Я люблю Капри

13

— Здравствуйте, это «Фотофиниш» — улыбнитесь!

— Люка прекрасен, как бог любви!

— Простите?

— Клео! Здесь так красиво! — неистовствую я. растягивая серебристый телефонный шнур так, чтобы не отрывать глаз от панорамы.

— Кто говорит?

— Это же я, дурочка! — Как она может не узнать свою соседку по квартире?

— Ким? Что происходит?

— Я не могла не позвонить, я должна была тебе сказать: «Вы не женщины, вы — рай земной!» — Я изображаю сильный итальянский акцент.

— Ты пила?

— Да, но это было вчера вечером…

Я быстро ввожу Клео в курс событий, рассказываю про обед в «Фаральони», про нескончаемые десерты и про невозможно внимательных официантов.

— «Вы не женщины, вы — рай земной», — повторяет Клео с удовольствием, но вместе с тем и с недоверием. — В жизни ничего подобного не слышала!

— Замечательно, правда?

— Я извещу об этой фразе брата, но не думаю, что в Шеффилде такое может сработать.

— Может и не сработать, — соглашаюсь я.

— Эти итальянцы, они совсем из другого мира, — вздыхает Клео. — Они действительно ценят женщин.

Я как раз размышляю над тем, что это чувство взаимно, как у меня с языка опять слетает:

— Люка прекрасен, как бог любви!

— Кто такой этот Люка? — Клео озадачена.

— Управляющий магазина — Люка Аморато…

— У тебя странный голос… счастливый…

— Это так редко бывает?

— Редко, если речь идет о мужчине! — объявляет Клео. — Он же, кажется, должен был оказаться скользким пронырой?

— Нет! — возмущаюсь я. — Он худой, взъерошенный и настоящий!

— Настоящий?

— У него такой маленький шрам на верхней губе, — мечтательно рассказываю я, — и невероятно голубые глаза…

— И вы знакомы уже…

— Почти полтора часа! Мы покатываемся со смеху.

— Я знаю! Но он невероятно красивый!

— Должно быть, дело в его итальянском акценте — зов предков, знаешь ли, — предполагает Клео.

Если бы дело было в этом, Марио заполучил бы меня по первому требованию. Как мне убедить ее, что Люка — избранный?

— Ну, это как живой тирамису,[64] — говорю я.

— М-м-м-м! — Она приходит в восторг и наконец, сдается.

— Когда его рука оказалась у меня за пазухой… — Я погружаюсь в воспоминания.

— Что?

— Он меня одевал, — поспешно объясняю я.

— Погоди! Назад! А когда он успел тебя раздеть?

Я смеюсь.

— Он меня не раздевал. Я сама.

— Ты по собственной воле сняла одежду в присутствии мужчины? Не верю!

Я быстро излагаю ей все по порядку.

— А теперь ты встречаешься с ним у этой местной достопримечательности?

— Да. — Я вздыхаю. — Мне кажется, будто это наше первое свидание.

Молчание.

— Клео? Ты здесь? — Я смотрю на экранчик телефона, чтобы проверить, не разъединили ли нас.

— Да, да. Просто…

— Я чепуху мелю? Правда?

— О боже!

— Что?

— Это пришла та скандалистка, которая вечно требует, чтобы ей кого-нибудь удалили с фотографии, — шипит Клео.

— Ладно, иди тогда. Удачи!

Я кладу трубку с чувством небольшого стыда. На данный момент все прелести жизни приходятся на мою долю. Хорошо еще, что Клео из тех редких людей, которые искренно радуются, если с тобой случается что-то хорошее. Не то чтобы за последние два года я утомила ее приливами неуемной радости, но кто знает, что мне придется ей рассказать ближе к вечеру…

Окаймленные высокими стенами улочки заканчиваются пыльными лимонными рощами, а потом, свернув за угол, я оказываюсь перед островком амазонских джунглей, которые кто-то перенес в эту небольшую долину. Я вглядываюсь в яркую, плотную зелень. Указатель утверждает, что ступени справа от меня ведут к морю и к Гротто Матерманиа. Группа американских туристов пришла в уныние перед этим спуском — они смотрят, как на верхних ступеньках один за другим, раскрасневшиеся и измученные, появляются те, кому удалось одолеть подъем.

— А оно того стоит? — спрашивает одна из туристок.

