Все о моем дедушке

13

У дедушки теперь не было на меня времени.

Двумя днями позже он ограничился тем, что послал мне короткий имейл: адвокаты посоветовали ему заблокировать все карточки и оформить новые, только на себя. И как только он сможет, он подарит мне другую кредитку на мое имя. Так он мне давал понять, что связан по рукам и ногам и не может шагу сделать без одобрения адвокатов. Или хуже того — без разрешения полиции и суда. Я решил и дальше говорить то, что следует, а не то, что хочу высказать, и ответил деду, чтобы он не беспокоился: я сам себе куплю новый телефон, причем спутниковый, при первой возможности. И добавил фальшивое «хе-хе-хе», чтобы заткнуть им дыры, через которые могли пролезть обида и отвращение.

Я не единственный был не в духе. Я вообще жил как будто в центре токсичной галактики, которая отравляла настроение всем вокруг. Отца сняли с мадридского проекта. Он, как всегда, отказывался называть вещи своими именами и говорил, что его не выставили, а просто не одобрили его кандидатуру. На самом деле от него отделались дешевым оправданием: «Руководство не дало зеленый свет привлечению внешнего специалиста, так что редизайн мы будем делать силами своих художников из отдела маркетинга».

Отец на это не повелся и в письме Кристине объяснил, что позже ему назвали истинную причину: что такое решение приняли, чтобы не иметь дела с фамилией Каноседа. С Кристиной у отца опять что-то разладилось, в переписке они по мелочи друг к другу придирались, ссорились, а потом вовсе перестали общаться.

У матери тоже был не лучший период. Дедушка дал понять, что в ближайшее время не сможет платить за мою школу, и отец с матерью теперь каждый день из-за этого ругались. Мать считала, что дедушка преувеличил. Что он не разорился подчистую в один день. Но это было еще не самое худшее. Страшнее всего было то, что она переметнулась в лагерь тех, кто обвинял деда в воровстве. Только она это не осуждала и даже находила естественным. Ее раздражало лишь одно: что теперь дед ведет себя так, будто остался без единого цента, и ей с отцом приходится самим оплачивать кучу счетов, которые успели накопиться за это время. Однажды я услышал, как она говорит подруге:

— Кто знает, у него наверняка тайные счета в Швейцарии! С этого шельмеца станется.

«Этот шельмец». Сначала она позволяла ему нас содержать, а теперь он превратился в «этого шельмеца». Сперва на каждое его слово мать ахала: «Я в восторге от этой идеи», а теперь считает его жадной крысой. Я понимаю, что она говорила в сердцах, но мне всё равно было обидно. Может, еще и потому, что она, сама того не зная, выбрала наше с дедушкой особое слово.

Я-то думал, что у матери огромная зарплата: она так говорила о своей работе, будто это важнее, чем председательство в Евросоюзе, всё время пропадала в офисе и не вылезала из командировок. А оказалось, что она не так уж и много получает, а от командировок, которым поначалу так радовалась, уже устала. У меня вообще много что не укладывалось в голове: квартира у нее в хорошем районе, совсем недешевом, и мать целыми днями выбирала всякую мебель и ковры-занавески-безделушки, чтобы обставить ее по своему вкусу, невзирая на цены, потому что «нам не о чем беспокоиться». Но когда я пытался разобраться, правда ли у нас в семье проблемы с деньгами, у меня ничего не получалось. Я слышал только обрывки разговоров да иногда успевал заглянуть в сообщения. К тому же мне не с кем было об этом поговорить.

В школе я потихоньку тускнел, как флюоресцентные браслеты с концерта, которые через несколько дней разряжаются и перестают светить. С Кларой, Лео и Начо, на первый взгляд, всё шло нормально, но они начали от меня отдаляться: отец запретил мне гулять после школы, а домой я их не приглашал. Я сам себе говорил, что не хочу никого обременять. Что Начо с Кларой встречаются и я не стану им мешать. Что Лео не вылезает от репетиторов, потому что родители хотят, чтобы он подтянул все предметы. Что мне стоит больше времени проводить дома, с отцом или матерью. Или одному. Что в любой момент я могу понадобиться дедушке. Что, когда эта история с дедушкой разрешится, всё вернется в норму. В том числе мое обаяние и моя способность контактировать с человечеством.

Я даже начал ботать. Немного так. На мне еще висел долг — реферат про Даниэля Каноседу, и я уже готов был удалить к черту всё, что написал, и начать заново. Марта настояла на том, чтобы я его сдал в печатном виде, а доклад перед классом не делал; но каждый раз, как я садился за реферат, он нависал надо мной как гора, и не из маленьких, а наподобие Эвереста. Я искал информацию, перечитывал написанное, составлял план, что еще надо дописать, — но с места не двигался. Ни вперед, ни назад.

