Я выбираю Элис

МАЛЬЧИК-ГУСЬ И ДЕНЬ ОТЛИЧНОЙ ПРИЧЕСКИ

5 октября

Я таки поступила по-своему. Все эти крошки-хиппи разместились на переднем, а мы с Макгрегором — на заднем сиденье нашего чудо-универсала. Когда мы подобрали Подмышку и Джеральдин, мой «уокмен»[51] был на полной громкости, поэтому я не знаю, как мама им объяснила, почему мы с братом сидим сзади и почему у нас заблокированы двери. Может, сказала им, что мой настрой заразен или что-то в этом роде. Думаю, они настолько опасаются моей отрицательной энергии, что и сами рады держаться от меня подальше.

Мои новые наушники — совсем как у Фрэнк — просто созданы для того, чтобы игнорировать в них окружающих. Они огромны и выглядят как массивные наушники-беруши на строительной каске. И хотя они подключаются к моему «уокмену» по проводу, у них сбоку еще имеется антенна; смотрится очень круто, реальный хип-хоп. Папа говорит, что в них я похожа на угрюмого марсианина. Ну и пусть. Поскольку они заглушают немузыкальное подвывание хиппи, я довольна. Жаль только, что в комплекте с наушниками не продаются затычки для носа.

Джеральдин и Подмышка в прекрасной форме. С воодушевлением говорят про «приятные неожиданности» и «синхроничность» на мастер-классе по игре на барабанах, проводимых в том же общественном центре, что и выставка рыб. На больших барабанах из невыделанной кожи, которые они держат у себя на коленях, чтобы «наладить связь», — нарисованные ими от руки звезды, луны, богини и прочая ерунда. М-да. Джеральдин несколько раз обронила, мол, как ей жаль, что к нам не пожелала присоединиться Джейн. Однако, судя по ее голосу, она в полном в восторге, что поехала одна. Когда я на минуту приглушила свой «уокмен», Подмышка рассказывала маме, как игра на барабане позволяет ей достичь контакта с земной энергией, а Джеральдин подтверждала, что игра на барабане действует высвобожда-юще на ее нижние чакры. Трудно сказать, высвобожденная ли это земная энергия или просто запах тела и пачули, которыми провоняла вся машина.

Вчера вечером, перед отъездом, я разговаривала с Джордж. Она рассказала мне про свою тетю, которая выросла в лесу за пределами Хьюстона и уехала в город, чтобы изучать религию. Там она связалась с защитниками прав животных, и ей почему-то пришла в голову мысль, что она должна покаяться за капканы, которые ставила, чтобы зарабатывать деньги. Когда она в конце концов вернулась в Хьюстон, то соорудила из картона и оловянной фольги огромный макет капкана и водрузила его на крышу своей потрепанной старенькой «тойоты». С обеих сторон она намалевала растекающейся красной краской слова «Капкан смерти». Иногда Джордж приходится ездить в школу со своей тетей! В «Капкане смерти»! Представляете? Это еще отстойнее, чем кататься на нашем автомобиле вместе с Подмышкой и Джеральдин. По мнению Джордж, именно травма, вызванная присутствием в их жизни тети-«Капкана смерти», является основной причиной такой ужасной неуверенности в себе Юджина и Боуна.

Рассказанная Джордж история как-то приподняла мне настроение. Кроме того, на меня произвело впечатление то, что у Джордж такие интересные, пусть и слабоумные родственники.

По-моему, Макгрегор немного волнуется за своих рыбок. Он поместил их в три пластиковых мешка с водой, и на выезде из нашего городка мы остановились возле магазина хозтоваров и товаров для животных и попросили продавца закачать в мешки немного свежего кислорода. Специалист по рыбам говорил Макгрегору, что именно так следует перевозить рыб на большие расстояния. Кислород позволяет рыбам подольше оставаться в живых в пластиковых мешках. Получается, это вроде как поместить их в барокамеру.

