Враг стрелка Шарпа

Пролог

8 декабря 1812 года в Адрадосе впервые объявились англичане.

Война обошла селение стороной. Несмотря на близость северной границы с Португалией, солдаты редко заглядывали в этот медвежий угол.

Три года назад, унося ноги от Веллингтона, сюда сунули нос французы, но их более заботила сохранность собственной шкуры, чем грабёж.

В мае 1812 года по единственной улице деревни к старому форту с дозорной башней протопали полсотни испанских вояк и прогромыхали четыре пушки. Адрадос обзавёлся гарнизоном, но в степенном укладе сельской жизни это мало что изменило. Солдаты считали свою войну законченной, а потому радовались жизни, напиваясь с мужской половиной населения деревни на постоялом дворе и заигрывая с женской у ручья, там, где плоские камни делали берег удобным для стирки. Головотяпством чиновников (явлением обычным для испанской армии той поры) в Адрадос попал груз пороха, предназначенный для крепости Сьюдад-Родриго. Канониры хвастались за кружкой, что у них теперь больше пороха на каждую пушку, чем у любой другой батареи во всей Европе. Летом, когда двое артиллеристов женились на местных красотках, их товарищи сварганили из дармовых боеприпасов самопальные фейерверки, очень впечатлившие непривычных к подобным зрелищам местных жителей. Осенью несколько горе-вояк дезертировали, предпочтя уют родного дома охране этой всеми забытой дыры.

Вот тогда-то и объявились англичане. Да как объявились!

В Адрадосе не было ничего примечательного: овцы да колючки. Впрочем, деревенский священник видел в них в них знак особого благоволения Господа, ибо жизнь Спаситель начал в овчарне, а кончил – в терновом венце. Крестьяне с падре не спорили. Об избранности деревни здесь и без того знал всякий.

Много лет назад, в те далёкие дни, когда христианство сражалось с исламом за Испанию, Богородица явилась людям в Адрадосе. Отряд ратников отступал через долину, теснимый маврами. На привале предводитель христиан решил помолиться у скал в одиночестве. Едва только воин приблизился к утёсам, огромная глыба откололась от гряды и рухнула к его ногам, словно указывая на запад в сторону Португалии. Тогда-то и случилось чудо. Дева Мария сошла на глыбу! Лицо её было бледным, как снег; глаза глубокими, как горные озёра. Она поведала ошеломлённому рыцарю, что его преследователи скоро тоже остановятся для молитвы. Во время нечестивого обряда они будут обращены на восток, и, если он подоспеет, то одержит славную победу во имя Христово. Так и получилось. Сколько басурман полегло в той битве, трудно сказать: число и поныне росло от рассказа к рассказу. Головами неверных украсили монастырь, построенный вскоре, и в монастыре том на самом почётном месте был выставлен вырубленный из скалы кусок гранита, коего касалась Её нога.

С тех пор каждый год в День Чуда, 8-го декабря, в Адрадос стекались женщины. Это был женский праздник, не мужской. От сильного пола требовалось одно: вынести статую Девы под позолоченным балдахином, обойти с ней пределы деревни и вернуть в монастырь.

Последняя монахиня сбежала из обители ещё пару веков назад, но селяне не дали постройкам обветшать, используя часовню в качестве деревенской церкви, а всё остальное – как склад.

В День Чуда богомолки на коленях входили в часовню; шепча молитвы и перебирая чётки, на коленях брели к алтарю; под распевную латынь священника на коленях неловко взбирались наверх, где склонялись к заветной каменной плитке с углублением посередине. Молва утверждала, что, если коснуться языком донца ямки, обязательно родится мальчик.

Припадая к Её следу, женщины рыдали в экстазе, некоторых приходилось уносить.

Кто-то молил Богоматерь исцелить их собственные хвори, кто-то просил за родных. Однако большая часть паломниц приходила исцелиться от бесплодия. Такие возвращались через год с блестящими от счастья очами, вознося благодарность Богоматери за приобщение к Великой Женской Тайне: в муках и стонах давать начало новой жизни; падре складывал позади алтаря их дары – ежегодный урожай благочестия.

