Взмах ножа

Глава 5

Полицейские, как правило, не сомневаются в том, что люди вокруг — не только обычные граждане, но и федеральные агенты, и военные — считают, что они некомпетентны и коррумпированы: эдакие толстокожие свиньи, способные на все — избить обвиняемого, получить взятку. Подобная психология — «мы и они» — свойственна неграм, уверенным, что белый человек никогда не поймет, что такое душа черного человека. Так и полицейские чувствуют себя в чем-то изгоями, можно сказать, обвиняемыми, которым поручено защищать закон.

Стенли Мудроу давным-давно свыкся с такими настроениями. Каждый раз, когда ему приходилось работать с федеральными агентами, он уже заранее ждал унижений. Хотя вызов в штаб-квартиру ФБР для встречи с федеральным агентом Леонорой Хиггинс он принял совершенно спокойно. Манхэттенское отделение находилось на Федеральной площади, всего в двух милях от седьмого участка, где он служил, но, очевидно, заявление Мудроу о вероятной причастности террористов к данному преступлению прошло через множество чиновничьих рук, пока не легло на стол Леоноры Хиггинс, одной из двух женщин — федеральных агентов в городе Нью-Йорке, обстоятельство, которое было оскорбительным для Мудроу, и он не ожидал от мисс Хиггинс ничего, кроме лекции об ограничении полномочий нью-йоркского городского полицейского управления.

В восемь тридцать утра он отправился в Форест-Хиллз, в Куинс. Шел проливной дождь. Усталые «дворники» лениво размазывали грязь по стеклу машины, и Мудроу приходилось постоянно косить в сторону, чтобы разглядеть дорогу через этот крохотный кусочек стекла — прямо под зеркалом заднего вида, — который оставался чистым. Но сержант не позволял себе злиться. Еще повезло, думал он, что ему не достался этот «фейрмаунт» — вторая машина управления в дождливую погоду вообще не заводилась.

Он ехал в самый час пик, направляясь в Куинс через Вильямсбургский мост. Вся автострада Бруклин — Куинс была забита грузовиками и легковушками. Мудроу медленно продвигался в правом ряду. Он коротал время, сочиняя непристойные стишки на мелодию Мерла Хаггарта «Неужели все хорошее прошло», когда вдруг радио затрещало, и он услышал требовательные вызовы диспетчера, обращенные к дорожным полицейским. Пробка у соединения автострад Бруклин — Куинс и Лонг-Айленд вернула его к реальности. Он увидел сигнальные огни аварийно-спасательной машины, быстро свернул на обочину и стал объезжать возникший перед ним затор. Через двести ярдов патрульный полицейский, узнав машину без номеров, помахал Мудроу, чтобы тот скорее проезжал. «Тойоту», которая попыталась проскользнуть за ним, остановили, и сержант увидел в зеркало, как ее владелец опускает оконное стекло, чтобы во всю глотку обличить беззаконие. Ситуация позабавила сержанта.

Штаб-квартира ФБР располагалась в старом здании на бульваре Куинс. Вестибюль был переполнен, в лифте бюрократы в обязательных костюмах с галстуками старались держаться подальше от Мудроу. Он отнесся к этому спокойно, почти весело. Даже тридцатиминутное ожидание и не очень любезная секретарша не смогли испортить ему настроение. Был, однако, момент, когда ему все-таки не удалось сдержаться: войдя в кабинет, он увидел, что Леонора Хиггинс не просто женщина, а женщина с шоколадным цветом кожи. Он стоял, заполняя своим телом дверной проем, и чувствовал, как кровь приливает к лицу, — ощущение унизительной нелепости ситуации уже переполняло его, и он разразился тем оглушительно громким хохотом, который был оскорбительнее самого откровенного жеста.

К своей чести, агент Леонора Хиггинс отнеслась к этому весьма хладнокровно. Она продолжала стоять с каменным выражением лица, но при этом щеки ее пылали. Чем громче он хохотал, тем ярче проступал румянец у нее на щеках. Это было единственное, что она могла себе позволить. Такая манера выработалась у, Леоноры за многие годы унижений, и она неизменно ее придерживалась.

