Все о моем дедушке

8

Я не послушался отца и весь вечер просидел за компьютером. Всё равно понятно было, что говорил он это просто так — не надо быть Стивеном Хокингом, чтобы догадаться, что всё равно мне заняться больше нечем, кроме как читать и нервно скакать с сайта на сайт. От компьютера я отрывался только затем, чтобы посмотреть в телефон. Лео поначалу присылал мне фото с триатлона между Кларой и Начо в парке. Они придумали три соревнования: прыжки через скамейки со связанными за спиной руками, карабканье на деревья за кошками и забег с открытыми банками колы на голове (если банка падала, надо было вернуться на старт и взять новую). Фотки Лео мне показались инопланетными: синячище, который набил себе Начо, свалившись со скамейки; вид снизу на Кларину попу, пока Клара лезет на дерево; Начо с Кларой с банками на голове бегут, а народ из школы вокруг болеет…

Потом мобильник надолго замолчал. Пока Лео не вернулся домой, не увидел новость и не позвонил мне:

— К твоему деду домой полиция пришла?

— Ага…

— С оружием? И что делают? Режут диванные подушки и всё такое?

— Лео, успокойся…

Я отвечал ему нервно и злобно. Потому что это было не кино. Это была реальная жизнь. Полицейские не вышибали дверь, не выкидывали одежду из шкафов, ничего такого. Мужчины и женщины в форме ходили по дому с серьезным видом, просматривали бумаги в ящиках столов и папках и забирали все документы, что привлекали их внимание. Еще они отключили и унесли большой компьютер, ноутбук и несколько жестких дисков. Никакого беспорядка за собой не оставили. Всё сухо и по-деловому. Но мне от этого спокойнее не делалось. В общем, мне показалось, что Лео реагирует как маленький, и он это заметил:

— Ну ладно… я просто хотел узнать, как ты там.

— Хорошо. То есть нет. Я злюсь. Бешусь. Это всё неправда, чтобы ты знал.

— Кошмар, брат.

Я решил сменить тему. Я не мог ему больше ничего об этом рассказать, да и не хотел.

— Фотки посмотрел, — сказал я.

— Ага, круто было. Ты такое пропустил, зря не… — Лео осекся, сообразил, что ляпнул не то. — Короче, если бы пришел, ты бы, ну, короче, ты понял, что я имею в виду. Не знаю, смогут ли тебе позвонить Начо и Клара… Он пошел ее провожать. По ходу, решил рвануть в атаку… Видел бы ты, как они бегали — всё время держались рядом и друг друга толкали. Начо общупал всё, до чего дотянулся. А Клара вроде и не возражала…

— Правда? Ладно, слушай, мне пора. Потом поговорим.

— Конечно… Давай.

Нет. Мне совсем неинтересно было сегодня знать, замутили ли Клара с Начо. И на кого из них ставили наши одноклассники. Мне на всё было плевать с высокого дуба. Я хотел только увидеть дедушку. Поговорить с ним. Узнать, как он. Я снова набрал ему, и на этот раз он ответил.

— Я в порядке, шельмец. Не волнуйся. Полиция еще в доме?

— Да. Выгнать их?

— Э! Тихо, не шебути. Послушай меня. Вот что: они мой кабинет обыскали?

— Да, и библиотеку тоже, и спальню твою. И еще кухню, и гостиную…

— А гараж?

— Нет, туда не ходили.

— Прекрасно. Значит, так: мне надо, чтобы ты сделал мне одолжение.

— Что угодно, дедушка.

— Уходи оттуда. Выберись из дома. Если денег нет, попроси у Терезы, она тебе даст на такси. Не хочу, чтобы ты там оставался, со всей этой кодлой.

— Дед, за мной мать заедет. Она через час уже прилетает.

— Всё равно. Уходи, а ей оставь сообщение, что будешь ждать ее дома. Только выходи через заднюю дверь. Или перелезь к Рафолям через забор. Мало ли, у дверей журналисты. А я не хочу, чтобы тебя дергали.

