Второй Грааль

14

1105 год от Рождества Христова

Сейчас, когда я пишу эти строки, ночь. Из окна своей каморки я вижу стены и башни близлежащего города, чьи очертания выделяются на фоне освещенного луной неба. Иерусалим! Слово, которое заставляет почтительно преклонить колени христиан всего мира. Иерусалим, город Давида и Соломона. Иерусалим, Священный город.

Я закрываю глаза, и словно пелена покрывает мою память. Пелена умиротворения и счастья. Я пытаюсь забыться, но мне это не удается. Потому что, как только я вновь открываю глаза, предо мною встают страшные картины, будто навечно выжженные в моей душе. Шесть лет прошло с тех пор, но мне кажется, что все случилось только вчера. Хотя я ежедневно прошу Всемогущего о прощении и давно посвятил свою жизнь служению Ему, я буду, наверное, вечно страдать от своих грехов. Воистину я много грешил.

Строки, что я доверяю этому пергаменту, — как просьбу о прощении и свидетельство моего очищения — ни один летописец никогда не повторит. Из поколения в поколение будут передавать из уст в уста, что освобождение Иерусалима было актом единения христиан. Все будут верить, что крестовый поход состоялся во имя Господа.

Но они ошибаются. Бог не хотел этой войны, ее захотели люди из плоти и крови. Приорат Сиона, названный по имени часовни на берегу Соммы, где посвященные заключили свой договор. Я сам был частью этого тайного ордена демонов.

Все начиналось в 1093 году от Рождества Христова, когда Петр Амьенский, называемый Пустынником, вернулся из своего паломничества в Святую землю. В Иерусалиме, как он потом сообщил, он узнал от одного монаха тайну: местонахождение той чаши, которую пригубил Иисус из Назарета при последнем причастии и в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь нашего Спасителя — das sang réal, кровь Царя, — когда тело Христа было снято с креста. Sang réal. Saint Graal. Святой Грааль.

Столетия Грааль обрастал мифами и легендами, ему приписывали магическую силу. Утверждали, что он — сокровищница счастья, рог изобилия земных радостей и награждает людей такой могучей жизненной силой, что тело долгие годы сохраняет юношескую свежесть.

Петр Амьенский умолял монаха показать ему Грааль, чтобы убедиться в подлинности и сверхъестественных способностях Чаши. Однако, прежде чем монах смог отвести его к святому месту, их схватили несколько всадников-язычников. Монаха убили, Петр Амьенский с большим трудом сумел избежать смерти. Когда позже он продолжил поиски Святой чаши, они ни к чему не привели. Члены ордена, к которому принадлежал убитый монах, погрузились в молчание, и кого бы Петр ни спрашивал, никто не мог или не хотел ему ничего рассказать. Многие просто высмеивали его или принимали за безумца. Таким образом, ему пришлось ни с чем вернуться в Европу. Однако мысли о Граале больше не покидали его.

Я хорошо знал Петра. Он был пожилым коренастым мужчиной со смуглой кожей. Из-за небольшого роста некоторые называли его «малыш Петр». Однако большинство звали Пустынником, или Эремитом, так как он всегда ходил босиком и носил заляпанную грязью рясу. Длинное, худое лицо походило на морду осла. Однако вопреки всем физическим недостаткам он обладал талантом, в котором вряд ли кто-нибудь был ему равным: он владел даром волновать умы людей. Его глаза пылали вдохновением. Во всем, что он говорил или делал, казалось, проявлялась воля самого Бога. И Петр знал, как использовать этот дар себе на пользу.

Когда он вернулся из Святой земли, то объявился во дворе Готфрида Бульонского, герцога Нижней Лотарингии, воспитателем которого он был когда-то. Ему он и рассказал о чаше Христа. Слова упали на благодатную почву, так как Готфрид был известен своим происхождением. Он принадлежал к роду Меровингов, династия которых утратила трон в 678 году от Рождества Христова с убийством Дагоберта II. В свою очередь, род Меровингов восходит к одному из двенадцати племен древнего Израиля — роду Вениамина, которому при разделе Земли обетованной, согласно книге Иосуа,[4] глава 18, стих 28, достался кроме всего прочего город Йевус — сегодняшний Иерусалим.

