Взмах ножа

Глава 18

Алан Эпштейн, капитан городской полиции Нью-Йорка, сидел на кухне и смотрел на свою Альму, на свою тридцатисемилетнюю жену. Наблюдая, как она превращает содержимое холодильника в бутерброды с черничным джемом, кленовым сиропом, в жареные сосиски, апельсиновый сок и кофе, Эпштейн заряжался ее утренней энергией. Его снова беспокоила язва: ноющая боль в желудке могла утихнуть сама по себе, а могла разойтись так, что не унять. Он подумал, что Альма не пойдет ни на какие уступки его язве. Она добросовестно исполняла обязанности еврейской мамы, Альма искренне верила в то, что всякая болезнь, которую нельзя вылечить едой, не заслуживает внимания, а все медицинские заключения неизменно комментировала одной и той же репликой: «Откуда им знать?» Эпштейн давно перестал спорить с ней на эту тему, тем более что ему нравилось, как она готовит.

Беспокоило его другое. Он думал о Мудроу. Человек, способный решать самые сложные внутренние проблемы на его участке, сам стал для него такой проблемой. На днях позвонил ему один лейтенант из двести третьего участка Куинса, справедливо раздраженный тем, что кто-то лезет в его дела, и тут на поверхность всплыли кое-какие особенности поведения Мудроу в последнее время. Сержант, как и подозревал Эпштейн, вышел на охоту. Конечно, это вовсе не означало, что он преследует именно «Американскую красную армию». Но одновременно никак не гарантировало, что Мудроу постоянно отчитывается о своей работе перед ФБР. Эпштейн проработал в седьмом участке двадцать лет и готов был поспорить на свою пенсию, что Стенли прежде всего движет желание отомстить. И в конечном итоге, что бы тот ни писал в своих донесениях Хиггинс или Брендли, он выследит «Красную армию» сам, без посторонних.

Если сержант идет по ложному следу, это не страшно. Но если он движется по верной дорожке, что тогда? Тридцать три человека погибли в огне на площади Геральд. Сколько жертв принесет следующий теракт? Сто? Тысячу? А Мудроу, прав он или нет, готов рисковать чужими жизнями ради того, чтобы удовлетворить свою жажду мести. Он действует как игрок, который сделал ставку на эту самую «Красную армию», и потому должен нейтрализовать ее, прежде чем она снова даст о себе знать.

Эта мысль бесила Алана Эпштейна как полицейского. Если показать по телевизору фотороботы преступников, это, по крайней мере, заставит их притаиться и тем самым предотвратит следующую акцию. Полицейский никогда не поставит безопасность общества выше своих личных интересов. А сейчас следует, прежде всего, обезвредить преступников, и сделать это можно только общими усилиями. Позиция, которую Мудроу откровенно игнорирует.

Тут еще нельзя не учитывать и другие обстоятельства, куда более важные. В той тайной внутренней борьбе, которая никогда не утихала в самом ведомстве, Эпштейн, как правило, брал верх. Сейчас ситуация в управлении особенно обострилась. Если Мудроу осуществит задуманное или, что еще хуже, у него все сорвется в последний момент и наверху станет известно, что он, Эпштейн, знал, чем занимается Мудроу, и не сообщил в ФБР, то и месяца не пройдет, как ему объяснят, что в интересах дела ему следует уйти на пенсию. Как он ни привязан был к своей Альме, но проводить с ней дни напролет Эпштейн был еще не готов.

— Хочешь пирожок? — спросила Альма, заметив, что он погрузился в свои размышления.

— А? — Очки Эпштейна лежали на столе, и перед ним был, скорее, контур Альмы, чем она сама.

— Алан, ты возьмешь еще пирожок?

— Ну, что ты, у меня там все горит.

— Это из-за Мудроу, да? Не понимаю, почему ты его всегда защищаешь. Если бы не этот камень, который ты сам повесил себе на шею, ты бы уже давно был инспектором.

— Хватит уже, — застонал Эпштейн, — ты думаешь, мне от этого легче? — Он помолчал и вздохнул. — Может, подать рапорт Флинну?

