Все о моем дедушке

7

Я проснулся оттого, что Тереза выплеснула мне в лицо стакан холодной воды.

— Нечего на меня так смотреть. Это твой дед распорядился. Не веришь — покажу тебе записку, которую он мне оставил.

— Тереза, ну это-то зачем? Покричала бы — я бы и встал.

— Когда твой дед велит мне что-то сделать, я делаю ровно как он сказал. Потом, я тебя уже полчаса бужу. Давай-ка, в школу пора.

Тереза была мне вроде запасной бабушки, хотя на мою бабушку она совсем не походила. Говорят, бабушка была болезненная и всё время лежала. А Терезу я ни разу в жизни не видел без дела или просто сидящей на месте. Вот и этим утром, пока я зевал и потягивался в кровати, она успела собрать одежду, которую я бросил на пол, когда раздевался.

— Тереза, если бы ты сейчас ходила в школу, тебя бы взялись лечить от гиперактивности.

— Значит, напомни, чтобы не ходила. А вот тебе в школу надо. Давай-ка вставай уже.

Такая она была. Никогда не мог понять, шутит она или говорит серьезно. Любит меня или только выполняет дедушкины распоряжения. Объятий и телячьих нежностей она не выносила. Как и я. Но я знал, что, когда я бываю у дедушки, она всегда за мной смотрит. И тортилью[5] велит готовить мне, как я люблю, чтобы яйцо внутри оставалось жидкое, хоть дедушка и ругается:

— Опять эти сопли жуешь! Дождешься, что меня за столом вырвет, шельмец.

Тем утром Тереза распорядилась подать мне на завтрак тортилью, как раз такую. Я не знал, что это в последний раз, что это мой последний завтрак при ней — после всей этой истории с дедушкой она вышла на пенсию и уехала в свою родную деревню, куда-то в Матарранью. Поэтому сейчас мне приятно вспоминать, что она в то утро не забыла про тортилью и что я тогда ел медленно, смакуя каждый кусочек. Тереза тем временем ворчала:

— Сальва, у Анхеля полно других дел, кроме как возить тебя в школу.

— Тогда на такси поеду.

— Матери позвони. И отцу. Оба звонили и просили, чтобы ты перезвонил им перед уходом.

— Ладно. А пока я звоню, ты причешись, — сказал я, как обычно подкалывая ее по поводу взъерошенных волос.

— Если причешусь, ты меня не узнаешь. Вот, звони.

И она сунула телефон мне прямо в тарелку, на последний кусочек.

— Э,тортилья!

— Тебе тортилья дороже родных отца с матерью. Ладно, дело твое. Скажу Анхелю, что ты поедешь на такси.

Может, она и права была. Мне совсем не хотелось говорить с родителями, но последний кусок этой несчастной тортильи мне теперь встал поперек горла. Так что я, как примерный сын, всё-таки позвонил матери и отцу. Может, я ленивый и бесчувственный, но всё-таки понимаю, что надо хотя бы минимальным приличиям соответствовать.

Мать сообщила, что задержится в командировке еще на день и вернется только послезавтра. Она уже договорилась с отцом, что я поеду прямо к ней (я торжествующе потряс кулаком — еще одна ночь в доме у дедушки!). Она сказала, что соскучилась, спросила, делаю ли я уроки, хорошо ли питаюсь и всем ли доволен. Я оттарабанил: «Делаю, хорошо, да», — и повесил трубку.

Отец полчаса передо мной извинялся, потому что работа оказалась сложнее, чем он предполагал, и ему нужно было присутствовать на куче совещаний. Он бы мог поработать из Барселоны, из дома, но клиенты хотели, чтобы он лично пообщался с маркетологами, отделом продаж, пиарщиками… В общем, тут я перестал слушать и только вставлял время от времени:

— Ага… Здорово… Ясно…

Наконец он закончил свой нудный рассказ, напомнил, что вернется поздно, и попрощался.

Я попросил таксиста, чтобы высадил меня за три квартала от школы. Этого требовала моя жизненная стратегия. Вчера я флексил фоткой с Хуаной Чичарро, а сегодня приду пешком, как простой смертный. Начо вышел мне навстречу:

— Брат, ну и видок у тебя, не выспался?

