Все о моем дедушке

11

Утром мне так не терпелось увидеть дедушку, что я наврал Марте, будто мне надо уйти с последнего урока по семейным обстоятельствам (ну, здесь я сказал практически правду…), а родители забыли написать мне записку (а вот тут я уже слегка отклонился от истины). Марта не то что не стала возражать, а даже снова спросила своим приятным и взвешенным тоном неравнодушного педагога, всё ли у меня в порядке. Это был бы подходящий момент, чтобы открыться ей и рассказать, что меня заваливают анонимными сообщениями, или что недавно я обнаружил у себя в рюкзаке собачью какашку, или что каждый день кто-нибудь как бы нечаянно задевает меня, проходя мимо, а на самом деле бьет кулаком так, что я еле сдерживаюсь, чтобы не заорать. Но я оставался верен своему намерению: ни на что не жаловаться, не просить помощи, оставаться несгибаемым. Да, я хорошо вжился в роль крутого парня, который ловко уворачивается от гранат, — и я ответил:

— У меня всё хорошо, никаких проблем.

— Сальва, пообещай, что сразу обратишься ко мне, если нужна будет помощь.

— Обещаю… — Я начинал нервничать и рискнул сменить тему: — А можно записку завтра принести?

— Конечно, конечно. Только в другой раз не забывай.

Ну ладно, не так уж я рисковал. У меня прекрасно получалось подделывать подпись отца — она у него разборчивая, с финтифлюшками, но срисовать ее легче легкого. Когда я был маленький, всё время его подкалывал, что у него такая простая подпись; потом перестал, потому что иногда меня эта подпись очень выручала, когда надо было оправдаться за прогулы.

Я, в принципе, мог бы и сходить на последний урок, но меня заинтриговали указания дедушки: ждать его на улице у входа в дом моей матери. Может быть, он собирался меня куда-то отвезти и не хотел выходить из машины, чтобы его не узнали на улице. Я не хотел рисковать и заставлять его ждать, если автобус будет долго ехать. Мне совсем не хотелось, чтобы из-за меня дедушку перехватил какой-нибудь писака. Тем более последним уроком была физкультура — ее пропустить не страшно. Вот только к Марте я зря пошел: она воспользовалась моментом и напомнила, что за мной еще реферат.

— Я знаю, что ты начинал писать про Даниэля Каноседу. Понимаю, что теперь тебе не хотелось бы рассказывать о своей семье, хотя он и был благородным… — Марта осеклась. Она сообразила, что говорит лишнее — получается, будто моего дедушку она считает неблагородным, — и покраснела. — Я имею в виду, это историческая личность… и ты не должен стыдиться своей семьи… или кого бы то ни было.

— Так что, мне можно не сдавать реферат?

— Послушай, Сальва… я не знаю… дело в том…

Я сделал печальные глаза, как у мороженой рыбы. Голову наклонил в сторону, плечи опустил, чуть сгорбился, рот приоткрыл: пожалейте бедного ребенка! Но не прокатило.

— Знаешь, как мы поступим? Если хочешь, можешь не делать устный доклад. Просто сдашь мне работу в письменном виде. Или, если хочешь поменять тему, дам тебе еще пару недель отсрочки. Сдать реферат надо обязательно, хотя я понимаю, что у вас дома сейчас всё немного запутано…

Жаль. Я был в шаге от спасения.

Я поспешил уйти, пока Марте не пришла в голову очередная блестящая идея вроде того, чтобы я читал доклад из дома по «Скайпу». И я так торопился сбежать из школы и добраться до маминого дома, что за полчаса до назначенного времени уже был на месте. Район Эль-Путчет, улица Де Ла Коста: узкая, под уклоном, припарковаться негде совершенно. Жилье тут хорошее, но загнуться можно от кардиотренировки, пока поднимешься до дома. Мне больше нравился район, где живет отец: с одной стороны гламурный Эшампль, с другой — Грасия со своими «левыми богатыми», тоже уже наполовину огламурившаяся. Если мне хотелось подоставать родителей, достаточно было спросить: если отец живет в Грасии, а мать в Эль-Путчете, где тогда мой дом? И они тут же вскакивали, будто им на сиденье подложили кнопки, и заводили свою нелюбимую тему про травмы и конфликты. Мать, наполовину страдальчески, наполовину с наслаждением, отвечала:

— Ты живешь и там и тут, потому что твой дом и там и тут. Разве не так? Сальва, послушай, мне надо ответить на много писем по работе, но если хочешь, то можем об этом поговорить… Или, если хочешь, когда тебе удобно, сходим втроем к моему психологу.

