Все о моем дедушке

17

Дед понял намек и не стал приезжать.

Следующие несколько дней прошли в каком-то напряженном спокойствии. Я каждое утро просыпался в ожидании известий о дедушкином признании, но, когда на радио новости начинали с других тем, я убеждался, что выиграл еще один день — непонятно у кого.

Мне хотелось, чтобы у нас с Лео, Начо и Кларой всё стало по-прежнему, но это никак не получалось. Начо и Лео меня избегали: у Лео каждый день были занятия с репетиторами, а Начо просто выдумывал оправдания. Что-то надорвалось. После моего истерического шоу на истории они оба стали как-то иначе со мной держаться — как будто я сошел с ума и мое безумие вызывало не то уважение, не то страх. Или и то и другое сразу. Мы вели себя так, будто всё оставалось как раньше: болтали в школе, вместе работали на уроках, но пазл теперь не складывался. Может быть, им запретили дружить со мной. Родители любят так делать.

В черный список я их не внес, но перестал настаивать.

Только с Кларой мы продолжали дружить. Вообще говоря, я теперь понимал, что она, кажется, первый настоящий друг в моей жизни — до этого у меня вся дружба была какая-то детская, поржать вместе, и больше ничего. Я ни с кем не делился таким трэшем, как с ней.

После уроков мы вдвоем зависали на квартире у моей матери: делали уроки на террасе, ковыряли в носу или подсматривали, как сосед, мужик лет за сорок, играет в Just Dance — трясет пузом перед теликом на танцевальном коврике. Клара рассказала, что ее мать умерла внезапно. Инсульт. У нее в мозге вдруг случилось короткое замыкание. Она потеряла сознание — и всё. Адьос. Но главное, Клара поделилась со мной тем, что чувствовала после этого. Она долго старалась быть сильной и ни о чём не задумываться — просто плыла из одного дня в другой.

— Знаешь, как это, когда ногу отсидишь? Наполовину не чувствуешь ее, но болит страшно. Вот так у меня и было.

А потом она как-то начала вдруг воровать всякую мелочевку из магазинов — и снова почувствовала себя живой.

— И чего ты тогда к Максу стала ходить, раз всё так хорошо устроилось?

Я думал ее подколоть, но промахнулся. Клара ответила очень серьезно:

— Не могу же я всю жизнь воровать…

Тут она поняла, что уже она сказала не то.

— Я не про твоего дедушку… Я…

— Клара, я понял…

От сеансов у Макса она стала приходить в себя по-другому. У него она ревела навзрыд, но говорила, что столько плакать полезно — как будто раз в месяц пропустить голову через автомойку. И я ей верил, потому что видел, как Клара изменилась — она как будто светилась спокойствием, вроде тех детских ночников, которые оставляют на всю ночь малышам, чтобы не боялись засыпать. Я даже позавидовал Начо и на всякий случай решил прощупать почву.

— А Начо?

Клара улыбнулась. Она была влюблена, и это было заметно. Сколько бы она ни сидела у меня, телефон всё время держала рядом, они постоянно переписывались.

— Если бы не Макс, наверное, мы бы с Начо не встречались… Я не готова была…

— Ну ладно, ты меня убедила. Поставим Максу памятник. Мой дедушка всё устроит только так. А, не, теперь не сможет…

— Дурак ты. Зря ты не хочешь к нему ходить… Макс хороший человек. Почему ты ему не расскажешь про письмо? Он же, наверное, не сможет ни с кем поделиться, это вроде как у священников, тайна исповеди.

Мне не хотелось больше об этом говорить. Но пришлось.

В дверь позвонили. Оказалось, что это дед.

— Заехал посмотреть, как там мой мотоцикл.

Я хотел захлопнуть дверь у него перед носом, но он успел подставить ногу.

— Сальва, не дури.

Клара выглянула посмотреть, что происходит, испугалась, и я пришел в себя.

— Сальва, впусти его.

Дед, воспользовавшись моим секундным замешательством, протиснулся в квартиру.

— Девочка, тебе никуда не пора?

— Клара, не уходи!

