29

— Он так и сказал? — жалобно спрашиваю я.

— Что сказал? — Мама поднимает голову от гранатовой блузки, которую рассматривала.

— Что хочет провести день с ней.

Мама странно на меня смотрит.

— Не то чтобы слово в слово, но ее не было больше месяца, так что, я думаю, им многое надо наверстать.

Я прислоняюсь к дверному косяку.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает мама.

— Да. Пойду куплю пирожок с вишневым вареньем. Тебе принести чего-нибудь?

— Нет, мне ничего не нужно. Да и ты не увлекайся — мы сегодня плотно ужинаем.

Я выхожу на улицу в панике. Я не вынесу. Я не продержусь еще двадцать четыре часа, не увидев его… На глаза наворачиваются слезы. Это ужасно! Мне кажется, меня обманули. Я пережила эту ночь с единственной надеждой — я увижу его утром. Но он не пришел, и теперь я, кажется, сойду с ума. Я не из тех, кто может махнуть рукой и сказать: «Ну что же, значит, увидимся завтра». Завтра — это почти через год. Я не уверена, что выдержу хотя бы час — бессильное отчаяние и нетерпение разрывают меня на части. Я уже не контролирую ситуацию. Это невыносимо. Невыносимо, что все происходит без моего участия: он не пришел на работу — и все, у меня нет иной возможности с ним свидеться. Я могла бы, наверное, найти в магазине номер его телефона или узнать его у мамы, но звонить — слишком рискованно. Я прислоняюсь к стене и стараюсь успокоиться. Ненавижу эту черту своего характера: как только набирается критическая масса эмоций, начинается цепная реакция, которую уже не остановить. Однако сейчас на кону слишком большая ставка.

Я иду дальше. Мимо меня проходит отчаянно бранящаяся пара. Я смотрю на нее и думаю, что Люка сейчас, наверное, тоже нелегко. Меня захлестывает новое ощущение — сочувствие. Я не собираюсь усложнять Люка жизнь. Я хочу стать для него утешением, раем. Я не буду устраивать сцен. Ладно. Все по порядку. Сейчас на очереди пирожки с вишней.

Я возвращаюсь в магазин — мама висит на телефоне.

— Это была София! — улыбается она. — Мы решили, что сегодня — День Удовольствий.

— Да?

— Я записала нас в ее салон на процедуры. После работы побалуем себя и подготовимся к сегодняшнему ужину.

Выражение моего лица, очевидно, не передает должной степени восторга, так что мама совершает второй заход:

— Я собираюсь сделать роскошный маникюр и педикюр, а потом уложить волосы. А ты?

Я задумываюсь.

— Там делают массаж? — спрашиваю я.

— Конечно! — Мама счастлива, что добилась от меня хоть какой-то реакции. — Хочешь, чтобы тебе сделали массаж?

При нынешних обстоятельствах, решаю я, совершенно необходимо, чтобы меня положили на стол и крепко держали, иначе я не выдержу и помчусь к Арко Натурале в надежде случайно столкнуться там с Люка.

— Пожалуй, — говорю я, к собственному удивлению.

— У них тут есть из чего выбрать — Аюрведа, шиацу; лимфодренажный, с морской солью, синхронный — в четыре руки… — читает мама по буклету.

Мне хочется спросить, который из них, лучше всего помогает от истерии, но я сдерживаюсь и выбираю скраб с морской солью, потому что по названию он представляется самым энергичным, а я должна быть уверена, что массажист сможет меня удержать, если я попытаюсь сбежать.

— Чудесно! — сияет мама. — Может быть, они могли бы…

Я строго на нее смотрю.

— Ну, посмотрим, может, ты еще чего-нибудь захочешь, когда мы туда придем.

— Мои волосы, да?

— Нет, нет, ну… да. Я знаю, тебе нравится, когда они так непокорно лежат. Я думала, может быть, сегодня… нет — все хорошо.

— Я подумаю, — вздыхаю я. Может. Люка прав — таким образом мама показывает, что любит меня. — Ладно, давай я разберу вещи в дедушкином кабинете — у меня осталось только два дня, сегодня и завтра.

Мама откладывает буклет и удивленно смотрит на меня.

— Ты впервые назвала его дедушкой.

Некоторое время я медлю с ответом.

— Ну. Роза рассказала мне о нем немного. На самом деле…

Тут распахивается дверь, и в магазин врывается породистая леди пятидесяти с хвостиком лет. Она выглядит так, будто спорхнула со страниц «Татлера» — из раздела светской хроники.

