Все о моем дедушке

10

Есть мне не хотелось, но мать заставила позавтракать. С нее бы сталось разжать мне рот, затолкать туда бутерброд, насыпать сверху хлопьев и залить молоком, так что я сам кое-как через силу проглотил что смог. Я нервничал. В группе «Несгибаемые» уже появились сообщения.

От Клары: «Встретимся за 10 мин в парке?»

И от Лео: «Ага, посмотришь, где Клара сделала Начо всухую».

И от Начо: «Потому что у Лео кишка тонка даже попробовать».

Я сказал, что не надо. Что мы увидимся в школе. Мать была права. Лучше вести себя как ни в чём не бывало. Я понимал: в школе теперь, может, что-то поменяется, но мне незачем строить из себя обиженную мышку, которой написали в норку. Норма. Норма. Норма. Я научусь читать мантры, как мать, и буду повторять вот эту. Норма. Норма. Норма. И если прокатит, может, сойду за интересного. Или нет. Может, кто-то меня начнет игнорировать. Или, хуже того, будет втираться в доверие, чтобы потом задеть побольнее, как задели дедушку. Я видел, так в школе поступали и за куда меньшие прегрешения. С девчонкой, которая растолстела. С ребятами, у которых морда пошла прыщами. С тихонями, которые ни с кем не могут подружиться. Люди могут быть очень жестокими, и теперь они будут жестоки со мной. Нет уж. Надо было притормозить мозг. Во-первых, дедушку поливали грязью не все. Я с самого утра слушал радио: в ток-шоу некоторые его защищали, призывали успокоиться и подождать, пока всё прояснится. Имена кое-кого из этих защитников я вроде бы слышал от дедушки. Наверное, это были его друзья, поэтому они знали, что он невиновен, что он не какой-то коррупционер, как те политики, которых газеты обвиняют в хищениях. Да, я торопил события; скорее всего, никому нет дела до меня и наших семейных проблем, пошумят и забудут. Надо было сделать покерфейс и войти в школу как ни в чём не бывало. Потом я перечитал вчерашние сообщения от дедушки и решил: нет, я войду с высоко поднятой головой, потому что быть Каноседой — это самый сахар, а если полиция хочет ошибаться и порочить его доброе имя, я в этом помогать не стану. Наоборот. Мать была неправа — не надо прятаться в раковину, я сделаю морду кирпичом и усядусь на первый ряд.

В общем, я представил себя супергероем, замаскированным под ученика четвертого класса средней школы, и направился к лифту, кинув матери «Пока!», прозвучавшее, я надеялся, резко и решительно.

На автобусной остановке я пять минут сидел с прямой спиной и суровым равнодушным взглядом супергероя, который знает, что одним ударом способен стереть противника в пыль. Внутри у меня нервы копали туннель на свободу, но я их глушил удвоенной дозой равнодушия. Скоро появилась компания из трех девчонок на класс младше, которые всегда ходят вместе. Завидев меня, они принялись шептаться и внаглую поглядывать на меня. Вместо того чтобы отвернуться, я пристально на них смотрел, пока до них не дошло и они не замолчали. Другое дело!

Точно так же я вел себя со всеми остальными из школы, кто садился в автобус, если они замечали мое присутствие. Никто не выдерживал моего взгляда, все отводили глаза.

Хотя я нервничал и живот что-то заныл, дорога прошла неплохо. Я был уже на финишной прямой — оставалось войти в здание школы. Это оказалось проще, чем я ожидал, потому что Начо и Лео встречали меня на остановке.

— Мы твои телохранители.

— То есть я твой телохранитель, — весело сказал Лео. — Начо не может, он вчера переутомился.

— Было б от чего хранить… — отшутился я.

Мы вошли в школу, обсуждая вчерашний триатлон в парке и то, что Начо наотрез отказался рассказывать, что у них потом было с Кларой. И вот я, сам того не заметив, уже поднимался по лестнице в класс. Но у двери меня отловила наша классная, Марта, и вид у нее был крайне серьезный.

— Сальва, будь добр, пойдем со мной. Мне надо с тобой поговорить.

Я пошел за ней в ее кабинет. Она прикрыла дверь и одарила меня сочувственной улыбкой.

