал:

— Да.

И выслушал гневную тираду на десять минут. В это время трансляция новостей закончилась, и запел то ли Кобзон, то ли Лещенко, то ли их менее известный современник — не разбираюсь в музыке прошлого.

Поев борща, я сказал:

— Я беспокоюсь о дедушке. Его слишком захватили эти события…

— А как может быть иначе? — удивилась она. — Он — член коммунистической партии и советский человек. Если бы была там, тоже как-то попыталась бы что-то изменить. Ты же видишь, что происходит? Народ восстал! Они не могут не послушать народ!

— Если будет гражданская война, по-твоему, это хорошо? — осторожно поинтересовался я, понимая, что не там я собрался искать союзника, который поможет остудить дедов пыл.

— Да! Это единственный способ спасти наше будущее! И если надо немного потерпеть, чтобы вы жили хорошо, я согласна!

И как ей сказать, что в Москве будет бойня, будет стрельба и жертвы? Никто ничего не изменит, потому что выросло поколение других людей — «молодые, модные, головы холодные», а большинству вообще все по барабану.

— Я просто не хочу, чтобы его там убили. — С губ чуть не сорвалось «зазря» — но я вовремя прикусил язык: бабушка-то не знает, что все жертвы напрасны.

Как там у Булгакова? «А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь? Нет. Никто».

— Ты не звонила ему? — сменил тему я. — Он говорил, что «запорожец» себе присмотрел.

— Вчера звонила. Все деньги проговорили. Кстати, у него по понедельникам выходной, а у меня, соответственно — в воскресенье.

— Спасибо за великолепный борщ! — сказал я, помыл тарелку в раковине. — Наберу его. Нужно кое-что поискать в Москве, Алексей, вот, список составил.

Бабушка приподняла уголки губ и посмотрела с такой любовью, что сразу стало тепло, и тревога улетучилась.

— Биз-нес-мен!

Юрка на улице чесал грудь Боцману, валяющемуся на спине, раскинув лапы. Он кивнул так, что было ясно: Каюк спрашивает, все ли в порядке. Я показал «Ок», слизнул каплю дождя, упавшую на щеку и скатившуюся вниз, и направился в дом, набрал деда, уверенный, что он не ответит. Так и случилось. Потом я позвонил Илье, трубку сняла тетя Лора, и я попросил передать, что приеду к шести и проведу тренировку. Повторный звонок деду ничего не дал. Видимо, его закрутило ветром перемен и понесло. Только бы он не пострадал!

Когда вышел из дома, вовсю лило. Гадство! Адски не хотелось промокнуть.

По двору бежали потоки воды, несли вздувшиеся от капель пузыри. Помнится, мама говорила, если они долго не лопаются, дождь будет затяжным — примета такая. Бабушка выглянула из кухни, приковыляла в дом и выдала мне клеенчатый дождевик, больше напоминающий химзу. Разгулялись воображение и память взрослого. Я представил чувачка в химзе, противогазе — и на мопеде. Печкин из «Сталкера».

Минут пятнадцать я ждал, пока дождь закончится. Еще раз безрезультатно позвонил деду. Потом мы с бабушкой постояли посмотрели на дождевые реки.

— Ну вот куда ты поедешь? — проворчала она, уперла руки в поясницу, распрямилась. — О! Полегчало!

— Отлично! Уеду со спокойной душой. Я пообещал, значит, должен быть. Друг за школу боксировать будет, надо его потренировать.

— Ох, Пашка! — она сгребла меня в объятия так, что спина хрустнула. — Осторожнее. Не сгори.

— Спасибо, ба! Безумно счастлив, что ты у меня есть!

На базу я скорее доплыл, чем доехал. Опоздал на десять минут, а когда вбежал в зал, мокрый до трусов, ребята уже тренировались, а я даже костюм не взял. Стало стыдно.

Вел тренировку Рам, причем делал все правильно, и я успокоился, скинув кеды и носки, босиком прошлепал к дивану. Первой меня заметила Алиса, подпрыгнула.

— Сенсей! Ура! Мы думали, ты утонул!

— Занимаемся! — скомандовал я, переоделся в тренировочные штаны, которые хранились здесь же, и забрал эстафету у Рама.

