Вперед в прошлое 6

Глава 22 Коррозия

Проснулся я раньше всех, наспех перекусил, выкатил мопед на улицу и поехал к Илье, чтобы позвонить деду, дать ему задание и отвлечь от реакционной деятельности.

Пока ехал, не мог прогнать страх, что деда убьют — в худшем случае, или что он перестанет заниматься торговлей, посчитав, что грядут большие перемены, и место фарцовщиков — в тюрьме.

Только бы его не накрыло окончательно! Только бы коррозия пропаганды не разъела мозг!

Закрыв Карпа в подвале, я взлетел на пятый этаж к Каретниковым. Открыл мне жующий Ян — все семейство завтракало. Прожевав, он сказал:

— Звонить? Ну, проходи.

Я заглянул на кухню, где тихонько играли «Депеш Мод», поздоровался с Каретниковыми, которые ели бутерброды под музыку, и принялся крутить диск телефона. Только бы дед ответил. Дед, ау, возьми трубку!

Поползли протяжные гудки улитками по склону Фудзи. Неужели он до сих пор торчит под Белым домом, охраняет депутатов?

Его можно понять: у старшего поколения ничего не осталось, их сбросили с корабля современности, а тут появилась надежда поучаствовать в судьбе страны. Его охватило пламя праведного гнева, а огонь не только сжигает, но и греет. И как бы ни был человек умен и образован, если он вспыхивает — пиши пропало.

Щелк! Ответил! Ощущение было, словно я — натянутая тетива, и вот стрела пущена, можно расслабиться.

— Дед, привет! — воскликнул я. — Слава богу, ты живой! Жутко за тебя волновался, и не дозвониться!

— Что со мной станется! Фашистов бил, и этих чертей буду бить. Ты слушал вчера Ельцина⁈

— Да…

— Удивлен! Молодец, сознательный! Надеюсь, ты не поддерживаешь его, как твои дураки-ровесники. Ты понял, что он сделал? Попрал закон! Переписал конституцию единолично и распустил Совет! Где это видано, как в Африке, возомнил себя царем! Надругался над народовластием и думает, что мы утремся! Но нет, мы будем сражаться! Говорит, что спасает Россию и народ за него, а мы тогда кто?

— Его враги, — поддержал я деда.

Ничего другого говорить было нельзя, потому что, когда включается вот это «мы», отрубает критическое мышление. Да и личность отключается.

— Что он о себе возомнил? Если народ восстанет, его сметут! И никакие империалисты его не спасут. Вползли в нашу страну, как глисты!

— Дед, мы с Алексеем открыли автомастерскую, я тебе говорил, — резко сменил тему я. — Вчера он починил первую иномарку, представляешь? Дело пошло! И мне очень нужна твоя помощь, это раз. Два, ты присмотрел себе «запорожец», когда будешь брать?

— Не буду, — огорошил меня дед. — Не до того сейчас. И еще. Передай бабушке, чтобы товар присылала через день, я уволил продавщицу.

— За что? — само сорвалось с губ. — Вы же ладили.

— Она меня оскорбила, обозвала совком и сказала, что такие, как я, тащат их в бездну.

— Вот ду-ура, — протянул я и спросил, обмирая: — Сам-то торговлю не бросишь?

— Ой, Павел, не знаю. Смысл ею заниматься, когда снова будет советская власть?

— Но сразу все не изменится! Помоги с запчастями, пожалуйста! На митинге тысячи людей, а мне, кроме тебя, рассчитывать не на кого.

Как же хотелось внушить: «Не ходи на площадь, тебе это не надо» — но я решил не вмешиваться в жизнь близких, потому что не хотел бы, чтобы кто-то так же вмешался в мою жизнь, подумав, что я веду себя неправильно.

Дед словно меня не услышал.

— Как обстановка у вас в городе?

— Обычно. Люди выживают, как могут, всем все равно.