— Сальва, мы с директором во всём тебя поддержим. Если тебе что-то нужно, ты только скажи. Понятно, что все эти разговоры о твоем дедушке могут повлиять на твою учебу, более того, задеть твои чувства. Так что, если тебе захочется поговорить или еще что-то в этом роде, обращайся ко мне или к директору.

— Спасибо, — ответил я серьезным тоном, не выходя из роли крутого парня, которую выбрал для себя с утра.

— И имей в виду — надеемся, конечно, что ничего подобного не случится, но, если тебя будут обижать, если возникнут какие-то проблемы с другими учениками, обязательно нам скажи. Мы не допустим, чтобы над тобой издевались. Ясно?

— Ясно, — ответил Железный Каноседа-младший.

— У тебя всё хорошо? — встревоженно спросила Марта. — Ты сегодня очень серьезный. Хотя я понимаю… тебе, наверное, сейчас не до того… Я рада, что ты пришел в школу, но если тебе тяжело…

— Да нет, всё в порядке, — вставил я. — Можно я на урок пойду? Не хочу опаздывать…

— Иди, конечно. Если что, ты знаешь: ко мне всегда можно обратиться.

Марта была со мной так мила, что я не сдержал улыбки. Я знаю, что она меня любит, но было ужасно приятно, что она так обо мне волнуется. Я был настолько тронут, что чуть было не плюнул на свою маску крутого парня и не бросился ей на шею. Но я себя сдержал — подумал, что у меня, кажется, получается создать свой новый образ, сурового и загадочного Сальвы, который потрясает и вызывает сочувствие, смешанное с трепетом.

Я вошел в класс, когда остальные уже расселись по местам, и от моего появления поднялся переполох в курятнике.

— Господа! Господа! Успокойтесь! — закричал Гоньялонс, преподаватель каталанского, который всегда обращается к ученикам «господа». Никто его не слушал, и он пустил в ход тяжелую артиллерию: — Или вы сейчас же успокоитесь, или все достали листочки и пишем: «Контрольная работа»!

Тут же воцарилась гробовая тишина, и я прошел на свое место. А Гоньялонс толкнул убойную речь. Не зря они с Мартой — мои любимые учителя в школе. Остальные мне были побоку. Гоньялонс с невозмутимым спокойствием обратился к классу:

— Насколько я понимаю, вы все смотрели новости. Или слышали их. Я был бы рад предположить, что вы прочитали их в газете и обдумали, но вряд ли нам выпала такая удача. Итак, все знают, что о дедушке Сальвы сейчас кричат на каждом углу. Но, как вы сами видите, Сальва от этого не изменился. У него не отросли ни рога, ни хвост, ни ангельские крылья. Единственное, что нас должно сейчас волновать, — что у него трудный период в жизни, и лучшее, что мы можем сделать, — это оставить его в покое. Дать ему спокойно жить и спокойно учиться. Поэтому, чтобы ему было сегодня полегче, повторим нашу любимую тему — сложноподчиненное предложение. Тема достаточно сложная и интересная, чтобы задействовать нейроны по максимуму и не оставить вам сил думать о посторонних вопросах. Все открыли электронные учебники, сейчас выполним несколько прелестных упражнений. И не смотрите так на Сальву — повторение у нас по программе.

После каталанского была математика, потом английский и, наконец, большая перемена, затем снова уроки. Все делали вид, что не смотрят на меня, не говорят обо мне и не стали относиться ко мне иначе. Как они ни притворялись, я знал, что это не так, но мне было фиолетово. Речь Гоньялонса оказалась идеальным противоядием от всего, что могло отравить мне жизнь, так что первый день в школе прошел без происшествий и быстрее, чем я ожидал. Был только один напряженный момент: на выходе из школы какие-то старшеклассники попросили у меня денег на автобус.

— Он всего-то три тысячи евро стоит… Мы слышали, у тебя дома кое-что награблено.

Шутка была такая примитивная, что в ответ мне пришло в голову только сунуть руку в карман, достать какую-то завалявшуюся мелкую монетку и выдать ее тому придурку. Я отвернулся от них и ушел, не обращая внимания, — пусть себе смеются, недоумки.