— Да вчера ужинали с дедом у его друга, засиделись допоздна.

— Круто.

— Ага, круто, — кивнул я, полусонный. Я не собирался никому рассказывать, что катался на легендарной «Монтессе», только что отреставрированной, по частному автодрому у миллионера. И я рассчитывал, что Лео не устоит перед соблазном и разошлет мою фотку с Хуаной Чичарро всему классу.

— Сальва, приятель, в другой раз зови нас, — полуобиженно сказал Рафа, главный альфа-самец нашего класса, истекающий тестостероном.

— Э-э-э, и меня то-о-оже! — протянул в такт своим заторможенным мыслям Фер, тоже наш одноклассник.

— Извините, народ, никак не мог. Мы с Хуаной случайно встретились.

— Ага, случайно, едрить твоего дедулю во все окна! Как же! — брякнула Паула — гламурная девица, которая ругается, как грузчик, чтобы казаться не такой гламурной, но эффект получается прямо противоположный.

Со стороны могло показаться, будто в классе зреют обида и зависть. Но это было не так. На этом деревце зрели совсем другие плоды: восхищение, желание быть рядом со мной и, может быть, прикоснуться к одной из тех привилегий, которыми я пользовался. Я подышал сладким ароматом этих плодов, прежде чем войти в кабинет, и потом еще на перемене, и он не выветрился полностью, даже когда уже пора было идти на обед. Даже Карлита (девчонка, про которую я говорил, что влюблен в нее, но на самом деле она мне просто нравилась — кстати, она ко мне так же относилась, считала, что я прикольный парень, с которым можно иногда затусить) — даже Карлита подошла ко мне с видом оскорбленной принцессы.

— Слушай, Сальва, — пожаловалась она, глядя мне прямо в глаза, — я-то думала, мы друзья… Я бы не отказалась познакомиться с Чичарро… знаешь ли…

Я тоже уставился Карлите в глаза и пообещал, что в следующий раз позову только ее одну. И прибавил, что можно было бы как-нибудь пообщаться наедине, скажем, у меня дома.

Карлита согласилась, что можно. Естественно.

Мы заговорщически рассмеялись, и мне снова закружил голову этот аромат — аромат чужого желания быть со мной рядом.

Я чувствовал его в последний раз в жизни.

Анхель меня не встречал. Правда, мы и не договаривались, так что он наверняка был занят работой: возил дедушку. Поэтому я, как обычно, отошел от школы подальше и, когда никого из одноклассников уже не было поблизости, поймал такси. До дедова дома можно было доехать и на автобусе, но он целую вечность тащится через город. Поэтому я всегда брал с собой деньги на такси, которые дед оставлял мне в конверте на столике в прихожей.

Приехав, я сразу направился в гараж — проведать «Монтессу». С утра я торопился и не успел туда заглянуть. Обратно от Василия мы снова везли мотик в прицепе, а теперь мне хотелось прокатиться по дорожке вдоль газона в саду. А главное, завести байк с первого раза.

Я сел на «Монтессу» и выполнил тройной ритуал: вставил ключ, опустил ногу на педаль и закрыл глаза, максимально сосредоточившись, как будто пытался завести не мотоцикл, а самолет. Вроде тех, которые хочет конструировать Начо. Мне потребовалось три попытки и два ругательства — в два раза меньше, чем в прошлый вечер. Полный триумф. Первая мягко включилась, и я поехал — медленно, чтобы не скатиться с дорожки, а потом, уже почувствовав себя чуть увереннее, переключился на вторую. Развернулся и возвратился к гаражу тем же путем. Но дорожка была чересчур короткой, а соблазн прокатиться по тихим улицам дедушкиного района — слишком большим. Что могло случиться? Никого не удивит шестнадцатилетний парень на мотоцикле. Тем более на этих тихих улицах: тут все дома с садами и бассейнами, хозяева на расслабоне да прислуга, почти никто не ходит и не ездит. Я сходил за шлемом и повел мотоцикл к воротам. Пульта от ворот у меня не было, но мотоцикл можно было вывезти и через калитку. Я собирался покататься только пару минут на второй, максимум на третьей передаче. Как я и предвидел, вокруг не было ни одной машины, и мне казалось, что я вожу мотоцикл всю жизнь — ну, почти, потому что иногда я слишком сильно газовал или, наоборот, недодавал газу. Я почувствовал себя так уверенно, что решил: ничего страшного, если доеду до светофора на перекрестке с проспектом Бонанова. Только туда и сразу назад. Но я где-то свернул не туда и оказался на другой улице, а когда решил вернуться, малость заблудился. Наконец на перекрестке я заметил по правую руку знакомую улицу: до дедушкиного дома было рукой подать. Только надо было пару метров проехать против движения, потому что улица односторонняя. Всё равно на дороге никого, решил я и свернул. И оказался перед машиной муниципальной полиции.

