Взмах ножа

Глава 8

В пятидесятых годах бруклинский район Вильямсбург был со всех сторон окружен другим, не менее нищим районом Бедфорд-Стейвезант, населенным неграми. Именно здесь, на Флашинг-авеню, где проходила граница между двумя районами, уличные банды собирались, чтобы совершить ритуал посвящения мальчика в мужчину. Тогда у них еще не было огнестрельного оружия, пользовались в основном бейсбольными битами, цепями и ножами. В ходу были радиоантенны — их скалывали с машин одним ударом, — которые пронзительно визжали, впиваясь в тело противника. В ночной темноте антенны были абсолютно не видны.

На западе и востоке Вильямсбурга издавна теснились крупные и небольшие предприятия. На этих заводах, заводиках, в мастерских работало большинство жителей Вильямсбурга. Но после войны около пятидесяти заводов закрылось, и в районе остались только гаражи и складские помещения, которые не отапливались зимой, не вентилировались летом, так что ни о каком местном профсоюзе и речи быть не могло.

Бруклинский Гринпойнт расположен севернее Вильямсбурга. Это рабочий квартал, где жили главным образом итальянцы и поляки, но в шестидесятых годах там появились первые пуэрториканцы, которые постепенно заняли весь район от Ист-Ривер до бульвара Мак-Гиннес. Без крови тут не обошлось: коренное население встревожило появление новых соседей, и, чтобы оградить своих жен и детей от латинос, людям случалось пускать в ход оружие.

Но у пуэрториканцев не было иного выбора. В Вильямсбург им пришлось переселиться под давлением другой этнической группы. Евреи-хасиды, которыми руководил раввин Шонберг, начали переезжать в Штаты вскоре после войны. Сначала они поселились в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене, где их поддержали соплеменники, уже давно там осевшие. Но Нижний Ист-Сайд в то время был заселен довольно плотно, хотя квартплата от этого не снижалась, а работу пойди поищи. К тому же большинство осевших там евреев открыто нарушали Закон Моисеев. Они не отказывались от свинины, а их дети общались с детьми неверных. Раввин видел таких евреев в Европе. Нового в этом не было ничего. Он решил, что еще одно переселение его народ переживет, и возглавил поход длиной в две мили через Вильямсбургский мост в Бруклин, в район, где никогда не было ни одного еврея.

Выглядели они странно, эти хасиды. Одевались в черные костюмы, болтавшиеся на них, и белые рубашки без галстуков. Казалось, что свои черные пальто они носят, не снимая, зимой и летом. Длинные неопрятные бороды с пейсами — впечатление, что они явились из вечности, независимо от намерения владельцев, — придавали им высокомерный вид, оскорблявший местных жителей. Хасиды учились в своих школах, ходили в свои магазины, покупали исключительно кошерные продукты. Их женщины в день свадьбы брили головы, носили длинные платья и толстые чулки, воплощая собой асексуальность, что смертельно оскорбляло испанских девушек и их приятелей. Но было особенно возмутительно, что в районе, где с рабочими местами было довольно туго, они помогали друг другу в делах.

Понятно, что евреи сразу стали подвергаться обструкциям. Шпана из бруклинского гетто видела в них безоружных, а потому беззащитных жертв. Они не задумывались о том, что этим людям некуда уходить, что мир, в котором они жили раньше, сначала испепелил Гитлер, потом уничтожил Сталин, и единственное, что им оставалось, — умереть на улицах Бруклина. Будучи невеждами, местные бандиты не понимали и другого: эти люди пережили смерть своих близких, своих мужей и детей. Они видели, как вешают, расстреливают, забивают до смерти целыми семьями. На их глазах немецкие солдаты отправляли малышей в печь. Что им был теперь какой-то там хулиган?

Богатство пришло к ним быстро. Сначала они скупали мелкие склады и открывали на их месте мастерские — шили рубашки, вязали свитеры. Потом начали скупать дома улицами. Построили школы и синагоги, а для раввина — единственный на всю округу особняк. Дом окружали газон и белая стальная ограда, и для хасидов он был воплощением идеи оседлости. Раз уж им нельзя вернуться в Европу, если историческую родину не возродить, почему бы не способствовать идеям хасидов — и самим хасидам — в Вильямсбурге.

