Все о моем дедушке

16

Я ходил к Максу по средам. Вначале мне даже нравилось. Я рассказывал, что происходит у меня в жизни, а он слушал. Начинал он всегда с одной и той же фразы:

— Давай заголовок.

И я размышлял, пока мне не приходила в голову фраза, которая выразит, как прошла моя неделя.

— Ненормальный фрик возвращается в школу и доживает до пятницы, не взорвавшись.

Вторая неделя:

— Каноседа уже не псих, а просто тихий безобидный фрик, который не общается ни с кем, кроме трех своих фриковатых друзей.

Третья неделя:

— Всё под контролем. Сдал английский, каталанский и испанский, а математику — нет, потому что учитель не считает, что я заслуживаю особого отношения.

На четвертую среду у меня возник соблазн прогулять сеанс. Совсем не было настроения торчать в кабинете у Макса и придумывать, про что ему рассказать. В школе меня оставили в покое, и я жил как живется. А во внешнем мире журналисты сосредоточились на лесном пожаре в Таррагоне — его с большим трудом потушили, двое пожарных сильно пострадали и попали в больницу. Их пожарная машина угодила в аварию, и они жаловались на устаревшее оборудование и недостаток финансирования. В ток-шоу дедушку уже почти не вспоминали, появилось новое развлечение: обвинять политические партии (в каждой программе — разные) в пожаре, в том, что его не сразу смогли потушить, в аварии с пожарными и во всём остальном.

Дома сейсмическая активность тоже пошла на спад. Я подслушал один разговор дедушки с отцом, о том, чтобы перечислить куда-то нужную сумму и закрыть тему. Судя по их тону, деду больше ничего не угрожало. Конечно, ему больше не руководить фондом, но это не так уж страшно — всё равно ему по возрасту давно пора быть на пенсии. Ну да, его (и мое) положение в обществе уже не будет прежним — он теперь навсегда отверженный, и к нему не вернутся друзья, которые перестали ему звонить, чтобы никто не подумал, будто они тоже замешаны в его махинациях. Безусловно, он перестанет быть одним из самых влиятельных людей в Каталонии. Но в тюрьму его не посадят, и жить он будет спокойно. Не так роскошно, как раньше, — чтобы откупиться, ему придется продать что-то из недвижимости — дом в Барселоне, или в Серданье, или на Коста Брава, или на Менорке, — но с голоду он не умрет.

Какой смысл был моим родителям или школе оплачивать мне психолога? В общем, в тот день я дошел до Макса только затем, чтобы сказать ему, что больше не приду. Но тут, к моему удивлению, из лифта мне навстречу вышла Клара.

Мы застыли, молча глядя друг на друга, и я первым вслух произнес очевидное:

— Макс.

Она кивнула.

— Хожу раз в месяц. В школе посоветовали.

Я хотел было уже войти в лифт. Клара ушла бы, и мы бы сделали вид, что не заметили друг друга. Но тут Клара подмигнула и сказала:

— Швейцария.

Я засмеялся.

— Швейцария, Швейцария, не беспокойся.

И вот вместо того, чтобы сесть и рассказать Максу, что мне уже не хочется продолжать наши терапевтические сеансы или как оно там называется, я предложил Кларе пойти погулять.

— А Макс?

— Ты знаешь, что-то я вдруг себя нехорошо почувствовал. Потом позвоню ему.

Консультация находилась на площади Жоакима Фольгеры, и мы оттуда пошли по улице Бальмеса до Грасии, а по пути обменялись своими историями о том, почему нас отправили к Максу. В моем случае всё было очевидно: родители и школа боялись, что я с ума схожу, и хотели убедиться, что кто-нибудь покопается в моих мозгах. Про Клару тоже нетрудно было догадаться. Я решил, что она стала ходить к Максу после смерти матери, и она подтвердила, что так и есть. Мы чуть ли не в первый раз об этом заговорили.

— Это всё из-за мамы. Я ничего, справляюсь, но отцу так спокойнее — что я хожу к психологу.

— Ты общаешься с кем-нибудь из той школы?

— Так, с парой подруг. Но всё реже и реже.

Она говорила об этом так же непринужденно, как будто рассказывала, сколько километров пробежала на тренировке, и меня это удивило. Тут начался дождь, и я пригласил ее в гости — мы были неподалеку от квартиры отца, а мне там как раз была очередь ночевать. В квартире мы оказались вдвоем, отец уехал из Барселоны на встречу по работе и вернуться должен был только поздно вечером. Мы пошли ко мне в комнату и уселись на кровати. Клара уже пару раз тут бывала, ей у меня нравилось. Она уставилась на телевизор, висящий на стене.