— Ирландцу? — Альма возмутилась. — Только не ирландцу. Этот ирландец съест бедного сержанта с потрохами.

— Бога ради, Альма, ты только что говорила мне, что я его постоянно выгораживаю, а теперь…

— Только не ирландцу. Пусть кто-нибудь другой поговорит с мальчиком.

— С каким мальчиком? Мудроу — мальчик?

— Как ты не можешь понять, Алан. — Она решительно тряхнула головой. — Он же как дитя в лесу. Управление разорвет его на части. Ты не можешь вот так просто сдать его ирландцу, не поговорив с ним сам.

— Так, хорошо. А теперь скажи мне, если ты хочешь, чтобы я просто поговорил со Стенли, почему ты об этом сразу не сказала? Зачем весь этот шум?

— Ради твоего желудка, дорогой. — Она обворожительно улыбнулась. — У меня еще есть пирожки с луком.

Когда Эпштейн переступал порог квартиры Мудроу, он увидел комнаты неправдоподобной чистоты, как будто на днях здесь закончили ремонт. Сержант извлек урок из неожиданного визита Леоноры Хиггинс, и ни малейшего намека на характер его работы в последние дни нельзя было обнаружить. Встречая капитана, Мудроу гордился сам собой до тех пор, пока не понял, что Эпштейн прекрасно знает, чем он занимался на территории двести третьего участка.

— Ну, я не слишком много времени потратил на это? — поинтересовался Мудроу.

— Ради Бога, Стенли, на что ты рассчитывал? У тебя есть друзья? У меня тоже. Не говоря уже о ребятах, которые дорожат честью участка. Ты же не в вакууме живешь, верно?

— Я провожу официальное расследование. Что тут такого?

Эпштейн посмотрел на Мудроу и поморщился. Тут придется непросто.

— Пива нальешь, Стенли? — Желудок болел нестерпимо. — Сделай одолжение.

Две бутылки «Будвайзера» и стаканы появились мгновенно, словно Мудроу вынул их из шляпы.

— Ты говоришь, что отчеты представляешь вовремя? — Эпштейн глотнул пива. — И что изображения грека и его девок есть в деле?

Мудроу развалился в кресле, скрестив руки на груди.

— Я ищу того, кто убил Рональда Чедвика. Если я не всегда успеваю с отчетами, ничего страшного не происходит. Мне все равно еще докладывать не о чем. Не забывай, капитан, пока грек связан только с делом Чедвика. Ты стал похож на мисс Хиггинс, делаешь из этого целую трагедию.

— Не морочь мне голову, Стенли. — Эпштейн разозлился, чуть не до слез. Он вскочил с места и заорал на Мудроу: — Ты ищешь ублюдков, которые убили твою Риту. Тебе плевать на этих наркотов с Атторни-стрит. Ты считаешь, что эти люди связаны между собой, и хочешь выследить их сам. Я знаю, у тебя есть причины делать все молчком. Ты что, думаешь, я полный идиот? Если бы я не считал себя твоим должником, я бы отдал бы тебя на растерзание управлению. А теперь, Стенли, говори все, как есть.

— Все? — Мудроу посмотрел Эпштейну в глаза. Он уже собрался с духом, чтобы рассказать ему о двух женщинах, устроивших спектакль на Шестой авеню. Но в таком случае, тут же просчитал он, ему придется отказаться от всех своих планов, и передумал. Он опустил глаза, изображая депрессию, которая и в самом деле грозит ему, если у него ничего не выйдет. — Слушай, капитан, я должен попробовать. Что с того, что все так медленно движется? Я был там, когда это произошло. Она погибла у меня на глазах. Я должен что-то сделать.

Эпштейн сел. Трудно давить на человека, пережившего такое горе. Может быть, он и затеял все это, чтобы попытаться отвлечься от мыслей о Рите? Человек имеет право забыться? Но Эпштейн не мог абстрагироваться и от другой стороны дела: Мудроу был слишком профессионалом, чтобы поддаться самообману. Если он думает, что между смертью Чедвика и «Американской красной армией» есть связь, значит, он что-то не договаривает.

