Все о моем дедушке

14

Трюк сработал.

Дедушка взял трубку, когда позвонили из школы, и охранник ему рассказал, что какие-то уроды жестоко надо мной подшутили, что меня это сильно потрясло и что я просил, чтобы именно дедушка меня забрал из школы. Дед пообещал, что приедет через двадцать минут.

Я молча ждал на посту охраны, исполняя роль травмированного ребенка. Через пятнадцать минут мне пришло сообщение:

«Я у школы. Выйдешь или мне за тобой зайти?»

«Сейчас выйду».

Его маленькая машина стояла на тротуаре напротив школы. Я забился на переднее сиденье. Дедушка еще больше похудел. Он был в джинсах и клетчатой рубашке — это он-то, который всё время ходил в костюме и галстуке.

— Всё в порядке? Что с тобой случилось? Мне поговорить с кем-нибудь из школы?

— В порядке. Меня заставили раздеться догола и одежду унесли… а потом подбросили на пост охраны.

Дедушка посмотрел на меня и спросил медленно и серьезно, не скрывая страха:

— И в честь чего с тобой так обошлись?..

Мне хотелось помолчать. Заставить его несколько секунд помучиться. И посмотреть, хватит ли ему наглости произнести это вслух.

— Эта… шутка — из-за меня?

Да, наглости ему хватило.

— Мне сказали, что та кредитка, которую ты мне подарил, была открыта не на твой счет, а на счет фонда.

Он онемел. Почти что окаменел. Потом кто-то нам посигналил. Дед раздраженно забормотал, дрожащей рукой поворачивая ключ зажигания:

— Да чтоб его! Сейчас! Вон торопятся все куда-то…

Дед повез меня домой, и хотя он соорудил вокруг себя что-то вроде кокона из крепких слов — он ругался на пробки, на сигналящих водителей, на всё дорожное движение, — но ему пришлось выслушать мой рассказ о том, что со мной сделали и что говорили мне эти четверо линчевателей. Я тоже умею плести кокон из слов и постарался не упустить ни одной детали. Какая абсурдная зализанная челка у того парня. Как пахло дынной жвачкой, которую жевала одна из девчонок. Как холодно мне было, когда меня заставили снять трусы, — неожиданно холодно, потому что был очень жаркий и душный весенний день.

Дед продолжал срываться на барселонские дороги, не в силах посмотреть мне в лицо. С каждым ругательством, с каждым оскорблением по адресу водителей, которые ехали не так, как удобно было деду, моя вера в него давала новую трещину. Как ария Бьянки Кастафьоре разбила всё стекло в доме у капитана Хэддока[6], так и брань деда уничтожила тот стеклянный колпак, который до того дня защищал меня от правды.

Мы подъехали к дому, и дед стал искать, где припарковаться.

— Дедушка, не поднимайся. Мне уроков много задали.

— Стоп, стоп, погоди… Не обижайся на меня, шельмец. Ну, ошибка вышла. Ты что думаешь, у тебя дед — Супермен? Никогда не ошибается? Тем более, я уверен, это в банке напутали. Наберут кого попало… Открыли карточку не к тому счету.

Я мог бы ему поверить. Но я слишком злился. Он должен был меня предупредить, что карточку могут вдруг заблокировать из-за этой ошибки. Что мое имя фигурирует в документах фонда. Что какой-нибудь журналюга может заявиться к воротам моей школы и начать вынюхивать про меня и про дедушку, — потому что есть журналисты, которым плевать, что я несовершеннолетний и что ребятам и девчонкам, которых они расспрашивают, тоже нет восемнадцати и они не понимают, что я не выбирал, чьим внуком родиться. И что из-за дедовой неосторожности или наглости (это я потом разберусь) такой журналист раскопает как раз то, что ему надо, жирный вонючий материальчик.

— Я понимаю, напутали. Но теперь про меня в газетах напишут. Спасибо огромное. Пойду уроки делать.

Я вышел из машины, не закрыв дверь. Дедушка закричал вслед:

— Эй! Малой! Вернись! Черт, Сальва, не уходи вот так… Сальва!

Но он ничего не сделал. Не припарковался, не побежал за мной, не попытался меня остановить. И потом не позвонил. Вот и всё.

Дома я полчаса просидел за компьютером с открытым «Ютубом», каждую секунду обновляя страницу: выложили эти уроды видео или нет. Потом даже настроил оповещение, чтобы сразу узнать, когда мое имя появится в интернете.