Проблема в том, что рыбки теперь ведут себя как наглотавшиеся допинга спортсмены. Мешки с рыбками находятся в ведре у ног Макгрегора, и он то и дело наклоняется к ним, проверяя, все ли живы. Видимо, было ошибкой поместить в один мешок парочку рыбок-ангелов. Они и в лучшие-то времена без тормозов. Теперь же, получив дозу чистого кислорода, совсем обезумели. Надеюсь, что искромсанные плавники и пустые глазницы не оставят равнодушными судей на рыбной выставке. Бойцовая рыбка демонстрирует себя во всей красе. Начать с того, что она довольно эффектно выглядит. В данный момент ее волнистые красные плавники полностью расправлены, и она, по-моему, пытается привлечь внимание одного из детенышей рыбок-ангелов, находящегося в соседнем мешке. Мелкие рыбки-ангелы гоняются взад и вперед и, насколько им это позволяют границы мешка, совершают короткие наскоки друг на друга.

Я бы и дала какой-нибудь совет Макгрегору насчет того, что делать в данной ситуации, однако мне приходится сидеть в наушниках, чтобы не слышать весь этот ужасный, доносящийся с переднего сиденья бред хиппи.

Позже

Мы все еще не доехали. Будет чудом, если мы живьем доберемся до Террасы. Моя мать не превышает скорость, ничего подобного, однако ее стиль вождения крайне хаотичен. Она боится больших грузовиков. Если один из них оказывается у нас за спиной, мама снижает скорость настолько, что автомобиль начинает ползти, и пытается найти место для остановки. Это проблема, так как по дороге в Террасу есть лишь пара участков, где одна машина может объехать другую. Поэтому мы тащимся по Шестнадцатому шоссе со скоростью около пятидесяти километров в час, а позади нас — здоровенные тягачи и прочие автомобили. Если бы это были Соединенные Штаты, какой-нибудь агрессивный водитель давно бы мою маму пристрелил.

Кроме того, всякий раз, когда навстречу нам движется фура, мама виляет как ненормальная. Над большей частью дороги в Террасу нависает высоченная скала, и с одной стороны стоят знаки, предупреждающие об опасности камнепада, с другой — бурлит река, а между ними — узенькое двухполосное шоссе. Там совсем негде вилять, но маме это каким-то образом удается. Удивительное зрелище. Вместе с автомобилем резко виляет и мама. Все это внушает большую уверенность.

Еще позже

Очевидно, что и Подмышке мамино вождение кажется слишком утомительным. Когда мама наконец обнаружила площадку для стоянки и мы припарковались, понадобилось порядка десяти минут, чтобы закончился поток всех тех, кто плелся за нами. Взгляды, которые бросали в нашу сторону, были уничтожающими. Даже дамы с голубыми волосами и старички в шляпах грозили нам кулаками из своих огромных домов на колесах. О господи.

Как бы то ни было, когда я вернулась из туалета, Подмышка сидела на месте водителя. Это должно быть интересно. Подмышка поражает меня своей самоуверенностью в сочетании с неадекватностью. Не сомневаюсь, что водит она чудовищно.

Подмышка съехала с катушек. Все повторяет, что вождение позволяет ей почувствовать себя такой свободной и достичь контакта с энергией богини. Должно быть, у автогонщиков переизбыток этой самой энергии, раз они носятся на таких бешеных скоростях.

Мы петляем, кренясь, по всей ширине дороги и, сдается мне, уже оставили позади себя все те машины, которые вынуждены были плестись за нами, когда за рулем была мама. Мне так страшно, что пришлось стащить с себя наушники, чтобы получше сосредоточиться на молитве.

Черт возьми, Подмышка не стесняется обгонять других даже на крутых поворотах! Говорить никто из нас не в состоянии. Мы вдавлены в сиденья и вцепились кто в приборную доску, кто в дверные ручки. Для того чтобы оторвать мамины руки от приборной доски, понадобились бы «челюсти жизни»[52]!