— Стенли, ты знаешь, что будет со мной, если выяснится, что ты лжешь? Если я не доложу начальству обо всем этом?

— Я говорю правду.

— Ты уже влип с теми билетами в кинотеатр. Ты же не упомянул о них в отчете.

— Но тебе-то я рассказал, тебя-то я не обманул. Если бы я не рассказал тебе об этих билетах, ты бы о них ничего не знал. А теперь криком кричишь, что я тебя вожу за нос. Нечестно получается.

«Американская красная армия» имела право на это название хотя бы потому, что все ее члены самоотверженно служили одной цели. Пока Мудроу продолжал свои поиски, а Эпштейн и Хиггинс разрабатывали стратегию расследования, «Армия», в отсутствие Музафера, который впервые опаздывал, сидела на кухне Эффи и Джейн, прослушивая запись телефонной беседы. Они решили сами проверить информацию в сегодняшней газете о демонстрации в Бруклине, где незаконно хранятся химические отходы. В статье упоминалась организация, именовавшая себя «Общество за безопасность города», в которую входила почти дюжина экологических объединений. Это «Общество» и было спонсором и устроителем акции.

Тереза Авилес ежедневно просматривала газеты в поисках информации о взрывчатых веществах. Она-то и заметила эту статью и позвонила по указанному телефону. Но и другие бойцы «Армии» не бездельничали. Джонни Катанос дважды побывал в здании фабрики с отходами. Эффи изучала расписание работы и транспортные маршруты трех бензиновых компаний, находящихся неподалеку от этой фабрики. Джейн думала о том, каким способом можно поджечь химические отходы. Важно было, чтобы огонь долго не затухал и чтобы началась настоящая паника. Узнав о взрыве, уцелевшие могли радоваться тому, что остались в живых. Это одно. Но если облако газа распространится по городу, это будет уже совсем другое.

Женщина, которая взяла трубку, Элеонора Сатовски, стала с энтузиазмом обсуждать ситуацию на Пятой улице, на фабрике с химическими отходами. Тереза представилась ей жительницей Гринпойнта, у которой трое детей и чей дом находится в шести кварталах от склада — понятно, почему она так встревожена.

— На вашем месте, — доверительно сказала Сатовски, — я бы убиралась подальше от этого места. Тем более что у вас трое детей. Дети особенно восприимчивы к канцерогенам, содержащимся в этом отравленном воздухе.

— На переезд нужды деньги, и немало, — ответила Тереза. — Все так сложно.

— Если бы вы знали, какая там начинка, вы бы заговорили иначе. У нас надежный источник информации. Это «Агентство защиты природы». К сожалению, журналисты ведут себя пассивно. Мы сами выпустили полдюжины пресс-релизов и будем продолжать свою работу, несмотря на все уверения правительства о том, что никакой угрозы нет. — Она помолчала, чтобы смысл ее слов дошел до собеседницы, и затем продолжила скороговоркой: — Там несколько тысяч баррелей отходов, содержащих поливинилхлорид и диоксин. Диоксин, кстати, один из самых мощных канцерогенов. Эти отходы легковоспламенимы, правда, при очень высоких температурах. Власти считают, что все меры безопасности приняты, у них есть вечные отговорки, всякие «бюджеты» и «приоритеты». — Она не давала Терезе и рта открыть. — В то время как последствия распространения газовых испарений непредсказуемы. Предсказать можно только одно. По сообщениям наших источников, там находятся сотни емкостей с цианидом и около тысячи с гидрохлором. Так вот, если эти вещества смешать, то и огонь не потребуется; они сами выделят токсичный газ, способный убить тысячи людей.

— Как они там появились? — прорвалась наконец Тереза.

