Все или ничего

Глава 7

Александр, насвистывая, остановил «ягуар» у крыльца материнского особняка, затем поднял с сиденья шарфик Морин От шарфика пахло духами «Опиум», как и от самой Морин. Улыбнувшись, он вышел из машины.

Войдя в дом, он пересек роскошный холл и направился к своему кабинету, расположенному прямо под витой, украшенной лепниной лестницей с черными металлическими перилами.

Затворив за собой дверь, Александр спрятал шарфик в левый верхний ящик стола, после чего запер его, а маленький золотой ключик повесил на свою связку ключей. Он тщательно оберегал свои секреты и не любил посвящать в свои дела кого бы то ни было.

Тут в дверь постучали. На пороге стояла мать.

— Мама, входи, — сказал он вежливо.

Барбара Котрелл вошла в комнату — шикарный трикотажный костюм подчеркивал царственную осанку: спина прямая, плечи гордо расправлены, голова высоко поднята. Это была невероятно красивая женщина. В пятьдесят пять она выглядела моложе многих сорокалетних, но и ухаживала за собой лучше, чем большинство женщин: всю жизнь занималась гимнастикой, ездила верхом, но только на рассвете или после заката, когда солнце не вредно для кожи. Три раза в неделю к ней на ранчо приезжал спортивный тренер. Каждую среду она летала на своем личном самолете по делам в Даллас, а заодно заглядывала к косметичке — делала массаж лица, маникюр и педикюр. Она всегда была безукоризненно одета, хотя и предпочитала спортивный стиль. Сапоги, брюки и свободные блузки нравились ей больше, чем вечерние платья.

Светлые волосы Барбары были, как всегда, безупречно уложены. Она села на кожаный диван и подняла на сына зеленые глаза. Он улыбнулся. Сегодня у него хорошие новости. Мама будет рада. А радовать маму было главным стремлением Александра. Только так он мог добиться ее уважения.

— Куда ты ездил в такую рань, Алекс?

— Я встречался с Морин.

— А… — Она начала подниматься с дивана. — Я-то думала, у тебя было что-то важное.

— Да, это важно — для нас.

Барбара вскинула темные брови:

— Вот как?

— Она собирается продавать ранчо. Я сказал ей, что хочу сделать официальный запрос.

Барбара осталась невозмутима. Она никогда не позволяла себе выказывать волнение. Этому она научилась еще у своего отца: общаясь с деловыми партнерами, он ни разу в жизни не показал своих чувств. Барбара не желала, чтобы кто-то, включая ее собственного сына, знал, о чем она думает.

— Она продает все ранчо?

— Кажется, да. Она не хочет здесь оставаться. Ей не терпится поскорее вернуться в Нью-Йорк, к своей работе.

— И сколько она просит?

— Я не знаю. Но ее имуществом занимается Кристин.

Мне не составит труда выяснить цену.

— Сделай это. Нам надо как можно скорее подать заявку, пока кто-нибудь нас не опередил.

— Кто-нибудь? — Он на мгновение растерялся. — Ты имеешь в виду Брендона Уильямса? Думаешь, он тоже захочет приобрести это ранчо?

— А как же! Брендон вечно зарится на мое добро. Такие люди, как он, постоянно пытаются прыгнуть выше собственной головы. Помни это, Александр. Я всегда знала ему цену.

Он слишком быстро вознесся.

— Двадцать лет — не такой уж стремительный темп, мама.

— Не спорь. С того самого дня, как он обнаружил нефть на своем участке, он охотится за мной — за «Хребтом дьявола».

— Еще никто не видел доказательств этого, мама.

Александр слышал эту песню тысячи раз. Барбара объявила Брендону своего рода вендетту только потому, что его семья была не такая благородная, как ее. Она на дух не выносила эту белую рвань, искренне полагая, что успех в делах дается Богом только тем, кто может проследить свою родословную на пять веков вглубь. Однако Брендон оказался сказочно успешным предпринимателем. Он пересек черту, отделявшую старую южную знать от новых богачей, и был принят в самых высших кругах общества. Александр считал, что Барбара из зависти и гордости не может простить ему этот грех.

Александру же было плевать на Брендона и на его предков. Он хотел одного — сделать «Хребет дьявола» самым большим ранчо в Техасе, и в этом сын был солидарен со своей матерью.

Барбара скрестила руки на груди.