Так и сейчас. Она молча осмотрела Мудроу с головы до ног, задержав взгляд на помятом пиджаке и пятнах на галстуке. Сама она была одета в дорогой и строгий костюм, тщательно отутюженный. Но это, конечно, к делу не относилось. Она знала точно: как бы она себя ни вела, что бы ни сделала, ей никогда не заслужить уважения другого мира, мира Мудроу.

А к своим тридцати трем годам Леонора Хиггинс достигла многого. Она родилась в семье продавщицы и наркомана и видела жизнь с разных сторон: видела мать, каждое утро уходившую на работу, и отца, который шарил по комнатам в поисках денег или сидел в углу в наркотическом трансе. Окончив школу, Леонора решила пойти в армию при условии, что получит возможность учиться на медицинских курсах. Армия сдержала слово, и, прежде чем отправиться во Вьетнам, она шесть месяцев занималась военной медициной.

30 января 1968 года, в день начала большой наступательной операции, Леонора Хиггинс находилась в госпитале Фу-Бай, в десяти милях юго-восточнее города Ху. Всю неделю она работала, раненые поступали с утра и до ночи непрерывно. В ее памяти навсегда остались — казалось, это был нескончаемый поток — стонущие парни, чьи крики заглушал стрекот вертолетов и резкие, часто бесполезные приказы хирургов. К концу недели, когда сил у нее уже просто не было, на госпиталь напали вьетнамцы. Раненые солдаты нашли в себе силы подняться с коек, чтобы принять бой. В отчаянии и страхе Леонора бросила бинты и тоже схватила автомат. Их атаковала не регулярная армия, а местный партизанский отряд, состоявший из пятнадцати человек, которые шли в открытую атаку, так что винтовки сверкали на солнце. Леонора взяла одного на прицел, и тут же черные точки одна за другой появились на его груди. Вьетнамец удивленно вскинул брови, глаза его закатились, и он упал. Леонора видела, как жизнь уходит из него, видела так же отчетливо, как и его тело, лежавшее теперь в пыли. В ту минуту она почему-то успокоилась и даже похвалила себя за хладнокровие, а затем отправилась на поиски другого желтолицего. Потом, когда все это осталось позади, она почувствовала себя так, словно потеряла что-то хрупкое и очень для себя дорогое, словно шла и на ходу обронила цветок, который как-то сразу увял, сморщился.

После войны она поступила в университет Южной Каролины. Она была счастлива оттого, что образование получила бесплатно, а руководство университета было довольно в свою очередь тоже — вот такая у них замечательная студентка, темнокожая, с общим вступительным баллом три и семь десятых.

Леонора открыла в себе природную способность запоминать текст почти сразу после того, как прочитывала. Она набрала шестьсот семьдесят пять баллов из семисот на экзамене по юриспруденции и перешла в Стэнфордский университет на юридический факультет, где ее способности раскрылись по-настоящему. Так что после того, как она закончила курс, ее приглашали к себе на работу десятки корпораций, включая ФБР. Особенно усердствовал чикагский Банк Консолидации, известный своей расистской и антифеминистской политикой. Там Леоноре предложили сразу большую зарплату, перспективу быстрого роста и кабинет в бежевых коврах.

Леонора, однако, выбрала ФБР — ее привлекала сама работа, но еще и право носить оружие, которое предоставляло это учреждение, а ни одна корпорация такого предложить не могла. Ей обещали место в отделе борьбы с терроризмом, и слово сдержали: после утомительного собеседования ее направили в отдел, где ее шефом стал агент Джордж Бредли, занимавшийся контрразведкой. Вдвоем они возглавили работу, направленную на сбор информации об индийцах, пакистанцах, арабах и турках, наводнивших Штаты, — это были сотни тысяч людей буквально.

Информация Мудроу могла стать неким звеном в той логической цепи, которая уже выстраивалась, и Леонора готова была доказать это, даже если бы ей пришлось ждать час, пока он замолчит.

Замолк он гораздо раньше. Дверь открылась, и вошел мужчина средних лет. Это был агент Джордж Бредли, одетый, как это у них принято, в неброский серый костюм-тройку.

— Не люблю, когда детектив склонен к полноте, — сказал он Леоноре, открыто иронизируя.