Через двадцать минут ролик выложили. Они его обрезали так, что в кадре был я один и не было понятно, что это школьный спортзал. Свои голоса они тоже вырезали. Остался только кусок, где я признаюсь, что у меня была собственная кредитка, которую мне подарил дед, только она не имела никакого отношения к фонду. Потом шел текст: нет, карточка была оформлена на счет фонда, а я тратил деньги на личные нужды, потому что моя фамилия Каноседа и Виктор Каноседа — мой дед, так что я, получается, тоже грабил фонд, который мог бы направить эти средства на образование. Аккаунт был, конечно, свеженький («Сальвабезштанов»), и найти, кто его создал, наверное, не удалось бы (если бы кто-то стал искать).

Я не стал ни говорить родителям, ни мучить деда — просто выключил на компьютере вай-фай, отключил телефон и сел дописывать реферат про Даниэля Каноседу, чтобы наконец с ним разделаться.

Я печатал и печатал, не останавливаясь, невозмутимо и бесстрастно. Пришел отец и удивился, когда увидел, что я обложился книгами и теми самыми ксерокопиями, которые мне помогала делать Долли — предательница или (как я теперь начинал понимать) такая же жертва моего деда, как и я.

— В школе всё нормально?

Отец улыбнулся, растроганный непривычной картиной — сын в кои-то веки взялся за уроки. Значит, дед ему не звонил и про видео на «Ютубе» он ничего не знал.

— Мне завтра реферат сдавать. Но я уже почти закончил.

Мне оставалось дописать один раздел — по тем материалам, которые я откопал в книгах у дедушки дома. И надо было придумать к нему такое название, чтобы сразу цепляло. Я перебрал сколько-то вариантов и наконец отыскал подходящее: «Дерьмо всплывает». Я сам посмеялся своей находке и за десять минут закончил текст. После этого оставалось только доделать слайды для презентации — и через час реферат был готов.

Было уже больше девяти вечера, и я позволил себе заглянуть на «Ютуб». Видео не набрало и пятнадцати просмотров — наверняка это они сами его и пересматривали.

Ужин прошел спокойно, мы с отцом даже не ругались. Мне не хотелось ему рассказывать, что в нашей жизни вот-вот взорвется новая бомба и что на «Ютубе» уже пошел обратный отсчет. Отец видел, как я прилежно делал уроки, и радовался, что хоть один день я не бил баклуши.

Ему было нелегко, а я впервые понимал, что он чувствует. Отец ведь тоже не виноват, что приходится сыном такому человеку. Он никогда мне не рассказывал, почему отдалился от дедушки. Почему на самом деле отказался работать вместе с ним в фонде. Я думал, что всё дело в гордости — отцу было неприятно, что про него подумают, будто он добился успеха не своими силами, а благодаря дедушкиным связям. Он как-то упоминал, что чуть не бросил университет из-за слухов, будто ему только ради известной фамилии ставят хорошие отметки, — кто-то из однокурсников даже переправлял его оценки в списках, которые в те времена бумаги и кнопок вывешивали в коридоре. Но в тот вечер меня начала грызть новая мысль: а что, если мой отец всё знал? Может быть, он заметил что-то подозрительное и поэтому не хотел иметь дела с дедушкой. Но тогда почему сейчас он ему помогал?

Перед сном я написал Марте, что выступлю на уроке с докладом. Что для меня это очень важно. Что мне это нужно в терапевтических целях. Я знал, что слова «важно» и «терапевтические цели» ее убедят. Ее урок был первым по расписанию, и я надеялся, что она успеет прочитать сообщение. Только сообщение, не реферат — его я отправлять не стал. Я хотел обеспечить себе эффект неожиданности. Нет, точнее, я не хотел, чтобы она помешала мне сделать то, что я задумал.

Утром я вошел в школу с высоко поднятой головой. В рюкзаке у меня был пиджак, который я раньше надевал, только когда ходил с дедушкой на официальные мероприятия, и серебряный значок фонда. А вместо футболки и джинсов я надел белую рубашку и коричневые хлопковые брюки — хоть и не от костюма, но элегантные. А еще старательно подобрал трусы и даже носки — тоже коричневые.

Перед выходом из дома я еще раз заглянул на «Ютуб». Набралось уже почти две тысячи просмотров, и я не сомневался, что скоро будет еще больше. Ну и ладно. Это был еще один стимул не отступаться.

В школе все уже видели ролик. Это я понял по взглядам, усмешкам, поднятым бровям, неприличным жестам и оскорблениям.

— Эй, мажорик, оплати себе операцию на мозге со своей кредитки!

Клара остановила меня в коридоре у входа в класс. Она только пять минут назад посмотрела видео — кто-то перепостил его в «Инстаграме».

— Откуда этот ролик? Кто это снимал?

— Потом расскажу.

Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Хотелось только, чтобы поскорее наступили восемь часов и пришла Марта. Войдя в класс, она поискала меня взглядом, немного взволнованная, и попросила на минутку подойти к ней. Я испугался, что ей уже кто-нибудь прислал ссылку на видео, но оказалось, что она тревожилась из-за того, что я делаю доклад про Каноседу.

— Ты уверен, что хочешь выступать?

— Вы же сами говорили: Даниэль Каноседа — пример для подражания.

— Да, да, конечно. Ну хорошо. Я рада, что ты решился. Не волнуйся и выходи к доске.

Марта сообщила, что я сделаю доклад, чтобы закрыть долги по учебе за неучастие в коллективной работе, попросила внимательно слушать и не перебивать и наконец дала мне слово.

Я надел пиджак, приколол на лацкан значок фонда и вошел в образ доброго стендап-комика:

— Сегодня я буду ломать стереотипы. Расскажу вам о том, что есть в семье Каноседа люди, которых никто не клеймит как воров.

Марта встревоженно посмотрела на меня, одноклассники заулыбались. Кто-то крикнул:

— И это не ты!

Марта вскочила, потребовала тишины и сделала мне знак продолжать.

Я пересказал биографию своего знаменитого предка: как он сколотил состояние на Кубе и по возвращении, вместо того чтобы спустить все деньги на брильянты и особняки, основал фонд, чтобы поднимать культурный уровень Каталонии. Дальше я рассказал о штаб-квартире фонда — дворце в готическом стиле, который еще в Средние века принадлежал одному дворянскому семейству из Барселоны, а потом, когда владельцы разорились, пришел в запустение и долго переходил из рук в руки, пока его не купил Даниэль Каноседа и не поручил одному известному архитектору его отреставрировать. Я подробно изложил главные заслуги фонда: покровительство поэтам, скульпторам и художникам, создание известного литературного журнала модернистов, плюс две вишенки на торте — Каталонский оркестр и коллекция живописи, которая теперь выставлена в Национальном музее искусства Каталонии. Всё это я сдабривал шутками и остроумными замечаниями, и весь класс меня слушал, даже не глядя в свои телефоны по шестьсот с лишним евро, хотя кто-нибудь то и дело встревал:

— Вот твой дед-то оценил!

— Твой предок в гробу переворачивается, как цыпленок на вертеле!

— Эй, постыдился бы рассказывать про свою семейку!

Марта покрикивала на комментаторов, требовала тишины, но дело уже потихоньку заваривалось. Я старался не прислушиваться — не мог допустить, чтобы мне что-то помешало. Конечно, я заметил, что Клара сидит со страдальческим выражением на лице. Что Начо хмурится. Что Лео нервно барабанит пальцами по столу и ждет, когда я закончу. Но у меня была своя цель, и я не собирался останавливаться. Я вывел на экран слайд с заголовком, которым так гордился: «Дерьмо всплывает». Все зашумели. Пока Марта пыталась утихомирить класс, я заговорил громче:

— Дерьмо всплывает. Убедиться в этом я могу двумя способами: во-первых, слазить в канализацию, а во-вторых, остаться дома. Потому что вся дрянь всплывает. И дерьмо, сколько его ни прячь, выходит на поверхность. То, что сейчас происходит, — это не только про моего деда. У Даниэля Каноседы тоже дерьма не разгрести. По официальной версии, он заработал свое состояние на сахарном тростнике. Но на самом деле он делал деньги, огромные деньги, на торговле рабами — и, хотя она к тому времени уже была запрещена, испанские власти закрывали на это глаза. Да, мой предок был работорговцем. По его приказу в Африке похищали мужчин, женщин, мальчиков и девочек, грузили в корабли и везли через море в тесноте, почти без еды и воды. Сейчас свиней на бойню доставляют в более гуманных условиях.

В классе повисла тишина. Такого не ожидал никто. Марта нервно засопела.

Я вывел на экран документ, который обнаружил у деда: историческое исследование о выдающихся каталонских семьях, сильнее всего причастных к торговле людьми. Оно показывало, что в этом замешаны все крупные капиталы в Каталонии. А первое место среди них занимал и больше всех на этом заработал мой предок, образцовый гражданин Даниэль Каноседа. Я продолжал читать доклад, но постепенно повышал голос и наконец стал с жаром и бешенством декламировать:

— И это не секрет! Всё в открытых источниках! Просто об этом не принято говорить! Скрывать можно что угодно, но тайное дерьмо рано или поздно становится явным. Наверное, мой предок не спал ночами, думая обо всех африканцах, которым он сломал жизнь, и решил создать фонд, чтобы успокоить совесть. Но фонд основан на грязных деньгах! И человек, который сейчас им руководит, — да, Виктор Каноседа, мой дед, — тоже нечист на руку. Если верить слухам. И даже если эти слухи подтвердятся, то он во всяком случае никого не обрекал на рабский труд, как скотину. Вот только работорговцев никто не наказывал и не сажал в тюрьму, а моего деда хотят посадить.

