Взмах ножа

Глава 21

Вслед за последними апрельскими выходными нагрянула первая летняя жара. Надвинулось пониженное давление, превратив остров Манхэттен в огромную бетонную теплицу. Флаги повисли на шестах, как бы поддразнивая ньюйоркцев, ворочавшихся под своими одеялами с включенными кондиционерами. Автомастерские, предлагающие особые системы кондиционирования машин («особые» обычно означали просто-напросто пятидесятипроцентную наценку), работали без перерывов во всех пяти округах. Только бродяги и бездомные, забыв о тяготах зимы на девять месяцев вперед, радовались наступлению теплых дней в то время, как большинству людей в эти дни и в голову не приходило развлекаться в кинотеатрах или на концертах — рестораны и те пустовали.

Но для «Американской красной армии» в связи с ее конкретной задачей погода была идеальной, потому что масса холодного воздуха, подминая под себя теплый воздух, уже опускалась на Нью-Йорк. Дымка тянулась от Кон-Эдисон вдоль Ист-Ривер, и, вместо того чтобы подниматься вверх, образуя облака, тянулась по земле. Музафер и Джонни Катанос медленно ехали по Кент-авеню, размышляя о том, что время торопит.

Такое же чувство они испытывали тогда, перед взрывом на площади Геральд, но теперь у них было гораздо больше уверенности в себе. Службы безопасности не могли даже намекать на то, что они идут по следам «Красной армии», а их руководители постоянно откладывали уже назначенные пресс-конференции и всячески избегали журналистов, опасаясь обвинений в том, что они называли коллективной ошибкой.

— Ты читал сегодня «Таймс»? — спросил Музафер и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Комитет по борьбе с терроризмом заявил, что мы — пуэрториканские бандиты, работающие на Фиделя Кастро. Они связали нас с кокаином и мексиканским героином. Как с источником финансирования. Бэкингем, член палаты представителей от Алабамы, объявил, что мы прилетаем в Нью-Йорк первым классом, совершаем теракт и снова скрываемся в джунглях Бразилии. Неплохо, да?

— Должны же они что-то говорить, — спокойно ответил Джонни.

— Не удивлюсь, если эти алабамские консерваторы проглотят и такую наживку. Что с них взять? Бродят по своим лесам, глушат домашнее пиво и треплются о пуэрториканцах, налетающих из Бразилии. — Он притормозил на красный свет и повернулся к Музаферу. — Худшее, что может произойти с человеком, — продолжал он серьезно, — это провести жизнь на обочине. Ярко начать и постепенно загнуться. Лучше вообще не жить.

Вспыхнул зеленый, машина рванула с места. Джонни и Музафер в последний раз изучали местность и уже ни о чем особенно не беспокоились.

— Посмотри на реку. Видишь облако над Четырнадцатой улицей? Ясно, как определить направление ветра? Он совсем слабый.

Облако, казавшееся на первый взгляд неподвижным, на самом деле плыло на юго-восток, пересекая реку.

— Как ты думаешь, где это облако соединится с облаком от пожара? — весело спросил Джонни. — Ты изучил географию местности?

Музафер улыбнулся, у него на коленях лежала карта города.

— В конце Ли-авеню в Вильямсбурге, — ответил Музафер. — Как раз там, где бомба Джейн. Что касается меня, я бы скорее занялся Манхэттеном, но здесь тоже будет нескучно.

— Влажность большая, облако не продвинется дальше полумили и накроет крыши домов. Значит, все, кто внутри, погибнут. Копоть, когда отходы горят, страшная. Облако почернеет и пропитается бензином. Когда его увидят, тут-то и начнется настоящая паника.

Они проехали по Пятой улице, в десятый раз за последние две недели. Людей на улице почти не было, и Музафер с удовлетворением кивнул.

— Сегодня бы все и сделать. Если эта погода не продержится до вторника, потом придется неделю ждать.