Клара, Начо и Лео продолжали исполнять свою роль телохранителей. Я рассказал им, что это всё клевета и ложь и что дедушка ни в чём не виновен. А они, как хорошие друзья, поверили мне и защищали меня.

— Забей ты на этих придурков. Тебе же сказала Марта: если кто-то будет к тебе докапываться, расскажи ей. Ну так завтра пойдешь к ней и расскажешь, — предложил возмущенный Лео.

— Нет. Им того и надо, — спокойно ответил я, не подав виду, что этот случай задел меня сильнее, чем я готов был признать. И что в тот момент, когда я протягивал ему монету, у меня рука чуть не задрожала и я еле сдержался.

— Тогда завтра у них что-нибудь пропадет, — с хищной улыбкой пригрозила Клара. — У одного такие очочки от солнца…

— Не надо, я же сказал. Забудьте уже про них. Ну что, прогуляемся? Я сегодня не особо тороплюсь, — сказал я, хотя на самом деле умирал от желания поскорее вернуться домой и поговорить с дедушкой, но тот Сальва, который держал всё под контролем, сделал небольшое усилие.

И они повелись. Все трое сказали, что у них дела после школы, но я дал понять, что я не в обиде. Лео пошел в одну сторону, а Клара с Начо в другую, вдвоем. Можно было бы за ними проследить, но мы с Лео решили их уважать — пусть у них всё идет как идет. Захотят — сами расскажут. Это наш стиль: тайна, верность, Швейцария.

Я не мог больше ждать. Едва отойдя от школы, я достал телефон и полез смотреть «Твиттер» и газеты. В школе я готов был спрятаться в туалете, лишь бы почитать последние новости, но сдержался. Слишком велик был риск, что меня кто-то за этим застанет, а мне такого не хотелось. Но теперь, на улице, вне зоны влияния нового Сальвы, уже не нужно было притворяться.

— Черт.

Похоже, полицейское расследование подтверждало вчерашние обвинения: писали, что дед присвоил огромные суммы, которые передавал политическим партиям, делился с друзьями-предпринимателями, а что-то оседало и у него в карманах. Ливень дерьма не то что не прекратился, а только усилился.

Я понадеялся, что дома мать успокоит меня какими-нибудь другими новостями, и дверь открывал с энтузиазмом.

— Мам! Я вернулся!

Но ее не было. На столе лежала записка: «Отпишись, как придешь домой. Целую. Мама».

Я так и поступил.

«Мам, я дома. Когда ты будешь?»

Она не отвечала, тогда я набрал отцу. Он взял трубку, голос у него был нервный.

— В школе всё нормально? Тебя никто не обижал?

— Нет, пап, всё хорошо. А как там дедушка? Я почитал немного, что пишут в газетах, и…

— Сальва, я сейчас с ним и его адвокатами. Потом перезвоню и всё расскажу.

Тут телефон звякнул. Я думал, мать ответила, но это было сообщение со скрытого номера. Картинка с заключенным в полосатой робе и шапочке, куда вставили плачущее лицо дедушки и подписали: «Твой дед, главный вор Каталонии».

Я разозлился и стер сообщение. Наверняка те придурки из старших классов — не знаю уж, откуда у них мой номер.

В тот день я больше ничего такого не получал. Зато получил на следующий, и через день, и через два. С каждым днем сообщений было всё больше и они были всё хуже, потому что новости были всё паршивее: каждый раз, когда я включал радио или щелкал каналы по телевизору, обязательно попадал на что-нибудь отвратительное. И если бы не желание быть в курсе всего, что связано с дедушкой, я бы вообще не заглядывал ни в телик, ни в интернет, настолько мерзкими и наглыми стали все эти журналюги. Они даже название придумали для всего этого, «Каноседа-гейт» — будто дешевое кинцо. Дурацкое и вульгарное заглавие для этой кучи вранья. Вранье было двух сортов: одни просто ничего не знали, а другие попались на удочку и умножали ложь своими домыслами. Я-то прекрасно понимал, что произошло на самом деле: кто-то попросил у дедушки денег, получил отказ и теперь решил ему отомстить. Да еще и отец с матерью не хотели со мной ничего обсуждать. Я пытался подслушать, как они говорят об этом по телефону, но они тут же меняли тему или клали трубку. Если я спрашивал, какого икса они от меня всё скрывают, они говорили: забудь об этом, пожалуйста. По обрывкам разговоров, которые мне удавалось поймать, я заключил, что родители не до конца уверены в дедушкиной невиновности. Меня бесило, что они себя со мной так ведут, как с трехлетним ребенком. Отец только пару раз приезжал со мной повидаться, но каждый его приезд заканчивался ссорой — как обычно с отцом, без криков, и это меня больше всего выводило из себя. Он придирался то к моим оценкам, то к беспорядку в комнате. То к моему обиженному виду. Вдобавок, когда я начинал протестовать, он говорил только, что хочет меня защитить.