Однажды я после уроков остался в школьной библиотеке. Я знал, что отца не будет дома, а сидеть полдня в одиночестве было неохота. Марта меня уже поторапливала, и я решил, что заставлю себя дописать этот несчастный реферат. Я подумал, что в библиотеке не стану отвлекаться на чтение новостей, да и не будет соблазна включить телик или радио, как дома. Что свершится чудо и я забуду обо всём. У меня даже получилось на какое-то время. Я поработал, почти машинально набирая текст и вычеркивая один за другим пункты своего плана.

Но через полчаса мне пришло сообщение. Отец пару дней назад вернул мне телефон, и тогда меня встретила кучка привычных анонимок. Но тут было кое-что другое.

«У нас есть информация про твоего деда, которая тебя заинтересует. Приходи в спортзал через пять минут. Вторая девчачья раздевалка».

Я хотел его проигнорировать. Кто-то в школе что-то знает про дедушку? Да ясно, что это ловушка. Меня просто хотели выманить в спортзал и унизить лично. Я удалил сообщение.

Но даже стертые с моего телефона, эти биты информации продолжали сверлить мне мозг. А что, если это правда? До сих пор никто не задевал меня напрямую. Почему сейчас должно быть по-другому? В школе учатся дети важных людей. Не таких важных, как мой дедушка, но всё равно из элиты города. Может, у кого-то отец или мать работает адвокатом, или в суде, или в газете, и поэтому знает что-то важное. Да и что я теряю? Я же в школе. Всё равно они не сделают ничего хуже того, что мне уже сделали. А окончательно меня убедило второе сообщение: «Ты в дерьме по горло, как твой дедуля. Хочешь знать подробности, приходи».

Я закрыл компьютер, убрал его в рюкзак и отправился в спортзал. В этот момент мне не хватало рядом Клары, Начо и Лео, но предупредить их и потом дожидаться было некогда. Я хотел поскорее выяснить, что стоит за этими сообщениями и инсинуациями.

Я прошел через спортзал. Там никого не было. Свисали с потолка канаты, валялись маты, мячи, обручи, конусы. Ничто из физкультурного инвентаря не шелохнулось от моих шагов — будто я шел через стоп-кадр. Наверное, это всё шутка. Хорошо бы это была шутка. Я спустился в подвал, к раздевалкам, убеждая себя, что меня там ждет только издевательская записка: а-ха-ха, повелся. Но я ошибался.

Во второй женской раздевалке сидели на скамейках два парня и две девчонки из старших классов. Один из парней был Рафа, брат гламурной грузчицы Паулы. Остальных я знал только в лицо, и лица эти мне не нравились. Я еще мог развернуться и уйти, но любопытство взяло верх, и я остался. Нет, не только любопытство — фатализм, уверенность, что мне не избежать того, что мне уготовано.

— Привет-привет-привет, — нараспев произнесла одна из девчонок, неубедительно строя из себя атаманшу разбойников.

— Ну вот, я пришел. Что у вас за информация?

Атаманша расхохоталась и глянула на остальных, они тоже засмеялись. Эти трое выбрали себе роли подручных. Жалкое зрелище.

— Думаешь, я так просто тебе и скажу? Нет, котеночек. Это надо заработать.

— Ну хорошо, — ответил я деловым тоном, так спокойно, как только мог. — Что я должен сделать?

— Ого, малыш Каноседа ничего не боится. Прирожденный мафиози, — встрял второй парень, с длинными волосами, зализанными вперед наподобие гипертрофированной челки, закрывавшей лоб и один глаз.

— Хорошо-хорошо, раз ты готов играть, давай повеселимся. Смотри, мы тебе кое-какие вещи будем рассказывать, а ты кое-какие вещи будешь с себя снимать. Вещь за вещь, — сострила атаманша.

— Ладно. Начинайте.

— Слушай, лузер, это не так работает. Сначала снимай лишнее, понял, тупица? — рявкнул Рафа, который пользовался той же стратегией, что и его сестрица: ругался через слово, чтобы не казаться гламурным.

Я вздохнул и стянул с себя футболку. Девчонка, которая до сих пор молчала, выдала мне первую порцию информации:

— Один журналист уже несколько дней трется около школы. Расспрашивает, кто с тобой знаком, знаем ли мы о тебе что-то любопытное… И ему нужны подробности. А поскольку мы люди законопослушные, не то что твой дед, и хотим, чтобы народ знал правду, Рафа ему рассказал, что ты учишься в одном классе с его сестрой и что ты мажорик.

Тишина. Больше они ничего не собирались мне раскрывать в обмен на футболку. Я снял кроссовки и носки.

— Этот журналист знает, каких грязных дел ты натворил с деньгами фонда.