Накануне ночью на собрании членов «Красной армии» Эффи доложила о результатах поиска бензовоза — они искали машину, которую можно было бы легко угнать. Музафер, привыкший запоминать сообщения своих подчиненных (вынужденная необходимость, так как их правилом было не записывать), как сейчас, слышал ее громкий голос:

— На Берри-стрит большая станция по перевозке бензина. Они доставляют нефть и газ разным крупным компаниям. Машины стоят в гаражах, потом их подгоняют к зданиям или бензоколонкам. Грузовик номер четыреста двенадцать наполняется газом на Кент-авеню, у реки, около шести вечера и отправляется на Лонг-Айленд. После заправки водитель заезжает в «Нэви Дайнер», тоже на Кент-авеню, и там обедает. Заправляют дизельным топливом, водитель мотор не выключает. Так все делают, потому что, если машина на дизеле, ее трудно завести. Угнать — не проблема. Проблема в другом. Грузовик работает всего четыре дня в неделю. Со вторника до пятницы. Очевидно, в другие дни парень заправляется на других станциях или работает по десять часов, но в понедельник вообще не появляется.

Джонни свернул на Флашинг-авеню, и они направились в Форт-Грин, район, который когда-то застроили прекрасными особняками, позже вытесненными новостройками, где жили в основном чернокожие. Эта жара заставила жителей покинуть дома.

— Я тебе покаюсь, — начал Джонни исподволь, — у тебя есть настроение выслушать мою исповедь?

Музафер взглянул на него, но Джонни говорил, не дожидаясь ответа:

— Вчера ночью мне не спалось, и я еще разок навестил склад.

— Не стоит заниматься самодеятельностью, — мягко перебил Музафер, хотя доверял интуиции Джонни не меньше, чем собственному опыту. — Надо подчиняться приказам.

— А тебе надо напоминать, что я должен исполнять приказы.

— А если бы тебя поймали? Как обычного воришку? Провалилась бы вся операция. В лучшем случае.

Джонни пожал плечами.

— Мне хотелось рассмотреть там все повнимательней. Ведь обычно как — только взглянешь и тут же бежишь обратно, потому что ты ждешь меня в машине. Вчера я изучил все вокруг досконально. Знаешь, это просто потрясающе, что эти болваны сделали с домом. Там 55-галлоновые баки стоят рядом и друг за другом. Там тысячи баков. Выстроились, как армия на параде. Склад размером двести на двести футов. Точно не подсчитать, но прикинуть можно: высота бака всего четыре фута, а потолки там страшно высокие. Так что, я думаю, там около десяти тысяч баков, что значит больше, чем полмиллиона галлонов с отходами. — Он замолчал, объезжая большой фургон. — А теперь самое главное. Там есть баки с надписью: «Радиоактивные отходы». Это уже кое-что посерьезнее. По крайней мере, когда я тряханул один, то не услышал, чтобы там жидкость какая-нибудь плескалась. Я не сумел рассмотреть, сколько там таких баков, но я тебе обещаю — в Мекке о нас вспомнят. Весь округ погрузится во мрак.

Усмехаясь, Джонни тормознул на светофоре и посмотрел на своего компаньона.

— Может, заедем в Чайнатаун пообедать? Я умираю от голода.

Зажегся зеленый, и Джонни свернул на Тиллари-стрит. Он подождал, пока Музафер освоится со сказанным, и заговорил снова:

— Кстати, о задачах революции. Когда ты говорил о том, что разрешишь Эффи и Терезе войти внутрь и установить детонаторы, я так понял, что наружу ты их уже не выпустишь.

— Мы не можем их бросить. Они и двух недель без нас не протянут.

— А я не говорил этого.

Музафер улыбнулся и сказал почти с нежностью:

— Что мы с тобой сделали? Больше, чем кто-либо до нас. Я не знаю, что нам еще удастся сделать, но я не остановлюсь, пока мы это не выясним со всей определенностью. — Он стал сворачивать карту. — У меня только один вопрос, что мы будем делать с Джейн Мэтьюс?

— С кем? — спросил Джонни, въезжая на мост.