— Ну я же читать умею, пап! Ты разве не знаешь, что все на свете круглые сутки говорят про дедушку?

— Сальва, я знаю, что для тебя это очень трудно, но ты не должен об этом сейчас думать. Дай нам… Слушай, всё сложно…

— Понятно, то есть ты считаешь, что всё это правда. Не могу поверить, что ты против него. Ты мне отвратителен.

— Не говори так, Сальва, прошу. Я из кожи вон лезу, чтобы помочь дедушке. И делаю это ради тебя, потому что знаю, как ты его любишь. Но сейчас я ничего больше не могу тебе объяснить. Просто доверься мне.

— Ради меня? Не ради него? Это же твой отец родной! А ты кому веришь? Журналистам или дедушке? А?

— Сальва, тебе сейчас надо сосредоточиться на учебе. Не беспокойся о дедушке.

— Плевать я хотел на учебу.

Отец меня не ругал за такой ответ — а мне, может, стало бы спокойнее, если бы отругал. Но он был по-прежнему молчаливым и апатичным, как амеба в депрессии, — хотя поводов для этого теперь было больше.

Разговоры с матерью проходили спокойнее, но всё равно меня бесили. Она тоже обращалась со мной как с маленьким, только при этом натягивала искусственную улыбку. А если я прямо говорил ей об этом, то улыбка сменялась выражением лица, как у мачехи из диснеевских мультиков, и мать начинала ругаться, что я веду себя недостаточно зрело.

— Мам, ты уж определись! Я малыш, которому не надо ни о чём думать, или почти взрослый дядька?

— Сальва, если ты так со мной будешь разговаривать, я буду молчать. Успокоишься — и всё обсудим.

Но мы никогда ничего не обсуждали.

Разве можно было так говорить обо всей этой истории с дедушкой? Разве такие вещи обсуждают? Разве от обсуждений она поняла бы, что я только больше нервничаю, когда от меня скрывают правду?

Я всё думал: почему у меня такие невыносимые родители? Почему они даже поорать не могут? А если дедушку в тюрьму посадят, они так и останутся бесчувственными ледышками, будто два пакета льда в морозилке? Я уже видеть их не мог и даже радовался, что им некогда уделить мне время.

Но хуже всего были те три дня, когда дедушка не давал о себе знать. Я всё понимал. На него сразу столько всего навалилось, ему надо было сосредоточиться и дать отпор журналистам, полиции, судьям, и всё это было не в видеоигре, а в реальности, в поганой реальности. Но его молчание меня мучило. Сначала я писал ему, чтобы подбодрить.

«Дедушка, я тебе верю».

«Дед, ты лучше всех».

«Дед, я тобой горжусь».

«Дед, сахар, сахар, сахар».

Но потом я сменил тон.

«Дедушка, позвони мне, как только сможешь. Когда угодно. Только позвони, если сможешь».

«Дед, если позвонишь, я тебе расскажу шутку Эухенио. Посылаю аудио».

«Дед, ну хоть какашку какую пришли, а то позвоню в полицию. Не, погоди, не в полицию. В армию».

Вечером он отправил мне в ответ эмодзи и короткое сообщение:

«Вот тебе какашка. Доволен? Завтра встретимся в 17:00 у входа в дом твоей матери. ОК?»

И хоть меня распирало от вопросов — почему у входа? что мы будем делать? можно будет тебя завтра обо всём расспросить? что с тобой будет дальше? — я отправил только «ОК».

И стал ждать следующего дня, чтобы узнать всё, что хотел.