Однако старушка Подмышка вовсе не замечает волн страха, исходящих от ее пассажиров. То обстоятельство, что наш автомобиль мчится со скоростью сто сорок километров в час на участке с максимальной разрешенной скоростью девяносто, ее нисколько не смущает. То обстоятельство, что даже на малейших скатах нас подбрасывает в воздух, также ускользает от ее внимания. Зато она распространяется о том, как во время прощальной церемонии на прошлой неделе ее постигло озарение насчет собственной потребности в безопасности, и после того, как она сожгла немного шалфея, станцевала танец жизни или что-то в этом духе, она, мол, готова к жизни, в которой нет места страху. Мне, как всегда, везет. Подмышка решает расстаться с естественным чувством страха и теперь вот ведет нашу машину. Вы не поверите, но с тех пор, как Подмышка села за руль, мое желание жить стало в тысячу раз сильнее. Никакие на свете нью-эйджевские ритуалы не помогут мне справиться с этой моральной травмой. Для этого мне потребуется интенсивная длительная терапия. Возможно, я искалечена навсегда. Возможно, мне теперь вечно придется ходить пешком, потому что Подмышка вызвала во мне сделавшую меня инвалидом фобию по отношению к транспортным средствам.

Даже рыбки Макгрегора застыли, насколько это слово вообще к ним применимо, в своих пластиковых мешках, хлюпавших, как наполненные водой шарики на дне рождения. Писанина в моей записной книжке расползается по всей странице. Но я же не могу не задокументировать этот момент! Моя записная книжка может стать чем-то вроде маленького черного ящика, обнаруженного после авиакатастрофы. Людям захочется узнать, что же могло нас заставить мчаться на рыбную выставку с такой бешеной скоростью.

Ну неужели у нас не может быть нормальной семейной прогулки? Единственное, что мне по душе, это то, что Подмышка сбрила с нашей поездки где-то час.

Позже, но еще не поздно

А вот и мы! Ну разумеется, мы угодили в аварию, едва въехали на автостоянку Общественного центра Террасы со скоростью порядка восьмидесяти километров в час. Столкновения было не избежать. Хорошо еще, что никто, ну кроме разве что Джеральдин, не пострадал. Думаю, что и травма Джеральдин не так уж опасна. В конце концов, Подмышка всего лишь слегка зацепила какой-то трейлер за край. При столкновении с нами он сморщился и сложился вдвое, Подмышка же ударила по тормозам в самом конце автостоянки и приложила руку к губам:

— О боже. Я только что кого-то стукнула?

Мама расцепила плотно сжатые челюсти и ответила:

— Да, ты кого-то стукнула.

Тут запричитала Джеральдин:

— О, моя шея! Я вывихнула себе шею!

Мама на нее зарычала:

— Да ничего ты не вывихнула!

Потом повернулась к Подмышке:

— Ты всегда так водишь? Боже правый, это самый ужасный опыт в моей жизни! Наша страховка вылетит в трубу. В машине мои дети. О господи.

Я не могла не обратить внимания на наше место в списке маминых забот, однако решила в этот раз держать свои мысли при себе.

Подмышка ответила:

— Ей-богу, мне так жаль.

На нашу машину, словно ураган, обрушился какой-то мужичонка с жесткой щеткой усов. Лицо его было красным, а на губах, пока он орал на нас, выступила пена:

— Вы че творите??? Вы стукнули мой трейлер! Вы стукнули мой долбаный трейлер!

Он был одет в камуфляж, а на поясе у него висел длинный охотничий нож.

Подмышка робко опустила стекло:

— Это ваш трейлер?

— А чей он, по-вашему, черт бы вас побрал?! — завизжал мужичонка. — Разумеется, это мой долбаный трейлер. Вам, леди, еще повезло, что я вытащил из него рыбок до того, как вы его стукнули. Случись это на две минуты раньше, вы бы угробили мне фундулюсов на тысячу долларов. — Немного подумав, он добавил: — И жену мою заодно. Если бы она находилась в трейлере, то могла бы покалечиться. — Правда, слово «покалечиться» он произнес как «покорячиться».