И он повесил трубку. Я ни на секунду не задумался — собрал сумку и спустился. Тереза нервно наблюдала за обыском, сгорбленная и еще более растрепанная, чем обычно.

— Як матери домой поеду, — сказал я. — Она уже скоро будет в Барселоне.

— Хорошо, малыш, молодец.

И она меня в первый раз в жизни поцеловала. Я прошел мимо гаража. Вроде бы там никого не было, но ближе подходить я не рискнул. После дедушкиных слов я подумал, что лучше будет, если полиция не станет соваться в гараж. Может, я и нафантазировал, но на всякий случай я не стал туда заглядывать, хотя ужасно хотелось еще разок поглядеть на «Монтессу». Я осторожно приоткрыл калитку, выходившую в переулок. Там, похоже, никто не караулил — ни журналисты, ни полиция. Вот и хорошо. Мне совсем не хотелось перелезать через забор к соседям, Рафолям. У них отвратная собака — немецкая овчарка по кличке Хеопс, он злющий и агрессивный. Он меня никогда не кусал, но я знаю, что на убийство он способен.

Оказавшись на свободе, я стал обходить дом вокруг. Хотел посмотреть, в самом ли деле у парадного входа окопались журналисты. Меня всё равно никто не знал в лицо. Да, дедушка оказался прав: возле пары полицейских машин уже ждали несколько журналистов с фотоаппаратами, телекамерами, микрофонами и мобильниками наготове. Я не удержался и подошел поближе, притворяясь любопытствующим. Выбрал тетку с самыми длинными волосами, пухлыми губами и глубоким вырезом. Если бы Клара видела, обозвала бы меня поганым шовинистом. А я бы ответил: «Это всё тестостерон, Клара».

— А что тут случилось?

— Полиция проводит обыск в доме Виктора Каноседы, главы фонда Каноседа.

— Ух ты… надо же… А что он такого натворил?

— Похоже, что присвоил деньги фонда. — Тут журналистка посмотрела на меня с интересом, и я занервничал. А вдруг она готовилась к репортажу и видела меня на каком-нибудь фото вместе с дедушкой? Вряд ли. Но она стала выспрашивать: — Вы знаете семью Каноседа? Вы их сосед?

— Не, куда мне… Я так, в гости к другу приехал.

— Ясно…

Журналистка посмотрела на телефон и перестала обращать на меня внимание. Уже уходя, я не выдержал и задал вопрос, который у меня назрел:

— Неужели он вправду ворует? Я его как-то видел по телевизору, такой симпатичный дедуля.

Она на меня странно посмотрела, и весело, и раздраженно одновременно.

— А вы точно с ним не знакомы?

— Да откуда? Если бы! Я в Грасии живу.

И тут я ушел окончательно. Только еще фото сделал, не знаю зачем. Это был какой-то инстинктивный жест, может быть, потому, что так бы поступил любопытный прохожий. Но еще и потому, что я хотел сохранить этот кадр. Он был мне нужен. Я хотел иметь фотографию входа в дедушкин дом, перед которым стоят полицейские машины и дежурят журналисты. Хотел запомнить, какие лица у тех, кто распускает о дедушке клевету за клеветой. А может, мне просто нужно было фото, чтобы окончательно убедиться, что всё это происходит на самом деле.

Я пошел прочь; по пути мне не встретилось и двух человек. Это было полезно, чтобы переварить всё случившееся; но на проспекте Бонанова я снова погрузился в городской шум. Машины на дороге, люди, которые сновали туда-сюда как ни в чём не бывало, — вся эта нормальность ударила меня как громом. Не знаю, чего я ждал, но мне она показалась оскорбительной. А когда меня оскорбляют, я бешусь.

