Все о моем дедушке

9

В квартире на улице Де Ла Коста в районе Путчет, которую мать сняла, когда съехала от отца, никого еще не было — и я повалился на диван, сдувшись, как проколотый воздушный шарик. Я рад был эти несколько минут побыть один, без всякого шума, без осознанной умственной активности. Только тело и больше ничего. Я знал, как отреагирует мать: начнет преувеличивать и попытается всё контролировать. Но в рамках приличий. Потому что выходить за рамки приличий нехорошо. Но даже в рамках приличий она будет меня доставать и душить, пока, удовлетворившись, не переведет свою энергетическую пушку на другую цель. Либо пока не передумает и не возьмет разом все свои слова обратно. Она у меня королева противоречий. Очень строгая, очень скучная и легко меняет мнение. Поэтому я обычно с ней не спорил, а просто слушал, то есть сидел под градом слов, вперившись в бесконечность, как поверженный супергерой, а потом, когда обстановка успокаивалась, уже договаривался с ней, как мне надо.

Мать вошла с телефоном возле уха:

— А ты не?.. Хорошо, хорошо… В кои-то веки поступил как надо. Тебе еще повезло. А как твоя работа в Мадриде?

Она говорила с отцом и, не отрываясь от беседы, кивнула и улыбнулась мне в знак приветствия, втащила чемодан в спальню, закрыла за собой дверь и продолжила разговор. Я, конечно, сразу кинулся подслушивать.

Насколько я понял, она хотела убедиться, что мой отец ни в чём не замешан. Что дед не устраивал ему никаких заказов и не делал таких одолжений, из-за которых отца могли бы в чём-то заподозрить. Тут я вспомнил: мадридский контракт. Ни отец, ни мать не знали, что это дедушкиных рук дело. А если про отца тоже начнут писать в газетах? Предупредить их? Но, если я расскажу, отец будет чувствовать себя еще более жалкой амебой: что ему предложили работу не потому, что он крутой дизайнер, а потому, что его фамилия Каноседа. Я постучал в дверь.

— Мам?..

Она не ответила. Я нервно топнул ногой. Мать всегда так увлекается, что ее ничем не сбить с курса, всё равно что ядерную боеголовку.

Я снова позвал:

— Ма-а-а-ам!..

Она рывком распахнула дверь, продолжая говорить в трубку:

— Дани, давай прощаться. Я еще даже ребенка поцеловать не успела… Да, конечно, еще поговорим. Позвони тогда.

Наконец она положила трубку и заключила меня в глубокие объятия — это значит схватить и прижать к груди минимум на две минуты, молча и с закрытыми глазами. Вселенская гармония, всё такое. На целую вечность. Но вечность наконец кончилась, и она меня отпустила.

— Хороший мой, как ты? Вот ужас! И полиция пришла прямо при тебе?

— Мама, ну мне не три года. Меня это не травмировало.

— О, — сказала она уже спокойнее, почти с облегчением, — хорошо. Очень хорошо. Ты же ничего не сделал. И они всё-таки не с автоматами вломились. Ты прав.

— Тереза страшно расстроилась. Когда я уходил, у нее такое лицо было…

— Конечно. Она ведь у деда служит… уф! тысячу лет! Но это ее работа. Пойдем-ка присядем, и ты мне всё расскажешь.

— Да ты и так всё знаешь. Они там всё перерыли. Читала, что пишут в интернете? Столько дряни выдумали про дедушку…

— Ну да… Журналисты всегда за такие случаи цепляются. Правда, ложь — валят всё в одну кучу, лишь бы побольше, потому что читателям нужны скандалы. Мерзко, но так уж работает пресса.

— Мама, да не в этом дело. Когда это правда, пускай себе валят, верно? Пускай политиков выводят на чистую воду. Но ведь дедушка невиновен, а никто даже не заикнется о том, что это ложь. Они не имеют права!

— Хороший мой, а мы-то что можем сделать? Жизнь несправедлива… Мне ли не знать!

— Почему? Потому что вы развелись с папой?