Подмышка продолжала извиняться, а мы с мамой и Джеральдин выбрались, пошатываясь, из машины, стараясь совладать с подкашивающимися от страха ногами.

Макгрегор наклонился к переднему сиденью.

— Вы привезли на выставку фундулюсов? — спросил он.

Разъяренный мужичонка всмотрелся в Макгрегора, который сидел, крепко зажав между коленями ведро с обалдевшими, травмированными рыбками, и ответил:

— Да, привез тут кучу фундулюсов на выставку и на аукцион. А еще сушеные икринки. А у тебя что?

Пока Макгрегор и Усы беседовали о рыбках, Подмышка, мама, Джеральдин и я сбились в кучку в сторонке, дожидаясь, пока уймется дрожь в коленях. Как я поняла, фундулюсы — это такие сезонные рыбки, которым требуется лишь, чтобы подливали воду, а мужичонка — крупнейший в стране рыбовод или типа того. В свою очередь, у него в штате Монтана, откуда он сам родом, имеется поставщик, еще один крутой рыбовод, живущий там на огороженной территории.

Углубившись в беседу, Макгрегор и Зови-меня-Пит-действительно-я-уже-два-года-работаю-над-породой-немецких-шоколадных-фундулюсов прошли мимо нас в Общественный центр. Пит задержался на секунду и, сердито глядя на Подмышку, сказал ей, что вернется за информацией о страховке попозже.

Подмышка и Джеральдин достали из машины барабаны, а мы с мамой проследовали за Макгрего-ром и Питом в спортивный зал.

Слава богу, что у нас есть Макгрегор со своими рыбками. Если бы с нами была только вонючая Джеральдин и Волосатая Подмышка, Пит наверняка пустил бы в дело свой длинный охотничий нож. С американцем в боевом снаряжении на рыбной выставке шутки плохи. Пит, должно быть, один из тех «ополченцев», которые только и ждут конца света, чтобы вернуться к своей излюбленной пище — лесным белкам. А фундулюсы — рыба, которая как нельзя лучше подходит самому крутому специалисту по выживанию.

В одной половине спортивного зала находилась сцена, перед которой стояли ряды пластмассовых стульев. В другой половине располагалось примерно пятнадцать столов, на каждом из которых стояло несколько чаш или небольших прямоугольных аквариумов. За аквариумами гордо восседали их владельцы и рыбоводы.

Макгрегор был возле стола Пита. Стол находился в единоличном распоряжении Пита и был уставлен примерно двадцатью чашами с одной-двумя рыбками в каждой. За столом сидела, ссутулившись, затюканная и, судя по выражению лица, ненавидящая рыбок женщина, должно быть приходившаяся Питу женой, редко избегавшей участи покорячиться. Рядом были еще минимум двое ополченческого вида парней, один из которых стоял за аквариумом с какими-то изысканными гуппи, а другой — за чашей с крошечными, мелькающими как молнии, красными неонами.

Остальные, выставившие напоказ свои украшенные плавниками сокровища, представляли собой разношерстную даже по меркам Британской Колумбии компанию. Тут были дети с напряженными физиономиями, дети со скучающими физиономиями и напряженными родителями, пара байкеров в коже, татуировках и шрамах, контингент «Четырех эйч»[53], а также какие-то серьезные ученые типы, чьи аквариумы скрывались за всякими шлангами и трубками и прочими странными фильтрующими приспособлениями.

Макгрегор нашел закрепленный за ним стол, и мы с мамой помогли ему обустроиться. Маме хотелось, чтобы отведенное Макгрегору место выглядело как-то особенно, по-домашнему, и она подложила под три аквариума тканый коврик, однако вскоре к нам подошел какой-то официальный рыбный представитель и заставил коврик убрать, потому что это, дескать, несправедливо по отношению к другим рыбкам. Макгрегор переместил рыбок из мешков в аквариумы. Отполировал аквариумы до блеска и ловко отцепил пинцетом свисавшие с бойцовой рыбки какашки — этот способ он вычитал в интернете. Затем установил перед аквариумами небольшие таблички с названиями рыбок. Betta splendens — самец, неспаренный. Pterophyllum sca-lare — спаренная пара. Pterophyllum scalare — мальки, не разделенные по полу.

