Взмах ножа

Глава 2

Капитан Алан Эпштейн знал, что его друг и подчиненный сержант Стенли Мудроу каждый день после смены по крайней мере два часа проводит в баре «Килларни Харп» на Хьюстон-стрит. Обычно он пил виски «Балантин», но по выходным предпочитал виски «Колдфилд», густую коричневую жидкость, своим видом напоминавшую Эпштейну обычную после вскрытия лужу на столе в морге. Капитан считал сыск делом особенно привлекательным для психически неуравновешенных людей — об этом говорили высокие показатели самоубийств и алкоголизма среди работников управления, — и Стенли Мудроу был самым ярким тому примером. Все, конечно, было относительно. После двадцати двух лет службы капитан точно знал, что статистика арестов не связана впрямую со способностями отдельно взятого полицейского. Например. Стенли Мудроу ничем особенным никогда не отличался, но без него Эпштейн вряд ли вообще мог бы управлять своим участком.

— Нет, — буркнул Мудроу, даже не взглянув на капитана. — О чем бы ты ни попросил — нет. Я не на работе.

Эпштейн, с исполненным безразличием взглядом, тяжело опустился на стул напротив сержанта. Мудроу сейчас напоминал ему щенка, которому была велика его собственная шкура; его лицо с мелкими, почти правильными чертами казалось насильно втиснутым в оболочку из синтетики. Само выражение этого лица никогда не менялось, как бы ни был зол его обладатель, как, например, сейчас. У Эпштейна когда-то была такая собака, щенок бульдога — вся физиономия в складках, закрывавших глаза и рот.

Эпштейн не стал спорить с сержантом, потому что тот был прав. Эпштейн просил только уделить ему время, свободное время Мудроу, на которое в самом деле не имел права, поэтому сержант и встретил его так грубо.

— Стенли, — сказал Эпштейн, — если бы я был обычным гражданским лицом, ты бы со мной так не разговаривал.

— Если бы ты был обычным гражданским лицом, я бы с тобой вообще не разговаривал.

Эпштейн с трудом сдержал улыбку.

— Да, это уж точно. — Он заерзал на стуле, потом громко рыгнул. — Опять язва. Совсем замучила.

Мудроу взглянул на него внимательно.

— А ты знаешь, что Луи Армстронгу каждый день ставили клизму? И Ганди тоже. Каждый божий день. — Он ухватил проходившую мимо официантку за передник. — Рита, принеси капитану выпить, хорошо? — Она дотронулась до его плеча и отошла. — Твоя беда в том, что ты слишком жирный. Сколько килограммов ты набрал после академии? Тридцать? Сорок? Ты обжора. — Он откинулся на спинку стула, глядя Эпштейну в лицо. Лицо его было круглым и пухлым, как у херувима.

— Это не жир, Стенли, — сказал Эпштейн. — Это наши вечные проблемы. Ты же сам знаешь. Черные убивают друг друга сотнями, а общественности и дела нет. Всем наплевать. Но если что-то случится, все сразу на уши встанут. И тогда появятся такие проблемы, что язва замучает меня вконец. Черт возьми, я и в академии был таким. Если у тебя отец полицейский, можно себе позволить кое-что лишнее.

Эпштейн взял стакан, который принесла официантка, и, пригубив, стал пить медленно и с наслаждением, словно в нем был целебный нектар, способный усмирить дьявола внутри.

— Но стоит покончить с какой-то проблемой, как боль исчезает. Все очень просто — разделаться с проблемами, и никакой язвы.

Мудроу не спеша затянулся сигаретой и быстро повернулся к капитану:

— А кто тогда я — проблема или ее решение?

Эпштейн впервые за этот вечер рассмеялся.

— Ты и есть решение всех проблем. Решение. Если ты сам не решаешь проблему, тогда решение становится проблемой. Не думай, ничего серьезного. Пока это всего лишь маленькие, можно сказать, детские неприятности. Это может никогда не получить продолжения. Скорее всего, так оно и будет. Но, Стенли, мне надо быть готовым, и ты тоже должен быть готов ко всему.