— Это ты о чем? — Мудроу протестовал. — Да у меня ни жиринки.

Бредли презрительно улыбнулся.

— Значит, ты специально покупаешь одежду на три размера больше? — Он показал на торчащий из-за пояса край рубашки. — Леонора, надо что-то предпринять. — Он подошел к книжному шкафу и вынул баллончик с дезодорантом. — Только половинку, не больше. Боже, еще и на жертвы приходится идти.

Тут Мудроу широко улыбнулся.

— Только брызни на меня этой дрянью, и я пожертвую твоей правой рукой. — Он шагнул вперед, но Леонора встала между ними, в знак миролюбия положив ладонь на грудь Мудроу.

— Сержант, — сказала она, — почему бы вам не присесть? Через минуту мы приступим к делу. Прошу прощения, что заставила вас ждать. — Она повернулась к Бредли. — Джордж, позволь мне поработать с сержантом Мудроу. Если будет что-то важное, ты всегда найдешь его в… Какой номер участка?

— Седьмой, — буркнул Мудроу.

— Да, в седьмом участке.

Агент Бредли не сразу отвел взгляд от Мудроу, потом согласился.

— Ладно… — и махнул рукой в сторону сержанта. — Пока, Стенли.

Бредли вернулся в кабинет, закрыл за собой дверь и включил свет.

Подойдя к столу, он быстро достал из ящика диктофон, поставил его рядом с переговорным устройством и включил оба сразу.

Мудроу тем временем уселся и терпеливо ждал, пока Хиггинс перестанет рыться в бумагах.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я запишу нашу беседу на пленку? Таковы правила.

— В этом нет необходимости, — ответил Мудроу. — Вам надо научиться делать записи. С пленкой много мороки. Что, если мы час проговорим? Сколько раз вы сможете ее прослушать? Вам нужно развивать интуицию, чутье. Как у паука.

Он развалился на стуле и вытянул ноги. Утро почти закончилось, а он все еще пребывал в отличном расположении духа, несмотря на инцидент. В какое-то мгновение он понял, что причина его душевного комфорта, как ни странно, Рита Меленжик.

— Понимаю, — сказала Леонора. Она села за стол и раскрыла коричневую папку с делом. — Как у паука. Одну минуту, пожалуйста.

Она стала просматривать материалы. Мудроу молча наблюдал за этим процессом, пытаясь понять, с кем он, собственно, имеет дело. Он рассматривал пристально, чуть ли не в упор гладкие руки, длинные ухоженные ноги. Она, казалось, не замечала его вовсе, и Мудроу, почувствовав, что с гипнозом ничего не получается, расстался с этой затеей так же легко, как с двумя долларами чаевых в баре. В конце концов, решил Стенли, она такой же детектив. Леонора положила раскрытую папку на стол.

— Что вы думаете на этот счет? — поинтересовался Мудроу.

— Думаю, что мы имеем дело с обычным уголовным преступлением.

Мудроу достал из кармана несколько исписанных листков бумаги и положил их перед ней.

— Теперь познакомьтесь с этим. — Он помолчал, глядя ей в глаза. — Понимаете, я ведь не федеральный агент и ничего не знаю об этих арабах. Но я знаю свой седьмой участок и все, что там происходит. Я провел там двадцать три года, почти полжизни. Бывало, что я не ночевал дома по несколько суток подряд. Я оставался с людьми, в их семьях. Я знаю всех хороших ребят и всех плохих. Если на моем участке что-то произойдет, мне всегда подскажут, где копать. Но вот Рональд Чедвик… Я не могу этого объяснить. Не сомневаюсь, что его подставил парнишка по имени Энрике Энтадос, но Энтадос исчез. И теперь…

Леонора перебила его, взяв ручку:

— Расскажите мне об Энтадосе.

— Все здесь, перед вами. Пуэрториканец. Любит мать. На работу к Чедвику его устроил родственник, Пако Бакили. Бакили у меня в кармане. По его словам, Энрике был мальчиком на побегушках, ему просто позволяли бывать в доме. Но чтобы он мог пронести в дом, гранату… Это исключается.

— Но он же знал все, сержант. Он мог запросто спрятаться наверху.