— Эти придурки, которые видео сняли, были правы: ты тот еще мажорик. У нас с сестрой одна комната на двоих, и та вдвое меньше, чем у тебя, — подколола она меня.

— Эх, была бы у меня та дедушкина кредитка, я бы тебе купил новую квартиру. Но ее заблокировали. Извини, не получится.

— Жалко.

— Пускай Начо тебе купит…

— Эй, чувак, с чего это мне кто-то будет что-то покупать! Я сама себя буду обеспечивать.

— Но Начо-то может помочь… Авиаконструкторы знаешь сколько зарабатывают, — сказал я и толкнул ее в бок.

— Тихо, я так на пол упаду.

Она толкнула меня в ответ, и мы затеяли борьбу: кто кого спихнет с кровати. Выиграл я — хоть мы и одного роста, я посильнее. Столкнув Клару на пол, я сам спрыгнул с кровати и уселся верхом на поверженного противника.

— А теперь рассказывай правду, почему ты ходишь к психологу. Ты знаешь обо мне всё, а я о тебе — почти ничего.

— Я же рассказала. Урод ты, а не друг, если не веришь…

— Нет уж, сознавайся! А то сейчас как пукну тебе в нос — задохнешься!

— Нет!

— Три, два…

— Меня поймали в одном магазине, когда я украла трусики. Позвонили отцу. Клянусь, так и было. Тупо вышло, они даже не моего размера были.

Я ей поверил — с таким бешенством она выплюнула эти слова. А я уже несколько месяцев не ходил с ней «на дело». Так что я ее отпустил.

— Отец меня уже предупреждал. В сентябре сестра нашла у меня в шкафу шикарные наушники с блютусом, прямо в коробке, нераспакованные, и отнесла отцу. Я соврала, что это вы мне подарили, но он не поверил, и пришлось вернуть их в магазин.

— Что?

— Это было ужасно. И еще он сказал, что мне нужно походить к психологу, потому что если я ворую оттого, что мне тяжело… Но я тогда уперлась, а он не решился на меня давить.

— А когда позвонили из магазина с труселями, тебе пришлось пойти к Максу.

— Ну да. Сначала ходила каждую неделю, теперь мне вышло послабление — раз в месяц.

Мы помолчали, пока слова, висевшие в воздухе, не опустились плавно на землю.

— Макс клевый, — сказала Клара.

— Клевый, но достал уже. А если ты мне сейчас скажешь, что он тебя вылечил и тебя больше не тянет воровать…

— Почти не тянет, ага.

— Жаль, потому что я тебя хотел попросить кое-что для меня сделать.

— Сальва…

— Смотри, даже из моего дома выходить не придется. Это и не воровство даже — просто кое-что надо открыть и посмотреть. Мы всё на место положим, обещаю.

Клара удивленно на меня посмотрела. Тогда я объяснил, что с месяц назад, когда отец отобрал у меня телефон, я наткнулся в ящике его стола на папку с бумагами про деда. И что, если Клара мне поможет, мы попробовали бы взломать тот ящик.

— Я что тебе, медвежатница, как в кино? Я просто пару раз таскала вещи в магазинах. Замки вскрывать я не умею. И слушай, да, после разговоров с Максом меня уже не тянет воровать. Стало неприкольно.

Но, говоря это, она уже поднималась на ноги. Я тоже встал и отвел ее в кабинет отца. Мы подергали ящик — по-прежнему заперто. Я каждый вечер перед сном проверял его, если отца не было дома. Клара достала телефон и стала что-то набирать.

— Что ты делаешь? — насторожился я.

— Гуглю. Вот, нашла.

Она открыла видео на «Ютубе» про то, как канцелярской скрепкой отпереть ящик стола. Мы нашли скрепку, разогнули ее точь-в-точь как в ролике и попробовали взломать замок. Возились мы долго, это оказалось не так просто, как показывали, но через триста секунд у нас всё получилось.

Папка была на месте. И в ней, и поверх нее бумаг стало еще больше. Видимо, отец продолжал собирать документы по дедушкиному делу. Я достал папку, и мы уселись на пол ее разбирать. В основном там лежали отчеты от адвокатского бюро, которое занималось защитой деда, но мы в них ничего не могли понять — они с тем же успехом могли быть написаны на суахили.

— Кажется, тут говорится, что в действиях твоего дедушки не было преступного умысла. Но я не уверена… — Клара в третий раз перечитала какую-то бумагу.