Двадцать лет не затухала здесь вражда, хотя проявлялось это, как правило, только на выборах. С точки зрения пуэрториканцев, у хасидов были две непростительные ошибки. Во-первых, они считали себя выше своих темнокожих соседей, а во-вторых, даже не пытались этого скрыть. Когда Рональд Чедвик начинал свою карьеру, Нью-Йорк уже тридцать лет пытался решить конфликт между этими этническими группами, но в моменты, когда оскорбления переходили в драку, городские власти ничего не могли сделать, кроме как развести противоборствующие стороны. Не сдавались только политики. В Вильямсбурге жили избиратели, черные избиратели, и с ними надо было считаться. Классическим примером и самой проблемы и ее решения стал проект жилого квартала Роберта Вагнера, где предполагалось построить около двухсот квартир за счет бюджетных средств. Такое произошло впервые за много лет, и борьба за возможность там поселиться началась еще до того, как со строительной площадки снесли старые постройки.

Главный аргумент был такой: что евреи богаты, все знают, а поскольку дома предназначены для бедных, евреев следует исключить из списка. В результате пришлось создать особую комиссию, призванную выяснить, кто бедный, а кто нет. Хасидская община в свою очередь возмущалась по поводу того, что теперь им придется жить бок о бок с латинос, с неверными. И городским властям пришлось чуть ли не всех полицейских евреев направить патрульными в квартал Вагнера.

Переговоры длились два года. Шли бесконечные собрания, на которых звучали самые разные доводы на испанском, на идише, на английском. Наконец пришли к решению, в котором никто никогда не сомневался: квартиры поделить поровну, так что на каждом этаже евреи должны жить в соседстве с пуэрториканцами, а то и с неграми. Политикам оставалось совершить дежурные визиты, приумножив свою популярность в районе, а также сфотографироваться для газет. Великое событие было назначено на десять часов утра в воскресенье первого апреля. На церемонии ожидались мэр, президент городского совета, глава округа, сенатор Герман Госалес и сам раввин Шонберг. Речи подготовили, журналистов пригласили и, чтобы никто не ушел раньше времени, объявили заранее о небольшом банкете в заключение торжества.

Естественно, история, связанная с кварталом Вагнера, вызвала огромный интерес прессы, и легко догадаться, что не осталась без внимания со стороны радикальных кругов «Американская красная армия». Другие, более многочисленные организации, как например, прокоммунистическая рабочая партия, направили своих представителей для участия в борьбе угнетенного меньшинства против еврейской общины. Музафер повел себя иначе, выбрав позицию в чем-то выжидательную. Масштабы сборища, которое ожидалось, вдохновляли заранее, и он уже позаботился о сюрпризе для присутствующих.

Работа началась с поездки в Нью-Джерси за оружием. Музафер возглавил экспедицию, взяв с собой Эффи Блум и Джонни Катаноса. Они приехали на автостоянку в Винс Ломбарди и, прождав три часа, нашли то, что искали. Джон Дэлки, водитель грузовика компании по продаже гальванизированных труб — а вмещает он двадцать две трубы размером полтора дюйма на двадцать футов, — вернулся в кабину после обеда и обнаружил там Эффи Блум в черных очках и взлохмаченном парике. С помощью кольта она заставила его сделать небольшой крюк к мосту Бэйонн, а когда он добрался до ближайшего телефона, Эффи бьгла уже в Бруклине. Она не привлекла к себе никакого внимания. Груз стоимостью двести пятьдесят долларов также не вызвал особого интереса со стороны полиции, хотя информация об угоне поступила вовремя и в течение суток номер машины фигурировал в полицейских сводках.

К тому времени грузовик был спрятан в бруклинском гараже, а номер заменен. Джейн Мэтьюс готовила бомбы сама, своими нежными ручками. Сначала трубы надо было забетонировать с концов, потом просверлить отверстия для подсоединения взрывателей и заложить взрывчатку. Провода Джейн подвела прямо в кабину водителя, где под сиденьем был спрятан часовой механизм. И наконец, сверху взрывчатку прикрывали гвозди — насыпалось фунтов тридцать. Так грузовик превращался в огромную противопехотную мину.

В восемь утра, за день до назначенной церемонии, Джонни Катанос отогнал грузовик в Бруклин. Была еврейская суббота, на улицах ни души. На углу Росс-стрит он выдернул из системы зажигания провод. Теперь мотор нельзя было завести. Джонни поворачивал ключ до тех пор, пока не посадил аккумулятор. Чертыхаясь, он прошел пешком четыре квартала к тому месту, где его ждала Тереза Авилес. Окрыленные успехом, они выехали на автостраду Бруклин — Куинс, а Вильямбург остался далеко позади.