Я хотел рассказать им правду — не всю, конечно, — и надавить на жалость. Что дедушка вчера подарил мне мотоцикл, потому что я хорошо сдал все экзамены (ха-ха-ха), что я ему пообещал, что получу права (правда-правда), что взял мотоцикл без разрешения (чистая правда)…

— Здесь одностороннее движение. Надо проверить, нет ли за тобой других нарушений. Есть при себе документы?

Дрожащими руками я протянул свое удостоверение личности. Прочитав мою фамилию, они переглянулись.

— Как зовут твоего дедушку? — спросил второй.

— Виктор Каноседа. Он тут рядом живет… Может быть, вы его знаете, он…

— Значит, думаешь, раз твой дед — известный человек, мы закроем глаза и не выпишем тебе штраф? — всё так же строго сказал первый полицейский.

— Нет, нет, я говорю потому, что он, может быть, уже вернулся домой… Просто у меня родители сейчас в командировке.

Полицейские переговорили между собой и попросили меня ему позвонить. Дед был уже в машине и приехал через пять минут.

— Прости, дедушка, я не хотел… Просто захотелось прокатиться по кварталу, но я немного заблудился…

— Малой, напрасно ты… Господа, можно вас на минутку?

Дедушка и оба полицейских отошли на несколько метров поговорить. Насколько я мог понять, первый полицейский готов был махнуть рукой на это дело, но второй оказался принципиальным. Его, видите ли, задело, что я внук своего деда да еще и напомнил об этом. Но дедушка положил ему правую руку на плечо, а левой легонько похлопал себя по груди на уровне сердца. Наверное, клялся, что это больше не повторится. Легендарное обаяние дедушки сработало, и меня отпустили с миром. Это был последний раз, когда оно сработало.

— Пообещай сеньорам полицейским, что таких выходок больше не повторится, и живо домой! Мотоцикл дотолкаешь, заводить не вздумай!

Я послушался и, пообещав клятвенно, что больше не напортачу, потащился домой, толкая «Монтессу», спасенный, но в то же время униженный. Я подвел деда. Я подвел его и заставил выгораживать меня перед какими-то уродами из муниципальной полиции. Но дома дед вел себя как ни в чём не бывало.

— Шельмец, ты бы не наглел. Хочешь ездить на мотоцикле — значит, найдем тебе автошколу. Уяснил?

Мы спокойно пообедали, и чувство унижения меня отпустило. Потом мы поехали вдвоем на служебной машине: сначала меня завезли в школу, здание на улице Мальорки в Левом Эшампле, которому кое-как постарались придать не особенно роскошный вид, а потом дед поехал в фонд. Я сказал ему, что домой вернусь сам.

— Даже не думай. Я пришлю за тобой Анхеля. Хочу быть уверен, что ты направишься сразу домой делать уроки. Я дал слово твоему отцу, помнишь? А мое слово священно. И не делай такую рожу, жизнь, черт побери, прекрасна и удивительна!

Это были последние слова, которые произнес дедушка в нашей прежней жизни. Новая наша жизнь, вконец запутанная и непредсказуемая, незаметно началась, пока я входил в школу отсиживать последние два урока, а дедушка ехал через город навстречу хаосу.

Едва дедушка вошел в свой кабинет, к нему явилась полиция. Вот почему Анхель за мной не приехал, а о том, чтобы предупредить меня, никто не вспомнил. Но я еще ничего не знал. Я в замешательстве позвонил дедушке, но оба раза попал на автоответчик. Анхель тоже не брал трубку.