В детстве и юношестве мы часто находимся на распутье. Перед нами множество дорог, и мы уверены, что всю жизнь сможем выбирать между тем, и другим, и десятым. В начале своего пути мы не сомневаемся, что, если однажды не пошли вот по этой дорожке, это не значит, что мы не можем вернуться на нее потом. Только много позже мы начинаем понимать, что нам необходимо принять одно-единственное решение и что выбирать таким образом придется еще не раз и не два. Только в зрелом возрасте мы внезапно осознаем, что старые мечты не вернуть. В тисках денег или безденежья, в ячейке под названием семья, подчинившись тому или иному образу бытия, по мере медленного старения человеческого организма большинство из нас заключает некое соглашение с жизнью: мы принимаем любые обстоятельства, как они есть, и надеемся на легкую безболезненную смерть.

Хасан Фахр, напротив, плыл по воле волн: ему никогда не удавалось попасть в колею, по которой двигались те, кому суждено было увидеть свет в цивилизованных странах. И в нем была готовность к той Голгофе, которая так ужасает людей, переживших кризис где-то в середине жизни. Прежде чем позвонить Джорджу Бредли, он взвесил все «за» и «против», так как отчетливо понимал, что дать знать о себе до того, как ты заключил сделку, все равно что застрелиться. Но все же сам он не пойдет в ФБР, чтобы требовать гарантий. Он должен получить большие деньги и новое имя и тогда наконец расстанется с тем безрадостным существованием, которое страшнее распятия для любого террориста.

Риск был невелик. Мир арабского терроризма, хоть и финансировался государством, внутри был организован плохо: вечно не хватало современных технических средств для проведения акций, не было и специалистов должного уровня для их подготовки. Встреча с Бредли в любом случае будет означать договоренность, сделку. Он знал, что его опознают, но так же не сомневался и в том, что американцы готовы заплатить любую сумму, чтобы обезвредить «Красную армию». Он получит деньги, уедет в тихий южный штат и впервые, наверное, сможет насладиться спокойной жизнью.

Они встретились на парковке у крупного супермаркета в Вудсайде и приступили к торгу. Сколько американцы готовы заплатить? Чем Бредли докажет, что выполнит обещание? Гарантирует ли ему ФБР выполнить полностью программу защиты свидетеля?

— Вы думаете, я не отдаю себе отчета в том, что меня опознают? Что в эту минуту, несмотря на мое предупреждение, вы меня фотографируете? — Хасан улыбнулся плотоядной улыбкой.

— Значит, вы знаете, что вы у меня на крючке.

— А, так это вы за мной охотились? Я-то думал, что вам нужен Музафер.

— Вы считаете, что за терактами стоит Музафер?

— Да, я так считаю. А вы считаете, что вам это может помочь?

Они остановились на двухстах тысячах долларов плюс дополнительное вознаграждение и десять тысяч вперед. Общая сумма определенно расслабила Хасана. Настолько, что он не стал полемизировать с предположениями Бредли по поводу того, что произойдет, если он не сдержит слова. Он не сомневался в себе и даже чувствовал определенное превосходство над агентом ФБР, которого он выводил на след. И когда Хасан полностью уверовал в свою безопасность — по крайней мере, на ближайшее время, — Бредли, как фокусник из шляпы, достал фотографии, чтобы передать их своему собеседнику.

— Вам знакомы эти люди?

При первом же взгляде на Эффи Блум Хасан увидел себя распятым на заборе в Бронксе. Ее фотография словно загипнотизировала его, ему стало страшно оттого, что Бредли поймет, что он испугался, и просто так его уже не отпустит.

— Ну? — повторил Бредли.

У Хасана мелькнула страшная мысль. Может быть, Бредли уверен в причастности этих людей к «Красной армии». Тогда зачем он связался с ним? Но если он не уверен, можно все отрицать. Тогда как быть, если через неделю он принесет Бредли эти же фотографии? Хасан решил потянуть время.

— Если вы так много знаете, зачем вам я? Понятия не имел, что у американцев такое хобби — раздавать деньги.

Бредли думал, как правильнее себя сейчас вести, чтобы не спугнуть человека, который обещал вывести его на «Американскую красную армию». Он понимал, что провалиться, когда в операции участвует сто сорок человек и когда лавры победителей могут достаться другому подразделению, значит завершить свою карьеру в ФБР. В лучшем случае его не вышвырнут вообще, сошлют в какую-нибудь управленческую дыру в Вашингтоне.