— Хороший вопрос. И ответ на него есть. Одно время там работал некий Анастасио Парильо. Он там был мусорщиком и ассенизатором. Он и его брат — оба, по-моему, не очень преуспевали — однажды решили продать свою мусоросборочную машину и на эти деньги приобрели два фургона и стали по всей округе скупать цистерны со всякий дерьмом — кто от чего хотел избавиться. Им было все равно, что там, лишь бы наружу ничего не вытекало. Вот они-то и свезли все это хозяйство сюда, на склад, а потом исчезли. По нашим предположениям, вернулись к себе в Палермо.

— Тереза, а помнишь, что произошло в Камеруне года два назад?

— Что-то не помню, — тут же нашлась Тереза.

— Знаешь, никто так и не разобрался, отчего облако токсичного газа вышло из озера Ниос, а погибло при этом несколько тысяч человек. Врачи долго на могли понять, что происходит. Привозили людей со страшными ожогами на теле и в легких. Только после лабораторных исследований стало ясно, что это кислотные ожоги. И такие же ожоги появятся — появятся непременно — после пожара на складе.

Эффи Блум, широко улыбнувшись, выключила магнитофон.

— Хорошая страна Америка! Страна безграничных возможностей. Ну что же, Тереза. Все сделано на профессиональном уровне. Слышно так, словно она рядом.

— Спасибо за комплимент.

И в эту минуту вошел Музафер. Музафер сначала не хотел слушать запись, ссылаясь на неотложные дела, но неподдельное разочарование на женских лицах заставило его отступить от своего первоначального намерения. И он дослушал до конца.

— Отличные новости. Ты была убедительна, Тереза. Но придется на несколько дней это отложить. Сегодня утром я натолкнулся на человека, которого давно хотел встретить. Это Абу Фархад — араб, который своих друзей предает евреям. Я выследил его и проводил до самого дома. Я давно приговорил его к смерти. Джонни пойдет со мной.

«Армия» выслушала Музафера в полной тишине — бойцам надо было осмыслить сказанное. Первой заговорила Тереза:

— Почему мы должны останавливаться на полпути в нашей главной работе ради того, чтобы покарать предателя? Может быть, разумнее действовать в другой последовательности — сначала взорвать склад, а потом заняться Абу Фархадом?

— Я знаю Абу уже двадцать лет. Несколько раз с ним работал, и целый год, когда весь мир был против нас, мы вместе проходили подготовку в Сирии. Понимаете? Мы были собутыльниками в стране, где алкоголь запрещен. Абу знает обо мне все, и сейчас, как я полагаю, он сотрудничаете нашими врагами. Мы не можем рисковать, оставляя его в живых. К тому же многие арабы хотели бы ему отомстить. Когда евреи впервые вошли в Ливан, никто не знал, кто тут борец за свободу, а кто простой палестинец. Абу Фархад при неизвестных обстоятельствах оказался в плену, а наши товарищи стали гибнуть один за одним. Сотни людей расстреляли, тысячи попали в тюрьмы — их увезли в Израиль, и они гниют там до сих пор. Его казнь будет демонстрацией нашей силы. Это будет мучительная смерть и наглядный урок, прежде чем стать на путь предательства, человек задумается тысячу раз.

Эффи, бросив взгляд на Терезу, обратилась к Музаферу:

— Я пойду с тобой.

— Нет, — ответил Музафер. — Не надо создавать толпу. Предатель живет в уединенном месте, надо быть осторожным.

— Ты никогда не берешь меня, — закричала Эффи. — Это нечестно. Я не отказывалась ни от каких заданий, пыхтела с теми уродами, как резиновая кукла. А теперь вы меня в расчет не берете? Почему? Потому что я женщина? — Она снова взглянула на Терезу.

Музафер протянул ей руку.

— Эффи, ты все-таки понимаешь, наверное, что лучше, чем я и Джонни, с этой работой никто не справится. Если хочешь, вы с Терезой установите часовой механизм на складе. А потом, я думаю, надо будет несколько недель отдохнуть. Разъехаться и обдумать цели нашей борьбы.