Петру Амьенскому, с его ловко подвешенным языком, было проще простого убедить своего бывшего воспитанника Готфрида в необходимости вернуть себе то, что по праву причиталось ему, потомку Вениамина. И если у Готфрида еще оставались какие-либо сомнения, то сразу после упоминания о Святом Граале они улетучились. К тому же дед Готфрида был не кем иным, как самим Лоэнгрином, сыном благородного рыцаря Святого Грааля Парсифаля.

Как потомок Вениамина и Меровингов, Готфрид имел право на трон Иерусалима, как у отпрыска Парсифаля, стремление к поиску Грааля было у него в крови. Однако Петр и Готфрид знали, что они должны, действовать тайно и искусно плести нити интриги, чтобы достичь цели и не привлечь к себе внимание недоброжелательных завистников. Им было необходимо заполучить союзников и собрать армию, с которой можно двинуться на Иерусалим. Иначе они никогда бы не смогли получить занятый сарацинами город.

Таким образом, они основали в часовне Сиона тайный союз, задачей которого было отвоевать Святую землю. Стремление увидеть чашу с кровью Иисуса и испытать ее волшебные свойства быстро собрало вокруг Петра и Готфрида маленький, но могущественный круг посвященных, которые действовали за кулисами и сумели изменить судьбы мира. Приорат Сиона.

В конце лета 1095 года Папа Урбан II отправился во Францию, решив по пути на Клермонский церковный собор осмотреть некоторые из своих епископств. В числе прочих он нанес визит епископу Адемару Монтейльскому, епископу Лё Пюи, не догадываясь, что Адемар входит в союз посвященных. Адемар, девять лет тому назад предпринявший паломничество в Иерусалим, сообщил Папе об ужасном положении дел в Святой земле — об осквернении сарацинами святых мест, превышении власти и жестоком обращении с восточными христианами. Набожных пилигримов убивали, женщин и детей продавали в рабство, обрекая на ужасную, нищенскую жизнь. Адемар не уступал в красноречии Петру Амьенскому и изобразил события так убедительно, что у Папы на глаза навернулись слезы.

Продолжая путь в Клермон, Папа навестил еще двух епископов, повлиявших на него в интересах Приората, — епископа Авиньонского и епископа Клюни. Последний даже показал Урбану мужчин, на которых по пути в Иерусалим напали мусульманские орды и покалечили их. Таким образом, не приходится удивляться, что когда святой отец прибыл в Клермон, он пребывал в полной уверенности, что необходимо что-то предпринять ради освобождения Святой земли.

Собор состоялся в ноябре. В течение нескольких дней сотни священнослужителей собирались в соборе Клермона, чтобы обсудить различные вопросы, касающиеся святой нашей матери Церкви. Дискутировали об инвеституре, о бракосочетании священнослужителей и об отлучении от церкви короля Филиппа из-за супружеской измены. Пустяки по сравнению с тем, что Папа Урбан собирался поставить на обсуждение!

Уже в начале собора он велел сообщить, что на девятый день сделает чрезвычайно важное сообщение. В связи с чем было повсеместно объявлено, что во вторник, двадцать седьмого ноября, состоится открытое заседание. Наплыв священнослужителей и светских лиц был настолько велик, что для того, чтобы принять всех пришедших, епископского собора было уже недостаточно. Тогда тронное кресло Папы поставили на помост под открытым небом перед восточными воротами города. Там среди собравшейся толпы святой отец поднялся и обратился к людям с речью.

Не догадываясь, что его ввели в заблуждение, Папа повторял то, что нашептал ему на ухо Приорат Сиона, — что христиане Востока обращаются с просьбой о содействии, что мусульмане-сарацины угрожают носителям единственно истинной веры, что они калечат и убивают христиан и попирают все, за что Иисус пострадал на кресте.

Многое из вышесказанного соответствовало правде. И потому обвинять Приорат в откровенной лжи было бы ошибочно. Однако агенты Приората специально сгустили краски и подвигли Папу на то, что он развязал войну, служившую целям Приората.

Слово святого отца никто не осмеливался подвергнуть сомнению. У каждого на лице был написан ужас, каждый представил себе жестокую участь христианских пилигримов в Святой земле. Некоторые плакали, закрывая мокрое от слез лицо руками.

Чем убедительнее говорил Папа Урбан, тем сильнее становилась ярость окружавших его слушателей. И когда в конце речи он призвал христианский мир Запада отправиться в поход для спасения Востока, вся толпа была на его стороне. «Богатые и бедные должны как один выступить в поход, — говорил он. — Вместо того чтобы вести междоусобные распри, отправляйтесь в Иерусалим и начните справедливую войну, во имя Господа нашего. Кто падет на поле брани, тому даруется отпущение грехов». Уже стали раздаваться первые возгласы из толпы. «Deus le volt! — кричали они. — Этого хочет Бог!»