— Я не хочу, чтобы Брендон забрал эту землю, Александр. Ты понял?

— Понял. Не волнуйся, Морин сделает все, что я ей скажу.

— Все? — Взгляд ее выразил удивление.

— Она мне верит. Она чем-то похожа на тебя, мама, — тоже верит в прошлое.

— Значит, она мудрый человек. — Барбара встала и направилась к двери. Надеюсь, ей хватит мудрости понять, что никто не будет лучше меня заботиться о ее пастбищах. Я на тебя рассчитываю, Александр. Если ты добудешь мне эту землю, я буду чрезвычайно довольна.

Он просиял:

— Еще бы! Ведь тогда мы удвоим площадь «Хребта дьявола».

Барбара тоже улыбнулась:

— И никто со мной не сравнится, даже Брендон Уильямс. — Она открыла дверь, постояла на пороге, потом повернулась к сыну:

— Ты уверен в своем влиянии на нее, Александр?

— Да, уверен.

— Тогда, пожалуй, мне пора познакомиться с мисс Макдональд. Пригласи ее на барбекю в субботу вечером. Ми позовем всех соседей, а потом во всеуслышание объявим, что покупаем ранчо Макдональда.

Александр заколебался:

— А что, если ее не устроит наше предложение?

— Соглашайся на любую цену. Я думаю, ее больше волнует вопрос, кому вообще продать свое ранчо. Позвони Кристин, разузнай все подробности. Послушай, — Александр, — раздраженно сказала она, — я что, должна тебя учить, как делать дела?

Барбара вышла из кабинета. Александр был настолько доволен сегодняшним днем, что даже не обратил внимания на последнюю язвительную реплику матери.

— Морин, я люблю тебя! — закричал он стенам. — Ты и не знаешь о том, что сделала меня самым счастливым человеком на свете!

Он подошел к телефону и набрал номер ранчо Морин.

Она взяла трубку на третьем гудке.

— Привет, — сказал он, — ты оставила свой шарфик у меня в машине.

— Да, — она помолчала, — спасибо, что помог мне сегодня.

— Не стоит благодарности. Слушай, я звоню, чтобы пригласить тебя на барбекю. Ты сможешь прийти в субботу вечером?

— Сейчас, только перелистаю свой ежедневник, — пошутила девушка, — во сколько?

— В семь. Я за тобой заеду.

— Спасибо, я умею водить машину.

— Я сказал, заеду. Не хочу, чтобы такая красивая женщина ездила одна.

— Лесть…

— Верный путь к успеху, — перебил он. — Ну, так мы договорились?

— Ладно, заезжай.

Александр повесил трубку. Отлично — все идет по плану!

Морин открыла левый глаз и покосилась на будильник. Полпервого ночи. Сквозь тонкие занавески в комнату струился серебристый свет луны. Она открыла оба глаза, села, взбила подушку и снова легла. Но сон не шел.

Через пять минут глаза ее снова открылись.

— Бесполезно, — пробормотала девушка, накинула свой атласный халатик от Кристиана Диора и сунула ноги в белые атласные туфельки — на фоне потертых ковров, обшарпанного деревянного пола и мебели сорокалетней давности они смотрелись крайне неуместно.

Спустившись вниз, Морин налила себе большой стакан молока и направилась в кабинет Мака. Там она уселась в деревянное вращающееся кресло и включила лампу.

Рассеянно перебирая много раз виденные бумаги, она думала о том, как будет здорово, если Александр купит у нее ранчо. Отдать землю в надежные руки и со спокойной совестью вернуться в Нью-Йорк! Хорошо бы пристроить Хуаниту служанкой к Котреллам Уэса и остальных работников Алекс тоже наверняка возьмет к себе.

Она обвела взглядом комнату — книги в кожаных переплетах, беспорядочно разбросанные бумаги Мака. Этот старый дом был дорог ее сердцу. Ей все здесь нравилось — старинные вещи, люстры из рогов лонгхорна,[4] кожаная мебель, деревянные стены и полы.

Морин открывала ящик за ящиком, сама не зная, что ищет. Достав стопку бумаг из нижнего ящика, она вдруг заметила, что он с двойным дном. Девушка выдвинула дощечку и обнаружила под ней дневник в кожаном переплете.

