Враг стрелка Шарпа

Глава 17

Она так и не вошла в таверну. О, нет! Не Тереза и не в харчевню, где сидят французы. Их она ненавидела со всем исступлением, на которое только была способна её страстная натура. Оккупанты изнасиловали и убили её мать, и она собирала с них кровавую дань, по капле сцеживая с каждого лягушатника, попавшего в её безжалостные коготки средь пустынных приграничных холмов. Шарп брёл за ней по улочке вниз, к монастырю. Она встала, как вкопанная, и резко развернулась к нему:

– Забыл, как пользоваться вилкой, Ричард?!

– Да брось ты, она… ребячилась.

– Ребячилась?

Испанка презрительно фыркнула и отвернулась. Факелы освещали её тонкий волевой профиль, в котором не было ничего от нежной мягкости Жозефины. Это был профиль ястреба, прекрасной, но хищной птицы. Гордое лицо, лицо старой Испании. Мать его дочери.

– Вечно течная сука Жозефина, та самая, да?

– Да.

– И ты всё ещё носишь её кольцо?

Шарп опешил. Он забыл, и Жозефина не вспомнила, но кольцо с изображением орла подарила ему именно португалка перед Талаверой, перед тем, как он захватил французский штандарт – Орла. Шарп посмотрел на перстень, на Терезу:

– Ревнуешь?

– Ричард, – она улыбнулась, – Ты носишь кольцо из-за орла, не из-за неё. Однако её ты считаешь привлекательной.

– Толстовата.

– Толстовата? Для тебя толстовато всё, что толще шомпола. – она ткнула его жёстким маленьким кулачком, – Однажды я жутко растолстею, чтобы проверить, любишь ли ты меня по-настоящему.

– Люблю.

– И простишь всё-всё-всё? – Она встала на цыпочки, и он поцеловал её в губы, чувствуя любопытные взгляды французских часовых и Харпера.

Тереза нахмурилась:

– Только-то?

Он крепко обнял её и поцеловал снова. Она потёрлась о его щёку, тихо зашептала на ухо и отстранилась, чтобы увидеть, как окаменело его лицо.

– Не может быть.

– Может, Ричард. Пойдём.

Взяв стрелка за руку, Тереза повела его в поле. Звёзд стало меньше. Облака достигли юга. Там, где ни один француз уже не мог бы их услышать, она повторила:

– Шесть батальонов, Ричард. В деревушке пятью километрами ниже по тракту.

– Чёрт!

– А километрах в пятнадцати за ними – целая армия. Мы насчитали пять-шесть артиллерийских батарей. Уйма кавалерии, уйма пехоты. Длиннющий обоз.

– Чёрт. – он протрезвел.

Партизаны откликнулись на просьбу Нэна. То, что они обнаружили в долине Адрадоса, им не понравилось. Французские войска, нацеленные, подобно копью, на Португалию. Десять полков и больше. Не многовато ли для кучки дезертиров?

Нэн упоминал о предположительном плане захвата французами северной Португалии, но ведь это бессмысленно. Жалкая победа где-то на задворках Европы не затмит оглушительного разгрома в России. Зачем двигать целый корпус к чёрту на кулички, если, отбив назад Сьюдад-Родриго и Бадахос, можно выиграть время? Если англичане потеряют приграничные крепости, кампания 1813 года затянется на недели, а то и на месяцы.

– А как они вам объяснили своё присутствие здесь, Ричард?

– Прибыли, чтоб стереть в порошок Потофе.

– Лживые твари.

Шарпа била крупная дрожь. Тускло светились огни сторожевой башни. Фредериксон тщательно продумал оборону, учёл все нюансы. Все, кроме одного: лягушатники приволокли сюда целое войско.

Лицо Терезы белело во мгле:

– Что будете делать?

– Не от меня зависит. Я тут не командую.

– Ты – майор?

– Да.

Она засмеялась:

– Доволен?

– Ещё бы.

– Патрик доволен. Говорит, что ты заслужил. Надеюсь, вы не собираетесь улепётывать от французов, поджав хвост?

– Пока я жив, нет. Однако, нас мало.