— Дорогуша, вы должны мне помочь! — восклицает она. — Проклятая авиакомпания потеряла мой багаж — одним богам ведомо, когда я его теперь получу! А мне позарез нужно одеться к ланчу в «Канцоне» — что-нибудь эффектное, потому что там будет одна… ну, словом, соперница! Еще мне нужен купальник и саронг для яхты. Потом вечернее платье и что-нибудь уютное, чтобы накинуть на плечи, когда станет прохладно. Консьерж сказал, вы могли бы мне помочь.

Мама не успевает и слова сказать, как посетительница доверительно сообщает:

— Вообще-то, он советовал спросить Люка, но я бы предпочла, чтобы мне помогла женщина. Итальянские мужчины слишком отвлекают внимание!

Мама улыбается, она в своей стихии:


— Присядьте пока, а я подберу пару вещей. Мне кажется, днем будут выгодно смотреться мягкие золотистые тона, они так пойдут к вашему оттенку кожи. Не сомневаюсь, в солнечном свете вы с легкостью затмите соперницу! А для вечера мы подберем что-нибудь более театральное. Вот это синее платье цвета ночного неба с шифоновыми рукавами — смотрите, какое замечательное…

Несмотря на мамин талант мгновенно подобрать человеку одежду, эта дама все-таки займет некоторое время, так что я решаю взяться за кабинет. А что рассказала мне Роза, я поведаю маме чуть позже.

Я стою перед старым письменным столом Винченцо, сработанным из розового дерева. Все конторские книги Люка уже разобрал, а все необходимые адреса, имена и телефоны переписал в свои записные книжки, так что сейчас мне предстоит только просмотреть старые бумаги и большую часть из них выбросить. Я сажусь в кресло, придвигаюсь поближе к столу и думаю: интересно, не здесь ли Винченцо читал Люка мамины письма? А где садился Люка? Наверное, он приносил табурет из-за прилавка. Или усаживался на стопку модных журналов и телефонных справочников в углу.

Я беру в руки набор письменных принадлежностей в кожаном пенале, но, когда я его открываю, оказывается, что на самом деле это рамка с фотографиями. С одной стороны — моя мама, лет одиннадцати от роду, обнимает Винченцо и гордо улыбается в объектив. Она будто говорит: «Это — мой папа!» С другой стороны — я, лет пяти, сижу у мамы на коленях. Мои ноги похожи на две коротенькие булочки, торчащие из оборчатого платья. Волосы — помесь Ширли Темпл и Мейси Грей. Неудивительно, что Люка влюбился — кто бы устоял? Я ставлю рамку на стол и представляю, как здесь сидел мой дед и смотрел на эти фотографии. Девочки выросли, но он так и не увидел их взрослыми.

Из магазина доносится взрыв смеха и возглас: «Ну раз так — тогда я возьму две!» Надо признать, мама умеет обходиться с клиентами. И хотя она все еще не решила, останется она здесь или нет. я начинаю думать, что остаться — было бы для нас наилучшим вариантом. Хотя бы на это лето. Может, Делия и Моник смогли бы приехать к ней на пару дней — она бы порадовалась.

Один за другим я выдвигаю ящики стола. В одном — сломанные ручки и клубки резинок. В другом — письма благодарных покупателей. Их мы оставим — потом их можно вставить в рамочки и повесить в магазине. Я открываю блокнот — использованные страницы загнуты треугольничками и разрисованы неким подобием граффити. «А ведь я тоже так делаю», — приходит мне в голову. А я-то удивлялась, откуда взялась эта привычка.

Расчистив верхние ящики стола, я отодвигаю стул подальше и открываю дверцу тумбы. За ней две полки. Там лежат две длинные коробки из-под сапог. Я вытаскиваю первую и открываю крышку. Коробка плотно набита конвертами, разложенными в хронологическом порядке, начиная с апреля 1967-го. Я узнаю мамин почерк. Следующий конверт датирован седьмым февраля 1972-го — мама написала это письмо спустя два дня после моего рождения. Я перебираю конверты до конца. Последнее письмо пришло за две недели до смерти Винченцо. Ух ты. Письма за тридцать лет. и все от моей мамы. Дрожащими руками я вынимаю из коробки первый конверт.

«Questa lettua e lungo dovuta. Mi sposo domani e mi si spezza il cuore che tu no sarai qui per dami via».

(«Это письмо запоздало… Завтра я выхожу замуж, и у меня разрывается сердце от сожаления, что тебя не будет здесь, чтобы передать меня моему жениху».)

Не понимаю. Оно на итальянском. Возможно, за двенадцать лет язык еще не успел стереться из ее памяти. Здесь всего несколько строчек. Я читаю дальше. Мама рассказывает о моем отце.