Мать рассердилась сильнее, чем те две тетки с собаками.

— Что? Да где твоя вежливость?

Лесом пошла моя вежливость.

— Мам, я тебе должен кое-что рассказать…

— Так, что ты натворил в школе? Со всей этой историей с дедушкой только твоих глупостей не хватало.

Ну вот, она меня решила добить своими предубеждениями. Конечно, это я что-то натворил.

— Да нет же! — я вскочил, раздраженный. — Это касается папы! Папы и дедушки! Важное! Понимаешь?

— Конечно, конечно, слушаю тебя. Только не кричи, пожалуйста. Если кричать, слова понятнее не становятся. Наоборот, — увещевала она меня спокойным тоном тетки, которая ходит на йогу.

Я знал, что она будет в шоке, но мне хотелось ей рассказать, что может ожидать отца. И я скрепя сердце отрезал себе путь к отступлению:

— Та работа в Мадриде — папа не знает, но ее устроил дедушка.

— А он не в курсе?

— Папа? Нет…

— А ты откуда знаешь?

«Потому что так дедушка меня спас, — чуть было не сказал я. — Потому что ни ты, ни отец не понимаете, что мне нужно было побыть с дедушкой, а он это сделал ради меня». Но я рассказал ей не эту версию. Не хотел, чтобы у дедушки стало еще больше проблем. И у меня. И у отца.

— Случайно услышал, как он об этом говорил по телефону. Что папа понятия не имеет, но он поговорил с кое-какими друзьями, чтобы ему предложили ту работу, — хотел его приободрить…

— Твой дед, как всегда, играет в Зевса-олимпийца.

— Он просто хотел помочь.

— Конечно. Конечно.

— Мы должны ему рассказать? У папы будут проблемы из-за этой работы?

— Не знаю…

— Но, мама, если он узнает, у него снова начнется депрессия. Он расстроится и запрется у себя в кабинете.

Мать с тревогой посмотрела на меня, стенографируя в голове мои слова.

— Ну то есть он не на целый день запирается, — исправился я. — Просто ему грустно и всё такое.

Вроде бы она купилась. Я не хотел, чтобы родители ссорились. Чтобы мать рассердилась и решила, что мне не стоит жить с отцом. Мне сейчас надо было, чтобы всё оставалось по-прежнему, насколько возможно.

Мать задумалась. И наконец выдала вердикт:

— Отца наняла одна сеть супермаркетов. У дедушки ведь есть друзья-предприниматели. Это не обязательно как-то связано с фондом. Ладно. Не будем ничего говорить отцу. Незачем беспокоиться.

У меня с плеч упала увесистая гора, и я, не успев задуматься, бросился матери на шею и на этот раз сам ее заключил в глубокие объятия. А она будто догадалась, что я чувствую, и ласково-ласково зашептала мне в ухо:

— Всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо.

Потом мать на несколько часов ушла в телефонные разговоры. То сама звонила по работе, то ей звонили друзья и родственники узнать, как у нас дела. Я занялся примерно тем же, только не работал. На меня напала чудовищная лень. Не такая, когда глаза закрываются и хочется впасть в спячку. В тот день всё тело и мозг у меня были не сонные, а будто парализованные. И тут, когда я сказал себе, что надо бы сделать уроки, я впервые задумался о том, как в школе отреагируют на эту историю с дедушкой.

Мне надо было засесть за реферат про Даниэля Каноседу, но от самой мысли об этом меня трясло. Не только потому, что я не мог сосредоточиться. Мне было как-то неловко — не за деда, а за то, что о нем навыдумывали. Как это вообще воспримут в школе, что я буду делать доклад про своего предка? Может быть, кто-то из одноклассников надо мной поиздевается — потому что некоторым нужен только повод, чтобы поиздеваться над другими. Я ни в чём не мог быть уверен. А Начо с Кларой всё не отвечали.

У меня началась паранойя. Вдруг они сейчас вместе, заняты там чем-нибудь и знать не знают о том, что случилось. А может, знают, но не решили, что делать. Или решили ничего не делать. Нет, вот это было навряд ли.