— Тогда где он теперь? — Мудроу вынул пачку сигарет и смял ее. Так всегда было с федеральными агентами: когда все записано и сфотографировано, игра для них становится неинтересной. — Вы считаете, что парнишка из гетто мог смыться в Рио со всеми деньгами? Что ему там делать? Единственные гостиницы, известные ему, — это клоповники на Стентон-стрит. Рис и бобы, Хиггинс, — все, что он знает.

И если бы он прятался здесь, по своим углам, я бы давно об этом знал. Это вовсе не обобщение. Вот если бы это был такой парень, как сам Чедвик… Тот объявился бы в Лос-Анджелесе с набитым кошельком и жил бы припеваючи лет десять. Но только не Энрике. — Мудроу поднялся и принялся ходить по кабинету. Хиггинс сидела как завороженная. — Это как ваша пленка. Если вы делаете записи сами, вы выделяете наиболее важное. Так вы тренируете свое чутье. Если вам лгут, то очень скоро вы начинаете понимать, что что-то не так. Послушайте, сколько вам лет? Двадцать четыре? Двадцать пять?

Впервые за время разговора Леонора улыбнулась. Что это, комплимент?

— Я вас не понимаю.

— Энрике Энтадос убит, но я не могу найти его тело, чтобы доказать это. Кто-то использовал его и выбросил. И вряд ли этот «кто-то» — крупный продавец наркотиков. Черт, вся округа уже взбудоражена.

— Наверное, можно предположить, что убийца имел на Чедвика зуб. Так? Может, это просто месть?

— Тогда где он? Если здешние парни мстят, они на этом не успокаиваются. Вы не понимаете? Если бы убийца был из местных, его бы давно сдали. Здесь работал профессионал. И такой профессионал, что меня это просто пугает. Подумайте еще вот над чем. — Он наклонился к столу и накрыл ладонью ее руку. — Этот парень из тех ребят, которые не могут остановиться, если им дать пострелять. Смотрите. Он убил Чедвика и телохранителя. Он взял деньги. Никто ничего не слышал. Почему он не скрылся сразу? Между ним и свободой никаких препятствий, но он из кожи вон лезет, чтобы убить двух охранников, которые сидят двумя этажами ниже. У вас же там, в деле, есть фотографии. Он их на куски порвал. Вы понимаете, о чем теперь я говорю? Все стены были заляпаны. Если этот малый решит поработать на площади Таймс, весь Нью-Йорк будет усеян трупами.

Леонора высвободила руку в непреодолимом желании вытереть ее о край юбки.

— Я вас поняла, сержант, и мне не хотелось бы, чтобы вы думали, что мы ничего не предпринимаем по этому делу.

— А теперь вы скажете «но», — подсказал Мудроу.

— Именно так. После подробного изучения остается единственная необычная деталь — советская граната. Но объясняется ее появление довольно легко. Агент Бредли и я связались по этому поводу с генералом Джорджем Мартином из министерства обороны. Мы хотели знать, есть ли какая-либо информация о контрабандном ввозе оружия из Вьетнама. Я думаю, вы помните, армия Северного Вьетнама снабжалась исключительно советским оружием, и, естественно, солдаты везли домой трофеи. Джордж Мартин сказал нам, что тысячи гранат, автоматов Калашникова, даже ракет были конфискованы у наших солдат за время войны. Не забывайте, что на войне побывали сотни тысяч военнослужащих, личный состав обновлялся ежегодно. Такова статистика. По мнению генерала, которое он не хотел бы обнародовать, в лучшем случае была конфискована десятая часть того, что шло через границу. Помните, шесть месяцев назад некий техасец ворвался в кафе с целой связкой гранат на шее. Он даже не был во Вьетнаме, он взял гранаты у армейского друга своего сына.

Даже предположив, что нападение на Рональда Чедвика было совершено посторонними, что Энтадоса использовали и убили, вы исключаете возможность того, что это просто вор, достаточно умный, чтобы безупречно действовать на чужой территории. Почему вы отметаете такую версию вообще? Я знаю, что вам будет обидно это услышать, но девяносто процентов убийств на почве наркотиков остаются нераскрытыми, и все они наводят ужас.