— Плохо. Никакой сознательности!

Я скрипнул зубами. Если бы не эта «сознательность», некем было бы манипулировать, но, с другой стороны…

— Поможешь? — стоял на своем я, глядя на выходящих из кухни Яна и Илью.

Загремели тарелки — тетя Лора расставляла вымытую посуду. Вышел Леонид Эдуардович, похлопал меня по спине и удалился в зал.

Дед молчал, и я усилил натиск:

— Дед, мне в школу надо. Пиши список того, что нам понадобится, мне в школу надо!

Поколебавшись, он нехотя уронил:

— Давай.

Я продиктовал названия запчастей, и дед закончил:

— Передай Эльзе Марковне, чтобы партию товара на послезавтра не передавала.

— Хорошо. Огромное спасибо за помощь. Будь осторожен.

Я прервал связь. Настроение был препаскуднейшим. Накрылся мой заработок медным тазом как минимум недели на две. Чувствую, дед вообще забьет на торговлю и будет дневать и ночевать на площади с единомышленниками, а потом нужно будет начинать с нуля, вот только не с чем будет начинать.

Я позвонил бабушке, передал то, что он сказал, но вместо того, чтобы расстроиться, она обрадовалась:

— Шевкет всегда восхищал меня. Как бы мне хотелось сейчас быть в Москве!

«Слава богу, ты не там. У тебя скотина и обязательства», — но я понимал, что она не успокоится, пока ситуация в Москве не разрешится. Точнее нет, она и после не успокоится, будет подавлена и озлоблена. Как отреагирует дед, представить страшно. У него есть пистолет, только бы не начал палить по врагам, когда в работу включатся неизвестные снайперы.

Когда я положил трубку, из зала вышел Леонид Эдуардович и спросил:

— Все в порядке?

— Не знаю пока, — ответил я, — бабушка и дед утонули в политике, а дед в Москве и готов стоять на баррикадах, это меня беспокоит.

— Сочувствую, — сказал Каретников-старший, обуваясь.

Следом за ним принялись собираться на выход Илья и Ян, я пошел вместе с ними, тетя Лора осталась дома. Видимо, ей на работу позже.

— Как родители восприняли вызов в школу? — спросил я у Ильи, когда взрослые ушли. Друг пожал плечами.

— Да спокойно. Правда, я прежде рассказал, что случилось, и они меня поддержали.

— Круто, скажи, да? — встрял в разговор Ян. — Мне достались лучшие родители!

Возле шелковицы уже собрались наши. Гудели, обсуждая, видимо, вызов в школу родителей. Как выяснилось, влетело только Рамилю, но не за хулиганство, а за то, что отвлекает взрослых от важных дел, и его отцу снова придется идти на ковер. Все родители, кроме его, согласились писать обращение к директору с просьбой заменить учителя. Заявления, конечно, они сами принесут сегодня вечером.

— Гляньте — петухи! — заорал Рамиль.

Все посмотрели на дорогу. Там, воровато озираясь, чуть ли не короткими перебежками от дерева к дереву, в школу шли Афоня и Дорик.

— Айда шугать петухов! — воодушевился Кабанов и вслед за Рамом перебежал дорогу. — Петушня, петушня, не уйдете от меня!

— Проваливайте из нашей школы! — Рамиль поднял камень и запулил в несостоявшихся насильников.

К нашим парням подбежали девчонки, Алиса с Гаечкой, и присоединились к обстрелу.

— Уроды! Чтобы вы сдохли! — орала Алиса. — Да! Посмотри на меня, тварь! Страшно?

Сколько же ненависти было в ее голосе! Интересно, почему эти двое не сменят школу? Думают, само рассосется? Так нет, будет усугубляться.

Так мы и шли: двое опущенных и гонящая их толпа, к нам подключились даже первоклашки. Так же происходит, когда местные птицы обнаруживают улетевшего попугайчика. Воробьи, синицы, скворцы, вороны, сойки выступают единым фронтом, чтобы изгнать, а лучше — убить чужака, который, наверное, опасен!