В День Чуда 8 декабря 1812 года в Адрадосе объявились англичане.

Ещё затемно, на рассвете, деревня заполнилась богомолками из Португалии, из окрестных селений. Когда солнце поднялось, в Адрадос въехали два британских офицера на рослых конях и с ними девушка. Громко перешучиваясь, офицеры проводили спутницу до обители и вернулись в деревню. На постоялом дворе они спешились и засвидетельствовали своё почтение испанскому коменданту за бокалом-другим местного крепкого вина. Трактир был битком набит супругами богомолок. Мужчины знали, что для зачатия ребёнка истовой молитвы недостаточно, и в отличном расположении духа ожидали своей очереди.

Другие англичане появились с востока. Это уже могло бы насторожить человека, осведомлённого о том, что на востоке британских частей нет. Но в Адрадосе таких людей не водилось, и крестьяне не встревожились, поскольку, хоть и не сталкивались доселе с британцами, но слышали, что люди они приличные, пусть и еретики. Говорили, мол, во время таинства евхаристии Веллингтон, генерал ихний, поставил своих во фрунт и приказал обнажить головы. Впрочем, то были, видимо, какие-то другие британцы, потому как пришедшие в Адрадос и выглядели неряшливо, и рожи у них были самые продувные.

Сотня красномундирников расположилась у ручья, попыхивая короткими глиняными трубочками. Остальные зашагали дальше, ведомые ражим всадником в шитой золотом форме. Спешащий на постоялый двор испанский солдат отдал ему честь и очень удивился, когда полковник ему ответил, улыбнувшись щербатым ртом.

Должно быть, испанец поделился впечатлениями в трактире, так как вскоре оттуда выскочили оба английских офицера в расстёгнутых куртках. Один из них нахмурился и окликнул последнего солдата удаляющейся колонны:

– Эй, ты, как тебя там!

Солдат оглянулся:

– Смизерс, сэр.

Капитан окинул взглядом солдат:

– Какой батальон?

– Третий сэр.

– Я спрашиваю, что это за часть, болван?

– Минуту, сэр, позову командира.

Смизерс вышел на середину улицы и, приставив к губам ладонь, заорал:

– Полковни-ик!

Наездник повернул коня и подскакал к ним. Капитаны вытянулись и отсалютовали ему.

Похоже, полковник начинал службу на островах Лихорадки: кожа его была желтее пергамента. Длинная шея была закутана в шарф до самого подбородка. Лицо под шляпой время от времени судорожно подёргивалось. Он одарил офицеров неласковым взглядом пронзительно голубых глаз и рявкнул:

– Приведите себя в порядок!

Пока капитаны торопливо избавлялись от кружек с вином, застёгивались и утягивали ремни, младший, с пухлыми по-детски щеками, громко сопел, недовольный тем, что полковник повысил на них голос в присутствии нижних чинов.

Полковник подъехал вплотную к офицерам:

– Что вы здесь делаете?

– Здесь, сэр? – тот, что повыше, робко улыбнулся, – Просто заехали.

– Просто заехали? – спазм перекосил физиономию полковника. – Вас только двое?

– Да, сэр.

– Не считая леди Фартингдейл. – встрял младший.

– Леди Фартингдейл? – протянул полковник насмешливо и вдруг сорвался на визг, – Какая леди, ты, свинское отродье?! Тебя не спрашивали, бездельник! Терпеть не могу таких вонючих выскочек, как ты!

Звенящая тишина воцарилась на улице, залитой тусклым светом зимнего солнца. Солдаты с ухмылками сгрудились по обе стороны от командира. Первым дар речи обрёл худой. Машинально утирая брызги полковничьей слюны с лица и мундира, он завопил высоким фальцетом:

– Что… что вы себе позволяете, сэр?!

– Фу! Смизерс!

– Полковник?

– Он бесит меня своей тупостью. Пристрели его!

Смизерс послушно сбросил мушкет с плеча и выстрелил в долговязого капитана, тогда как сам полковник разрядил маленький инкрустированный пистолет в голову второго, более юного, офицера, похоже, до конца надеявшегося, что всё это какой-то глупый розыгрыш.