Переполненные яростью к язычникам и твердой верой послужить правому делу, все отправились по домам, чтобы начать подготовку для длительного похода на Восток. Пятнадцатого августа следующего года, ко дню Вознесения Девы Марии, Папа Урбан потребовал, чтобы каждый был готов покинуть домашний очаг и отправиться в путь, в Константинополь, где собираются все войска. Как символ посвящения каждый участник святой экспедиции должен нашить красный крест на плечо верхней одежды. Вот так все происходило.

Крестьяне были первыми, кто отправился в крестовый поход, вдохновляемые не кем иным, как Петром Амьенским. Он ездил по стране, от графства Берри через Шампань в Лотарингию и оттуда — в Аахен и Кёльн, где и провел пасхальные дни. С пылким рвением он заботился о том, чтобы обращение Папы не было предано забвению. От города к городу росло число его сторонников. Когда после празднования Пасхи он покинул Кёльн, его сопровождали уже более пятнадцати тысяч человек.

Однако очень быстро такая масса народа вышла из-под контроля, и Петр уже был не в силах это предотвратить. Во всех больших городах, в том числе в Вормсе, Кёльне, Майнце и Праге, дело доходило до бесчинств. Больше всего пострадали евреи. Шайки крестоносцев грабили евреев на улицах, мародерствовали в магазинах и домах и не раздумывая убивали тех, которые пытались защититься. Вскоре повсеместно распространилось прозвание «палачи Христа».

Когда разбойничьи шайки крестьян появились у стен Константинополя, они потребовали от византийского императора Алексия корабли, чтобы пересечь Босфор. Так как император был не в восторге от такой толпы непрошеных гостей, то он согласился на их требования. Однако триумфальному шествию крестьян на другом берегу моря пришел внезапный конец, так как турки-сельджуки, испытанные в боях воины, были готовы к ожесточенному сопротивлению. В течение кратчайшего времени тысячи христиан сложили головы на языческой земле. Ни один из них не вернулся на родину.

Трагический конец крестового похода крестьян питал ярость следующих из Европы солдат и рыцарей. Намерение освободить Иерусалим только окрепло, так как если даже простые крестьяне отдали свои жизни за правое дело, то знатные люди желали, нет, были обязаны последовать их примеру.

Именно такую цель преследовал Петр Амьенский, посылая послушных ему крестьян через Босфор. Сам же он остался в Константинополе, прекрасно понимая, что деревянные дубины и навозные вилы не смогут противостоять лукам и мечам. Он знал, что крестьяне никогда не достигнут Иерусалима, и принес их в жертву целям Приората. Гибель пятнадцати тысяч крестьян стала вызовом для восьмидесяти тысяч следующих за ними рыцарей и солдат. Когда Петр в кругу посвященных сообщил об этом и все одобрительно похлопали его по плечу, я впервые задумался, не совершил ли я ошибку, вступив в Приорат. Однако я тут же отбросил все сомнения, позволив убедить себя в том, что поиск Грааля, истинного блага, оправдывает любые жертвы.

Летом 1097 года армия крестоносцев достигла Никеи, где годом раньше сельджуки перебили наших крестьян. После короткой осады мы вынудили город сдаться. Несколькими днями позже, 29 июня, на перевале Дорилей мы нанесли язычникам ощутимое поражение. Оттуда мы отправились на юг, к горам Таурус.

Дальнейшее продвижение становилось все тяжелее. Палящая жара обжигала почву, под тяжестью железных доспехов было трудно идти. Жажда и голод стали нашими постоянными спутниками. За недостатком воды мы жевали стебли верблюжьих колючек, пытаясь смягчить воспаленные глотки. Из-за песчаной пыли, поднимаемой копытами лошадей, и горячих сильных порывов ветра слипались глаза. Разбивая вечером, после бесконечных дневных переходов, палаточный лагерь, мы часто чувствовали себя настолько усталыми, как будто уже провели решающее сражение.