Наступило молчание. Оба осматривали бар так, словно видели его впервые. В городе были десятки баров «Килларни Харп», и в каждом была длинная печь, в которой жарили мясо. В туалетах воняло мочой, даже в женских, хотя женщины это заведение не жаловали. Длинные стойки баров были исцарапаны и покрыты пятнами, а бармены говорили с заметным ирландским акцентом. Официантки носили черные брюки и белые блузки и были далеко не молоды. Рита Меленжик, которая обслуживала Мудроу и капитана, заметила, что разговор у них не клеится, и подошла к столику.

— Двигайся, двигайся, — приказала она, толкая Мудроу бедром. — Скажите, капитан, что это за имя такое — Стенли Мудроу? Не из латинос. И не еврейское. И не ирландское. И даже не польское, прости. Господи.

На Алана Эпштейна, женатого двадцать пять лет, Рита действовала, как аспирин.

— Ну, откуда же мне знать?

— Вы не знакомы с его личным делом? — спросила она, приветливо улыбаясь.

Мудроу мягко перебил ее:

— У нас дела, Рита, иди работать.

— Конечно. — Она обняла его. — Ты отвезешь меня вечером домой? — Она плотно прижималась к нему, заглядывая в глаза, но сержант по-прежнему оставался безучастным. — Мне не хочется спать одной.

Мудроу бросил косой взгляд на капитана.

— Я ведь не отказываюсь, правда? Может, только отложим это на завтра?

— Хорошо, Стенли. — Обернувшись к Эпштейну, Рита пояснила: — Просто я не люблю возвращаться вечером одна. — Не дожидаясь ответа, она встала из-за стола и вернулась к работе.

Сержант сел прямо, и капитана в который раз поразили его габариты и формы. Казалось, что такой атлет просто не может быть таким неуклюжим. Он без усилий представил себе Риту Меленжик, лежащую под этой громадиной, задавленной и бездыханной.

— Ладно, — неожиданно сказал Мудроу, — что там у тебя случилось?

— Помнишь Рональда Джефферсона Чедвика?

— Разумеется.

— Граната была сделана в России.

— Черт возьми.

— ФБР утверждает, что это советская граната. Какой-то там особый сплав металла. Сомнений никаких.

Сержант Мудроу отпил из своего стакана и, чтобы изобразить сосредоточенность, сдвинул брови к переносице. Прием, которым он время от времени пользовался. Он посмотрел на капитана и торжественно сказал:

— А кого это, собственно, интересует?

— Кого интересует? Я тебе скажу кого.

— Не надо… — Мудроу встал и наклонился к капитану. — Не надо мне ничего говорить. Наркоман покупает гранату, убивает торговца и сматывается с деньгами. Все, как обычно.

— Только не граната. — Эпштейн был терпелив. — Гранат еще не было. А теперь самое интересное. — Он помолчал, чтобы Мудроу наклонился ниже. — Сейчас всем плевать на гранату и на какого-то наркомана. Но если еще одна такая граната всплывет где-нибудь в супермаркете в белом районе, все шишки повалятся на нас. Не говоря уже об управлении. Я так думаю, надо кое-что уточнить. Загляни в ФБР. Выясни, что у них с террористами. А вдруг это какие-нибудь пуэрториканские радикалы? Я не хочу, чтобы мне потом говорили: «Как же вы не подумали? Почему не проверили?»

— Но у меня много работы, капитан.

— Займись этим делом и недели две ничем другим не занимайся. Мне нужен подробный отчет.

Мудроу, уставившись на остатки бурбона в своем стакане, опустился на стул. Это случалось все чаще. Словно нокаут на ринге. Не важно, как ты сражаешься с противником, ты знаешь, что конец все равно будет плохим, и глаза непроизвольно начинают слезиться. Стенли сейчас отчаянно захотелось лечь в постель с Ритой, уснуть, наконец, после бурной ночи, уснуть и не просыпаться.