— Давайте рассуждать так. Скажем, некто утверждает, что это возможно и есть участники терактов. Я не разделяю этой позиции, но все же взгляните.

Хасан пожал плечами. Это было первое движение, которое он смог сделать. Затем выдавил усмешку.

— Боюсь, что вам не повезло. Если бы я сам мог опознать преступников, не надо было бы ждать неделю. Этот врач, о котором я говорил, не такой дурак, чтобы демонстрировать мне снимки. Если бы он это сделал, чем бы он торговал потом. Определенно могу сказать только одно: нельзя исключать причастность этих людей к терактам.

Хасан, кажется, был доволен тем, как он сейчас вывернулся. Хотя на какую-то секунду кадр с верандой в Южной Каролине сменился столь же отчетливой картинкой с изображением грязных тарелок в Бостоне.

— У меня еще один вопрос, — продолжал он. — Откуда у вас эти фотографии? И зачем вы мне их показываете?

— Мне их дал один легавый. — Бредли покачивал головой, не веря своим ушам. — Один жирный, глупый нью-йоркский легавый.

Пока Музафер выжидал дня решительной атаки на Нью-Йорк, а Джордж Бредли, вручив Хасану Фахру десять тысяч долларов, возвращался в офис в ожидании фотографий, которые выведут его на «Красную армию», мэр города Дейв Джекоби проинформировал своих помощников, что по политическим мотивам больше ждать не может, и назначил пресс-конференцию на половину пятого.

И он, и его свита находились в затруднительном положении. Они не могли ничего сообщить своим избирателям, требовавшим найти и наказать террористов. У них не было доступа к архивам ФБР, содержавшим сведения о потенциальных «революционерах», не было и своих политических информаторов, как у ЦРУ. Им приходилось довольствоваться списком бывших уголовников, замешанных в разного рода акциях, полученным от отдела борьбы с терроризмом. Как и обещал главный комиссар полиции, они допросили — для этого был создан еще один специальный отдел — всех бывших деятелей профсоюзного движения, активистов борьбы за гражданские права, студентов-радикалов и противников войны во Вьетнаме. Их подолгу держали в камерах, не предъявляя никаких обвинений. Естественно, пресса не могла не усомниться в законности этих мероприятий, но избиратели, как показали опросы, полностью поддерживали полицию в ее решимости разгромить «Американскую красную армию».

Дейву Джекоби нужен был козел отпущения. Конечно, арестованные террористы пришлись бы куда более кстати, но, будучи реалистом по природе, он понимал, что найти их таким способом невозможно. В лучшем случае он мог рассчитывать на то, что какой-нибудь полицейский чисто случайно выйдет на «Красную армию», расследуя рядовое убийство, но до тех пор следовало предотвратить атаку, неизбежную для мэра. На пресс-конференции, которая транслировалась на всю страну, мэр присутствовал двадцать пять минут, обратившись ко всем сразу — к доброжелателям, попутчикам и умеренным радикалам, чьи, может быть, неосознанные действия могли оказать помощь врагу. Успокоила эта речь избирателей или нет — вопрос спорный, но одно было ясно: ему не удалось сбить с толку Музафера, для которого выступление мэра явилось подтверждением того, что он и его люди могут чувствовать себя спокойно.

Дейв Джекоби не сумел провести и сержанта Мудроу, который каждое утро в половине шестого напяливал старый плащ и начинал свой обход. Его день был так насыщен, что у него уже почти не оставалось времени для мыслей о Рите. Как в плохо смонтированном фильме — стоило ему о ней вспомнить, тут же возникал план-затемнение, и он возвращался к своему привычному занятию. «Вы видели когда-нибудь этих людей? Вы никого не узнаете? Они могут жить по соседству. Если вы встретите кого-то из них, номер моего телефона на обороте». По правде говоря, постоянные неудачи уже давно удручали его, он казался себе человеком, который стоит на одной ноге и ждет толчка, чтобы идти вперед, дальше.