Итак, что мы имеем? Использование ручной гранаты — это, безусловно, единственное нарушение федерального законодательства, и мы уверены, что вы — тот самый человек, который сможет закрыть дело Чедвика, если только его можно закрыть. Понятно? — Она встала и придвинула свой стул к столу. Официальная беседа закончилась.

Мудроу протянул ей руку. Он заметил, что ее ладонь утонула в его собственной.

— Капитан говорит то же самое. Он также считает, что дело пустое. Ну, что тут скажешь… Я написал отчет. Думаю, что у вас полно работы — пленку надо прослушать и все такое. Теперь капитану Эпштейну будет много легче. Я полагаю, он оставит все, как есть. Хочу сказать, что, если уж ФБР спокойно, нам и подавно не о чем волноваться. Приятно было поболтать с вами. — Мудроу перегнулся через стол и наклонился к переговорному устройству. — И с тобой тоже, придурок.

Джордж Бредли вошел в кабинет Хиггинс и протянул ей чашку кофе.

— С сахаром, некрепкий.

Леонора усмехнулась.

— Ну как?

— Что-то не очень.

— В самом деле? — Леонора расстроилась.

— Он знает больше, чем сказал. И он прав насчет чутья. Только это не чутье, а рефлексы. Со временем вырабатываются сами собой. А как он догадался, что я слушал? Ты бы сообразила?

Его голос был мягок, тон лишен язвительности, и она не испытывала обиды, но чувствовала, что в своих рассуждениях не совсем доказательна. В ее годы Мудроу уже четырнадцать лет проработал в полиции.

Бредли продолжал:

— В одном ты права. Для нас здесь ничего нет. Пусть Мудроу сам и заканчивает.

Леонора кивнула, тут же забыв о Стенли Мудроу. Не говоря ни слова, она надела пальто.

На улицу Леонора и Бредли вышли вместе. Бредли раскрыл зонт, и они направились к Форест-Хиллз, солидному еврейскому кварталу. Было одиннадцать утра, прохожих почти не видно. Не обо всем поговоришь в помещении, где без труда можно установить «жучок». Часть сегодняшнего утра Джордж провел с кубинцем Джорджем Рейесом, кадровым офицером разведки, работающим в кубинской миссии при ООН. Рейес был двойным агентом: передавал информацию о кубинцах в обмен на наличные, которые получала его сестра в Майами. Несколько недель назад Рейес сообщил о покупке оружия Музафером. По мнению Рейеса, хотя сам он с Музафером ни разу не встречался, что-то в Нью-Йорке затевалось. В течение десяти дней Хиггинс и Бредли опрашивали своих осведомителей среди радикалов, пытаясь предотвратить возможность взрыва, но безрезультатно. Даже израильтяне не знали ничего, кроме того что Музафер переехал из Алжира в Ливию и увез с собой несколько сбежавших заключенных-американцев. Теперь они, очевидно, работают вместе.

Бредли заговорил первым и гораздо жестче, чем в кабинете:

— Сделка состоялась.

Леонора почувствовала, как у нее забилось сердце.

— Что он купил?

— Пластиковые бомбы, автоматы, гранаты — словом, полный набор. Оружие в основном израильское и американское. Мы знаем имя курьера. Это Рамирес. Парикмахер из Юнион-Сити.

— Он участвует непосредственно?

— Конечно нет. Рамирес работает на Гавану, а наш человек утверждает, что Куба не контролирует эту операцию. Однако Рамирес встречался лично с одним из членов банды. Он же не мог оставить товар на улице.

Леонора взяла Бредли под руку.

— Мы можем связать это с информацией Мудроу? Может, все это куплено на деньги Чедвика?

— Возможно. Хотя, знаешь, это все несколько странно. Какие-то слухи, ограбление, сообщение информатора, и все с ума сходят. Нам остается только сдерживать страсти и ждать, пока что-то произойдет. Если, конечно, произойдет.

Когда Мудроу вернулся в участок, дождь кончился, но тяжелые тучи все еще нависали над крышами. Он припарковал машину на Питт-стрит, оставив ключи зажигания на месте. Как-никак, на территории седьмого участка считалось плохим тоном угонять полицейскую машину, особенно «фейрмаунт» восемьдесят второго года выпуска с помятым корпусом.