Должна признать, что все это было довольно увлекательно. Я чувствовала, как меня с головой охватывает врожденный дух соперничества. Я позабыла про весь этот протест против отношения к рыбкам как к вещи, меня захватила магия момента, предшествующего соревнованию. Сияющий вид Макгрегора, его вельветовые брюки, его ботинки и аквариумы с рыбками — все это было слишком прекрасно, чтобы разводить критику. Несмотря на мою фамильную волю к победе, другие претенденты (не рыбки, а их владельцы) тоже казались мне довольно классными; мне нравилось, как они суетятся со своими выставочными экземплярами, совершенно не замечая, до чего они нелепы. Претенденты расхаживали вокруг столов, задавая с серьезным видом вопросы и непринужденно друг друга похваливая.

Перед нашим столом возник кудрявый розовощекий, пышущий здоровьем молодой человек; вскоре он уже вел серьезный разговор с Макгрего-ром и пожимал нам руки.

— Рад тебя видеть, Мак. Здорово, что ты приехал!

Вежливый, дружелюбный, до невозможности приятный. Поприветствовав нас с мамой с искренней симпатией, он принялся представлять Макгрегора остальным участникам выставки.

— Привет, Чак. Это МакГрегор Маклеод. Мы могли бы кое-чему у него поучиться. Положительный, солидный опыт разведения рыбок…

Спортивный зал гудел от разговоров.

— Какой великолепный астронотус! Небось, гонит всех взашей из аквариума?

— Никогда не видела расбору такого размера. Чем вы ее кормите?

— Расскажите мне про эту немецкую систему фильтрации. Я читал о ней в «Новостях для аквариумистов-пресноводников», однако живьем вижу в первый раз.

Пока Макгрегор и Колин, тот самый кудрявый молодой человек, общались с окружающими, мы с мамой к ним присоединились. Мы читали таблички, установленные другими участниками, а Макгрегор задавал вопросы. Никто, кажется, не замечал, что ему всего десять лет. Это было нечто — наблюдать за тем, как он беседует по душам о запорах у бойцовых рыбок с умопомрачительной красоткой из «Четырех эйч» и стосорокакилограммовым байкером.

Какой-то важничающий тип в кардигане позволил себе несколько снисходительный тон, когда Макгрегор спросил, не слишком ли нежны для выставки его дискусы, однако мама, которая иногда может-таки показать класс, внимательно посмотрела на этих рыбок и поинтересовалась, не повлияет ли на мнение судей наличие такого заболевания, как дыра в башке. Колин, эта кукла Кен в мире рыбок, проворно прикрыл улыбку рукой. Тип вскипел, и мама удалилась широкими шагами.

В конце концов мы устроились за столом с рыбками Макгрегора, и мама достала корзину с провизией. Поскольку Макгрегор был поглощен каким-то сверхважным разговором о тонкостях биотопного аквариума, мама велела мне отнести Подмышке и Джеральдин их обеды.

— Я же не знаю, где барабанщики.

— Определишь по шуму.

— Скорее уж по запаху, — пробормотала я в ответ.

— Элис, ты обещала вести себя прилично. Мы здесь для того, чтобы помочь Макгрегору. Это его день. Вот и помогай.

— Ла-адно…

Мама снова выглядела рассеянной.

— И захвати с собой сэндвич. Ты же знаешь, какой становишься, когда не ешь.

Я бросила на нее свирепый взгляд, но она была слишком озабочена поддержанием нашей конкурентоспособности, чтобы обратить на это внимание.