Чем дальше мы продвигались, тем чаще высшие военачальники армии затевали ссоры, вступая друг с другом в борьбу за власть в захваченных городах, таких как Эдесса и Антиохия. Каждый хотел получить свою долю военных трофеев, каждый мечтал стать графом вновь созданного крестоносцами государства. Только Готфрид Бульонский и Приорат Сиона воздерживались от подобной возни. Они хотели сберечь силы до прибытия в Священный город.

Через два года после того, как мы пересекли Босфор, мы наконец достигли нашей цели. Седьмого июня 1099 года мы взобрались на холм и увидели лежавший перед нами Священный город. При виде его многие опустились на колени и возблагодарили Господа за то, что он невредимыми провел нас через множество опасностей и лишений к этому месту. С того момента холм, на котором мы находились, стали называть Монжуа, горой радости.

С Монжуа мы также увидели, что овладеть Иерусалимом будет очень непросто. Положение города было таково, словно некто специально создавал эту местность неприступной. Иерусалим лежит на высоком плато, доступ к которому возможен только с севера. С других сторон плато ограничивается глубокими ущельями. Кроме того, Иерусалим располагает мощными, построенными еще в римские времена оборонительными стенами. Укрепление, способное выстоять против любого врага.

Наше положение ухудшалось еще тем, что источники воды рядом с городом были непригодны для употребления: либо засорены, либо отравлены. Кроме того, жители увели весь скот. Мы понимали, что нам вновь предстоит мучиться от голода и жажды.

Двенадцатого июня, через пять дней после прибытия, мы предприняли первый штурм города — и потерпели неудачу. После поражения по приказу Готфрида мы начали строить две осадные башни. Но сила и мужество солдат быстро таяли под палящим солнцем, тем более что вскоре по лагерю разнеслась весть, что из Египта уже вышла громадная армия, чтобы встать на сторону Иерусалима.

Однажды ночью члены Приората собрались на тайные переговоры в моей палатке, чтобы обсудить дальнейшие действия. На следующий день Петр Амьенский вместе с другими священнослужителями нашего союза прошел по рядам рыцарей и солдат и пламенными словами описал явленное ему видение. Если крестоносцы выдержат пост и пройдут босиком вокруг окружных стен Иерусалима, то захватят город в течение девяти дней.

Целых три дня, не прерывая работы над осадными башнями, все стойко постились. В пятницу, восьмого июля, торжественная процессия двинулась вокруг города, возглавляемая епископами и священниками, которые несли перед собой деревянные кресты и святые реликвии. За ними следовали князья, рыцари и солдаты, затем шла пехота и паломники. Под насмешками собравшихся на городских стенах сарацин мы обошли Иерусалим и поднялись на Елеонскую гору, где несколько священнослужителей тотчас же стали проповедовать. Именно Петру Пустыннику удалось своей пламенной речью завоевать сердца толпы и, сплотив их в едином порыве, вдохновить на борьбу за общее дело.

Десятого июля было закончено строительство обеих осадных башен. Тринадцатого июля крестоносцы отважились на решающую атаку. Огромные осадные башни медленно катились вперед, и ни стрелки, ни камни, ни греческий огонь сарацин не были в состоянии причинить им какой-либо вред. Для окончательной установки требовалось засыпать рвы под городскими стенами. Утром пятнадцатого июля одну из башен удалось подвинуть надо рвом, и не успело солнце перейти зенит, как был перекинут мост от башни к стене. Чуть позже испытанные в боях лотарингские подразделения под руководством Готфрида ворвались в город и открыли ворота для основной армии крестоносцев. Затем последовали, пожалуй, самые ужасные и постыдные главы христианской истории — кровавая расправа, которую и сегодня я не в силах забыть.

Узнав, что оборона прорвана, мусульмане бросились к храмовой площади Харам Аш-Шариф. Там они спрятались в храме Соломона, так называемой мечети Аль-Акса. Другие отступили в Башню Давида на западной стене. Однако, куда бы они ни пытались убежать, крестоносцы, как стая волков, набрасывались на них, опьяненные победой над язычниками. Они носились по улицам, грабили жилые дома и уничтожали каждого, кто попадался им на пути, будь то мужчина, женщина или ребенок. Убийства продолжались со второй половины дня до следующего утра. Бог мне свидетель, мы переходили улицы через трупы и реки крови, доходившие нам до колен.

Евреев Иерусалима мы тоже не пощадили. Они закрылись в главной синагоге, но, так как во время осады они сражались на стороне сарацин, ни один крестоносец не проявил к ним сочувствия, и синагогу подожгли. Все евреи погибли в огне.