Отец отвечал таким же страдальческим тоном, только с поправкой на комплексы:

— Ты ни там ни там не чувствуешь себя дома? Тебе хотелось бы жить в каком-то одном месте? Сальва, если дело в этом, надо просто всё обсудить. Выбор для тебя будет нелегкий, но главное, чтобы тебе было хорошо.

Пока я ждал деда, решил написать Кларе и Начо. Они теперь встречались, но меня бесило, что они никак не признаются в этом ни Лео, ни мне. Я решил, что настало время для маленького дружеского терроризма.

«Клара, вчера кое-кто видел тебя с Начо. Мне фотку прислали. Предупреждаю как друг. Переслать тебе?»

Оба сразу ответили.

«Да».

«Да».

Я нашел картинку, где Дональд Дак целуется с Дейзи, и отправил.

Меня это повеселило, а их — нет. Не ответили. Наверное, переписывались между собой и обсуждали, послать меня куда подальше или покончить с этими глупостями и рассказать нам правду. Но, похоже, недели искренности в «Макдональдс» отменили, что у меня дома, что в школе. Оба молчали. Я надеялся, что хоть с дедушкой будет иначе, но и тут начал отчаиваться — он уже на десять минут опаздывал, а я всё стоял на месте, как дурак. Я написал Лео.

«Эти двое какую-то мутную тему завели, достали уже. Пошли завтра без них куда-нибудь? В 4?»

Лео отправил в ответ эмодзи с поднятым вверх большим пальцем. А больше я ничего написать не успел — подъехала маленькая дедушкина машинка. С прицепом! У меня сердце подскочило. Мотоцикл! Наверное, повезет меня на автодром «Барселона — Каталунья»! У него получилось! Наверное, дедушкин друг, миллионер Василий, сделал ему одолжение. И дедушка теперь будет прежним. Вот это да, вот это сюрприз! Я открыл пассажирскую дверь, вне себя от радости.

— Дедушка!

Моя эйфория моментально угасла, когда я увидел его лицо: хмурое, осунувшееся, с мешками под глазами.

— Открывай гараж! Быстро! — скомандовал он.

— У меня ключа нет.

— Как нет? С ума сойти! И что теперь делать? Я думал, у тебя есть ключ! — рявкнул дед. Таким раздраженным и нервным я еще никогда его не видел.

Тут меня осенило. Мать держала запасной пульт от гаража в шкафчике в прихожей. Я рванул в дом и бегом поднялся по лестнице, не дожидаясь лифта. Стал рыться в ящиках, но у меня руки дрожали, а пульт всё не попадался. Снизу дед посигналил, и мои нервные клетки тут же активизировались. Где этот несчастный пульт? Наконец я его обнаружил в какой-то коробочке. Странно для матери, у нее обычно везде такой порядок. Я сбежал вниз по лестнице, тяжело дыша: вдруг кто-то поедет и деду придется выехать с улицы, чтобы его пропустить, или вдруг мимо будет ехать муниципальная полиция и его узнают. Да что же это творится? Десять дней назад такая ситуация меня бы только развеселила: дед бы меня успокоил и сказал, что, если кому-то не нравится, что мы на пару минут загородили проезд, это их проблема. А тут я несся по лестнице, перепрыгивая ступеньки, чтобы избавить его от незаслуженного стыда.

Но всё было спокойно, и дед ждал в машине с мрачным видом, глубоко погруженный в свои мысли, от которых никто его не отвлек.