— Ну что же, капитан, — сказал он, — я, конечно, и есть тот, кто тебе нужен.

Какие бы планы ты ни строил во сне, все равно приходится просыпаться и возвращаться к действительности. Сержант принял душ и сел за стол на кухне, взяв блокнот и ручку. Если бы его сейчас спросили о самочувствии, он бы лишь огрызнулся. Рита уже видела его в таком состоянии, и не раз. Она хлопотала у плиты, готовилась к предстоящему дню (а точнее, вечеру, так как было уже два часа пополудни), а сержант предавался не слишком радужным размышлениям. В конце концов, они были любовниками уже три месяца, почти что женаты, но иногда ему казалось, что, задержись он у Риты на день-другой — и ей просто-напросто надоест этот неизвестно откуда появившийся сержант, который сидит за столом и ждет, когда его накормят, словно у него есть на это право.

— Так, — сказал Мудроу, почесывая небритый подбородок. — Что же нам известно?

— Философский вопрос? — Рита наливала кофе. — Для философии еще рано.

— О чем ты? — Он взглянул на часы. — Боже мой, третий час.

Рита положила масло на сковородку.

— Тебе омлет или яичницу с беконом? — Она говорила очень деловым тоном. Иногда ей действительно с трудом удавалось сдержаться, чтобы не наорать на него.

— Черт, — рявкнул Мудроу, — ты не даешь мне сосредоточиться. Это вполне серьезно — пять трупов в одном доме.

— Хлеб белый или черный?

Мудроу отпил кофе, успокоился. Теперь он посмотрел на Риту без раздражения и как бы со стороны. Немного широковата в бедрах. С проседью, но это лучше, чем крашеные волосы. И даже морщинки на лице (а их было совсем немного) исчезали, когда она смеялась. Ее все считали красивой, и что ему больше всего нравилось, она была по-своему удобной женщиной. Если она хотела его, то просто говорила об этом, и ему нравилось быть с ней, но сам он, пожалуй, и не вспоминал о Рите, когда ее не было рядом.

— Послушай, — сказал он, — помоги мне с этой дурацкой гранатой. Подбрось пару идей.

Рита пожала плечами.

— Мы уже говорили об этом. Один бандит убил другого бандита. Ну и что?

— Ты очень ошибаешься, Рита. Действительно ошибаешься. Вчера я был пьян — это меня оправдывает, — но сегодня я трезв. У тебя есть работа, ты не думаешь о том, стоящая это работа или так себе, потому что ты отдаешь ей энергию, которую необходимо отдавать. Постарайся на минуту отвлечься от всего на свете и размышлять об одном — об этой проблеме. Итак, что нам известно?

Рита разбила над миской четыре яйца и стала взбалтывать.

— Неизвестный пробрался на пятый этаж наркофабрики, застрелил двоих, еще троих взорвал гранатой, одного ранил. И скрылся с чемоданом, в котором что-то лежало. Скорее всего, деньги. И это все, что мы знаем.

— Не совсем так. Вполне возможно, что чемодан забрал кто-то другой, может быть, один из телохранителей. Но это мог быть и полицейский, приехавший туда первым. Маловероятно, но возможно. И еще кое-что. Две зарезанные собаки и взломанные замки на решетках. Мы знаем, что убийца проник в дом по меньшей мере за два часа до стрельбы. Следы на ковре были сухими, а кресло, в котором он сидел, — мокрым. Ушел он по крыше, потому что после взрыва у дома собралась куча народу. У него был пистолет калибра девять миллиметров и граната советского производства.

— А я вот о чем думаю, — сказала Рита. — Почему он не пристрелил собак? Он их зарезал вместо того, чтобы просто застрелить. — Она разрезала омлет пополам и разложила его по тарелкам. — Мне кажется, это в его характере: он любит помахать ножом.

Мудроу поднял руку.