Но радость их была преждевременной. К полуночи в Нью-Йорке пошел дождь, холодный, весенний дождь, напоминавший о прошедшей зиме. Ветер выворачивал наизнанку дешевые зонтики, и владельцы собак начинали ненавидеть своих питомцев за то, что приходилось тащиться с ними на прогулку. К утру все улицы города затопило, и после краткого совещания с участием всех заинтересованных сторон было решено перенести церемонию открытия на неделю позже, а новоселы могли начинать переезд.

В десять часов утра первого апреля бомба «Американской красной армии» — как и было намечено — взорвалась, разрушив дом номер 148 по Вит-авеню. Жертв было две. Патрульные Девид Штейн и Луис Хокберг приняли на себя всю мощь взрыва. Только и всего. После осмотра места происшествия у экспертов было впечатление; что какое-то чудовище провернуло полицейских через машину для уничтожения бумаг.

Рита Меленжик начала играть в лотерею с семнадцати лет — в свой первый рабочий день, — и дальше, по пятьдесят центов, каждый вечер. Бывало, что она выигрывала, причем, случалось, по двести пятьдесят долларов. Она ставила на число восемнадцать — дату смерти своей матери, а на следующее утро открывала газету, чтобы узнать результаты. В молодости она играла в бинго, в другие азартные игры, но больше пяти долларов не выигрывала никогда. И хотя она считала себя заядлым игроком, все же не была готова к тому, что в Атлантик-Сити выиграет в кости двенадцать раз подряд, превратив два доллара в девять тысяч сто девяносто два.

И дело было не в деньгах. Пятьдесят три минуты она держала в руках кости и ни разу не переставила свою фишку к середине игрального сукна, где ставка возросла бы во много раз. Игроки советовали ей, уговаривали ставить на шесть, на девять, но Рита не поддавалась этой суете, и в конце концов вокруг нее собралась толпа, которая криком приветствовала каждый ее ход. После восьмого броска кость упала со стола, и крупье ее поднял, но даже не посмотрел, что там. Игроки зашумели, а Рита просто-напросто взяла новые кости и включилась в игру снова. Она чувствовала себя на подъеме, хотя всю ее буквально трясло. От волнения она как бы впервые увидела бесконечные ряды игральных столов — маленькие зеленые островки в лучах света. Она отметила про себя аккуратную стрижку служащих, одетых в клетчатые пиджаки и зеленые брюки. Вдруг ей показалось, что перед ней — город. А кости метались по столу, показывая поочередно десять, десять, пять, девять. Она было снова протянула руку, но что-то удержало ее на месте — это Мудроу остановил ее своей лапищей. Он кивнул на кучу фишек перед ней.

— Здесь девять тысяч долларов, — сказал он тихо.

И тут она поняла, что в настойчивом гуле советов, звучавших сбоку, из-за спины — отовсюду, она ни разу не слышала его голоса, ни разу. Он молча радовался за нее, и она это знала.

— Остановимся? — спросила уже она, укладывая фишки в сумочку. — А здесь правда девять тысяч? — Она не сомневалась в этом, как не сомневалась и в правильности того, что делал в это время Мудроу, который взял четыре пятидесятидолларовые фишки и вручил их молодому человеку в клетчатом пиджаке.

Потом, ночью, удовлетворив страсть и все еще сидя на нем, она любовалась его улыбкой. Неожиданно Рита ударила его ладонью по груди, и в комнате раздался гулкий звук шлепка.

— Это было прекрасно, глупый ты мой коп. — По ее щекам потекли слезы. — Не знаю, что там будет дальше, но сегодня это было просто прекрасно.

В казино они больше не ходили. Вместо этого все заботы о своем отдыхе — от парковки машины до ужина в ресторане — они поручили Рэгги Рейнольдсу. Рэгги, нареченный при рождении Моррисом Штерном, учился с Мудроу в одной школе. И хотя после учебы он сразу же уехал из Нижнего Ист-Сайда, однажды, спустя годы, вернулся, чтобы попросить Мудроу избавить своего дядюшку от одного неуемного вымогателя Посвятив неделю наружному наблюдению, сержант задержал этого типа в тот момент, когда он с двумя компаньонами выламывал пальцы какому-то водителю-пуэрториканцу. В их машине полиция обнаружила кокаин, и, после того как наглецу-вымогателю предъявили обвинение в хранении и сбыте наркотиков, хранении оружия, покушении на убийство и нанесении увечий, тому уж точно было не до дядюшки Рэгги Рейнольдса.