«Егозовут Хью Риз, он бывший военный, а сейчас работает на почте — кажется, я буду любить его вечно.

Я перебираю письма и достаю конверт из середины коробки. Август 1990-го. Мама рассказывает Винченцо про мои школьные экзамены, она пишет, что языки — это мое призвание. Опять по-итальянски. Я вытаскиваю еще одно письмо — оно написано девять лет спустя и рассказывает про мою помолвку с Томасом. Снова на итальянском. Сердце мое начинает стучать, как паровой молот, когда я беру в руки последнее письмо. Перед тем как вскрыть конверт, я закрываю глаза. Пожалуйста, пусть оно будет на английском. У меня дрожат руки. Я разворачиваю лист: «Я очень огорчилась, узнав, что тебе нездоровится..» ПО-ИТАЛЬЯНСКИ. Мама понимала все, что говорили вокруг нее. Мне становится жарко, когда я вспоминаю, что я сказала Марио про ее доступность — неудивительно, что мама опрокинула бокал. В лицо я ей этого никогда бы не сказала.

Я заталкиваю письмо обратно в коробку. Пребывать в неведении мне было спокойнее. Я не могу понять, что все это значит. Зачем она лгала? Много лет мама утверждала, что не помнит по-итальянски и двух слов. И вообще, я здесь только потому, что… Стоп. Я здесь только потому, что должна исполнять для нее роль переводчика. Я вскакиваю с кресла на ноги и заглядываю в магазин. Мама с породистой леди не продвинулись пока дальше костюма для ланча — сейчас они подбирают к нему рубашку.

Входят еще две женщины. Я спрашиваю, не нужна ли им моя помощь. Нет, они просто зашли посмотреть. Я возвращаюсь в кабинет и закрываю за собой дверь. Опускаюсь на колени возле коробки, глубоко вздыхаю и достаю письмо, написанное через два дня после моего рождения.

«Свет в палате приглушен, одни мамаши читают, другие слушают в наушниках музыку, кто-то уже спит, но я не могу заснуть, не написав тебе обо всем, папа — или теперь тебя надо называть дедушкой?! Два дня назад моя красавица дочка Ким явилась на свет, как раз к обеду!»

Как вовремя!

«Поверишь ли, мне нравится в больнице. (Помнишь, какой шум я подняла, когда подвернула ногу, карабкаясь на виллу Тиберия, после чего мне пришлось неделю просидеть дома?) Наверное, так чувствуют себя ученицы в школе-пaнсионе — я как будто вобщей спальне, только не со школьницами, а с молодыми мамами и младенцами. У нас тут есть одна бывалая мамаша, она строгая. но сердце у нее золотое. Сегодня она показывала на твоей внучке, как правильно купать ребенка. Малышка справилась превосходно — может, она будет актрисой?»

На сцену меня не очень тянет, но воду я по- прежнему люблю. Могу плескаться, пока не посинею от холода.

«Нам разрешают оставлять малышей в колыбельках рядом с нашими кроватями в то время, когда нет посетителей, а на ночь они все отправляются в отдельную большую палату, чтобы мы могли хорошенько выспаться, поэтому мы не знаем, плачут они ночами или нет. Я сразу беру Ким на руки, когда ее приносят, и прижимаю к груди, как самое большое сокровище».

Я чувствую неожиданный прилив эмоций.

«Хью все хочет, чтобы она скорее заговорила, а я, наоборот, стараюсь подольше удержать каждый день. Если ты чувствовал что-то подобное, когда я была маленькой, значит, и ты скучал по мне все эти годы, как я по тебе. Никто не расскажет, чего ожидать, правда? У тебя тоже было это чувство всепоглощающей любви? Папа, сейчас я, наверное, самая счастливая женщина на свете — ямогу лопнуть от счастья, я на седьмом небе!»

Мои глаза наполняются слезами. Я думаю: «Это она обо мне! Это я — я сделала маму такой счастливой!»

Я беру еще одно письмо. Лето семьдесят шестого. В конце приписка: «Посмотри на фотографию — это Ким на пляже».