Четыре дня он работал на бульваре Вудхейвен, на трассе, — движение в восемь рядов, — ведущей в аэропорт Кеннеди. И хотя там, в отличие от бульвара Куинс, магазинов было совсем немного, прилегающие к нему улицы тоже следовало прочесать. А это значило четыре дня прогулок по булочным, парикмахерским, универмагам, и везде надо было выслушать владельца, готового рассуждать по любому самому немыслимому поводу.

Метод был прост. Паркуешь машину и ищешь по одной стороне улицы. Через шесть часов переходишь улицу и возвращаешься обратно. Не самый приятный способ проводить время, и многие полицейские терпеть не могут такую работу. Но Мудроу она всегда нравилась.

Однако он никогда еще не вел расследование методом личного опроса. Научный аспект работы в полиции необходим только после ареста. Бывали случаи, когда требовалось заставить заговорить информаторов или свидетелей, но сами аресты происходили в результате непосредственного контакта полицейских и гражданских лиц. Найти преступника, в конце концов, не так уж и трудно. Торговцы наркотиками и грабители ходят по тем же улицам, что и полицейские. Как раз в этом году на участке Мудроу проводилась крупная операция по борьбе с наркобизнесом. Не утруждая себя соблюдением, законности, полицейские арестовали всех известных им преступников. Большинство из этих арестов оказались бесполезны, но на какое-то время самые мелкие правонарушители, обитавшие в Нижнем Ист-Сайде, боялись появляться на улице, зато законопослушные граждане чувствовали себя хозяевами в своем районе.

Итак, верзила полицейский день за днем продолжал свои поиски. Словно хорошо натасканная охотничья гончая, он прочесывал территорию, пытаясь разнюхать след. Собака, как и полицейский, знает, что добыча где-то рядом. Главное — упорство, надо взять след, пока он свежий, пока он не стерт.

С Куинсом было покончено. Теоретически, по крайней мере. Он опросил жителей каждого квартала, и если бы это было обычное дело, Мудроу уже перешел бы на Бруклин или Бронкс. Но он не мог отделаться от ощущения незавершенности. По ночам, проверяя свои записи и не прикасаясь к стакану виски, стоявшему перед ним, он снова и снова пытался осмыслить ситуацию: У него уже были достаточные основания считать, что «Американская красная армия» — или хотя бы кто-то из этой «Красной армии» — находится в Куинсе.

Обычно поисками преступника занимается полдюжины детективов. Изображения подозреваемых рассылаются во все участки города. Слишком много было в его записях пробелов: слишком много закрытых магазинов, слишком много отсутствующих владельцев, слишком много безразличных продавцов. Он вспоминал тех, с кем встречался. Кто из них действительно хотел ему помочь? А кто просто кивал в ответ и тут же возвращался к своим посетителям?

Мудроу решил вернуться в Куинс. Теперь он не станет беспокоить торговцев недвижимостью, минует магазины одежды и скобяные лавки. Только кафе, куда заходят прочесть газету, ночные продуктовые лавки, химчистки, супермаркеты. На этот раз он дождется каждого владельца, поговорит с ним в спокойной обстановке, убедится, что они хорошо рассмотрели изображения, которые он им предъявляет. Только получив четкий отрицательный ответ, он перейдет в другой район, уверенный в том, что добыча не осталась за его спиной.

Было почти четыре часа утра, когда Мудроу поставил точку в своих размышлениях. Впервые за всю неделю он уснул быстро и без сновидений — сном, от которого очнулся в половине шестого и в дурном настроении. Он чертыхался в ванной, одеваясь, когда садился в машину, всю дорогу в Риджвуд.

Точно в таком же расположении духа находилась и Леонора, следовавшая за ним. Это бесконечное ожидание в коричневом «плимуте» из кого угодно душу вынет, а неудачи Мудроу Леонору огорчали еще больше, чем его самого. Для человека, непривычного к этому роду занятий, наружная слежка была совершенно невыносима. Особенно если учесть, что ее коллега в это время сидит в офисе и работает с профессиональной техникой.