— Сальва, мне кажется, ты путаешь две разные темы… — Марта уже не знала, как меня остановить.

— Еще минуту! Минуту! Этим людям короли даровали титулы! Им ставили памятники — как Антонио Лопесу, маркизу Комильясу[7], который стоит себе на улице Лайетана. Да здравствует Антонио Лопес! Вот какое дело: сто пятьдесят лет назад они хотя бы оправдывались тем, что нравы тогда были дикие. А сейчас-то что? Я не понимаю: когда организация «SOS-расизм» потребовала, чтобы памятник убрали, никто и пальцем не пошевелил. Зато если мой дед присвоил часть денег, которые только благодаря ему и появились в фонде, то всё, он страшный преступник! Да, может, он и преступник, но так поступают все — а злодеями в этом кино оказались только мы, семья Каноседа!

— Хватит выеживаться! — заорал кто-то.

— Пусть договорит! — воскликнула Клара.

— Тихо! Сальва, достаточно. Сядь на место, пожалуйста, — попросила Марта.

Садиться на место я не собирался. У меня еще был заготовлен финальный аккорд. Я начал театрально раздеваться с серьезным и вдохновенным лицом, а вещи складывал Марте на стол: сперва значок, потом пиджак, рубашку, брюки, а она в ужасе упрашивала, чтобы я остановился.

— …От имени своего деда и прадеда я приношу извинения и в знак раскаяния разоблачаю всё это дерьмо. И разоблачаюсь сам — только на этот раз добровольно…

— Сальва, что ты творишь?!

— …Полагаю, что вы все уже в курсе и посмотрели видео, но на всякий случай расскажу: вчера несколько очень приятных старшеклассников заставили меня раздеться догола в спортзале. Обещали за это рассказать мне секрет о моем дедушке.

— Сальва, прекрати!

— Бу-у! Ничтожество! — крикнул еще кто-то.

— …Меня сняли на видео и выложили на «Ютуб». Ну то есть на «Ютубе» можно посмотреть, как я рассказываю про кредитку, которую мне подарил дед: я думал, она оформлена на его счет, а оказалось, что на счет фонда. Да, вот такой у меня крутой дед!

— Каноседа, иди уже на хрен со своим дедушкой! — любезно предложил другой одноклассник.

— Сальва! Пожалуйста, замолчи! Нам надо поговорить! Пойдем к директору! Сальва!

— …И больше я ничего вам не расскажу, потому что это неинтересно, да и вы наверняка уже всё знаете из новостей и… Та-да! Трусы снимать не буду. Всё, стриптиз окончен, друзья. Я же не совсем с ума сошел, чтобы раздеваться догола. Не жалуйтесь — смотрите, у меня и трусы, и носки в тему. Коричневые, под цвет дерьма!

Марта ухватила меня за руку и потащила из класса.

— Сальва, к директору. Немедленно. Ты перешел все границы!

Я вырвался. Конечно, я не ждал от нее аплодисментов, но рассчитывал, что, когда я расскажу, что со мной сделали в раздевалке, она не будет сердиться и всё поймет.

— Это я-то перешел все границы? Да я только правду рассказал!

— Сальва, идем.

— Отпустите!

— Сальва!

Марта снова меня схватила и потащила за собой так агрессивно, что я взбунтовался. Я был возмущен до глубины души, а ее пальцы жгли меня, будто клеймо африканского раба. У меня внутри всё переворачивалось, от напряжения я покраснел и весь взмок, я начал истерически вопить и с силой швырять в Марту свою одежду — наверное, подсознательно я хотел заслониться от нее, не видеть ее больше, или, может, оттого, что у меня случился нервный припадок, это было единственное, что пришло мне в голову. Перекидав все свои вещи, я с воем и криком стал подбирать их и рвать, а потом смахнул со стола всё, что там было, в безумном стремлении крушить — будто Халк, потерявший контроль.

— Вам плевать, что со мной сделали? А? Плевать, конечно! Вам главное, чтобы я не кричал! Чтобы оделся! А так пусть хоть на куски режут, лишь бы шума не было! Ханжа вы, вот вы кто! Оставьте меня в покое! Слышите? Пусть меня вся школа слышит! Оставьте меня в покое!

И я безутешно зарыдал.