Мы въехали в гараж, и он всё объяснил. Дед собрался хранить мотоцикл тут, чтобы его не конфисковали. Он уже начал оформлять его на меня и привез заодно два шлема. — Вряд ли до этого дойдет, но есть риск, что наложат секвестр на мой дом и всё имущество. Судьи уж очень жаждут испортить мне жизнь. А мотоцикл твой, так что пусть будет тут, так спокойнее.

Я не стал уточнять, что такое секвестр. Потом, когда дед уехал, я посмотрел в интернете и выяснил, что ничего хорошего это не сулит: наложить секвестр — значит запретить пользоваться имуществом, то есть дом и всё остальное официально не отберут, но распоряжаться дед ничем не сможет. Так оно и останется в подвешенном состоянии, наполовину дедушкино, наполовину неизвестно чье, на случай если придется продавать дом в возмещение штрафов или задолженностей. Или будет ждать, пока деда не оставят в покое и всё не вернется в норму. Но при дедушке я сделал вид, что прекрасно понял, какая гадость этот их секвестр, и молча кивнул, чтобы сойти за умного.

В гараже, кроме нас, никого не было. Гараж у матери в доме небольшой, машин на десять, там всегда тишина и полумрак. Не знаю почему, но в этот момент он напомнил мне церковь. Не то чтобы я часто хожу по церквям — ни отец с матерью, ни дед не особенно религиозны, и я бываю в церкви, только когда у кого-нибудь из друзей или родственников первое причастие, венчание и тому подобное. Ну и в путешествиях, конечно: в любом городишке, если мать не заглянет в местную церковь, это всё равно что зря ездила.

В последний раз это было в одной глухой деревушке в Пиренеях. Мне пришлось зайти в микроскопическую церквушку, откуда я, будь моя воля, выскочил бы через две секунды, если бы мать не привязалась к какому-то местному экскурсоводу, который стал рассказывать историю этой часовни, деревни, долины и сотворения мира. Я тогда остался слушать только потому, что на улице было очень жарко, а внутри, как сейчас в гараже, — прохладно и тихо.

В гараже дед, хоть и не утратил мрачного вида, стал больше похож на себя прежнего.

— Вот послушай, шельмец: столько лет я делал людям одолжения, и вот чем мне отплатили… Мораль: не делай никому добра, не получишь зла. Люди неблагодарны.

— Запомнил: добра не делать. А еще что? Так, мотоциклы прятать… Еще?

— И не старайся быть хорошим. Я вот перестарался… Лучше оставайся таким же шельмецом, как сейчас.

Он ненадолго замолчал. А я подумал: да, дедушка прав, он всегда старался быть очень хорошим человеком. Всем помогать. Не только моему отцу, но и матери, и мне, и каждому, кто обращался к нему с просьбой. У деда всегда был полный дом друзей и знакомых, которым он находил работу, устраивал знакомства, помогал деньгами и так далее. И он открыто мне об этом рассказывал, потому что для него это было в порядке вещей. Есть возможность — почему бы и не помочь? Что тут плохого? А теперь говорили, что дед помогал другим из корысти. Что он получал за свои услуги плату, откаты. Да если у него и так больше денег, чем за всю жизнь можно потратить? Наша семья никогда не бедствовала. Мы богачи, хоть отец и предпочитает делать вид, будто это не так. Даже если отец будет сидеть без работы, ничего страшного не случится. Дед сможет нас содержать. И всё его состояние потом перейдет к отцу. Тут я снова напрягся, вспомнив про мадридский контракт.

— Дед, я не говорил отцу, что ту работу ему ты подогнал. Ничего же не случится? В смысле, у тебя или у папы… не будет проблем?..

— Ты о чём? Думаешь, меня посадят за то, что я позвонил друзьям и попросил связаться с твоим отцом?

— Не знаю, всё так странно… Не хочу, чтобы с вами что-то случилось…

Дед с удивлением посмотрел на меня. А потом расхохотался.