Прежде всего Мудроу спустился в метро побеседовать с продавцами жетонов. Когда они попытались отодвинуть фотографии в сторону, он хорошенько стукнул по пластиковому стеклу будки и потребовал, чтобы «лучше вспоминали». Но на всех трех риджвудских станциях никто ничего не вспомнил, и он вышел на Метрополитен-авеню прямо к ресторану «Метрополитен», который работал круглые сутки, и где владельцами, как и во многих других кафе в Нью-Йорке, были греки. Просматривая записи, он вспомнил о своем ночном разговоре с Эпштейном и ринулся внутрь. Мудроу сразу пошел к кассе, не обращая внимания на официантов в черных брюках и белых рубашках, и обратился к женщине-метрдотелю.

— Мне нужен Джордж Халукакис, — сказал Мудроу, показав полицейский значок.

Метрдотель в золотом ожерелье и браслетах растянула губы в усмешке. Ее иссиня-черные волосы и оливковая кожа указывали на то, что она в родственных отношениях с владельцами. В ее обязанности входило встречать гостей, провожать их к столику, предлагать меню и затем, показав свой зад, затянутый в неимоверно узкую юбку, удаляться к себе. Ей было лет пятнадцать.

— Его сейчас нет, — сказала она, не отрываясь от газеты.

Ее развязный тон не оставлял сомнений в том, что она лжет, но ей было все равно, видно это или нет. Возможно, если бы она потрудилась поднять глаза, она бы поняла, что верзила полицейский не очень расположен изучать причуды греческой принцессы (перед которой еврейская принцесса просто Золушка), но она так на него и не взглянула.

— Как ваше имя, мисс? — вежливо поинтересовался Мудроу.

— Хемаполис, — вздохнула она.

— Видите ли, мисс Хемаполис, мне нужно видеть вашего босса. Пожалуйста, позовите его.

Медленно, словно сидя у себя на кухне, мисс Хемаполис перевернула газетную страницу.

— Я же сказала, что его нет.

Мудроу помолчал с минуту, осматривая зал, будто для него в жизни не было ничего интереснее этого каменного пола и кожаной обшивки стен. В ресторане не было никого, кроме небольшой группы посетителей в конце зала.

— Скажите, — сказал он, поворачиваясь к девушке, — вы часом не лесбиянка?

— Что? — Мисс Хемаполис не поверила своим ушам.

— Дело в том, что, если ты сейчас не оторвешь свою задницу и не приведешь мне Халукакиса, я тебя арестую за отказ от содействия офицеру полиции при исполнении служебных обязанностей. Я упеку тебя в одну камеру с самыми черными, жирными, злыми лесбиянками, которых только сумею отыскать, и ты будешь вылизывать этих сифилитичек, пока кто-нибудь не внесет за тебя залог.

Выражение лица бедной девушки было таким, что Мудроу стоило немалых усилий сохранить серьезность. Она буквально отпрянула, прикрывая грудь и широко раскрыв глаза. Годы религиозного образования не смогли подготовить ее к явлению в виде этого сумасшедшего великана, который стоял сейчас напротив.

— Иду, иду, — прошептала она, отворачиваясь.

— Надеюсь, вы любите рыбу с макаронами, — крикнул он ей вслед.

Мисс Хемаполис скрылась в кабинете начальника, издавая звуки на греческом, еще не успев закрыть за собой дверь. Мудроу прислонился к стойке бара и принялся опрашивать официантов (все они были греками), но безрезультатно до тех пор, пока, как и ожидал Мудроу, не появился мистер Джордж Халукакис.

— Кто просил Халукакиса? Я Халукакис. — В ожидании он приложил руку к пухлой груди.

Мудроу тоже настроился ждать. Он смотрел прямо на грека, не отводя глаз, словно тот должен был знать заранее, зачем тут оказался полицейский.

— Я Халукакис, — повторил грек, накручивая на палец золотую цепочку, висевшую на шее. Он был важным человеком, бизнесменом, во всем своем могуществе, зафиксированном в интерьере, и его просто так на пушку не возьмешь.