У нас четверых была своя группа в «Вотсапе». «Несгибаемые». Название так себе: типа нас не согнет никакая вселенская тоска. Как бы нас ни доставал кое-кто из учителей, из родителей и одноклассников. И кое-какие уроки. В общем, глупость на самом деле. Потому что родители у Лео отличные. А Начо нравится учиться. А Клару все учителя любят. А меня никто из друзей или одноклассников никогда не задирал. Но нас веселили слова «вселенская тоска» и «несгибаемые», и Клара, когда создавала группу, назвала ее так.

Я написал в группу:

«Але, есть тут кто?..»

Это было начало шутки Эухенио — сеньора в черном костюме, который дымил как паровоз и шутил по телику, когда наши родители были маленькие. Мы всё время над ним ржали, потому что в машине слушали его записи. А моя любимая шутка была про мужика, который свалился с обрыва, ухватился за ветку и вот-вот упадет, потому что уже сил нет держаться. И вот он кричит: «Але, есть тут кто?..». И тут Бог ему отвечает: «Вот, я здесь», мол, отпусти ветку, положись на божественный промысел, и спасешься. А мужик такой: «Не, а еще кто-нибудь есть?» Эту фразу я собирался отправить, когда кто-нибудь ответит, но никто не подавал признаков жизни. Раздраженный, я набрал Лео. Попал на автоответчик. Паранойя нарастала. Я занервничал и тогда позвонил ему домой. Трубку взяла его мать.

— Лео в спортзале. А кто его спрашивает?

Я не хотел ей говорить и отмазался:

— Одноклассник. Спасибо, тогда позвоню ему на мобильный попозже.

Трубку я положил, уже немного успокоившись и даже улыбаясь. Значит, Лео меня не избегает. А Клара с Начо не отвечают, потому что друг от друга оторваться не могут. Ситуация с этой парочкой меня начинала забавлять. Я решил, раз они замутили, надо им позвонить и подоставать. Я набрал Начо. Ничего. Набрал Кларе. Опять ничего. Набрал Начо еще раз. Наконец он ответил:

— Чего?

— Начо, брат, чем занят? Ты с Кларой? Я ей звоню, а она трубку не берет.

— Да… да, мы у нее дома… историю делаем.

Я услышал в трубке, как рядом смеется Клара.

— Ага, ага. Ну ладно, делайте. Тогда позвони потом и расскажи, как там ваша история, идет?

— Ладно, ладно.

— Телик не смотрели?

— Нет. А зачем?

— Да низачем. Так, мои заморочки. Ладно, делайте там свою историю. История — это сила, брат. Оставь свой след в истории, всё такое.

Я сам понимал, что меня заносит, и заставил себя положить трубку. Всё было именно так, как я думал. Они ничего не знали, и немного поболтать с ними было всё равно что шагнуть на несколько секунд назад в прошлое, которое уже не вернется. Потому что эта история с дедушкой забудется нескоро, если вообще забудется. А может, я всё-таки преувеличиваю? Может, я себе напридумывал неизвестно чего, а завтра все будут удивляться, какую кучу ерунды наплели журналисты и полиция. Да, это тоже не исключено, сказал я себе. Даже вероятно, что они уже готовят извинения.

Я включил телик и увидел его. Дедушка выходил из штаб-квартиры фонда. Его осаждали фотографы, телерепортеры и газетчики, а два сотрудника полиции женералитета не то провожали, не то конвоировали к полицейской машине. В дверях стояла заплаканная Долли.

— Мам! Дедушку арестовали! Скорее!

Мой крик было слышно на всю квартиру (хотя надо сказать, конечно, она не такая уж большая). Но, видно, получилось достаточно громко, потому что мать прибежала в гостиную с телефоном в руке и застыла с раскрытым ртом, глядя, как дедушку увозит из фонда полиция. Она сразу набрала отцу.

— Дани, только что видела. Его что, арестовали? Точно? Ясно, ясно. Пока.