«Папа, временами я поражаюсь своей дочери — она всего четыре года живет на свете, а так уже много всего знает и умеет. Вчера после обеда я взяла Ким на пляж, чтобы она хорошенько набегалась и легко заснула на новомместе. Она никогда раньше не была в отеле, а тем более на таком людном пляже и воспринимает все как одно большое приключение. Я только расстелила покрывало, а она уже удрала — потопала к показавшейся ей интересной семье, которая сидела неподалеку, и даже не оглянулась ни разу! Я некоторое время ее не трогала, потому что они помахали мне рукой, мол, все в порядке, но минут через десять подошла. Они сказали, что Ким замечательная и очень забавная. Мне с огромным трудом удалось уговорить ее вернуться. Представляешь? Я подумала: когда она вырастет, останется ли она такой же — независимой и общительной, или только дети бывают такие любопытные и доверчивые и так торопятся все узнать?»

Оказывается, мама считала меня путешественницей и искательницей приключений уже в четыре года. Я потрясена. Сейчас мне непонятно — как я могла столь бездарно убить целых два года жизни? Столько времени прятаться от мира в темной норке?

«Всреду будет спектакль для малышей, живущих в отеле, мне не терпится посмотреть, как она к нему отнесется. У Ким просыпается чувство юмора — яобожаю, когда она смеется. Она, наверное, унаследовала это от тебя, япомню, у тебя был особенный смех…»

Я думала, мы с мамой совсем разные, а мы, оказывается, оба все это время отчаянно тосковали по своим отцам. Хотя ни одна не призналась бы в этом вслух.

Следующий конверт я беру наугад.

«Сднем рождения, папа! Ты все еще носишь „Карту зиа Мен?»

Фирма-производитель мужской одежды.

Мой взгляд останавливается на слове «Хью» несколькими строчками ниже.

«… скоро Ким исполнится двенадцать. Я знаю, что самый лучший подарок, который я могу ей устроить ко дню рождения, это встреча с отцом Я всеми способами пыталась его найти, но никто не знает, куда ему писать. Его старый друг Клайв считает, что он мог уехать за границу…»

Я и не знала, что мама его искала. Скорее всего, она не говорила об этом, потому что не могла его найти — не хотела будить во мне несбыточных надежд. Я спрашиваю себя, куда он мог деться, где он теперь? Может, все мои путешествия — это бессознательный поиск отца…

Я читаю дальше:

«Я вижу, как Ким скучает по Хью, и. мне невыносимо сознавать, что именно я причинила ей эту боль. Разумеется, я не хотела ее ранить. Если честно, я не уверена, что правильно сделала, так скоро выйдя замуж во второй раз, но мне очень хотелось попытаться снова создать семью. Растить Ким в одиночку — это такая ответственность. Мне казалось, она постепенно полюбит Роджера, и теперь я пытаюсь представить, как бы чувствовала себя я, если бы мама попыталась найти замену тебе… Ты всегда был так мудр, папа. Что мне делать? Жаль, что мы не можем поговорить, но одно то, что я пишу тебе эти письма, помогает мне думать…»

Я и не знала, что мама так волновалась. Она всегда была радостной, беззаботной и все время чем-то увлеченной. Я думала, это только я все время впадаю в тоску. Очевидно, красивые люди тоже умеют страдать.

Я как в трансе, перебираю письма. Вот рассказ о том, как я уехала в университет и как маме теперь не хватает запаха горелых тостов и груды сумок и курток на лестнице — от этих слов у меня дух захватывает. А вот истории о моих заморских путешествиях. Большая часть ее новостей — обо мне. Если бы я не знала, как все обстоит на самом деле, я бы решила, что мама гордится мной. И ни слова о моих волосах. Только о делах. А я считала, что мама пропускает мои рассказы мимо ушей…

А здесь мама делилась своими соображениями по поводу моды. Я и не представляла, насколько она информирована в этой области — она пользуется сленгом, который непонятен профанам, вроде меня. Возможно, я не считала маму талантливой, умной или честолюбивой только потому, что никогда не воспринимала одежду всерьез. Я всегда рассматривала ее как просто мою маму. а то. что она чем-то занимается по службе в «Вудвортс», это как бы хобби, ведь ее настоящая работа — растить меня. Какая заносчивость! Мама считает меня самой важной частью своей жизни, а я в ответ даже не пытаюсь поинтересоваться, чем еще, кроме меня, наполнена ее жизнь.

У меня голова идет кругом. Оставив письма лежать на полу, я с трудом поднимаясь на ноги и возвращаюсь в магазин, где мама как раз машет рукой вслед двум случайным посетителям — они уходят нагруженные пакетами и обувными коробками.

— Что-что. а это я умею! — Мама весело оборачивается ко мне. Выражение моего лица заставляет ее насторожиться. — Что такое, милая?

— Quanto hanno speso [87]? — спрашиваю я. Мама порывается ответить, но вовремя останавливается.

— Что это значит?

— Quanto hanno speso? — повторяю я. Ее улыбка гаснет.