Она кивнула:

– Наши помогут. Прибудут утром.

Тереза назвала имена полудюжины партизанских вожаков.

– А ты?

Она закуталась в плащ:

– Что ты хочешь что бы я сделала?

– Скачи на запад. Передашь весть. В штабе празднуют и знать-не знают о рождественской прогулке французов. Скажешь, что мы удерживаем Врата Господа. Пока что.

Его слова пришлись ей по душе. Блеснули ровные белые зубы. Испанка посмотрела на север:

– Выезжать надо сейчас, до того, как ляжет снег.

Свидание, назначенное на полчетвертого, гвоздём засело в его уме. Он не был твёрдо уверен в том, что устоит перед чарами Жозефины и не пойдёт, и презирал себя за это. Потому-то Шарпу и хотелось бы задержать Терезу до утра, но она была права. Если выезжать, то до снега. С другой стороны, сегодня ночью ему будет не до женских прелестей. Надо готовиться к драке. Тереза, словно подслушав его мысли, хлопнула пальчиком Шарпа по носу:

– Думаю, нынче вечно течной суке Жозефине ничего не обломится. Хоть какая-то польза от французов.

Они вернулись в деревню. Тереза подошла к ближайшему факелу, извлекла из складок накидки свёрток и протянула мужу:

– Открой.

Майор дёрнул шнурок и размотал полотно. Внутри лежала куколка. Он поднёс её к свету и рассмеялся. Стрелок. Тереза встревожилась.

– Тебе не нравится?

– Нравится. Очень.

– Я смастерила её для Антонии.

Тереза хотела одобрения Шарпа. В куклу она вложила немало труда. Шарп обратил внимание, как тщательно проработана униформа: до последнего ремешка, до мельчайшего шнура, хотя игрушка была всего-то пятнадцати сантиметров росту. Майор приподнял крохотный кивер и потрогал на деревянной головёнке чёрные волосы.

– Шерсть. – подсказала Тереза, – Я собиралась подарить куклу в Рождество. Сегодня. Не вышло.

– Как она?

– Растёт. – Тереза отобрала куколку и принялась осторожно заворачивать её в ткань, – Лусия присматривает за ней.

Лусия приходилась Терезе золовкой.

– Они ладят и слава Богу. Из нас-то с тобой какие родители?

– Передай ей, что кукла и от меня тоже, ладно?

Ему нечего подарить дочери.

– Вообще-то, куколка изображает тебя. Но я передам, что игрушка от папы. Так даже лучше.

Сердце Шарпа сжалось. Он отдал всего себя войне, а война, как справедливо заметил Дюко, смерти рождает охотнее жизней. Антония была счастливым исключением. Маленькое черноволосое дитя войны. Да только нужен ли ей такой отец, как он? Отец, который всегда где-то далеко. Отец, которого она не знает. Отец, который ничего не знает о ней.

– Она говорить не начала?

– Пару слов. «Мама». Рамона она кличет «Гогга», Бог весть почему. Антония говорит по-испански. Ей некого звать «папой», кроме дяди, Рамона. Что ж, с дядей ей повезло, чего не скажешь об отце.

– Майор! Майор Шарп!

К ним направлялся полковник Дюбретон.

– Майор?

Шарп положил руку на плечо Терезы:

– Моя жена, мсье. Тереза. Полковник Дюбретон.

Дюбретон поклонился:

– La Aguja. Вы столь же красивы, сколь опасны.

Француз указал на таверну:

– Надеюсь, вы присоединитесь к нам? Дамы удалились, но мы будем рады вашему обществу.

Тереза, к удивлению Шарпа, ответила вежливо:

– Я устала, полковник. Предпочитаю подождать мужа в замке.

– Конечно, мадам. – Дюбретон помедлил, – Ваш муж оказал мне неоценимую услугу, мадам. Личную услугу. Ему я обязан жизнью моей жены. При случае считал бы честью отплатить ему тем же.

Тереза улыбнулась:

– Простите, полковник, но я буду уповать на то, что такой случай никогда не представится.

– Печально, что мы – враги.

– Покиньте Испанию, и вражде – конец.