— Ты на себя посмотри! Ну и рожа! Уписаться!

— Ты что, дедушка?..

А дедушка всё смеялся.

— А то! Ну ты и смешной!

— Дед, я просто хотел узнать, не будет ли полиция спрашивать про отца, про Мадрид…

— Про Мадрид? Думаешь, у меня из-за Мадрида будут проблемы?

У него слезы потекли, а он всё смеялся и смеялся. И мой вопрос мне вдруг показался наивным и дурацким.

— Ох, ну и развеселил ты меня! Чуть сердце не разорвалось от смеха!

— Ладно, дед, я понял, хватит. Я туплю. Знаю, что тебя не посадят за то, что устроил отцу работу. Просто хотел спросить… Ладно, забыли, я дурак.

— Ха-ха-ха! Сынок! Да никакой ты не дурак… Просто… — И он снова залился смехом.

В конце концов дед успокоился и крепко меня обнял.

— Спасибо, малой, мне как раз это и было нужно. Столько всякого бреда наслушался за эти дни, а ты меня рассмешил, гляди-ка.

Я пригласил деда подняться — хотел, чтобы он мне рассказал всё подробно, в своем стиле, но ему уже надо было ехать. Он взял с меня слово, что я не буду ездить на мотоцикле, пока не получу права. И что не дам никому другому на нем кататься. Он очень настаивал, и я поклялся, что скорее покрашу волосы в розовый, чем одолжу кому-то наш мотик.

Дед посмотрел на меня с нежностью, со своей обычной полуулыбкой.

— В школе тебя не обижают?

— Нет. Пусть только попробуют.

— Вот это по-нашему. Мы, Каноседа, — самый сахар.

Он потрепал меня по щекам и повернулся к машине.

Теперь дед казался совсем другим: он как будто расслабился и снова держал всё под контролем. Я порадовался, что сумел его так рассмешить, — теперь я узнавал прежнего дедушку. Так что я воспользовался случаем и попросил общаться со мной как обычно, что бы там ни говорили мои родители.

— Дед, а что ты теперь будешь делать? Только не говори, пожалуйста, чтобы я не беспокоился, — иначе я с тобой больше не разговариваю. А тогда тебе будет очень-очень скучно.

Он хохотнул, почесал голову, запустил пятерню себе в волосы и пристально на меня посмотрел. Потом ответил:

— Мои адвокаты стоят очень дорого, потому что круче них только яйца. Они день и ночь корпят над бумагами, чтобы эти уроды оставили меня в покое. Им надо доказать, что всё, что я делал, было в рамках закона. Ну, может, я где-то забыл про пару бумажек, но какого хрена? Я Каноседа, отец мой был Каноседа, и дед тоже. Ни разу я не сделал ничего в ущерб фонду. И получал то, что мне причитается, вот и всё. Имею полное право. Или нет, Сальва? Разве я не работаю на износ? Разве я не вытащил фонд со дна, когда мой папаша его чуть не разорил? Но тогда полиция что-то не вмешивалась, а если бы вмешалась, уверяю, много чего интересного бы выяснилось… Вот так вот трудишься на благо страны, ради ее величия, ради высшей цели, а тебя потом клеймят вором.

— Тебя посадят в тюрьму?

— Нет уж, сначала я своим адвокатам отрежу все лишние части тела и потребую вернуть гонорары, да еще с процентами. Не тревожься, Сальва, у меня всё под контролем. Впереди трудные времена, но это ненадолго. Как только появится какой-нибудь новый скандал, обо мне тут же забудут. А пока не слушай, что говорят по радио и по телику. Это всё сплошная ложь, понял?

— Понял.

Он похлопал меня по щеке, и на этот раз я дал ему уехать.

Мне хотелось вставить шутку про то, что он так и не повез меня на автодром, но в эти несколько минут дед говорил со мной как с равным. Он признавал, что я в свои шестнадцать уже достаточно взрослый, чтобы понимать: жизнь несправедлива. И поэтому, как ни хотелось мне снова его рассмешить, я промолчал.