— Постой. Подумаем о том, что нам известно наверняка. Фантазии, предположения — это потом. В одиннадцать часов Чедвик, героиновый король Нижнего Ист-Сайда, возвращается домой. С ним его телохранитель Паркер Дрэббл, и в руках у него коричневый чемодан. Чедвик поднимается на пятый этаж, не говоря никому ни слова. Паркер идет за ним. Спустя десять секунд тело Чедвика летит вниз на четвертый этаж. Где находится героиновая фабрика. Все охранники сбегаются к своему уже мертвому шефу. Вслед за телом летит граната и — бах-бах… все погибают. Или почти все. Позже выясняется, что чемодан пропал. Выстрелов никто не слышал, значит, стреляли из пистолета с глушителем. Советская граната. Не каждый день на такую наткнешься. С другой стороны, таких, как Чедвик, тоже не каждый день пришивают.

— Опять предположения? — Рита села напротив Мудроу. Она посмотрела в тарелку, потом снова на сержанта. — А откуда нам известно, что там была героиновая фабрика? Там что, нашли химикаты?

— Да нет же, все немного не так. Чедвик покупал большую партию, скажем, полкилограмма шестидесятипроцентного героина. Они фасовали его мелкими дозами и продавали на улице. Мы нашли весы, зеркала, лезвия, героиновую пыль. И десять килограммов хинина. Это крупное производство. Чедвик был местным Рокфеллером. Он многого добился. И ушел он тоже как положено. — Мудроу набросился на завтрак, буквально приник к тарелке, чтобы чуть ли не на лету ловить кусочки омлета, если они не удержатся на вилке. — И вот еще что. В окне четвертого этажа у пожарной лестницы была ловушка. Очень примитивная. Один из охранников предупредил нас в последнюю минуту. Провод, подсоединенный к автомату. В темноте его совсем не видно. Если убийца пользовался пожарной лестницей, значит, он знал об этой ловушке, иначе ему прострелило бы ноги. Но это не важно. Помнишь «рейнджеров гетто»?

— Уличная банда?

— Гораздо серьезнее. Два года назад «рейнджеры» вели войну с Чедвиком за рынки сбыта. Тогда в банде были в основном негры, и покупателями их были тоже главным образом черные. Позже, когда Чедвик выиграл эту войну, он взял себе несколько пуэрториканцев и расширил свою территорию. Но тогда обе банды состояли только из негров. Ребята из полиции, которые работали с этим делом, говорили, что на той войне было убито двадцать два человека. Это значит, что было обнаружено двадцать два трупа. А кто знает, сколько еще похоронено в подвалах? А много ли писали об этом газеты? Только однажды. Когда двоих «рейнджеров» убили прямо у какого-то ресторана в центре города. Понятно, всем плевать, когда цветные убивают цветных. Все считают, что они этого заслуживают. Только теперь все иначе. Граната — это уже слишком, и капитан хочет, чтобы я все проверил. Надо убедиться, что убийца Чедвика — такой же уголовник, а не какой-нибудь сумасшедший террорист, готовый в любую минуту совершить новую акцию.

Рита встала, чтобы собрать грязную посуду. Мудроу почти машинально забрал у нее тарелки, чтобы поставить их в раковину.

— Скажи, Стенли, а если выяснится, что просто один уголовник убил другого уголовника, что тогда?

— То есть черный наркоман убил черного торговца?

— Да, я говорю именно об этом.

— Капитану надо убедиться, что на его участке все спокойно. Порядок есть порядок. Чтобы успокоить своего капитана, мне надо найти того, кто совершил преступление. Если я найду и смогу доказать его вину, то я его по стенке размажу.

Рита послала ему воздушный поцелуй и рассмеялась:

— Стенли, ты идеальный мужчина.