Теперь Рэгги платил по счетам и следил за тем, чтобы справа от Мудроу постоянно появлялся новый стакан виски. А Мудроу, чтобы доставить удовольствие хозяину, осушал их друг за другом чуть ли не залпом. Рэгги то и дело подводил к столу всевозможных знаменитостей: боксеров и бейсболистов и даже звезду их казино, Кенни Брайтона, кантри-певца из Алабамы, который был тогда в большой моде в определенных кругах Лас-Вегаса и Атлантик-Сити.

Рита, внимательно наблюдавшая за Мудроу, — так обычно ведут себя все женщины, не испытывающие уверенности в своем спутнике, — не могла понять, насколько он пьян. Разговор был вялым и в основном сводился к сплетням об известных людях, пока к ним не присоединился Седрик Кингман, претендент на чемпионский титул среди боксеров легкого веса. Брат Кингмана погиб от случайной пули во время перестрелки между торговцами наркотиками в Детройте. После соответствующих соболезнований разговор, естественно, зашел о преступности. Все, кроме Мудроу, были недовольны судебной системой, позволяющей отпускать опасных преступников под залог.

— Слушай, Стенли, — сказал Рэгги, — у тебя должна быть своя точка зрения. А ты сидишь тут как истукан, как музейный Будда. Хотелось бы знать, что думает специалист.

Мудроу откашлялся. И Рита поняла, что он хватил хорошо, хотя ситуацию контролировал, и что сейчас прозвучит монолог о криминогенной ситуации в городе. После первых двух фраз она положила голову ему на плечо и стала поглаживать его по колену.

Мудроу рассмеялся, но смешок остался незамеченным полупьяными собеседниками, серьезное выражение на лицах сохранялось, и сержант сбивчиво продолжил разговор.

— Вы, ребята, не профессионалы. Читаете газеты и думаете, что все знаете. Вы думаете, что все происходит так просто, как в комиксах с этим… в дурацкой шляпе… Шурелик Комбз, или как там его… который улики все время собирает. — Он вдруг замолчал, потому что Рита больно царапнула его ногтем. — Черт возьми. — Он осмотрел всех присутствующих и снова хохотнул. — Это все совсем не так. Есть два способа раскрыть преступление: либо вы застаете их с дымящимся пистолетом, либо заставляете кого-нибудь выдать преступника. — Он снова на секунду замолчал, чтобы чмокнуть Риту в щеку и собраться с мыслями. — Не хочу огорчать вас, Седрик, но предположим, что я поймал ублюдка, который убил вашего брата. Я знаю, что он торговец средней руки и мне от него надо две вещи. Во-первых, он должен сказать, кто еще замешан в этом деле, и, во-вторых, сдать мне своего босса. И знаете, сейчас из них уже ничего не выбить. Слишком, знаете, крутые ребята. То есть иногда, конечно, можно уговорить парня, но чаще приходится договариваться. Если не пойти на сделку, стрельбу на улицах не остановить. Скажем, мы все решим перевезти через границу пару килограммов кокаина. Как нас поймать? Никто не знает, кто мы и чем занимаемся, но предположим, на таможне при выборочном досмотре берут курьера. Случайно. Если тот, кто его взял, не договорится с ним, завтра появится другой курьер, а если сделка состоится, нас всех возьмут. Я тысячу раз приходил к преступникам и говорил: «Слушай меня внимательно. Тебе светит от десяти до пятнадцати, но я могу скостить срок до трех-пяти, если ты расскажешь мне то-то и то-то». И обычно я получаю, что хочу, а иногда вообще вытаскиваю их из тюрьмы и заставляю на меня работать. И они работают. Потому что они у меня в руках. Если бы я этого не делал, я бы ничего, кроме уличной шпаны, не выловил. Проблемы возникают только с теми беднягами, которые нажираются в баре и всаживают нож в ребро соседа по стойке. Таким ребятам обычно нечего мне продать, и они получают на всю катушку.

Мудроу снова замолчал. Все остальные тоже сидели молча, не в силах что-либо возразить.

— Хотите снизить рост преступности? Легализуйте наркотики. Забудьте о длительных сроках. Пусть те, кто без этого не может, кайфуют спокойно. Или дайте им работу. — Он резко встал, застегивая пиджак. — Теперь вы должны извинить меня. Мы с Ритой не привыкли засиживаться допоздна. Нам нужно отдохнуть.

— Да, — сказала Рита, послушно вставая. — Он в самом деле устал.