– Ради удовольствия стать вашим другом я бы закончил войну прямо сейчас.

Она польщённо засмеялась. Изумлению Шарпа не было предела, когда Тереза протянула полковнику руку. Тот почтительно поцеловал.

– Не будете ли вы так любезны распорядиться насчет моей лошади, полковник? Она у кого-то из ваших людей.

– С радостью, мадам.

Дюбретона забавляла ирония ситуации. Он, полковник французской армии, с готовностью выполняет просьбу женщины, ведущей личную войну с французской армией так ожесточённо, что французская армия назначила за её голову умопомрачительную награду.

Харпер привёл коня, подсадил Терезу в седло. Они пошагали к форту: хрупкая женщина верхом и рослый ирландец рядышком.

Дюбретон достал сигары, предложил Шарпу. Стрелок редко курил, но сейчас взял коричневый цилиндрик. С помощью трутницы добыв огонь, оба задымили.

– Пригожая у вас жена, майор.

– Да.

Сизый дым исчезал в редеющем тумане. Скоро туман сойдёт и что тогда? Снег или дождь.

Француз кивнул на харчевню:

– Сэр Огастес требует вас. Вряд ли он нуждается в вашем совете; скорее, хочет отлучить вас от жены.

– Как вы отлучили от жены его?

Дюбретон ухмыльнулся:

– Не я, а мадам Дюбретон. Леди Фартингдейл очень уж… м-м… эксцентричная особа.

Входя следом за полковником в трактир, Шарп придержал повешенную на место штору. В зале коромыслом висел табачный дым. Личный состав винного батальона был выкошен начисто, а сменившее его бренди с удовольствием пили лишь младшие офицеры. Сэр Огастес хмурился. Дюко блекло сиял.

Дюбретон подпортил ему настроение:

– Прохлопали вы, Дюко, «La Aguja». Я приглашал её сюда, но она сослалась на усталость.

Гаденько скалясь, Дюко впился взглядом в Шарпа и сделал неприличный жест: указательный палец правой кисти демонстративно ввёл несколько раз в кольцо, сложенное из большого и указательного пальцев левой:

– «La Aguja», говорите? Игла. Чтож, у нас всегда найдётся, что в иглу вдеть.

Палаш вылетел из ножен так стремительно, что даже Дюбретон, стоящий локоть в локоть с Шарпом, не успел отреагировать. Пламя свечей блеснуло на стали, Шарп перегнулся через стол, и клинок застыл у переносицы Дюко:

– Не повторите ли, майор?

Разговоры смолкли. Сэр Огастес взвизгнул:

– Шарп!

Дюко не шевелился. Тонкая жилка пульсировала под изъязвлённой оспинами щекой:

– Она – заклятый враг моей родины.

– Повторите своё утверждение или дадите мне сатисфакцию?

Дюко презрительно процедил:

– Вы – дурак, майор Шарп, коль полагаете, что я буду драться с вами на дуэли!

– Дурак тот, кто, будучи слишком труслив для поединка, сам на него нарывается. Я жду извинений.

Дюбретон заговорил по-французски. Шарп предположил, что полковник приказывает рябому не дурить, а просить прощения. Дюко пожал плечами и нехотя произнёс:

– В моём лексиконе нет слов достаточно мерзких, чтобы выразить моё мнение о «La Aguja», но вас, мсье, я оскорбить не намеревался. Сожалею.

Шарп недобро прищурился. Извинения были неполными и возмутительными. Палаш вновь пришёл в движение. На этот раз Дюко не сплоховал. Лезвие, чиркнувшее француза по левой брови, сбило с его носа очки, но майор подхватил их. Водрузить их обратно ему помешал палаш, остановивший на полпути руку.

– Решил помочь вам взглянуть на это иначе. Без очков.

Дюко близоруко моргал:

– Приношу вам свои извинения, мсье.

– Проблематично вдевать что-либо в иголку с таким слабым зрением, Дюко.

Тяжёлый клинок ткнулся в линзу. Она треснула и посыпалась.

– На память.

За первым стеклом последовало второе. Шарп выпрямился и спрятал палаш.