Леонора — ищейка! Тень, скользящая в темноте! Леонора — невидимка! Витрины и зеркала отражают каждое движение Стенли Мудроу. Несложная оказалась штука — слежка за этой тушей, за детективом, едва ковыляющим по городским улицам. Стенли. Мудроу, огромный, как слон, выведет ее прямо на «Американскую красную армию». А еще лучше будет, если она перехватит инициативу и арестует «Армию» сама.

В половине шестого утра фантазировать легко и приятно. Посмотрев на себя в зеркало, Леонора поняла, что все это проще пареной репы. Неудобно, конечно, но скорее нудно, чем трудно. Она заправила шелковую блузку в белую юбку, полюбовалась собой в зеркале и добавила белый шарфик. Было прохладное апрельское утро, и она накинула на руку легкое шерстяное пальто — немаркое, ближе к темному цвету — и направилась к выходу, постукивая высокими каблучками по мраморному полу вестибюля.

Впервые в жизни она приехала на работу вовремя. Мудроу вышел из своего дома через десять минут, сел в машину и, не взглянув на зеркало заднего вида, направился в Куинс-Виллидж, в двести десятый участок.

Узкая полоса домов и офисов среднего класса отделяла респектабельный район Бейсайда от черных кварталов. Двадцать лет назад дети играли здесь в мяч, а взрослые собирали чернику. Теперь все было застроено. Правда, закон запрещал возводить здания выше пяти этажей. Мудроу интересовал квартал Глен-Оакс, вмещавший в себя около двух тысяч квартир. Там шла настоящая война: владельцы хотели продавать дома, а жильцы не собирались их освобождать. В результате там царила анархия: спекулянты за бесценок скупали квартиры у пожилых людей и вступали в права владения, надеясь, что старики долго не протянут. Пустующие квартиры самовольно занимали люди всех рас и национальностей. Сохнувшее на веревках белье олицетворяло незыблемость Ассоциации жильцов Глен-Оакс, а подростки выражали свое отношение к происходящему, разрисовывая стены домов.

Место было удобное. Хорошими дорогами район соединялся с Манхэттеном и Лонг-Айлендом, и естественно, тут была тьма магазинов. В этом участке у Мудроу никого из своих не было, но он связался с капитаном Луисом Альварадо и получил разрешение работать на его территории. Он остановился сразу за автострадой и пошел пешком, заходя в каждый магазин или ресторан, который встречался на его пути. Чаще всего он выходил обратно через две-три минуты, но иногда задерживался поболтать со старожилами, чтобы почувствовать особенности этого района.

В полном противоречии со своими фантазиями Леонора Хиггинс, как только она вышла из машины, почувствовала себя словно в перекрестье прожекторов. Все, от цвета ее кожи до туфель, кричало: «Смотрите на меня!» В основном здесь обитал рабочий люд, и единственной женщиной на каблуках, кроме нее, была ярко накрашенная косметичка, торопившаяся куда-то на высоченных шпильках (у Леоноры было такое чувство, будто она ловила такси на Медисон-авеню, а не ждала автобуса в Куинс-Виллидж). И ко всему прочему ей приходилось постоянно останавливаться, чем-то себя занимать, пока Мудроу беседовал с владельцами ресторанов и хозяевами магазинов. И чем тут займешься? Сколько времени можно глазеть на витрины? Еще немного, и тебя примут за беглого пациента психбольницы.

День разгуливался. Выглянуло солнце, и температура поднялась до двадцатиградусной отметки. Леонора сняла пальто и повесила его на руку. Чувство прохлады так обрадовало ее, что часов до одиннадцати она не замечала, как болят ноги. К полудню, однако, уже невозможно было терпеть боль. Леонора вспотела, кожа на лодыжках размякла, и она чувствовала, как там образуются настоящие волдыри. К трем она испытывала настоящее отчаяние. Но не сдавалась. Наоборот, сконцентрировалась на решении задачи, отвергая версию за версией.