Деньги у меня были, так что я мог поехать на такси. Или погулять с Лео, Кларой, Начо и кем-нибудь еще, кто соберется, в парке в центре квартала; мы его звали кошачьим парком, потому что там обитала куча бродячих кошек. Начо все два урока болтал с Кларой и вызвал ее на состязание в парке — придумал какой-то триатлон.

— Надо, чтобы ты был, — сказал он мне. — Если не придешь, Клара откажется.

Но я уже и без того натворил за сегодня дел.

— Слушай, сегодня никак, я с дедом договорился.

— Прошу тебя, Сальва…

— Да не могу… — И я добавил громче, чтобы и Клара слышала: — Клара, я не смогу присутствовать при том, как ты уделаешь Начо. Но в пятницу отметим твою победу.

Клара пожала плечами, как будто говорила: «Дело твое, но ты многое теряешь».

И они ушли, обсуждая, как я не вовремя устроил эту глупость с мотиком. Мне совсем не хотелось делать доклад про Даниэля Каноседу, но я решил, что надо его закончить к приезду отца, чтобы показать: под дедушкиным присмотром у меня всё отлично.

Дома мне навстречу вышла Тереза, очень взволнованная.

— Дедушка тебе не звонил? — спросила она.

— Нет. Мы договорились, что Анхель меня заберет, но он так и не приехал. И никто трубку не берет.

Она на секунду застыла с раскрытым ртом.

— Уже…

Что-то в ней показалось мне странным. Я присмотрелся, не причесалась ли она часом. Но нет, дело было не в волосах. Тут я понял: у нее рабочий халат был криво застегнут.

— Наверное, забыл. Он звонил и сказал, что задержится. Что у него много работы. Я кекс испекла. Немного подгорел, но ты всё равно поешь.

— Отравить меня задумала? Ты разве не знаешь, что в подгоревшей еде сплошные канцерогены?

Тереза проигнорировала мою шутку, развернулась и ушла на кухню. Я поднялся к себе в комнату положить рюкзак, а когда спустился, услышал, как Тереза говорит по телефону:

— Откуда я знаю, как сделать, чтобы он не включал…

Увидев меня, она сразу повесила трубку.

— Что мне нельзя включать?

— Душ, не закрыв шторку.

На кухне (огромной, гигантской, как в журналах; ее, кстати, пару раз снимали для журналов про интерьеры) меня ждали стакан молока и кекс. Я хотел включить телевизор, но пульт куда-то запропастился.

— Я тоже искала и не нашла, — сказала Тереза. — Наверное, Маркос куда-то сунул.

Маркос и Исабель — филиппинская пара, дедушкина домашняя прислуга. Они занимаются садом, всякой работой по дому, чинят кое-что. Никогда не видел, чтобы они смотрели телевизор.

В гостиной у телевизора тоже не было пульта. Тут позвонили в дверь. Тереза, жутко нервная, кинулась к видеофону:

— Иду! Иду! Мальчик мой, не открывай! Не открывай!

Я слышал, как она сняла трубку видеофона, и тон ее ответа меня встревожил:

— Что? Я не знаю, можно ли вас впускать. Мне таких распоряжений не давали.

Я подошел поближе и похолодел. На экране видеофона были два человека в форме полиции женералитета. В ужасе я подумал, что они пришли арестовать меня за вождение без прав. Что тот мужик из муниципальной полиции всё-таки дал ход делу и теперь меня пришли искать.

— Подождите минуту. Мне нужно поговорить с сеньором Каноседой…

У Терезы дрожал палец, занесенный над кнопкой ворот. Я вконец запаниковал и уже стал представлять, каково мне придется в колонии для несовершеннолетних — правда ли там всё так плохо, как в кино показывают. Или хватит ли у дедушки связей, чтобы меня вытащить. Рядом Тереза пыталась дозвониться до дедушки и приговаривала:

— Матерь божья, матерь божья, не отвечает, он не отвечает…

Полицейские прошли через сад и остановились перед входом в дом. Тереза отперла, но встала в дверях.

— Не пущу. Хозяина нет дома, я не смогла с ним связаться.

Твердость этой женщины, которая старалась защитить меня от ареста, меня растрогала. Я готов был броситься ей на шею.