Клара растерянно посмотрела на меня. Но страх страхом, а она мне друг.

— Я буду на террасе.

Она вышла из прихожей и оставила нас одних, но мне всё-таки стало спокойнее от того, что она в квартире, — как будто меня прикрывает накачанный боец джиу-джитсу, а не худощавая девчонка-бегунья.

— Дед, зачем ты пришел? Рассказать, что в том письме нет ни слова правды?

— Я же говорю, посмотреть, как там мотоцикл. Идем в гараж. Где ключи?

— Дед, уходи. Меня уже достали твои шутки.

И тут впервые в жизни он на меня рассердился.

Дед отвернулся и стал рыться в ящиках. Никогда я его не видел таким злющим.

— Где твоя мать держит долбаный ключ от гаража? Сальва! Говори!

Я ничего не понимал: ни зачем он приехал, ни с чего ему так сдался этот мотоцикл. Теперь рассердился уже я, и всерьез.

— А про письмо ты не хочешь со мной поговорить? Или всё, тебе уже нечего отрицать? Хоть бы придумал, как всегда, какую-нибудь байку для лопуха-внука — он бы поверил! Проглотил бы и не поперхнулся!

Дед оставил ящики в покое, глубоко вздохнул и повернулся ко мне. Он заговорил спокойным тоном, сдерживаясь, чтобы не залепить мне пощечину.

— Зачем что-то придумывать? Никакой ты не лопух. Ты знаешь правду. А если не желаешь понять, что я всё это делал ради тебя, ради твоего отца и ради Каталонии, что во власти без этого невозможно, — что ж, не мне тебя убеждать. Ты уже не маленький. Еще повзрослеешь — всё уяснишь сам. А теперь будь добр, скажи мне, где, черт возьми, ключ от гаража. Я должен кое-что проверить, а тебе это ничего не стоит. Эх ты, неблагодарный, я ведь всё тебе обеспечил в жизни!

Это меня добило, и я решил, что пора преподать ему урок.

— Клара! Клара! Иди сюда!

Клара прибежала с террасы.

— Собирайся, мы уходим.

Она не заставила себя ждать и через три секунды уже стояла у двери с курткой и рюкзаком в руках.

— Сальва, хватит. Куда ты?

— До свидания, дед.

— Знаешь что? А я, пожалуй, останусь, подожду твою мать.

Тогда я достал из ящика коробочку, где мать держала магнитный ключ от гаража, и потряс перед лицом у деда.

— Мы с Кларой прокатимся на мотике.

— Ты что?! У тебя же прав нет!

Но мы с Кларой уже его не слушали, потому что мчались со всех ног вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Метнулись к гаражу, открыли дверь и нырнули внутрь — я себя чувствовал так, будто мы снова убегали из торгового центра, как в те времена, когда Клара таскала вещи в магазинах. Я надел шлем, который так и лежал в гараже с тех пор, как дед привез мотоцикл; протянул Кларе второй.

— Ты точно умеешь водить?

— Ну конечно. Ты что, боишься? До твоего дома рукой подать, за пять минут доедем.

Клара надела шлем. Ей было не по себе, но она старалась не подавать виду. У меня получилось завестись с первого раза, мотор адски взревел и забулькал, как больной живот. Я всё озирался, не появится ли дед.

— Садись скорее, поехали, — сказал я Кларе.

Я газанул, и мы рванули вверх по улице. Свернули направо, проехали вниз по другой улице и еще раз повернули, опять в горку. Как следует разогнаться не удалось, но хоть не заглохли ни разу по пути. Через минуту я остановился возле Клариного дома. Она слезла с мотоцикла и отдала мне шлем. Я его повесил на левую руку.

— Уф, наконец-то добрались. Сидеть жутко неудобно. Мне какая-то железка всю дорогу впивалась в задницу… — Клара потрогала сиденье и с удивлением посмотрела на меня. — Слушай, а тут что-то есть.