— Ты нашла письма. Я киваю.

— А я все думала, где же они. Мне казалось, они должны быть в доме. София обещала их для меня поискать… — Мама глубоко вздыхает. — Я должна тебе все объяснить.

— Я должна перед тобой извиниться, — перебиваю я.

Мама удивлена.

— Если ты извиняешься за то, что прочитала письма, то я не против…

— Нет, не за это. Впрочем, спасибо, что разрешила, — я бы хотела как-нибудь прочитать их все.

— Конечно, но в чем дело?

Я переворачиваю табличку — теперь на улицу смотрит ее красная сторона с надписью «ЗАКРЫТО» — и сажаю маму в бархатное кресло. Какая-то часть моего рассудка хочет притвориться, что ничего не произошло, но я должна это сделать.

— Мам, прости, что тебе пришлось выслушать те гадости, что я про тебя наговорила. Мне очень, очень стыдно. Я не хотела тебя обидеть, просто чувствовала себя не у дел.

— Ничего. — Мама берет меня за руку, и тогда я решаюсь посмотреть ей в глаза.

— Я так не думаю. Я думаю… Я думаю, мне очень повезло, что у меня такая любящая мама.

Я ее почти не вижу сквозь слезы. Я никогда ей ничего подобного не говорила. У мамы глуповато- ошарашенный вид. но потом ее глаза наполняются слезами и она прижимает меня к себе.

— Прости, что солгала. — шепчет она. гладя меня по волосам.

— Но зачем? — Я шмыгаю носом.

Мама вынимает из-за отворота салфетку, нежно промокает слезы мне и себе и вздыхает.

— Это началось еще до того, как ты родилась. Ты же знаешь, когда мы переехали в Кардифф, бабушка Кармела сказала, что не потерпит итальянского языка в своем доме. Некоторое время я тоже не хотела его слышать, потому что мне очень не хватало отца и друзей. Но потом мне стало плохо от того, что я его не слышу. Я брала из библиотеки книжки на итальянском и прятала их под матрасом, а потом, значительно позже, когда появилось видео, я стала брать напрокат итальянские фильмы. Я даже тайком заглядывала в твою домашнюю работу по итальянскому! Я столько раз хотела присоединиться, когда ты готовилась к устным экзаменам, но ты была так предана Кармеле, а я не хотела никого огорчать.

— Поверить не могу. Ты вела себя так убедительно, даже меню не могла прочитать, когда мы ходили куда-нибудь.

— Ну, это постепенно превратилось в такую игру. Я знаю, это звучит, как бред сумасшедшего.

«Совсем нет», — думаю я. Я тоже играла в такие игры.

— Так на самом деле я не была тебе здесь так уж нужна? — спрашиваю я.

По-моему, я догадалась, зачем мама меня вытащила, но хочу услышать это от нее.

— Ах, Ким. Я знаю, ты говорила, что тебе нравится жить так, как ты живешь, и я очень старалась не вмешиваться, но когда я увидела этот буклет про пластическую хирургию… Я опускаю глаза в пол.

— Мне казалось, что это очень неправильно. Ты столько удивительного сделала в жизни, и тебе еще столько всего предстоит, а ты хочешь потратить деньги на… — Мама даже не решается это произнести. — Я подумала, может быть, если я напомню тебе, что такое настоящая красота, ты сможешь увидеть ее в себе.

— Я очень рада, что ты привезла меня сюда, — говорю я. И тихо добавляю: — Но так трудно считать себя красавицей, сидя рядом с тобой.

— Да ладно! Ты же знаешь, сколько сил я трачу на то, чтобы так выглядеть! — со смехом отмахивается мама.

— Ты думаешь, что и мне следует больше времени на это тратить, да? — Мне хочется разобраться с этим раз и навсегда.

Мама вздыхает.

— Я знаю, сейчас модно одеваться небрежно, но когда я смотрю на красивого человека, вроде тебя, то не могу понять, почему он не хочет полностью раскрыть свой потенциал! Вот и все. Прости, если это выглядит так, будто я к тебе придираюсь. Ты же понимаешь меня правильно, правда?

— Теперь — да, — говорю я.

Но, если честно, только с сегодняшнего дня.

— Ах, милая моя! Я просто хочу для тебя самого лучшего — во всем!

Дверь дребезжит. Покупательница, не заметив табличку, пытается войти. Мама поворачивается ко мне. и я киваю — «Впусти ее».

— Ты уверена? — Мама сжимает мою руку.

— Да. — отвечаю я, целуя ее в щеку. — Мне еще надо столько всего прочитать.

Загрузка...