— Я еще не знаю, как я найду его, но мне ясно одно: этот парень знал все о делах Чедвика и о его доме. Полностью владел информацией. Я пошлю двух человек прочесать переулок, пусть попробуют отыскать следы. Наверняка он знал о ловушке и поэтому не попался. Еще двоих я пошлю допросить жителей квартала, но это вряд ли что даст. Это называется низкий процент вероятности. Но, по-моему, все это ерунда. Дело в том, что один пуэрториканец — Пако Бакили — лежит сейчас в госпитале Святого Себастьяна. У Пако дела плохи. Во-первых, он практически потерял руку — ее оторвало при взрыве. Во-вторых, он почти ослеп, хотя здесь еще есть надежда. Но еще хуже то, что теперь все оружие, весь хинин и весь героин висят на нем. Он единственный, кто уцелел из всей банды. Предположим, Пако знает, кто это сделал. Допустим, это был кто-то из своих, и Пако его знает. Тогда Пако захочет отомстить сам, и его можно понять. Но если мне все-таки удастся заставить его говорить, если он мне скажет то, что знает, это будет большой удачей. И знаешь, что я для этого сделаю? — Он подошел к Рите сзади и обнял, больно стиснув ей грудь. — Я его прижму.

Пако Бакили не считал себя самым счастливым человеком на свете, хотя с медицинской точки зрения выжил он чудом. Пако стоял в двух шагах от места взрыва, и все врачи госпиталя в один голос говорили о том, что он никак не должен был уцелеть. Как они полагали, повезло ему необычайно. Шрапнелью Пако почти оторвало руку, и хотя хирурги сделали, все что могли, сухожилия были разорваны в нескольких местах и никак не реагировали на желания их владельца. Кроме того, он ничего не видел — осколки попали в голову. Доктора уверяли его, что слепота эта временная, но для человека, которому светило тридцать лет тюрьмы, потеря зрения была равнозначна потере жизни. Пако сам любил при врать, и понятно, что теперь он считал, что и врачи ему лгут. К тому же он был уверен, что его, конечно, охраняют как заключенного, что находится он в тюремном госпитале, а уж в том, что лекари из такого заведения способны на любую пакость, сомневаться не приходилось. А иначе, как это к нему поздно ночью пустили этого Стенли Мудроу? Зачем сержант запер за собой дверь, громко щелкнув замком? Пако чувствовал, что повязка его набухает от пота.

— Господи, Пако, — посочувствовал Мудроу, — какая беда. Только вчера был жив-здоров, и вот на тебе.

Пако пытался улыбнуться.

— Рад слышать тебя, сержант. Давно не виделись. Как ты?

— Да все вроде бы ничего, пока у шефа язва не открылась. Вот и срывает теперь злость на подчиненных. Ты-то как? Держишься?

Пако инстинктивно повернул голову в ту сторону, откуда слышался голос Мудроу.

— Да вот, какой-то псих швырнул в меня гранату.

— Тебе повезло, что жив остался.

— Значит, я существо неблагодарное. — Пако откинул голову на подушку. — Что-то не чувствую себя счастливым. Ты знаешь, босс погиб. Так что теперь работы не предвидится.

В палате раздался смех, и Пако от неожиданности дернул раненой рукой, чуть не заорав от боли.

— Прости, Пако, — сказал Мудроу, — не хотел тебя пугать. Все забываю, что ты ослеп. Пойми меня правильно, но теперь, когда тебе грозят такие неприятности… Весь этот хинин… И пять тысяч целлофановых пакетиков… И весы… Ты же понимаешь, чем все это пахнет? Представляешь, сколько порошка мы напылесосили с ковра? А сколько наковыряли из щелей в паркете? Я со всем этим могу спокойно уходить на пенсию.

— Но, сержант… — Пако пытался понять, где находится полицейский, который расхаживал по палате. — Это все принадлежало Чедвику. Все знают, кто в районе главный, и все знают, что это не Пако Бакили.

— Ошибаешься, дружок. — Мудроу каким-то образом оказался за изголовьем кровати и теперь склонился прямо над Пако. — В доме куча твоих вещей. Чемоданы с твоими инициалами. Письма, кредитные карточки. Не скромничай. Чедвик мертв, теперь это все твое.