Новое здание участка было построено в 1981 году, и в нем полиция соседствовала с пожарной охраной. У каждого подразделения были просторные помещения и усовершенствованные системы связи. Впервые полицейские седьмого участка получили связь с центральным компьютером в Олбани. Проработав в старом здании более двадцати лет, Мудроу думал, что ему будет не хватать маленьких шумных кабинетов и запаха плесени, но, повинуясь каким-то неписаным законам, все новое стало походить на старое всего через несколько недель. Краска потрескалась и теперь свисала длинными полосками по всем стенам. В туалетах, засоренных скомканной туалетной бумагой, стоял тот специфический запах, что остается после рвоты у наркоманов, а в вестибюле все так же раздавались крики и ругательства, вопли и жалобы посетителей, проходящих по графе «доставленные». За первую неделю линии связи выходили из строя шесть раз, и нью-йоркская телефонная станция постоянно направляла в участок своих специалистов. А два года спустя, когда фонды благоустройства прилегающей территории растворились в общем бюджете, даже при легком дождике подъезд к участку превращался в озеро жидкой грязи. Никто не жаловался, кроме капитана Эпштейна, который постоянно фантазировал насчет улучшения работы полувоенной организации, «стоящей на страже закона».

Перепрыгнув через лужу, Мудроу вошел в участок, где поздоровался с дежурным сержантом, офицером Панинно. День только начинался, и работы почти не было. Мудроу увидел, как детектив Исайя Абрамс приковывает Хосе Роза к горячей водопроводной трубе. Роза был продавцом наркотиков и лучшим информатором Мудроу. Он посмотрел на сержанта, надеясь на невозможное, но Мудроу проигнорировал его и пошел сразу к Эпштейну. Роза придется там поторчать, и как следует, а потом он будет еще признательнее Мудроу за любую помощь.

Дверь кабинета была распахнута, и Мудроу заглянул туда.

— Капитан занят?

— Стенли, — улыбнулся Эпштейн. — Для моего лучшего доктора я всегда свободен. Знаешь, ты меня вылечил. Просто невероятно. — Он показал на патрульного, сидевшего у стола. — Это офицер Богард. У нас информационная беседа. Как говорится, первое знакомство. Объясняю, как понимают в седьмом участке науку философию. Присаживайся.

Богард попытался улыбнуться Мудроу, но у него это плохо получилось. И дело не в том, что Мудроу был недружелюбен или не обращал на него внимания. Богард чувствовал себя как новобранец на встрече ветеранов. Профессионалы с таким опытом и закалкой подавляюще действовали на любого новичка.

— Сколько вы весите, Богард? — спросил Мудроу.

— Восемьдесят килограммов. А что? Я прошел все физические испытания.

— Это хорошо. А как с дубинкой, все в норме?

Богард не ответил, но смутился. В департаменте часто применяли резиновые дубинки.

— Совершенствуйтесь. — Мудроу присел, демонстрируя свое расположение.

— Ну, хорошо, — сказал Эпштейн, — поговорим о преступности. Люди, которые живут в нашем районе, очень бедны. Средний доход на душу населения такой же низкий, как в Южном Бронксе. У нас ведется активное жилищное строительство и растет преступность. И это нормально. Мы не ждем чудес. Все знают, что преступность не победить, даже если в Нью-Йорке будет миллион патрульных. Превентивные меры — это для социальных работников. Нас интересует процент раскрытия преступлений. Если общий показатель арестов за убийства в городе составляет тридцать пять процентов, у нас должно быть тридцать восемь. В наши обязанности не входит забота о преступниках. Их слишком много, и они сами позаботятся друг о друге, сами разберутся. Мы работаем на статистику и при этом стараемся остаться в живых. — Эпштейн кивнул Мудроу. — Что-нибудь добавите, сержант?

Мудроу закинул ногу на ногу, с его толстых подошв капала грязь.

— Самое главное — уметь применить дубинку против невооруженного преступника так, чтобы потом не получить по шапке от начальства. Запомни одно: управление защищает тебя от внешней опасности, но оно не защитит тебя от самого управления. Нужно быть очень осторожным. Если лупишь парня, никогда не бей по голове. Налегай на плечи или ключицы. Если руки у него подняты, хорошо пройтись по ребрам. Ты не представляешь, как быстро они становятся сговорчивыми после хорошего удара по ребрам.