Плюнув на трупы, командир привстал на стременах и качнул двууголкой в сторону гостиницы:

– Живо, ребята!

Перешагивая через тела незадачливых капитанов, солдаты один за другим скрывались в дверях трактира. Здание огласилось выстрелами, лязгом штыков и стонами умирающих. Полковник тем временем подозвал сотню, что ждала на восточном конце деревни, и указал им на монастырь. Он не собирался начинать так рано, он хотел, чтоб его люди перекрыли пути бегства из обители, но эти чёртовы капитаны смешали ему карты.

Богомолки внутри монастыря не слышали мушкетной пальбы в пятистах метрах к востоку. Женщины толпились у входа в часовню. О том, что война обратила к Адрадосу худшее из своих обличий, они узнали только тогда, когда во дворе монастыря появились орущие во всю глотку люди в красных мундирах с оружием наперевес.

Их товарищи, очистив постоялый двор, занялись деревней. Они убивали селян методично, семью за семьёй, двигаясь к форту. В укреплении оставалась лишь горстка часовых (прочие пьянствовали в деревне). Видя красные мундиры союзников, караульные спокойно ждали их приближения, желая только осведомиться о причинах переполоха в Адрадосе. Красномундирники перебрались через развалины одной из стен и открыли огонь. Только лейтенант испанцев не дался врагам легко. Уложив двоих из них, он пробился сквозь кольцо окружения и помчался к дозорной башне, куда неприятель ещё не дошёл, и где лейтенант рассчитывал найти пару-тройку уцелевших подчинённых. Пуля настигла испанца на полпути. Лейтенант скатился по косогору и умер под терновым кустом, так и не узнав, что стрелявший в него с дозорной башни солдат носил не британскую красную, а французскую синюю униформу.

В Адрадосе плакали дети, на глазах у которых убивали родителей, отцы семейств, рыча, гибли, не в силах защитить свои дома.

Потом в селение с востока хлынула разношёрстная толпа служивых в мундирах всех цветов пёстрой радуги войны на Пиренейском полуострове. С ними пришли их бабы, злобные фурии, прикончившие крестьянских детишек и обшарившие в поисках добычи приземистые хижины. Вздорные и сварливые, они ссорились друг с другом из-за каждой ложки резкими голосами, благочестиво осеняя себя крёстным знамением, когда взгляд их падал на распятие, грубо нацарапанное на булыжниках стен.

Агония Адрадоса не затянулась надолго.

В обители веселье было в самом разгаре. Красномундирники настигали паломниц в полупустых галереях, выискивали по заброшенным кельям. В часовне падре, услышав шум, попытался добраться к двери, но увяз в толпе, и теперь бессильно наблюдал, как солдаты сортируют живую добычу. От слишком старых или слишком больных избавлялись сразу: одним повезло больше – их просто вытолкали взашей, другим меньше – тем достался удар штыка. Бандиты в униформе поживились приношениями и взломали шкафчик с церковной утварью. Один из них напялил шитое золотом облачение, которое священник берёг для пасхи, и в таком виде расхаживал по двору, с шутовской важностью благословляя товарищей. Под сводами церквушки гулко отдавались стенания, грубый смех и треск рвущейся одежды.

Полковник въехал в обитель и отправил в часовню пару доверенных холуёв. Спустя пять минут они привели девушку, взглянув на которую, полковник облизал губы и тяжело задышал.

Судьба к ней явно благоволила. Богатая, – только плащ, отделанный серебристым мехом, стоил целое состояние. Красивая, – пышные тёмные волосы, бархатная кожа, пухлые губы. Непроглядно-чёрные глазища взирали без страха.

Полковник прищурился:

– Она?

– Она самая, сэр! – услужливо подтвердил Смизерс.

– Хороша. Экий везунчик этот лорд Фартингдейл, а? Обдерите-ка плащик, хочу рассмотреть её получше.

Смизерс взялся за капюшон, но она резким движением высвободилась из его лап и, развязав тесьму на шее, сбросила накидку сама.