И тут нам попалось оно. Письмо, набранное на компьютере, вроде того, как мы сдаем сочинения Гоньялонсу. Подписи не было, но я понял, что сочинял его дедушка. А на полях были рукописные пометки почерком моего отца. Это было признание. В нем говорилось, что дед действительно присвоил деньги, почти миллион евро. Он взял их в качестве комиссии за свои услуги. В свое оправдание он писал, что система откатов уже была налажена, когда дед пришел работать в фонд, так что он не мог действовать по-другому, иначе ему не удалось бы заключить ни одного важного контракта. А еще он пояснял, что часть этой суммы ему досталась от отца, который прятал деньги на счете в швейцарском банке, а он только вложил эти средства в фонд и приумножил. В конце дед писал, что раскаивается в содеянном и обещает вернуть присвоенные деньги, а заодно уплатить все налоги, которые причитаются с него за швейцарское наследство.

В этот момент я понял, каково это, когда ты переходишь улицу на красный свет, засмотревшись на смешную фотку в «Инстаграме», а тебя в это время сбивает машина. Невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Невыносимая боль во всём теле. Ужас-кошмар, а у тебя перед глазами всё равно стоит фотка голой задницы твоего приятеля. Я на «Инстаграм» обычно не отвлекаюсь, но тут, сидя на полу с письмом в руках, не в силах встать, я мог думать только про то видео на «Ютубе» со взломом ящиков и про голос за кадром, дико смешной.

— Сальва… — Клара забрала у меня письмо и вернула в папку вместе с остальными документами. Потом убрала папку в ящик и снова заперла его с помощью скрепки.

Я поднялся на ноги, как робот, и, не думая, что творю, позвонил дедушке — который в кои-то веки, наверное, что-то учуял, потому что взял трубку и тут же услышал, как я кричу:

— Так, значит, это всё правда! Ты присвоил деньги! Присвоил, потому что тебе захотелось! Наворовал почти миллион! Да еще и рассказываешь, что часть тебе осталась от твоего отца! А его уже нет на свете, и он тебе не скажет, что ты бесстыжий! Самый бесстыжий урод на свете! Знал бы ты, дед, насколько ты мне отвратителен!

Клара услышала, как мой отец вошел в дом, и вырвала у меня из рук телефон, как раз когда отец остановился в дверях кабинета. Он сразу заподозрил неладное, но Клара вовремя сообразила, что сказать.

— Нам компьютер нужен был.

— Что происходит? — спросил отец.

— Пойдем, Клара. — Я взял ее за руку и потащил к двери.

— Сальва, что происходит?! — воскликнул мой отец.

Я обернулся, раздраженный.

— Происходит то, что вы оба лжецы поганые! И дед, и ты, потому что покрываешь его! Наверняка ты тоже наворовал с ним заодно, хоть и строишь из себя невинного! До чего же ты мне отвратителен!

Я не стал ждать, что он ответит. Просто потащил Клару за собой, хлопнул дверью и вскочил в лифт. Отец выбежал из квартиры, но лифт уже двинулся вниз, и он увидел только наши лица через решетку.

Клара отправилась вместе со мной на квартиру к моей матери. Возвращаться к отцу я не собирался, а мать, к счастью, не уехала в командировку. Дома ее тоже не было. Видимо, задержалась в офисе, но ключи у меня были. Я решил, что объясню ей ситуацию, когда она вернется, а по дороге написал сообщение, что еду к ней. Не хотел, чтобы у меня получилось как у Лео: он однажды зашел к матери не в тот день и застал ее полуголой, в ядовито-зеленом лифчике, в обнимку с каким-то мужиком на диване. Мать ответила мне сразу: «Буду поздно. Ужинай без меня. Приготовь что сам захочешь. Целую».

Никаких вопросов. Никакого любопытства. Как раз то, что мне было нужно в этот день.

Отец звонил мне три раза, и, чтобы он меня больше не дергал, я отписался: «Ночую у мамы».

Клара не хотела оставлять меня одного. Я был на нервах и не в себе. Не настолько, чтобы снова превратиться в зверя-мутанта, как в то достопамятное утро в школе, или, там, сигануть из окна, — просто Кларе не хотелось, чтобы я сидел один в квартире и мусолил в голове то, что произошло, пока мать не вернется.

Мать выбрала себе квартиру поменьше, чем у отца, и мне бы даже было тут комфортно, если бы не запах необжитого дома, где нет ничего сломанного, грязного или лежащего не на своем месте. Тут всё было так идеально, что мне делалось неуютно. Идеально не так, как в доме у дедушки — там всё объясняли старинная мебель и само присутствие Терезы, Маркоса и Исабель. В доме моей матери никогда не пахло потными футболками, под кроватью не скапливалась пыль и не было ни малейшей вероятности найти нестираный носок в углу или жвачку, прилепленную где-нибудь на дне ящика. Мать не так давно сюда переехала и в квартире, можно сказать, только ночевала. В отсутствие меня и отца беспорядку вход был запрещен. Мать могла спокойно заниматься своей йогой, купаться, завтракать проростками пшеницы — и квартира всё равно оставалась безупречно чистой. Когда я там бывал, я старался не нарушать статус-кво. А то мать бы посмотрела на меня и вздохнула. А потом еще раз. И еще раз.