Пако знал, что тишину, которая наступила сразу после этих слов, надо было немедленно разрядить, но тут же понял, что ему самому лучше всего промолчать.

— Слушай, Пако, — полицейский заговорил ровным голосом, как бы между прочим, — а как вообще можно попасть на пятый этаж, чтобы этого никто не увидел, не услышал? Объясни.

— Честное слово, не знаю. Я только увидел, как упал Чедвик, а потом этот взрыв.

— Но ведь кто-то пробрался мимо собак, перелез через решетку. И не попался на фокус с кондиционером. Откуда он все знал? Ты ведь наверняка думал об этом.

— Понимаешь, мне тут невесело приходится.

— Понимаю, Пако. Но все-таки ты же должен был попытаться понять, с какой стороны появился человек, который все это задумал и провернул?

— Конечно, я думал обо всем этом. И я тебе так скажу: наверное, это кто-то из конкурентов.

Мудроу присел на край кровати и начал зачем-то гладить повязку на руке Пако.

— И как ты думаешь, кто бы это мог быть?

Пако заговорил быстро, хотя и с трудом подбирая слова:

— Думаю, это Джозеф Иммоева, африканец. Он наш единственный конкурент. И ребята у него крепкие.

Мудроу сжал пальцы Пако так, что тот чуть не закричал от боли, но вместо крика раздалось какое-то бульканье и сопенье. Сержант, напротив, приободрился, пересел на стул и стал смотреть, как мечется в постели его подопечный. Все это время Пако жил на обезболивающих, и он не был готов к огню, внезапно охватившему его плечо. Хуже всего было то, что он не видел сержанта и даже не знал, где тот находится в данный момент.

Мудроу откашлялся.

— Ты, наверное, уже понимаешь, что тебе все равно придется мне все рассказать. Конечно, тебе хотелось бы отомстить самому. Но… так получается, что я буду задавать вопросы, — а ты будешь отвечать. Я должен выяснить, кто именно бросил гранату. Ты догадываешься, что посторонний не мог проникнуть в дом? Это исключается.

— Конечно, — поспешил согласиться Пако. — Ты абсолютно прав. Но откуда мне знать, кто это был? — Мудроу, не прерывая Пако, снял с ноги ботинок и поднял его над головой. — Это мог быть любой из охранников. Откуда мне…

На этот раз Пако заорал по-настоящему. Он кричал долго, пока не рухнул на подушку, уже погружаясь в темноту. Краешком сознания он понимал, что никто не прибежит на его крик, что в этой палате он был один на один с сержантом Стенли Мудроу, который сидел рядом и тихонько посмеивался.

— Послушай, Пако, — зашептал сержант. — Думаешь, мне нравится это все? Я знаю, что говорят обо мне ваши. Но я все же не такой, правда, и я тебе это докажу. Согласись, что, если я еще пару раз проверю как следует твою руку на прочность, ты выложишь мне все. Но я предлагаю тебе другое, услуга за услугу. Сдай его мне. Отсюда тебе все равно его не достать. А когда я его поймаю, в долгу не останусь. Это я тебе обещаю. Можешь не сомневаться, я постараюсь повесить на него половину того, что висит сейчас на тебе. И хватит морочить мне голову. Еще раз соврешь, и клянусь, я выдерну тебе руку с потрохами. Мне нужно, чтобы ты назвал имя.

— Энрике Энтадос. — Неожиданно для себя Пако заплакал.

— Откуда ты знаешь? — Мудроу наклонился к нему.

— Он исчез. Его давно уже не видели.

— Может, просто уехал на пару дней проветриться?

Пако не на шутку перепугался.

— Боже мой, я говорю тебе все, как есть. О собаках и ловушке знало всего несколько человек. Энрике знал. Понимаешь, он приехал из Пуэрто-Рико, это мамин племянник, это я устроил его на работу. Если найду, сам и поджарю. Он будет у меня гореть на медленном огне.

— Хорошо, хватит. — Мудроу достал блокнот и полез в карман за карандашом. — Начнем с его друзей и родственников.