– Шарп! – Фартингдейл неверяще пялился на разбитые очки. Дюко понадобится не одна неделя, чтобы выписать замену.

– Браво, сэр! – захмелевший Гарри Прайс был всецело на стороне командира. Французские офицеры, не скрывавшие нелюбви к рябому выскочке, тоже одобрительно ухмылялись.

Дюбретон церемонно обратился к негодующему сэру Огастесу:

– Майор Шарп вёл себя сдержанно и достойно. Прискорбно, что я не могу сказать того же о моём подчинённом. Прошу прощения за его пьяную выходку.

Дюко вспыхнул. Речь полковника дважды чувствительно задела его самолюбие. Во-первых, он не был пьян, а, во-вторых, не признавал над собой власти Дюбретона. Опасная гадина, подумал Шарп. Такие, как он, обид не забывают, лелея их долгие годы.

Дюбретон сел, сбил пепел с сигары в тарелку:

– Так каково же ваше решение, сэр Огастес?

Фартингдейл поправил бинт, частично скрытый гривой седых волос и нервно сказал:

– Давайте проясним, вы просите нас уйти из долины завтра в девять часов утра, верно?

– Верно.

– После чего вы подорвёте сторожевую башню и тоже вернётесь в расположение своей армии?

– Да.

Дюбретон плеснул себе бренди и предложил бутылку Шарпу. Стрелок отрицательно мотнул головой. Выпустив струйку дыма, поинтересовался:

– Почему вы хотите, чтобы мы убрались из долины до взрыва башни? Что мешает нам наблюдать за ним из форта?

Дюбретон испытующе смотрел на Шарпа, будто спрашивал: что тебе известно, приятель? От необходимости отвечать француза избавил Фартингдейл:

– Похвальная рассудительность, майор, но полковник Дюбретон уже разъяснил причины, по которым нам не следует здесь задерживаться.

Дюбретон тщательно взвешивал каждое слово, не сводя с Шарпа глаз:

– Видите ли, майор, за нами идут ещё три полка пехоты. Новички, вчерашние рекруты. Натаскиваем их «в поле». Ваша компания мне приятна, но, поймите меня правильно, такое скопление войск в маленькой долине чревато непредсказуемыми последствиями.

Дюбретон не зря приоткрыл карты. Он точно просчитал Фартингдейла. Численное превосходство французов действовало на того завораживающе, лишая мужества. Шарп откинулся назад:

– А зачем взрывать сторожевую башню?

– У меня приказ.

– Странный приказ.

Дюбретон пояснил:

– Башней пользуются партизаны. Для нас это имеет значение.

Шарп стряхнул пепел прямо на пол. За стеной смеялись дамы.

– С самого начала войны здешние холмы не имели значения ни для нас, ни для партизан, ни для вас, и вдруг всё изменилось. Император посылает четыре доблестных полка пехоты, чтобы, невзирая на потери, во что бы то ни стало, стереть с лица земли древнюю развалину. Её существование угрожает судьбе Франции?

– Не паясничайте, Шарп! – Фартингдейл поджёг собственную сигару, толще и длиннее, чем у Дюбретона, – Если французы хотят выставить себя идиотами, взрывая какую-то башню, не наше дело им препятствовать!

– Сэр, возможно, для вас будет внове моё сообщение, но наша армия высадилась на Пиренейском полуострове как раз для того, чтобы препятствовать французам. – отрезал Шарп.

– Избавьте меня от вашей иронии, майор! – Фартингдейл поправил повязку на голове, – Полковник Дюбретон дал слово. Они взрывают башню и направляются к себе. В конфронтации нет нужды. Вы, может, и желаете сражаться, но моё задание выполнено. Я разгромил Потофе, пленил дезертиров и приказываю возвращаться назад!

Шарп презрительно хмыкнул. Какие громкие слова для человека, пересидевшего атаку в лазарете. Стрелок выпустил струйку дыма в потолок:

– Полковник Дюбретон, вы действительно, взорвав башню, отправитесь к себе?

– Я дал слово.

– Ваши подразделения относятся к так называемой «португальской» группе войск, да? Где же у «португальской» группы войск находится это «к себе»?