Кто-то восхищённо присвистнул. От девушки исходили волны той особой, подобно бутону, распускающейся юной чувственности, что способна лишить покоя всякого представителя сильного пола. Но не полковника. Того заводило другое: она не боялась. Пряно пахло кровью, визжали и плакали богомолки, а эта холёная фифа держала себя, словно на светском приёме. Он скривил губы:

– Имя-то у лорда Фартингдейла есть? Или он чересчур важная шишка?

– Сэр Огастес Фартингдейл. – говорила она с лёгким акцентом.

– Ох, простите, Ваше Дамство! – полковник захихикал, – Сэр Огастес! Небось, генерал твой муженёк, не меньше?

– Полковник.

– Ух, ты, прямо, как я.

Щека его задёргалась.

– А денежки водятся у нашего сэра Огастеса?

– Да.

– Вот и славно, дорогуша.

Полковник неуклюже спешился. Сразу стало видно огромное отвислое брюхо, нисколько не скрадываемое высоким ростом. Повернувшись к пленнице, он хитро уточнил:

– А ведь ты не англичанка, верно?

Если полковник хотел её смутить, то просчитался. Наоборот, уголки губ поднялись в лёгком намёке на улыбку:

– Португалка.

Он хмыкнул:

– Португалка? Ты, часом, не врёшь мне, португалка? С чего бы спесивый английский индюк польстился на португальскую курочку?

Она презрительно вздёрнула подбородок, сняла с руки кольцо и швырнула собеседнику.

Кольцо было золотым. Его украшало гравированное изображение витиеватого герба.

Полковник удовлетворённо оскалился:

– И долго вы женаты?

Она светло улыбнулась, притягивая сальные взгляды солдат. На добычу полковника они бы не посмели покуситься, но когда тигр насытится, что-то перепадает и шакалам.

– Полгода, полковник.

– Целых полгода, а всё ещё сияешь, дорогуша? Сколько же выложит сэр Огастес за возвращение в его постель такой миленькой грелки?

– Много.

Твёрдо и ни тени сомнения в голосе.

Красивые женщины не любили полковника, и он отвечал им тем же, но в этом прелестном куске мяса жил сильный дух. Предвкушая, как он сломает её, полковник испытывал сладкое жжение внизу живота. Он довольно засмеялся, подбросил колечко вверх, поймал:

– Кстати, каким ветром тебя занесло сюда?

– Я приехала помолиться за матушку.

Ухмылка сбежала с жёлтого лица. Он настороженно зыркнул на полонянку и переспросил:

– Ты… что?

– Молилась за матушку. Она хворает.

Он помолчал перед тем, как задать следующий вопрос:

– Любишь матушку?

Она озадаченно кивнула:

– Конечно.

Полковник крутнулся на пятках и заорал, пуча голубые буркалы:

– Вы все! Кто тронет её хоть пальцем…

Серия подёргиваний прервала его речь. Подождав, пока приступ кончится, он погрозил кулаком и продолжил:

– Кто хоть пальцем её тронет, кишки выпущу!

Обернувшись к девушке, он отвесил ей деревянный поклон:

– Леди Фартингдейл. Вы – наша гостья. – приметив священника, вжавшегося в колонну, полковник поманил его пальцем, – Падре отвезёт вашему супругу кольцо и весточку. Сэру Огастесу придётся раскошелиться, но я даю слово, что ни один волос не упадёт с вашей головы.

В его голосе вновь прорезались истеричные нотки:

– Ни один волосок, слышали все?! Ни один!

Тонкие нити слюны вылетали изо рта полковника, повисая на подбородке. Ярость его улеглась так же неожиданно, как вспыхнула. Взгляд полковника скользнул по галерее и остановился на группе согнанных в угол паломниц. Указав на девочку-подростка, угловатую и тощую, он хихикнул:

– Эта мне сгодится. Давайте-ка её сюда.

Уперев руки в бока, он зычно добавил:

– Развлекитесь, как следует, мальчики! Это наш новый дом!

День Чуда вновь настал в Адрадосе, и псы лизали кровь, застывающую на его единственной улочке.