Когда она положила трубку, у нее дрожали руки. Она объяснила, что дедушку увезли в комиссариат просто дать показания. И сказала, чтобы я больше не пытался ему дозвониться, потому что отец сам будет сообщать нам все новости — он из Мадрида на связи с дедушкиным адвокатом.

Когда через пару часов мне позвонил Начо, я не взял трубку. Телефон я не отключил только из-за дурацкой надежды: вдруг позвонит дедушка. Я знал, что он не позвонит, но хотел, чтобы линия оставалась свободной на случай, если я ему понадоблюсь. Начо с Кларой уже вернулись с небес на землю и обо всём узнали. Они написали мне разных ободрительных сообщений в группу «Несгибаемые», и Лео тоже. Наверное, договорились в отдельной группе в «Вотсапе», в группе «Без Сальвы».

Мне приятно было читать их сообщения и знать, что они обо мне думают. Поэтому я поступил так же — написал дедушке. Если ему в комиссариате удастся взглянуть на телефон, он увидит сообщение — и, подумал я, посмеется.

«Супершельмец на связи. Запрашиваю подкрепление, чтобы вызволить тебя из комиссариата? Дед, ты самый сахар!»

Час спустя две галочки, означавшие, что сообщение доставлено, стали голубыми. Прочитано. Но дед не отвечал.

Ближе к девяти позвонил отец. Голос у него был усталый. Мадридские заказчики сказали ему, чтобы не торопился — они понимают ситуацию, работа подождет несколько дней. Он звонил с вокзала Аточа, ждал посадки на скоростной поезд до Барселоны.

— Побудь пока у матери, если хочешь, мне дома будет не до тебя. Деду нужна моя помощь.

— Он что, так и останется в комиссариате? Ты же сказал, он не под арестом.

— Конечно, не под арестом. Но мне надо быть в курсе дела.

Потом он меня попросил дать трубку матери, и они долго спорили. Отец предлагал, чтобы я не шел завтра в школу, если мне не хочется. А мать считала, что надо идти: жизнь продолжается, не стоит терять голову, потому что, если я не появлюсь в школе, это неправильно поймут, а стыдиться мне нечего. В итоге мать постановила, что неплохо было бы посоветоваться со мной.

— Я хочу пойти. Я должен объяснить всем, что это неправда.

— Очень может быть, Сальва, но я не хочу, чтобы ты обсуждал в школе эту тему.

— Ну мам!

— Тебя не станут слушать. Лучше всего, если будут спрашивать, отвечай, что не хочешь это обсуждать. Не надо говорить об этом в школе.

— Но Клара, Лео и Начо…

— Они — другое дело. Но со всеми остальными — молчок. Послушай моего совета.

Швейцария. Вот что она хотела до меня донести. Я предоставил ей верить, что поступлю так, как она говорит, но сам себе пообещал: если какой-нибудь урод посмеет мне сказать, что дедушка — вор, я ему врежу так, что мало не покажется.

Мы поужинали тем, что нашлось у матери в кладовке (консервированный краб, икра и галеты — большой плюс работы в торговле деликатесами), и разошлись спать. Или, в моем случае, лежать в кровати, потому что сон ко мне не шел.

Поворочавшись час в постели, я взглянул на телефон. Дедушка был в сети.

«Ты дома?» — написал я.

Он сразу ответил:

«Завтра там всё продезинфицирую, а то провоняло клеветниками».

«Дед, ты самый сахар. Точно».

«А ты повторяешься. Не надоело тебе говорить одно и то же?»

«Тебе же нравится».

«Шельмец, спи уже. Мало ли кто нас читает. Ха-ха-ха».

«Спокойной ночи. Дед, я тебя люблю».

«Шельмец, я тебя люблю, хотя ты пижон, каких поискать».

«Очень смешно».

«Сальва, оставайся всегда таким же. И спасибо, ты мне сегодня помог пережить всё это дерьмецо».

После этой переписки я расслабился и уснул улыбаясь. И думал: когда вырасту, хочу стать таким же, как дед. По-настоящему Несгибаемым.