— Спасибо за совет. — Богард поблагодарил Мудроу и повернулся к Эпштейну. — Это все, капитан?

— Будем считать, что так. Добро пожаловать в седьмой участок. Мои двери всегда открыты. — Он подождал, пока Богард выйдет, затем встал и захлопнул за ним дверь. — Пива, Стенли? — Не дожидаясь ответа, он вынул из холодильника две бутылки «Будвайзера» и протянул одну Мудроу. — Как прошел визит?

Мудроу пожал плечами.

— Прошел. Меня выслушали и отправили домой. Как я и ожидал. Они только записывают и подслушивают.

— Не расстраивайся. — Эпштейн приободрился. — Ты свою работу сделал, и поставим точку. Пора возвращаться к нашим делам. У меня проблемы на Джексон-стрит. Латиносы не дают покоя старым евреям, бросают в них камнями. Вроде бы ничего страшного, но это повторяется каждый день, и раввин этот проклятый был у меня уже три раза. Все спрашивал, что я за еврей такой, если позволяю терроризировать свой народ. — Эпштейн с досадой всплеснул руками. — Займись этим сам, тебе все карты в руки. Ты живешь здесь, всех знаешь. — Благодаря этому обстоятельству в глазах Эпштейна Мудроу был магистром в своем деле. Он не знал никого из полицейских, кто бы жил на территории своего участка. — Привлекать никого не надо. Раввин Тенненбаум готов на перемирие. Просто выясни, кто мутит воду.

Мудроу осушил бутылку и бросил ее в корзину для бумаг.

— Слушай, капитан, кажется, я знаю, кто угробил Чедвика. — Он замолк, смекнув, что сболтнул лишнее. — Я допросил тринадцать человек, не считая Пако, и все говорят одно и то же. Чувствуешь? Все сходится до мельчайших подробностей.

Эпштейн кивнул, ожидая продолжения.

— Есть парень по кличке Зорба-урод. Настоящее имя Джонни Катанос. Грек. Три месяца назад Катаноса привел мелкий торговец наркотиками Джейсон Петерс. Он сразу подружился с малышом Энрике. Они стали закадычными друзьями. Может, даже спали вместе. И в один прекрасный день Чедвика убивают, а Энрике исчезает вместе с греком. Помнишь Ортиса? Маленький такой, с татуировкой на заднице. Он имел дела с Зорбой и сказал, что вряд ли этот парень из тех, кого инфильтруют. Слишком жесток. Он еще сказал, что единственный, с кем Зорба дружил, это Энрике Энтадос. Ортис тоже думает, что они были заодно. Я отыскал всех друзей и родственников Энрике. Все на месте. Кроме грека.

Эпштейн встал из-за стола, чтобы достать еще пива.

— Слушай, Стенли, я считаю дело закрытым.

— Ты рассуждаешь, как федеральный агент Хиггинс. Надеюсь, это не всерьез?

— Нет, нет. — Он откупорил бутылку и передал ее Мудроу. — Конечно нет, Стенли. Я уже давно работаю в полиции. И ты тоже. Ни для кого не секрет, что многие преступники ускользают. Ну, что тут сделаешь? Ты хочешь потратить еще полгода на поиски грека?

— Хочу, — спокойно ответил сержант. — Дай только время, и я найду его.

— Если он еще в Нью-Йорке.

— А где ему быть?

Эпштейн обернулся.

— Зачем спорить? На нашем участке его нет. У нас своих дел выше потолка. Чертова Лига защиты евреев грозит организовать собственное патрулирование улиц, если мы ничего не предпримем. Нам что, больше всех надо? Вспомни Краун-Хайтс. Ведь там шла настоящая война.

Мудроу бросил пустую бутылку в корзину, и она звякнула, ударившись о первую. Он знал, что капитан прав. Конечно, Мудроу может остановить конфликт между евреями и латинос. Седьмой участок — это его мир. Он прожил здесь всю жизнь. Нижний Ист-Сайд — это бесконечность космоса — от Четырнадцатой улицы на севере и до Бруклинского моста на юге. Третья авеню отделяла его от Гринвич-Виллидж. В отличие от Гарлема этот район никогда не был «хорошим».