Стадный инстинкт страшен. Было неприятно в этом участвовать, но и тормозить никого я не собирался.

— Вера Ивановна! — крикнула Лихолетова, обернувшись, и остановилась.

Мы все тоже посмотрели назад и застыли, дожидаясь любимую учительницу. Никогда не видел таких людей: светловолосая азиатка! Какая же она необычная!

— Здравствуйте, — поздоровалась она и насторожилась. — Вы чего?

— Мы отказываемся от Людмилы Кировны, — торжественно произнес Памфилов. — И вас нам вернут!

Вера Ивановна тряхнула головой.

— Как это — отказываетесь?

— Мы поругались с ней всем классом, — объяснила Гаечка. — Сейчас вам в учительской расскажут. Я так хочу, чтобы у нас были вы! Мы вас любим.

Учительница улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки. Какая же она яркая и необычная!

— Спасибо, ребята. Мне приятно, что вы меня так цените.

В школу мы направились, обсуждая «одевать» и «надевать». Памфилов сострил:

— Батя мне так объяснил, чтобы я запомнил. Нужно подставить эти слова к девушке. Ну, к слову «девушка». Одеть девушку. Или надеть де…

— Фу, пошляк! — осадила его Лихолетова.

Похоже, до Денчика только сейчас дошел смысл сказанного, и он так покраснел, что казалось, из его ушей вот-вот вырвется пар.

Все рассмеялись, но больше не с шутки, а с того, каким пунцовым стал Ден, которому обычно палец в рот не клади.

— Современный у тебя отец, — улыбнулась Вера Ивановна, и последовал второй взрыв хохота.

— Слушайте анекдот! — нашелся Кабанов. — Дед стыдит внучку: «Между прочим, в моей молодости девушки могли краснеть!» Внучка — ему: «Представляю, какие пошлости ты им говорил».

Снова смех, а Памфилов стал еще краснее, хотя казалось, что уже некуда.

Про Афоню и Дорика все забыли, и они куда-то делись. Наверное, попросту спаслись бегством, а мы вошли в школу.

На первом этаже дислоцировалась в основном мелюзга, и в коридоре царил такой гвалт, что мы еле слышали друг друга.

— Надо глянуть, что в расписании, — предложил Илья.

Я сделал шаг к стенду и опешил, увидев злющего отца, выходящего из кабинета директора. Вспомнилось, как Джусиха говорила про ОПГ. Это что же, она его в школу так оперативно вызвала? Сейчас начнется…

Наши взгляды встретились, родитель кивнул и широким шагом направился к выходу, а не ко мне. Что-то не бьется, как-то все слишком быстро закрутилось. К чему такая срочность? Ну не могла Джусиха среагировать так оперативно, тем более, телефона у Лялиной нет.

Почему отец не выкатил мне претензии? Посчитал, что больше не ответственен за меня, и забил? Если все равно никак на отпрыска не повлиять, так зачем нервы тратить? Не похоже на него.

— Чего он здесь? — насторожился Илья.

Я пожал плечами.

— Не орет, и на том спасибо.

Убедившись, что родитель не вернется, мы поднялись на второй этаж, где нас сразу же обступили заговорщики и наперебой принялись рассказывать, что у них дома. Карась уговорил мать написать заявление, Желткова не смогла. Типа мать у нее работает. Ну не признаешься же прилюдно, что матери на нее плевать, иначе давно бы уже вшей дочери вывела.

Родительницу Желтковой я видел единожды, если охарактеризовать ее одним словом, но с эпитетами — престарелая бучиха из колхоза. Если бы не грудь, сошла бы за мужика: короткая стрижка, мужская рубаха, спортивные штаны и калоши.