— Тереза, я не нарочно… Дедушка уже говорил с теми полицейскими…

— Да ты о чём, Сальва? Прошу тебя, замолчи и иди наверх! — взвизгнула она.

Тереза была права: и с какой стати я сам себя начал обвинять прямо перед полицией? И без адвоката! Я по сериалам точно знал — так делать нельзя, а тут расклеился и выставил себя полной бестолочью, можно сказать, признал вину. Но когда я уже собирался уходить, полицейские начали настаивать. И их слова совсем меня не успокоили:

— Сеньора, у нас есть ордер на обыск, выданный судом. Вы обязаны нас пропустить. Сообщайте кому считаете нужным, но я и мои коллеги, которые сейчас ждут на улице, войдем и сделаем свою работу.

— Мне не удалось поговорить с сеньором Каноседой… А вы не можете с ним связаться? Это же вы были в фонде?

— Будьте добры, откройте ворота нашим коллегам. И проводите нас в кабинет сеньора Каноседы и в его спальню.

Тереза сдалась. Еще человек пять в форме вошли в дедушкин дом и принялись всё осматривать. Я бегом поднялся к себе в комнату и бросился к ноутбуку — разбираться, что за хрень происходит. Во всех новостях фонд Каноседа был первой строкой. Полиция явилась без предупреждения и устроила обыск в штаб-квартире. Искали доказательства экономических преступлений. Вот я дурак-то: подумал, что это за мной пришли аж из полиции женералитета — будто им заняться больше нечем, кроме как ловить пацана, который на мотоцикле проехался без прав.

Тереза вошла ко мне без стука, против обыкновения, и даже не извинилась. Мир однозначно перевернулся.

— Мне удалось поговорить с твоим дедом. Обещал, что позвонит тебе, как только сможет. И сказал, чтобы ты не верил ничему, что о нем говорят.

— Его арестовали?

— Да ты что, упаси господи!

— А зачем полиция приходила в фонд?

— Какой-то донос — не все налоги будто бы уплатили… Я в этом не разбираюсь. Ладно, запирай-ка дверь и спокойно жди звонка от дедушки. Или от родителей.

Я проигнорировал этот совет. Весь вечер я читал новости в интернете и следил за «Твиттером». Похоже, ничего конкретного никто не знал, но деда обвиняли не только в уходе от налогов, но еще и в каких-то махинациях с деньгами фонда. Писали про «нецелевое расходование», «присвоение», даже «мошенничество». У меня внутри всё передергивало от возмущения. Как им хватило наглости писать, что мой дедушка — жулик и вор? Как можно было так говорить, когда полиция просто вздумала к нему прикопаться? Реакции в «Твиттере» были двух сортов. Одни удивлялись и не спешили верить.

«Если всё это правда, впереди грандиозный скандал».

«Расследование в фонде Каноседа! Надеюсь, это только ошибка. Фонд — не просто фонд, это символ».

«Я в шоке. Фонд делает благородное дело, неужели и его поразила чума коррупции?»

Но были и те, кто сразу бросился лить всякую гадость. Цифровые стервятники со своими радиоактивными когтями.

«Сюрприз-сюрприз! Фондом Каноседа руководят воры! Неужели кто-то не знал? Вот наивные…»

«Эй, Каноседа, ты теперь никто! А мне ничего за это не будет… #каноседуподсуд»

«Публичного человека обвиняют в коррупции… Это настолько банально, что даже меня не возмущает. Хотя нет, возмущает. #всехзарешетку»

Отец не замедлил позвонить. Мать уже вылетела из Мюнхена и собиралась заехать за мной на такси прямо из аэропорта. Отец обещал приехать на следующий день.

— Пап, тут столько всего несут! В «Твиттере» деда грязью поливают, я сейчас заведу аккаунт и…

— Нет! Сальва, ничего не делай!

— Да я же не под своим именем, я же не дурак…

— Я тебе говорю: ничего не делай. Выключи компьютер и не слушай ничего, что говорят.

— Ну да, и что тогда? Я же говорю, я не дурак. Они не имеют права так с дедушкой…

— Поговорим завтра, Сальва… А пока, пожалуйста, постарайся не терять голову. Впереди трудные времена.

И в кои-то веки мой отец оказался прав.