Если когда-то крестьян назвали палачами Христа, то мы заслужили это имя в большей степени. Солдаты, рыцари, князья, и прежде всего члены Приората Сиона, так как без них дело не зашло бы так далеко.

Двадцать второго июля 1099 года собрались главные военачальники крестоносцев, чтобы возвести на трон нового главу Священного города. Конечно, Приорат уже успел позаботиться, чтобы выбор пал на Готфрида. Хотя он отказался от чести стать королем, сказав, что не хочет носить на голове корону из золота там, где Иисус Христос нес только терновый венец, однако это ничего не меняло. Он принял титул Advocatus Sancti Sepulchri — защитника Гроба Господня. В этом звании он был самым могущественным мужем Иерусалима. Род Вениамина вернул себе свою собственность, и династия Меровингов стала теперь снова равной всем самым влиятельным домам мира.

Только Грааль не удавалось нигде найти. В конце концов Готфриду наскучили поиски, к тому же другие проблемы требовали его внимания. Он должен был сделать еще много всего, чтобы укрепить свою власть в Иерусалиме, — отбить нападение приближающихся египтян и подавить очаг сопротивления восставших сарацин. Ему предстояло выбрать: либо сохранить свое положение, либо искать чашу с кровью Христа, делать одновременно и то и другое было невозможно. Его выбор пал на политику, которая казалась ему более реальным делом, чем давняя мечта о Граале.

Отвернувшись от Приората Сиона, он навлек на себя ярость Петра, и в ордене решили наказать предателя. В еду Готфрида стали понемногу добавлять растительный яд, и эта приправа медленно свела его в могилу. Сам защитник Гроба Господня, как и его личный врач, считал, что смертельным недугом, поразившим его, был тиф.

Чтобы завладеть Граалем, Приорат не единожды совершал бесчестные поступки. Хитростью он поднял людей на крестовый поход, и эта хитрость обрекла на гибель тысячи. Он искусно тянул за нити, чтобы завладеть Иерусалимом. Он сделал Готфрида властителем Священного города — и убил его, после того как тот перестал быть ему полезен. И пусть Грааль — божественная вещь, несущая добро, люди, стремящиеся его заполучить, отнюдь не божественны. Наоборот, поиск Грааля обращает их в прислужников дьявола, они, на словах проповедуя справедливость, на деле мучают и убивают ради достижения своей цели.

После смерти Готфрида, в среду 18 июля 1100 года, поиск Грааля продолжался еще долгое время. Однако без меня. Слишком глубоки были раны в моей душе, слишком непрочными стали узы, связывающие меня когда-то с Сионом. С каждым днем я все яснее вижу, какую несправедливость вершил Приорат во имя справедливости.

И тогда я повернулся от тьмы к свету и поклялся никогда больше не повиноваться вслепую словам жадных до власти фанатиков, какими бы заманчивыми ни были их обещания. Вместо этого я пообещал отныне посвятить свою жизнь истинной справедливости. Вот так я убежал однажды ночью прочь от Иерусалима, прочь от смерти и гибели, чтобы меня также не отравили или не извели каким-либо иным способом посвященные.

В течение последних лет ко мне примкнули несколько единомышленников. Как и апостолов Иисуса, нас всего двенадцать человек, но среди нас не только христиане, а также мусульмане и евреи. Среди нас есть даже один нумидиец, человек с иссиня-черной кожей и душой благородного воина. Всех нас объединяет чувство разочарования. Хотя в этой войне мы сражались на разных сторонах, каждый про себя думал, что выступает на стороне справедливости. Уверенные в правоте, мы убивали, но все-таки в конце концов поняли, что были только подручными жадных до власти интриганов. Все мы чувствовали себя обманутыми, все пришли к осознанию, что есть лишь один путь к истинной справедливости — беспристрастная и трезвая рассудительность, разум, свободный от религиозного фанатизма.

Нас можно упрекнуть в самонадеянности, и этот упрек мы считаем вполне заслуженным. Ведь мы претендуем на право королей и епископов — решать, что справедливо, а что нет. Но даже если мы ошибались, Бог, Аллах и все боги мира будут свидетелями, что мы всегда действовали из лучших побуждений. Мы хотим творить дело милосердия и бороться за то, чтобы в мире стало чуть больше справедливости. Возлагая руки на наш герб, «меч и розу», мы клянемся в этом.