На такси я ехать не хотел, а теперь вдруг почувствовал, что не могу сесть в автобус и делать вид, что просто возвращаюсь домой, заниматься всякими скучными повседневными делами. Но тут передо мной две тетки заняли весь тротуар своими тушами и дополнениями к ним — у каждой было по собаке на поводке. В общем, эти собаки, поводки, задницы и громадные сумки теток мешали мне пройти. Я был на грани истерики. Я хотел их обойти, остановиться на тротуаре, поднять руку и поймать такси, которое увезет меня подальше от этого кошмара. Но нет. Тетки еще и остановились, чтобы собаки сделали свои дела, и я взорвался гейзером злости:

— Будьте любезны, дайте наконец пройти!!!

— Мальчик, не кипятись…

— Да шли бы вы куда подальше! Вместе со своими собаками! И с дерьмом их!

— Нет, послушай, он еще и хамит! Кристина, тут вроде бы нам полицейский недавно встретился?

— Да, около банка!

При слове «полицейский» я встревожился. В отчаянии я ломанулся между тетками, растолкал их руками, одну вправо, другую влево, и бросился бежать под их крики:

— Упасть же могли!

— Чудовище!

— Невежа!

— Животное!

Минут через пять я остановился, сопя, как корова, которая в первый раз в жизни взобралась на Эверест. Со спортивной формой у меня беда. Я уже год как забросил футбол, и вся моя физическая активность ограничивалась уроками физкультуры в школе. Потому что играть в футбол на «Плейстейшн» не считается. И в гонки тоже.

Я уселся на скамейку на площади Кеннеди, отдохнуть и отдышаться. Написал сообщение матери, что буду ее ждать в ее квартире. Потом опять залез в «Твиттер» и в новости. От заголовка у меня внутри всё похолодело. «Украдены миллионы. Каноседа обвиняется в присвоении средств фонда».

Я написал Начо («Привет, как у тебя там с Кларой?») и Кларе («Мне тут доложили, что ты сделала Начо всухую. Со мной бы так не вышло»). Я хотел, чтобы они мне ответили. Чтобы рассказали, что между ними происходит. Чтобы они ни о чём не знали, а я мог бы связаться с кем-то, кто еще живет в прошлом. Потому что вынести настоящего я никак не мог. Никак. Это не могло быть правдой. Я не ездил к дедушке, не видел, как в дом пришла полиция с обыском, не говорил с журналистами, которые уверены, что мой дед — преступник. Нет. Я вместо этого пошел в парк и видел, что происходит у Клары с Начо, и теперь мне интересно, замутили они или нет; мне интересно, кинулся ли Начо в атаку, несмотря на свои метр шестьдесят пять и Кларины метр семьдесят пять, интересно, потискались они или нет, а то и еще что. Лучше было думать о них. Это единственное, на что я сейчас был способен. Я долго так сидел и ждал. После этого забега мне уже не хотелось ничего, не хотелось двигаться, не хотелось ехать ни на такси, ни на автобусе. Хотелось так и сидеть и ждать ответа от друзей. Мне пришло сообщение, но оно оказалось от матери: «ОК, встретимся дома. Я долетела. Буду через полчаса. Целую».

Надо было поторопиться. У меня не оставалось выбора, кроме как подняться. Я бы мог и пешком дойти до ее квартиры, я был недалеко, но решил, что на такси будет проще. Но даже в машине реальность вцепилась мне в глотку. В такси работало радио и шло какое-то ток-шоу, в котором обсуждали новость про обыск в фонде и в доме дедушки. Таксист, конечно, не мог промолчать:

— Эти богатенькие думают, что им всё сойдет с рук, творят что им вздумается. Никчемные!

Я не ответил. Оскорбленный и взбешенный, я решил, что ни слова не скажу ему до самого конца поездки. Когда он спросил, можно ли меня высадить на углу, я кивнул — он как раз смотрел на меня в зеркало. И на чай я ему не дал ни цента. Сам он никчемный.