Вот, рассуждала она, черная женщина следит за белым мужчиной, полицейским, в белом квартале. Хотя самому Мудроу в голову не приходило оглянуться, другие ее давно заметили. Это чувствовалось по взглядам, которые на нее бросали. Охраняла одежда — покрой, стиль, — поэтому к ней не приставали. Странность присутствовала, но опасность от нее не исходила, и все же рано или поздно ей придется кому-то объяснять, что, собственно, она здесь делает. Хотя бы потому, что, за исключением рабочих, цветные сюда не заглядывали. Может быть, все-таки подойти к Мудроу. Кто знает, если она объяснится с ним напрямую, не исключено, что он уймет свою строптивость, и дальше они двинутся вместе. Но она знала и то, что уж, если он решит избавиться от слежки, она его никогда не отыщет. Ведь это его город.

Леонора с тоской вспомнила, как они с Бредли выслеживали одного богатого араба, связанного с палестинскими делами. Федеральные агенты установили «жучки» в его доме — в каждой комнате — и во всех машинах. Они слышали, как он бреется по утрам, как он храпит по ночам, как пристает к горничной. Они оставались для него невидимыми, что нетрудно, когда сидишь в своем кабинете. Но попробуй остаться невидимкой на улице. Она осмотрелась вокруг. Во многих магазинах работали негры, но им не надо было покидать свои места, а ей приходилось двигаться все дальше. Вдруг она услышала крик и поняла, что надо сделать.

Девушка, которая контролировала парковку, оштрафовала мотоциклиста, и тот заорал на нее. Она стояла такая маленькая, такая беззащитная, а взрослый белый мужчина дерзил ей в лицо. К удивлению Леоноры, вмешался один Мудроу, когда настоятельно посоветовал мужчине шагать дальше своей дорогой. Тот не стал спорить с этим верзилой и тут же уехал с квитанцией о штрафе в руках.

Леонора знала теперь, что делать. У нее был один приятель в отделе городского транспорта. Если достать машину и форму, а еще лучше разрешение на расследование, можно повсюду сопровождать Мудроу; проверяя правильность стоянки и не привлекая к себе внимания. Приняв такое решение, она пошла к машине, а по дороге открыла дверь небольшой типографии и показала владельцу свое служебное удостоверение. На стене висел лозунг: «Если оружие вне закона, его покупают только преступники». Там же висели знаки одной влиятельной консервативной политической организации, и Леонора надеялась, что документы ФБР произведут должное впечатление на господина Розенберга.

— Чем могу служить? — спросил хозяин с сильным немецким акцентом. Он решил, что Хиггинс из иммиграционной службы.

— К вам недавно заходил полицейский? — Леонора была рада этой неожиданной удаче. Уж она-то знала, как говорить с иностранцем, который чего-то боится.

— Заходил.

— Он вам что-то показывал? Какие-то фотографии?

— У него и спросите.

Выпрямив спину и глядя Розенбергу в глаза, Леонора сказала:

— Мне нужны эти фотографии.

— Не заставляйте меня повторять.

— Вы — гражданин США, мистер Розенберг?

— Через шесть месяцев я приму присягу, — сказал он без удовольствия. Ему определенно не нравилось то, что ему угрожает черная женщина, но он привык уважать власти и чувствовал себя неловко.

— Мистер Розенберг, я не должна вам объяснять, почему я не обращаюсь непосредственно к полицейскому. Если вы сомневаетесь, что я работаю в ФБР, позвоните в штаб-квартиру ФБР. Они проверят. Я прошу вас помочь мне, но, если вы отказываетесь это сделать, мне придется позвонить одному своему знакомому в отдел иммиграции, и нам придется порыться в вашем личном деле. Может, что-нибудь и найдем. Может, ваш отец был фашистом. Или коммунистом. Оформление вашего гражданства придется отложить на пару лет, и о том, чтобы воссоединиться с семьей, вам не придется даже мечтать.

Несмотря на усталость и мозоли, Леонора была довольна собой: изображения преступников были у нее в руках. Она не могла припомнить, когда ей в последнее время было так хорошо. В голове вертелось одно и то же: «Я — детектив, я — детектив, я — детектив».