Меня как будто отправили в нокдаун. Я-то что сделал? Я сидел на симфонических концертах. Слушал унылые речи, на которых заснул бы даже ребенок с гиперактивностью. Может, они имели в виду какой-нибудь официальный обед, куда я ходил с дедушкой?.. Нет, вряд ли, этого было недостаточно. Я умирал от желания узнать, что же они скрывают. И я снял брюки. Все четверо присвистнули, когда я остался в одних трусах.

— Молодец, имбецил, — ухмыльнулся парень с челкой, — правила игры до тебя дошли.

— У тебя ведь своя кредитка есть, верно? И ты ею платишь за всё, что пожелаешь…

— Дедушка мне ее сделал, когда я в Англию ездил. Это личное! Фонд тут ни при чём!

Не стоило мне этого говорить. Но это само вырвалось. И когда я понял, что сказал, у меня кровь застыла в жилах, и я не успел скрыть потрясение. Журналист задавал вопросы, а Рафа наверняка поинтересовался обо мне у сестры. А Паула ему, должно быть, рассказала, что видела у меня кредитку: у меня однажды выпал бумажник, а она подняла.

— Так это правда! — торжествующе завопила атаманша.

— Эй, придурок, если хочешь знать подробности, раздевайся… догола! Ха-ха-ха! — засмеялась ее подручная.

— Догола! Догола! — закричали они хором.

Я посмотрел на дверь раздевалки. Они так орали, что я не удивился бы, если бы кто-то сейчас вошел. Было шесть вечера, и хотя в это время физкультурой уже никто не занимался и свет в спортзале приглушили, но в школе еще оставались и ученики, и учителя. Они изрядно рисковали.

— Давай, малыш, снимай трусы! Чего тебе скрывать? И разве ты не хочешь узнать кое-что интересное про свою мажорную кредитку? — подначил меня парень с челкой.

Я вздохнул и, точно зная, что делаю это зря, снял трусы.

— Вау!! Какой крошечный! Ха-ха-ха! — засмеялась одна из девчонок, я не смотрел какая.

— Да ладно тебе, норм размерчик, — сказала другая.

— Твоя кредитка оформлена на счет фонда. Так что твой шопинг оплачивали тебе не мама с папой и не дедуля, а фонд Каноседа. Журналист об этом пронюхал, потому что в полицейских документах что-то упоминалось. Ну а теперь ты сам подтвердил, что это правда. А мы всё засняли на телефон. Может, отправим этому журналисту. Или сразу на «Ютуб» выложим.

Дальше всё произошло очень быстро. Они забрали мобильник, лежавший на полке, подобрали мою одежду и рюкзак и ушли, пересмеиваясь. А я остался один, голый.

Лучше бы они меня избили. Лучше бы меня сто раз пнули ногами, сломали мне нос, пусть бы били так, чтобы кровь лила рекой, чтобы я вздохнуть не мог, по животу, по ребрам, по спине, по голове, по ногам. Синяки, кровоподтеки, шрамы, переломы — всё было бы лучше, чем это. Тело заживет. Даже это глупое унижение оттого, что я голый и без телефона, — и оно пройдет. Но то, что они мне рассказали, меня уничтожило. Дедушка впутал меня в свои дела. Мое имя было в документах, которые конфисковала полиция и которые разглядывала под лупой целая армия адвокатов и судей. И если я всё-таки вышел из раздевалки, если справился со ступором от новых известий, если проковылял, прикрываясь руками, по всем раздевалкам, пока не нашел чьи-то потные треники, которые мне были малы, но которые я всё-таки надел, вместо того чтобы ждать завтрашнего дня, когда кто-нибудь заметит мое отсутствие и пойдет на поиски, — всё это я сделал, потому что мне необходимо было с ним поговорить. Спросить дедушку, чем он вообще думал. Только по этой причине и ни по какой другой я смог пройти через всю школу до поста охраны, игнорируя удивленные взгляды, и сказать, что кто-то подшутил надо мной и унес мои вещи.

— Я как раз тебя думал искать, — сказал охранник. — Твоя одежда и рюкзак тут, минут пять назад кто-то подбросил на пост.

— А телефон?

— Не знаю.

Телефон оказался в рюкзаке. Это было бессмысленно. Они могли бы забрать телефон и читать, что пишет мне дедушка, но не додумались. Стая тупых горилл. Хотя, пожалуй, нет. Назвать их гориллами — значило бы оскорбить прекрасных умных животных, до каких некоторым людям далеко. А пока я одевался и гадал, как мне пробиться к деду через кордон адвокатов и заседаний, охранник сам подсказал решение:

— Сальва, может, я кому-нибудь позвоню?

И тогда я наполовину фальшивым и наполовину искренним тоном произнес волшебные слова:

— Да. Моему дедушке.