Сегодня у нас ни русского, ни литературы, а вот завтра, после заявлений родителей, с утра завуч озадачится вопросом, как переписать расписание. Скорее всего, Веру Ивановну переведут к нам, а Джусиху автоматически поставят на освободившийся класс.

Впрочем, это не мое дело. Пока я более-менее свободен, и не началась паника, надо затариться продуктами и отвезти сиротам, заодно проверить, как они там. Это важнее, чем коллективная подготовка к урокам: наши втянулись и без меня отлично справляются.

Так что после занятий — на рынок. Заодно и с валютчиком поговорю, узнаю то, о чем давно хотел спросить, и намекну, чтобы рубли не покупал. Как себя вел доллар в сентябре девяносто третьего, я не помнил. Но память взрослого подсказывала, что во время беспорядков люди обычно ломятся его скупать, как и продукты первой необходимости. А значит, курс растет.

Вспомнилось, как во время, кажется, ковида, весь мир, в том числе так называемый цивилизованный, ломанулся затариваться… туалетной бумагой. Никто не смог объяснить, что это было. И как тут не поверить в эксперименты по манипуляциям сознанием?

Потому буду действовать превентивно, пока последствия государственного переворота, назовем вещи своими именами, неочевиден.

Отучившись очередной день и собрав порцию «пятерок», наша разросшаяся компания шла домой. Помимо костяка из шести человек, к нам примкнули Кабанов, Памфилов, Инна с Раей, а также Карась и Желткова, которых мы включать в состав клуба не собирались. Даже Плям с Бариком к нам примазались, сложно гопникам было без вожака.

А ведь год назад мы с Ильей ходили парой и ото всех шарахались, потому что врагов всегда было больше. Моменты, когда Илья заболевал и не приходил в школу, были для меня настоящей трагедией. Теперь же мы — сила, с которой все считаются. Осознавая это, я и радовался, и гордился собой, смакуя чувство локтя. У остальных, наверное, тоже появилось чувство защищенности.

Возле дома Ильи наши дороги обычно расходились: кто-то топал на остановку, кто-то возвращался пешком в Верхнюю (налево) или нижнюю (направо) Михайловку. Мой маршрут стал предсказуемым: школа — база — дальние дали.

Живот буркнул, напоминая, что не щажу я его. Ничего, куплю треугольник кефира, перекушу. Можно даже с булочкой, потому что из упитанного паренька я превратился в подтянутого, а теперь уже начал пополнять армию дрищей, жалко было терять набранную за лето мышечную массу.

Мопед был таким грязным, что сменил цвет с оранжевого на землисто-серый. Ничего, помою его, когда вернусь. Возьму ведро с водой, отъеду в виноградники и там верну Карпу изначальный цвет. А пока — в седло и — на подвиги!

На рынке я первым делом побежал к валютчику, который не был занят и красовался с табличкой на груди. Издали я помахал ему.

— Ну, привет, — улыбнулся он, когда я подошел вместе с мопедом.

— Тороплюсь ужасно. Буду краток. Удалось хоть что-то вернуть, когда воров взяли?

— Так ты не по делу? — удивился он, косясь на мой мопед.

— Не, мимо проходил, стало интересно.

— Как тебе сказать… Было несколько особенно ценных вещей, о них и заявили. Моя деятельность не вполне легальна, потому целый список выкатывать нельзя. Кое-что вернули. Так что спасибо. Остальное, что не востребовано, менты растащат. Обидно, досадно, но ладно.

— Телек смотришь? — закинул удочку я.

— Страну опять штормит, — улыбнулся он и прищурился. — А таки что ты хочешь мне сказать?

— Таки вижу, вы все поняли, — имитируя одесский акцент, парировал я. — И мы друг друга поняли.

— Сочтемся, — подмигнул он, переключаясь на пожилую женщину, подошедшую к нему.