Хотелось согреться, и я задал жару и себе, и остальным. Инна с Раей сошли с дистанции, Памфилов отжимался на трясущихся руках, но держался. Кабанов был изначально сильнее и выстоял. Потом началась отработка ударов, я ставил Рама с разными партнерами, разбирал бой, обращал внимание на сильные стороны подопечного: выносливость и скорость реакции, и слабые: он плохо держал удар. Левшой у нас был только Кабанчик, который драться вообще не умел, так что Рамиль не отработал взаимодействие с левшами. Надо бы найти где-нибудь ему подходящего спарринг-партнера.

Закончив тренировку, я подождал, пока все напьются воды, хлопнул в ладоши и проговорил:

— Друзья! Мы сегодня сделали большое дело: свергли Джусиху!

Ян не знал, кто это, у него как раз-таки вела Вера Ивановна, но зааплодировал, остальные подхватили, и я понимал их эмоции: то же чувствовали революционеры, добившиеся своего. Того же всей душой желал мой дед. Подождав, пока радость поутихнет, я торжественно произнес:

— За проявленное мужество и стойкость. Выражается искренняя благодарность. Нашим верным соратницам: Раисе Лихолетовой и Инне Подберезной. Выношу их кандидатуры. На вступление в клуб. На досрочное голосование.

Я поднял руку. Девчонки запрыгали и обнялись. Не сдержав радости, Инна повисла на мне и поцеловала в щеку — аж сердце зачастило. Парни взметнули руки. Гаечка с Алисой переглянулись и нехотя тоже проголосовали за. Я глянул на настенные часы: без двадцати восемь.

Сперва я рванул к Илье звонить деду — трубку он не взял. Может, хоть бабушка с ним связалась? Но и она не сказала ничего утешительного. Значит, все-таки он точно пошел на митинг защищать Верховный Совет.

Что ж, пусть наши гоняют Марио, а мне нужно держать руку на пульсе.

Мопед в подвале я больше не оставлял. Заносил на второй этаж и ставил в прихожей. Сегодня он был мокрым, грязным, и пришлось расстелить газеты.

До начала «Вестей» оставалось семь минут, я забежал на кухню, протянул маме дневник с вызовом родителей в школу, и вернулся к экрану. Уселся на свою кровать и приготовился к потоку информации и маминой истерике, что я — плохой сын, хулиган и хочу довести ее до инфаркта. Но мама повела себя странно: села рядом и пожаловалась:

— Сегодня был неполный рабочий день из-за дождя. Мы все промокли и возвращались домой пешком. По грязи. Потому что автобус не смог проехать!

Я повернул к ней голову, открыл рот, но она не дала мне ничего сказать, бросила злобно:

— Ты подбил меня на эту авантюру. Я мешу грязь, как колхозница! Тебе же — плевать, ты даже слушать меня не хочешь. И знаешь что? Я отказываюсь… Ты даже сейчас меня не слушаешь!

Я сделал максимально страшный взгляд и проговорил заупокойным голосом:

— В Москве — беспорядки. Дед пошел на митинг, и никто не может до него дозвониться. Там будут стрелять… то есть могут стрелять. Я за него беспокоюсь, извини. Надо знать, что там, чтобы понимать, стоит ли тревожиться.

Мама открыла и закрыла рот, уставилась на свои обломанные ногти. Села рядом. Я взял ее руки в свои.

— Потерпи, пожалуйста. Это очень важно. Я компенсирую твои страдания, честно-честно! Пройдет немного времени, и ты поймешь, зачем это было нужно. Ты станешь миллионершей!

— Фантазер, — грустно улыбнулась она. — Думаешь, с дедом так серьезно? Случись чего, он же работать не сможет!

Пришло время, и вместо привычных бегущих коней появился текст, белые буквы на синем фоне: «ОБРАЩЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА Российской Федерации Б. Н. ЕЛЬЦИНА к гражданам России»

— Уважаемые сограждане, — проговорил президент, — я обращаюсь к вам в один из сложных и ответственных моментов. Накануне событий чрезвычайной важности. В последний месяц Россия переживает глубокий кризис государственности. В бесплодную и бессмысленную борьбу на уничтожение втянуты буквально все государственные институты…

Мама свела брови у переносицы.

— Это что? Где новости…

— Тс-с-с!

— … и политические деятели. — Говорил Борис Николаевич медленно и внятно, заколачивал предложения, как гвозди. Если бы еще в шпаргалку не подглядывал, было бы вообще убедительно. — Прямое следствие этого — снижение авторитета государственной власти в целом. Уверен, все граждане России убедились: в таких условиях нельзя не только вести труднейшие реформы, но и поддерживать элементарный порядок. Должен сказать прямо: если не положить конец политическому противоборству в российской власти, если не восстановить нормальный ритм ее работы…

— Как же заунывно… — начала мама.