Не знаю, что бы я делал в тот день без Клары на ультраправильной материнской базе. А так мы с ней развалились на плетеном диване на террасе и укрылись сверху одеялом, потому что стало холодать. Это была самая живая часть дома. Мать пыталась растить на террасе помидоры, но все четыре куста засохли. Я невольно улыбнулся, глядя на осунувшиеся стебли. И на сигаретные окурки, прикопанные в цветочном горшке; они свидетельствовали о страшном преступлении: как и отец, мать всё-таки не бросила курить. Она маниакально скупала эко-продукты — но у нее не хватало силы воли, чтобы отказаться от никотина, токсичных веществ и системных ядов. Полудохлые растения и перекопанная земля, в которой покоились останки сигарет, напоминали о том, что моя мать — живой человек. По крайней мере, более живой, чем кажется на первый взгляд.

С террасы открывался вид на город, усыпанный огнями, как праздничная елка в пошлом американском кино. Мы с Кларой долго молчали. У меня не шел из головы дедушка. Как мне было жить дальше, когда я знал, что всё, что о нем говорили, — правда?

— Когда твоей мамы не стало… как ты с этим жила?

Клара раскрыла рот, как будто собиралась что-то сказать, и закрыла. Подумала несколько секунд и наконец пожала плечами.

— Не знаю. Просто жила, и всё.

Потом я предложил посмотреть новое видео про фриков, которое мне попалось: пятнадцатилетняя девчонка возвращается с фестиваля неформатной музыки, а родители ее встречают в шапочках для душа и с лекарством против вшей наперевес. Перед ее приездом они на камеру рассказывали: они, значит, всю жизнь ей втирали, что она с ее друзьями — вшивые. И когда она вошла в дом, они, ухохатываясь, снимали ее реакцию. А хуже всего, что они выложили это видео и оно набрало кучу просмотров.

Мы посмотрели еще много роликов: про мужика, который играл на флейте и пукал в такт, про старушек, наряженных в тирольские костюмы, про детсадовцев, которые плакали навзрыд над мухой, которую прибила воспитательница… Время пролетело незаметно. Вернулась мать, Клара ушла домой. К этому времени я уже нашел в себе силы соврать и сказал матери, что мы с отцом поругались в хлам, потому что я не могу уже выносить его занудство. И что теперь хотят они того или нет, но у меня всё будет наоборот: стану жить у матери, а к отцу приезжать только время от времени. Я подкрепил хитрость, сказав, что Макс, психолог, посоветовал мне какие-нибудь перемены в этом духе, чтобы прийти в себя.

Мать была в шоке. Она позвонила отцу, и они долго разговаривали. Я места себе не находил: я не сомневался, что отец уже поговорил с дедом и теперь мать узнает, что на самом деле произошло. Может быть даже, она уже знает о существовании письма с признанием и заставит меня вернуться к отцу. Но оказалось, что я ошибался. Отец попросил дать мне трубку.

— Сальва, а из-за чего ты сегодня так кричал? Что случилось? Почему ты ушел? Пожалуйста, объясни, потому что я ничего не понимаю. Опять что-то в школе произошло? Если что, ты рассказывай, пожалуйста.

Дед не звонил отцу. И отец ничего не понял, потому что не знал, что я прочитал письмо. Что ж, я не собирался ему об этом рассказывать. Пусть дед сам рассказывает, если хочет. А я просто хотел, чтобы меня оставили в покое. И еще долго не видеть ни деда, ни отца.

— Папа, я устал уже от вас с дедушкой. Поживу пока у мамы.

— Но, Сальва…

— Даю маму.

Я протянул телефон матери и перестал слушать. Не знаю, о чём они там говорили, но в итоге сошлись на том, что несколько дней мне можно так пожить.

Поужинать я так и не поужинал, так что мать разморозила вегетарианских бургеров и овощной суп. За столом она говорила обо всём подряд, кроме деда, меня и отца. В кои-то веки я порадовался, что она всегда до последнего делает вид, что никаких проблем не существует. Я лег в кровать, чувствуя себя мороженым с двумя невозможными вкусами: дикой усталости и в то же время спокойствия.

Когда я уже засыпал, дед прислал сообщение:

«Сальва, нам надо поговорить. Я завтра заеду за тобой в школу после уроков, хорошо?»

Я заблокировал его номер и отключил телефон.