Молчание. Шарп попал в точку. Французские силы в западной Испании были поделены на три части, официально именуемые «Армией Севера», «Армия Центра» и «Армией Португалии». Давая слово, Дюбретон нисколько не рисковал честью, ведь «к себе» для него и означало «в Португалию».

Глядя на сэра Огастеса, французский полковник холодно отчеканил:

– У меня четыре полка пехоты в одном дневном переходе отсюда. У меня приказ. Глупый он или нет, но я приступлю к его исполнению ровно в девять утра вне зависимости от того, будете вы здесь или нет.

Дюбретон видел сэра Огастеса насквозь. Богатое воображение нарисовало Фартингдейлу ужасающую картину сотен французских штыков, выныривающих из порохового дыма, и сэр Огастес сломался:

– Ведь мы можем избежать кровопролития?

– Наше перемирие я продлеваю до девяти утра, сэр Огастес. Вам хватит, чтобы удалиться от Адрадоса на приличное расстояние.

Фартингдейл облегчённо кивнул. Шарп наблюдал за ним с отвращением. К несчастью, стрелку был хорошо знаком такой тип офицеров. Храбрые в гостиных, они драпали при первом появлении неприятеля.

– Мы выступаем с первыми лучами солнца.

– Чудесно. – Дюбретон поднял бокал бренди, – За ваше благоразумие!

Шарп потушил о пол окурок:

– Полковник Дюбретон?

– Майор?

– Во время героического штурма замка наш сэр Огастес получил ранение.

Дюбретон скользнул взглядом по бинту не голове Фартингдейла. Сэр Огастес с подозрением уставился на Шарпа.

– Ранение незначительное и слава Богу! Однако я на войне не первый день и видел порой, как люди с похожими царапинами ещё вечером были здоровы и бодры, а ночью сваливались в горячке.

– Будем молиться, чтобы с сэром Огастесом этого не случилось.

– Спасибо, сэр. Тем не менее, если вдруг состояние сэра Огастеса резко ухудшится, тогда командование ляжет на мои слабые плечи.

– И что?

– А я, подобно вам, большой любитель натаскивать подчинённых «в поле».

– Шарп! – сэр Огастес обрёл, наконец, дар речи, – Не много ли вы на себя берёте?! С полковником Дюбретоном мы договорились, я дал слово, и не потерплю ваших оскорбительных намёков! От вас требуется выполнять приказы, а не рассуждать!

– Конечно, сэр. Прошу прощения.

Судя по задумчивости Дюбретона, скрытое послание Шарпа достигло адресата.

Француз поднял руку:

– Мы будем молить Господа, чтобы здоровье сэра Огастеса не ухудшилось, и, если поутру не обнаружим ваших солдат в замке и башне, значит, наши молитвы были услышаны.

– Так точно, сэр.

Прощание заняло полчаса. Солдаты привели коней к дверям. Разобрав плащи и шинели, англичане построились, пропуская Жозефину к её лошади. Сэр Огастес, очутившись в седле, низко натянул на бинт шляпу и надменно распорядился:

– По приезду всех ротных офицеров попрошу ко мне. Всех! Включая вас, Шарп!

Коснувшись пальцем кисточки двууголки, он попрощался с Дюбретоном.

Француз придержал Шарпа:

– Я помню, что в долгу у вас, Шарп.

– Вы ничего мне не должны, сэр.

– Позвольте мне об этом судить. – он улыбнулся, – Собираетесь драться с нами утром?

– Я повинуюсь приказам, сэр.

– Хорошо бы.

Первые всадники тронулись с места. Проводив их взглядом, Дюбретон достал из-за спины бутылку бренди:

– Возьмите. Поможет завтра согреться на марше.

– Спасибо, сэр.

– С Новым Годом, майор.

Шарп выехал последним. Гарри Прайс отстал от остальных и, поравнявшись с командиром, тихо спросил:

– Что, правда, сэр? Даём стрекача?

– Нет уж, Гарри. – ухмыльнулся Шарп.

Усмешка получилась невесёлой. Многие стрелки и фузилёры никогда не покинут Врат Господа, встретив здесь своё последнее Рождество.