Я достал два стираных пакета, оббежал торговые ряды, купил килограмм свинины сиротам и Лидии, домой — двухкилограммового карпа и пристроился в хвост длинной очереди в магазин, куда привезли гречку, и образовалась длинная очередь, в которой я убил двадцать минут, слушая перепалку воинственных старух и носатого мужчины лет тридцати с небольшим, но уже с намечающейся лысиной, и сквозь стеклянную витрину поглядывая на припаркованный у входа в магазин мопед.

Бабки поносили Ельцина, а интеллигент пытался воззвать к их разуму:

— Люди, вам же точно больше тридцати! Намного больше! Вы же помните, как ничего нельзя было купить, а сейчас есть рынки, и то ли еще будет! Позвольте этому быть!

— Ирод, за палку колбасы продался! — голосила старушка в беретике.

— То, что сейчас — необходимость, надо перетерпеть, неужели это неочевидно? — не сдавался он. — Мы будем жить, как в Америке! Они не враги нам, посмотрите, сколько там хорошего!

— Проститутка! — продребезжал мрачный молчаливый дед с тростью.

— Я вас попрошу! — встрепенулся интеллигент.

— Из-за тебя Антон повесился! — крикнул дед. — С работы выгнали, жена ушла… Из-за таких, как ты! И что ты скажешь? Необходимая жертва?

Слушать отговорки дед не стал, накинулся на интеллигента и принялся отоваривать его тростью.

— Пошел вон, проститутка!

— Пошел вон! — подключилась старушка в беретике.

Мужчину толкнули в спину, к нему потянулись отчаявшиеся старики, чтобы выплеснуть злость хоть на кого-то, и изгнали его из очереди.

— Совки! — крикнул интеллигент уже от выхода, ретируясь и потирая ушибленную руку.

Очередь двигалась медленно, потому что молодые были на работе, и за продуктами стояли в основном старики, а они долго определялись, что им нужно, бесконечно долго считали деньги, скандалили с мужеподобной продавщицей, обвиняя ее в том, что она то режет куски колбасы больше на пятьдесят граммов, а это не включено в бюджет, то обвешивает, то обсчитывает.

Две старушки, заскучав, с воинственным хромым дедом стали громко тосковать по коммунизму и Сталину, остальным было все равно.

Наконец пришла моя очередь, я взял три килограмма гречки (больше не давали), столько же муки, сахара и стремного на вид риса. Кефир, булочку, масломаргарин, килограмм сосисок и конфет, два батона и булочки. Половину конфет отнесу сиротам, половину возьму домой.

Наполняя пакеты, я ловил на себе завистливые взгляды стариков, ведь в этих моих пакетах — вся их пенсия. Надо поторопиться, а то вдруг и меня буржуем сочтут и побьют тростью. Развернувшись и схватив пакеты, я направился к выходу.

Взгляд зацепился за смутно знакомую девушку в кепке, солнцезащитных очках, закрывшую лицо волосами. Она так старалась спрятаться, замаскироваться, что слишком привлекала внимание.

Увидев меня, девушка вытянулась, как сурикат — и я узнал ее. Лика Лялина! Она тоже меня узнала и рванула к выходу с таким видом, словно за ней гнались адские гончие.

Да что ж происходит? Что я ей сделал? И хотел бы догнать — не смог бы из-за полных пакетов.

Но Лялина, что говорится, сама себя высекла — так улепетывала, что на ступеньках порога не удержалась и упала. Когда я вышел, она пыталась встать, прикусив губу от боли, но нога подкашивалась. Кепка и очки валялись на асфальте.

— Лика, ну что же ты! — воскликнул я, поставил пакеты и бросился к ней.

Наклонившись, я протянул руку, чтобы помочь, но Лика шарахнулась от меня, оскалилась, и я заметил синяк у нее на скуле.

— Сдашь меня ему? — прошипела она, сверкая глазами.

Я вспомнил отца в школе. Сопоставил с тем, как Лика маскируется. Еще синяк этот…

И все понял.