Гид-итальянец пытается расшевелить американцев сообщением, что именно в этом гроте некогда происходили знаменитые античные оргии.

— Эти люди, может быть, устали не только от того, что им пришлось подниматься по ступенькам! — шутит он.

Какой-то жизнерадостный техасец говорит гиду:

— Знаете, из всех наших гидов вы лучше всего говорите по-английски.

— Вы тоже неплохо говорите по-английски, — не упускает случая съязвить гид.

Я оставляю их и иду дальше, прохожу между столиками ресторана под открытым небом с неаппетитным названием «Ла Гроттелле»[65] и выхожу на дорожку, ведущую к Арко Натур ал е. Каждая из этих ступеней, поросших горчичного цвета лишайником, приближает меня к зеленой скамье. Я вся в предвкушении, я делаю глубокий вдох: воздух пахнет высохшими на солнце сосновыми иглами и затхлой пылью пополам со жвачкой и духами проходящих мимо туристов. Их несмолкающие крики перекрывают только голоса птиц, которые пищат, как резиновые игрушки-пищалки, и тут и там скачут с ветки на ветку. У моих ног по горячему цементу прошмыгнула ящерка — скользнула, остановилась, снова метнулась, как живая азбука Морзе. Я слежу за ней взглядом. Ящерка скрывается за кромкой смотровой площадки, а я поражена тем, какая красота открывается моим глазам: изъеденная водой и ветрами арка в форме буквы «А» гордо противостоит бесконечной синеве. Я снимаю солнечные очки, чтобы убедиться, что я действительно здесь.

— Не могли бы вы?.. — Три девочки просят меня, их сфотографировать. Они англичанки, сестры, все зачарованы красотой панорамы.

— Нужно обязательно привести сюда Джеймса, — объявляет Первая Сестра. — Если я сумею притащить его сюда, то выйду за него замуж — такая примета. Это необыкновенное место.

Она права. Необыкновенное.

— Я так хочу, чтобы Он был здесь со мной, — мечтательно говорит Вторая Сестра.

— Кто — Он? — растерянно спрашивает Третья Сестра.

— Он — тот, что в моих мечтах, — вздыхает Вторая.

Я улыбаюсь. Я знаю, что это значит. Более того — мой Он скоро придет сюда. О боже! Держите меня! Я-то думала, что в моих мечтах уже не появится никакой Он.

Я перехожу к другой смотровой площадке, с благоговением приближаясь к зеленой скамейке. Но меня ждет разочарование — здесь уже, закрыв глаза, греются на солнце трое увешанных фотоаппаратами туристов, так что мне места на скамейке не осталось. Яоблокачиваюсь на ограду и смотрю вниз, туда, где скалы встречаются с морем, любуюсь на пустую белую лодку, которая покачивается на бирюзовых волнах. Я наклоняю руку, чтобы циферблат часов не отсвечивал на солнце. С минуты на минуту…

Оборачиваясь к ступеням, я стараюсь высмотреть в гуще листьев Люка или хотя бы его одежду. Но вижу только калифорнийские сандалии, дополненные (непостижимо!) темно-синими носками, пару лакированных туфель цвета бронзы, плетеную соломенную сумку и чьи-то ноги с чрезвычайно варикозными венами. Потом я вижу завязанные вокруг пояса джемпера, рюкзаки, бейсболки и карты путеводителей. Потом я вижу след самолета в голубом-голубом небе. Потом…

— Ты влюбилась? — спрашивает меня Люка. Какое-то мгновение я не знаю, где верх, где низ.

— Мне кажется, все должны влюбляться в это удивительное место, — тихо говорит он.

— Пожалуй… — соглашаюсь я. Интересно, он тоже слышит, как оглушительно колотится мое сердце?

— Ты хотела бы жить в Италии? — Люка радостно улыбается.

— Я просто хочу жить! — неожиданно говорю я. Что же все-таки происходит? Как будто вместо обычных феромонов от Люка исходит аромат эликсира правды, и та часть меня, которая столько лет была вынуждена молчать, получила наконец возможность говорить.

— Сейчас ты не живешь?

— Я потратила много времени впустую, — грустно признаюсь я.

— Может, ты просто хранила энергию до сегодняшнего дня? — оптимистично предполагает Люка. — Может быть, новая жизнь начинается сегодня?

А что, если он прав? Что, если мне дарована вторая попытка? По спине у меня бегут мурашки.

— Я так долго чувствовала себя уставшей, — говорю я.