Большинство домов здесь построили в период между 1890 и 1915 годами, чтобы приютить миллионы иммигрантов из Восточной Европы. К концу Второй мировой войны большинство из них умерло или переехало на Лонг-Айленд или в Нью-Джерси, оставив район пуэрториканцам, которые приезжали сюда полноправными американскими гражданами. Однако вскоре они начинали понимать, что их жилищные условия улучшать никто не намерен, хотя большинство здешних строений напоминают пещеры. Квартплата, регулируемая законом, была такой низкой, что вообще не приносила прибыли. Многие домовладельцы оставили свои владения бродягам и наркоманам.

Все эти годы без всякой на то причины пуэрториканцы винили в своих бедах тех евреев — их было несколько тысяч, — что еще оставались здесь. Они жили в районе Гранд-стрит, который остальные жители называли не иначе, как еврейским гетто. И каждые восемь-девять месяцев какая-нибудь уличная банда решала дать евреям бой.

Новость довольно старая для Стенли Мудроу. Сам он не имел отношения ни к одной из этих этнических групп. Жители седьмого участка знали его как человека себе на уме. Он был беспощаден к преступникам, которых начинал преследовать, и когда выходил на охоту, то доставалось и посторонним. Но знали и то, что к нему всегда можно прийти за советом, что он вмешается, узнав, скажем, что бар миссис Перес постоянно грабят наркоманы, или вступится за сына Мела Липски, хотя тот сидит в ожидании суда по обвинению в подделке кредитных карточек, но ему несладко приходится в тюрьме, где его атакуют гомосексуалисты. Он справится и с этой проблемой, как решал многие другие, неуклонно идя к своей цели, забывая обо всем на свете.

Капитан Эпштейн еще не кончил говорить, а он уже думал о том, с чего начинать. Пожалуй, со спортивного клуба на Людлов-стрит — просторного зала с тремя-боксерскими рингами и грудой пропитанной потом экипировки. Из этого зала вышли три национальных чемпиона и один серебряный олимпийский медалист, не говоря о множестве профессионалов. Мудроу регулярно ходил туда заниматься боксом. Он дрался со всеми. Натянув спортивный костюм, он своей тушей нависал над новичком и позволял отрабатывать на себе любые удары, даже не пытаясь отвечать. Он топтался вокруг такого парня, уклонялся от его ударов, мог легонько заехать локтем в подбородок, отражал удар — и все это с грацией танцующего медведя. Мальчишки получали удовольствие от того, что колотили по чугунной громадине копа. В весовой категории, превышающей отметку в девяносто килограммов, никому никогда победить его не удавалось, но любой, кто хотел, мог оттачивать на нем удары в безуспешной надежде заметить хотя бы подобие боли на его лице. Как только он появлялся в зале, тренировки, которые шли во всех углах, прекращались, все глазели на стодвадцатикилограммового сержанта, вальсирующего с четырнадцатилетним мальчишкой. В такие минуты он не мог не вызывать улыбки. Здесь собиралась лучшая часть молодежи из гетто, самые дисциплинированные подростки с улицы. Они не ходили в информаторах, но ненавидели уголовников и боялись бессмысленной жестокости наркоманов, наводнивших Нижний Ист-Сайд. Вот они-то и подскажут Мудроу верную дорогу.

— Ну?

Мудроу поднял глаза и увидел, что Эпштейн пристально на него смотрит.

— Что «ну»?

— Стенли, о чем мы тут вообще говорим? — Эпштейн ударил ладонью по столу. Он никогда не забывал о том, как нужен ему Мудроу. — Ради Бога, займись делом на Гранд-стрит.

Мудроу пожал плечами.

— Да плевал я на этого Чедвика.

— Хорошо. — Эпштейн широко улыбнулся, уже не зная, как ему отделаться от сержанта. — Кстати, ты сказал федералам о греке?

Мудроу улыбнулся в ответ, пытаясь сообразить, как бы ему вытянуть из капитана еще бутылочку пива.

— Конечно нет, — ответил он.