— Привет, я сержант Мудроу, — сказал Мудроу как ни в чем не бывало. — Алан Эпштейн, мой капитан, посоветовал мне обратиться к вам за помощью. Дело в том, что я кое-кого разыскиваю.

При упоминании имени Эпштейна Халукакис заметно отстранился. На лице его появилась презрительная ухмылка.

— Зачем вы мне напоминаете об этом? Я прихожу сюда, чтобы побыть в мире и покое. Эта еврейка разрушила всю мою жизнь. Вы знаете, какая она хитрая? Через неделю после свадьбы сказала, что хотела бы принять православие. Теперь я не могу развестись с ней. Христианская церковь не одобряет разводы. Я говорил с епископом. Я сказал все: если она православная, то почему не ходит на исповедь. А он считает, что каждый выражает веру по-своему. Я проклял день, когда ее встретил. — Он потряс в воздухе пальцем. — Вы знаете, как заставить еврейку перестать спать с вами? Женитесь на ней. И это не смешно. Знаете, как затащить еврейку в постель? Подарите ей кредитную карточку к Бенделю. Почему они все покупают одежду у Бенделя? Кто мне скажет? Но покажите ей оплаченный чек, и она будет спать с вами, пока покупку не доставят. И это единственный способ заставить еврейку спать со своим мужем.

Мудроу оставалось ухмыльнуться.

— Не говорите только, что у вас никого нет на стороне.

Грек осклабился в ответ. Любовница — разумная необходимость для многих удачливых греков.

— Метрдотелем у нас — племянница совладельца. Хорошая девушка из порядочной семьи, но очень бедной. Я дал ей работу. — Он пожал плечами. — Естественно, она благодарна.

Мудроу, который слышал истории и похлеще, вынул фотографии.

— Вот, Джордж, — сказал он теплым дружеским тоном. — Взгляните-ка сюда. Мне нужно найти этих людей. Это очень нехорошие люди, Джордж, совсем плохие.

— Вот эту я знаю, — сказал Халукакис, показывая на фотографию Эффи Блум. — Она часто заходит, обычно по утрам.

Мудроу вздрогнул, как вздрогнул Хасан Фахр, увидев это же изображение в руках у Бредли. У него перехватило дыхание, и он с трудом выдавил из себя вопрос:

— Когда это было в последний раз? Когда вы ее видели?

— Три дня назад. Я ее выгнал. Каждое утро заходит, чтобы разменять мелочь. Ей нужна мелочь для автобуса. И никогда ничего не покупает. Даже кофе. А рожа злая, будто ей между ног напильник сунули. И я наконец спросил: «Почему мисс ничего не покупает? Почему вы только мелочь размениваете?» И знаете, что она мне ответила? «Чтоб у тебя член оторвался, когда будешь вынимать его из папашиной задницы». Такую не забудешь.

— Вы уверены, что это она? — Голос Мудроу задрожал от волнения.

— Я сейчас позову официанта. Теос, иди сюда. — Высокий стройный парень оторвался от фруктового салата и подошел к ним. — Ты видел эту женщину?

— Конечно, — ответил тот спокойно. — Это та самая, которая вам такого наговорила. — Он засмеялся. — Вы бы в тот раз посмотрели на себя в зеркало.

— Хватит обо мне. Посмотри сюда. — Он передал официанту изображения Джонни и Терезы. — Ты чаще всех работаешь в зале. А этих ты не видел?

— Видел. Пару раз. Но они были одни, без той сумасшедшей.

— Когда они приходят? — спросил Мудроу.

— Обычно завтракать приходят, но не часто. А она бывает, и нередко. Ходит теперь за мелочью в соседний магазин. Я там был вчера, покупал лезвия для бритвы. Поболтали с продавщицей. — Он поднял фотографию Эффи. — Ее, кажется, больше к женщинам тянет. — Он подмигнул и вернулся К работе.

Мудроу положил руку на плечо Джорджа Халукакиса. Он уже не думал о Рите, голова его освободилась от «фантазий», как он их называл.

Он шел к своей цели.

— Я вернусь завтра утром, — предупредил Мудроу. — Сделайте мне одолжение, пусть все останется между нами. Я слишком долго ждал этого часа.