Она медленно открыла его, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Страницы были исписаны знакомым дядиным почерком. Пространные записи отделялись друг от друга месяцами, иногда годами. В них были размышления, мечты, надежды. Читая потаенные мысли Мака, Морин поняла, что этот человек никогда не ведал сомнений. В 1971 году, сильно заболев воспалением легких, он изъявил желание, чтобы ранчо привели в порядок — хотел оставить его своему брату Халу, с тем чтобы тот сохранил его для Морин.

В то время ей было только четырнадцать лет.

Дальше, дальше. 1979 год. Дядя опять пишет, что завещает Морин ранчо и то золото, которое он непременно найдет. Последние записи Мака выглядели так, точно он знал, что она будет читать его дневник.

«Эта земля — моя жизнь. Она дает мне чувство единения с историей, с самим собой. Только здесь я по-настоящему свободен. Порой мне кажется, что я случайно попал в эту эпоху. Наверное, мне надо было родиться лет сто назад. Я хочу, чтобы Морин жила здесь, вдали от Нью-Йорка, от распущенности, царящей в этом городе. Надеюсь, это будет для нее не слишком большая жертва. Прожив здесь всего год, она узнает о себе больше, чем где-то в другом месте за всю жизнь.

Я хочу, чтобы она научилась мечтать'; как умею мечтать я. Моя мечта найти золото. Сердце подсказывает мне, что оно здесь. Сердце подсказывает мне, что Морин должна жить на этой земле».

Под записью стояла дата: «23 сентября 1985 года» — ночь накануне смерти Мака.

Морин разразилась рыданиями. Уронив голову на стол, она закрыла ее руками, словно защищаясь от боли.

— Нет, Мак, — простонала она, приподнимая голову, чтобы снова прочесть его слова, — мечты? Что тебе дали твои мечты? Ты влез в долги, потерял друзей, а теперь… теперь тебя нет.

Гнев высушил слезы. Вскочив с кресла, она выбежала из кабинета, точно пытаясь убежать от Мака. Ворвавшись в конюшню, девушка кинулась седлать Эсприт. Лошадь заржала — Морин слишком туго затянула подпругу.

— Ну-ну, детка, прости меня!

Они пронеслись мимо загонов и пастбищ для скота в сторону холмов. Лунный свет окутывал спину Морин серебряным плащом. Склоны становились все круче, но она не сбавляла скорость и наконец выехала на самый высокий холм.

Внизу на много миль расстилалась долина, озаренная призрачным зеленовато-серебристым светом.

Ночь была ясной. Огромные звезды висели над самой головой. Казалось, только протяни руку — и дотронешься. Отсюда был виден дом, окруженный белым забором. Спокойная, безмятежная картина. Но девушка знала, что даже сейчас, ночью, холмы живут своей жизнью. В можжевельнике мелькнула белохвостая лань, удостоив ее любопытным взглядом.

По веткам порхали пересмешники, а у подножия холма пробежала дикая индейка. Морин знала, что в горах к западу отсюда водятся пумы, медведи, волки и ягуары Мак предупреждал о них, когда она была маленькой.

Все эти дни Морин разрывалась между желанием вернуться в Нью-Йорк и долгом перед Маком. Каждый раз при мысли о работе… о Майкле… ее тянуло остаться в этих краях.

Давно пора отдать все дела в руки бухгалтера и Кристин (пусть разбираются без нее), найти Хуаните новую работу и заказать билет на самолет до Нью-Йорка. Но что-то мешало ей.

Она говорила себе, что задержится еще на несколько дней только ради барбекю с Александром. Но, если честно, это был всего лишь предлог, чтобы остаться.

— Эта земля влечет меня к себе, — сказала она вслух, — я всегда ее любила. Майкл прав: я летала в Африку, потому что она похожа на Техас. Наверное, это ранчо у меня в крови.

Морин не привыкла слушаться зова сердца. Ее решения всегда были основаны на логике, и этот раз не будет исключением.

Логика говорила ей, что возвращаться в Нью-Йорк нет почти никакого смысла. С Майклом она порвала. Работу тоже придется менять. Конечно, ей будет не хватать Битей, но это все, чем она жертвует.

Морин с упоением смотрела на пейзаж внизу. Она у себя дома. Девушка попыталась представить Манхэттен — небоскребы, шум, суету, — но все это было таким невозвратно далеким!

В ту ночь, возвращаясь домой, она наконец-то приняла решение остаться в Техасе.