— От чувства усталости устаешь, — улыбается Люка. — Иногда спишь часов двенадцать и все равно не чувствуешь себя, ну, бойким.

Я смеюсь над тем, какое слово он подобрал.

— К чему ты это говоришь?

— Я думаю, у тебя должно быть что-то, ради чего стоит просыпаться.

— А у тебя это есть? — спрашиваю я.

— Да. У меня есть две такие вещи. Первая — это магазин…

«Который мама хочет у тебя забрать», — виновато думаю я, замечая у него в руках бухгалтерские книги.

— А вторая…

— Вторую увидишь в обед… — ухмыляется Люка.

Секунду я молча его рассматриваю.

— Это равиоли, да? — любопытствую я. — Говорят, на Капри — самые лучшие в мире равиоли.

— Самые лучшие, это, правда, — подтверждает он. — А там, куда мы идем, они лучшие из лучших!

Мы легко шагаем обратно в магазин за мамой (нет добра без худа), а оттуда — прямиком в ресторан.

Пусть улочки, отходящие от Виа Ло Палаццо, серы и непримечательны, зато они ведут вниз. Здесь почти нет туристов — ну разве что пара-тройка из них, сосредоточенно рассматривающая название улицы, написанное на керамической плитке, и размышляющая над тем, как их сюда занесло и как им теперь вернуться обратно, к магазином, торгующими подарочными бутылочками лимончелло самых причудливых форм.

— Вот и пришли! — Люка останавливается у кованых ворот под вывеской «Ла Перргола» и жестом приглашает нас с мамой в потаенный сад с восхитительной солнечной террасой, оплетенной виноградной лозой — перегнись через край, и скатишься вниз, вниз до самой Марина Гранде, плюхнешься в воду, а вынырнешь уже вблизи Неаполя.

Герани в горшках, стоящие вдоль ограды, по цвету точь-в-точь сливочно-оранжевая помада от «Макс Фактор», которую любят сухонькие старушки. Мама сейчас пользуется чем-то похожим, но с блеском. Мне всегда казалось, что нужно иметь немалый апломб, чтобы краситься яркой помадой. Я предпочитаю нейтральный розоватый блеск, он, кроме того, еще и на вкус приятнее. Поверить трудно, что когда-то меня привлекали мертвенные оттенки: тускло-коричневый и бежевый. Мама тогда была в ужасе:

— Какой мужчина захочет целовать губы, будто покрытые засохшей глиной.

Моим любимым оттенком был цвет жженого сахара. Эта помада так сушила губы, что иногда во время разговора с них отшелушивались лепестки сухой кожи. Пармезана не надо, спасибо.

Мы не успеваем толком рассесться, как Люка уже отзывает к бару мужчина с пышными усами.

— Прошу прощения! — говорит Люка, и его место занимает официантка — она ставит на стол корзинку с пышным белым хлебом и бутылку густого зеленоватого масла.

— Aqua minerale? — спрашивает она.

— Sì, — отвечаю я и добавляю: — Naturale. — вспоминая, как мама относится к пузырькам где- либо, кроме шампанского.

Я почти закончила переводить ей перечень закусок, как вдруг слышу радостный возглас:

— Синьорина Ким!

Рядом со мной появляется мужественный малыш из кафе-мороженого.

— Нино! — смеюсь я. — Пожалуй, не стоит нам больше встречаться — люди начнут судачить!

Он целует мою руку так, будто брал уроки у Лесли Филипса.

— Нино, я хочу познакомить тебя с моей мамой.

— Здравствуйте, молодой человек. — Мама несколько обескуражена.

— Здравствуйте, синьора, — отвечает он с куртуазным поклоном. Потом поворачивается ко мне: — Хотите, я помогу вам с меню?

Я улыбаюсь

— Я думаю, сегодня я справлюсь. Мне говорили, что здесь очень вкусные равиоли.

— Sì, самые лучшие, — отвечает маленький знаток.

— Ты обедаешь один? — спрашиваю я, представляя, как он в смокинге и при галстуке отсылает вино назад, потому что оно отдает пробкой.

— Нет, мой дядя здесь хозяин. И еще… — добавляет он, оглядываясь. — Я жду отца.

— Который пьет двойной эспрессо?

— А! Вот и он!

Я поднимаю глаза и вижу, как Нино самозабвенно прижимается к обнимающему его Люка.