— Да тише! Ты не понимаешь: это экстренное обращение! Там что-то происходит.

— … не сохранить мир в России.

Я скрипнул зубами. В той реальности для меня все было просто: вот хороший Руцкой, вот плохой Ельцин, бей его, спасай Россию. Теперь же все виделось чуть по-другому. Я уже не верил в хороших людей у власти. Даже если они были, надежда на это так отравлена опытом, что я отметал версию как ничтожную.

Был огромный кусок пирога, за который шла грызня. Никто ничего восстанавливать не собирался, а если бы собрался, его бы пустили под нож силы, которые уже подняли голову и воцарились. И вот эти две силы — как Джусиха и Никитич, претендующие на место директора. Они льют в уши электорату то, что он готов услышать и принять, стараются обратить в свою веру, что было уже много раз и много раз повторится. Точнее заставить уверовать в себя, ведь каждому так хочется верить во что-то светлое! А если никто не уступит, натравить толпу на толпу.

— В мой адрес идут требования с разных концов страны — остановить опасное развитие событий.

— Сука, тушит огонь бензином, — прошипел я.

— Прекратить издевательство над народовластием.

И дальше — пять минут бла-бла-бла о том, какие они плохие, а мы хорошие. Облажался — выпей яду! Но хрен там, клопы уже присосались так, что, если отодрать их от тела, башка под кожей останется.

Мама зевнула и привалилась к стене.

— Позорный спич, — констатировал я. — Без огня, как гной по столу размазывает.

Мама снова зевнула.

— Да уж.

— И все-таки давай выслушаем экстренное выступление. Несмотря на то, что слушать это невозможно, он должен сказать что-то важное.

Или так и задумано — серо, бездарно, и чтобы никто ничего не понял? За десять минут бормотания как будто через силу я таки дождался главной новости, которая тоже прозвучала буднично и серо, так, что и не придашь ей значения после мутных потоков воды.

— Власть в российском Верховном совете захвачена группой лиц, которые превратили его в штаб непримиримой оппозиции. Прячась за спинами депутатов, пара…в…зитируя на коллективной безответственности, она подталкивает Россию к пропасти. Не замечать этого, терпеть и беззействовать больше нельзя. Мой долг президента признать: нынешний законодательный корпус утратил право находиться у важнейших рычагов государственной власти. Безопасность России — более высокая ценность, чем формальное следование противоречивым нормам, созданным законодательной властью… Наступило время серьезных решений.

Конституционно это сделать нельзя, бла-бла-бла, но мы сделаем это, потому что так правильно. Интересно, кто-то смог дослушать это до конца, не уснув?

— Облеченный властью (бла-бла-бла), я утвердил своим указом изменения в конституцию Российской Федерации.

Я честно дослушал, вытирая наворачивающиеся от зевоты слезы. Если бы не знания прошлого, ни хрена бы не понял. Поймал вопросительный взгляд мамы и перевел речь президента на понятный язык:

— В стране две власти: законодательная — Верховный Совет и избранные депутаты, и исполнительная — президент и министры, которые должны исполнять то, что придумали первые. Верховный Совет не дает Ельцину проводить реформы, Ельцин не согласен, по собственному желанию переписал конституцию и велел всем расходиться по домам. Началось.

— Что началось? — не поняла мама.

— То, что депутаты не менее законны, чем тот, кто их разогнал. Они не согласны, и домой никто не уйдет, понимаешь? Разогнать их можно будет только силой. Дед тоже не согласен и пошел на митинг за депутатов, а в Москве, мы вчера слышали, уже перемещение воинских частей!

— Думаешь, это так серьезно? — спросила она.

Я кивнул.

— Гораздо серьезнее, чем он говорил. Что там насчет вызова в школу? Придешь?

Мама вздохнула.

— Завтра я во вторую смену, если не будет ливня. Опять собирать «мерло». А что случилось-то?

— Ничего страшного, поверь. Единственное, попрошу тебя написать обращение на имя директора с просьбой заменить одного учителя на другого. Сделаешь?

— А как?

Я подошел к столу, вырвал лист из альбома (прости, Боря!), положил на него ручку.

— Садись. Сейчас придумаем. И еще черкани объяснительную, почему не можешь прийти на собрание и в дневнике распишись, что прочитала.

И я начал долгий рассказ, объясняя, почему мы не хотим, чтобы Джусиха у нас вела «русский».