Я заглушил двигатель, но шлем снимать не стал. Задняя часть сиденья была заклеена черной изолентой. Клара ее отодрала, и там оказался разрез, как делают на торте, чтобы начинить его взбитыми сливками. Или чтобы спрятать что-нибудь внутри. Клара сунула туда руку, нащупала и осторожно вытащила прозрачный пакетик с тремя флешками. Она держала его так, будто там были три склянки с ядом.

— Мотоцикл с сюрпризом… Пойдем ко мне, посмотрим, что на них?

— Нет, поздно уже… Да и ни к чему…

— Как думаешь, что там?

— А ты как думаешь? Тебе же всё ясно, и мне тоже. Мотик мне подарил дед. Он сказал, что перевез его ко мне, чтобы на него не наложили секвестр. Теперь понятно, почему он на самом деле так за него волновался. И зачем сегодня приходил. Вовсе не обо мне он беспокоился. На меня ему всегда было плевать.

— А если это информация о твоем дедушке, что ты собираешься делать? Сдашь его?

— Не знаю…

— Поговори с отцом… Он придумает, как поступить… и если придется выдать твоего дедушку или сделать что-то другое, что твой отец посчитает нужным…

— Мой отец? — раздраженно перебил я.

— Да, Сальва, твой отец. Хороший или плохой, но он твой отец. И он о тебе беспокоится. Родителям, знаешь ли, не всё равно. И если ты ему расскажешь, что случилось, он тебя поймет.

Из-за ее тона — будто она правда считала, что моему отцу можно простить все его прегрешения, — и этого «поймет» я вскочил и на мгновение забыл, что это говорит мне Клара.

— Поймет? Ты что, совсем? Забыла, что он редактировал то письмо с признанием? Он наверняка замешан во всём этом так же, как и дед! И ты говоришь, он меня поймет?!

Клара поежилась. Точнее, еле-еле повела плечами вперед. Но я заметил это движение — инстинктивный порыв защититься.

Я накричал на Клару, на свою подругу. И это после того, как она поддерживала меня и была рядом, когда в моей жизни всё взорвалось и начался апокалипсис. После того, как ей удавалось меня рассмешить. После того, как она рассказала мне, что ей незачем больше воровать в магазинах, потому что теперь она всегда может выговориться Максу и выплеснуть свою обиду на то, что матери не стало так рано. У меня внутри всё сжалось, а шею как будто обхватили невидимые ледяные когти. Мне хотелось умереть.

— Клара, прости…

— Да ничего… — Она не смотрела на меня, а голос у нее был такой, будто я ударил ее по лицу и она боится, что ударю снова.

— Чего, еще как чего… Прости, что я с тобой так… Я бестолочь.

— Поздно уже…

Мне больше нечего было сказать. Она развернулась и пошла в дом, не оглядываясь, всё так же, с опущенными плечами. Грустная.

Я не мог смотреть ей вслед. Я рванул к мотоциклу и завел его. Я был в каком-то шоке и, сам не знаю как, поехал домой — чисто на автопилоте, едва осознавая, куда еду. Меня хватило на несколько минут, а потом у меня по лицу потекли соленые слезы, которые мешали смотреть на дорогу, а я тем временем еще больше себя раздраконивал. Ну почему не может всё снова быть как раньше? Реальность давила на меня невыносимым грузом.

Не только слезы мешали мне вести мотоцикл. Левой рукой я придерживал Кларин шлем, и я так торопился уехать, что только через несколько минут сообразил, что край визора больно впивается мне в предплечье. Теперь я никак не мог отвлечься от этого неприятного ощущения, а слезы всё текли и текли. Черт. К тому же я вспомнил, что из-за ссоры мы с Кларой оба позабыли про пакет с флешками и он остался у нее. Теперь надо было возвращаться. Я не хотел, чтобы флешки были у нее, отравляли ее семью: Клара же тут вообще ни при чём. Я крутанул руль влево. От этого несчастного шлема у меня рука уже немела. И еще эти слезы. И сопли. И в горле комок. Я приподнял левую руку, чтобы повернуть шлем поудобнее и заодно стереть слезы, но тут мне показалось, что шлем выскальзывает, и я побоялся его выронить. В общем, я не увидел, что на светофоре включился красный и что справа приближается машина. Ничего не увидел.