Едва выйдя из спортивного зала, я швырнула сэндвич в урну и отправилась в путь по Общественному центру Террасы. Люди, слоняющиеся вокруг, выглядели так же непривлекательно, как и те, что торчат в Общественном центре в Смитерсе. Я надела наушники, чтобы никто из них не попытался вовлечь меня в разговор. Остановилась в коридоре взглянуть на несколько фотографий местных спортивных героев. Одному из футболистов пририсовали усы, а под фотографией мелком написали слово из трех букв. После этого мне захотелось осмотреть туалеты, чтобы выяснить имена тех, кого в этом городе считают шлюхами. Кто может устоять перед жаждой творчества и честностью, где бы они ни проявлялись?

По правде говоря, я тянула время. Мне ведь действительно плевать на Джеральдин и Подмышку, к тому же я опасалась, что у меня на них аллергия. Сама мысль о том, что предстоит нести им обеды, типа я хочу как-то помочь в их стремлении к еще большему эмоциональному и физическому хаосу, казалась мне почти невыносимой.

Судя по запаху благовоний и дегенеративным ритмам, отбиваемым разными барабанщиками, мастер-класс по игре на барабанах проходил где-то дальше по коридору. Как нарочно, в тот момент, когда я подходила к двери, они решили устроить перерыв. Это сорвало мой план оставить пакеты с обедами возле двери, написав на них «Для Джеральдин и ее подруги». (Хоть я и не могла заставить себя называть Подмышку как-то иначе, чем Подмышка, даже на мой взгляд, это имя не подходит для того, чтобы писать его на пакете с обедом.)

Судя по всему, Подмышка и Джеральдин находились на вершине славы. Куда бы они ни посмотрели, отовсюду на них как будто отражались лучи присущего им чувства стиля и их собственной системы ценностей.

У всех посетителей мастер-класса были длинные волосы и неопрятные хлопчатобумажные одеяния. Это были дамы средних лет, очевидно мучающиеся кризисом среднего возраста, а также недовольные, похожие на чиновников мужчины, выглядевшие консервативно, но с некоторой претензией благодаря косичкам — крысиным хвостикам или мокасинам. Казалось, все они испытывали одновременно робость и гордость оттого, что находятся в одной компании с такими контркультурными (а может, попросту устаревшими) фигурами, как Подмышка, Джеральдин и ведущий барабанного мастер-класса.

Когда я вошла, Подмышка и Джеральдин устроили настоящее представление, типа какой отпад меня здесь видеть. Я же, притворившись, что ничего не слышу, протягивала им обеды. Ведущий, бородатый тип в носках и сандалиях, решил, что я ему ниспослана свыше для того, чтобы он смог преподать своим барабанщикам искусство наслаждения знакомить жертв угнетения с миром ритмов.

— Здравствуй, здравствуй, — рокотал он, подходя ко мне неторопливым шагом.

Я сделала вид, будто из-за наушников его не слышу. Затем, слегка мотнув головой, украдкой посмотрела на дверь. Улизнуть я не успела, так как этот Иисус из Террасы и Подмышка с Джеральдин загнали меня в угол и окружили полукольцом.

— И знаешь, что круто? — произнес «Иисус», жестом велев мне снять наушники, в то время как все присутствовавшие уставились на меня с туповатым, открыто доброжелательным выражением на лицах. — Способность барабанов собирать людей вместе, — продолжил он.

Мне начинало казаться, что перед тем, как я сюда заявилась, все они только обо мне и говорили.

Иисус повернулся ко мне:

— Ты бы не хотела присоединиться к нашей импровизации?

Будь он намного крупнее, наверняка нанес бы себе какое-нибудь увечье. Все уставились на меня. Я больше не могла притворяться, что ничего не слышу.

Не успела я опомниться, как уже сидела в центре комнаты на низком табурете с огромным барабаном между коленей. Иисус сидел напротив, а все остальные — вокруг.

Затем, видимо стараясь отобразить на своем лице интенсивную работу интуиции и часто и подолгу задерживая взгляд, Иисус из Террасы велел мне следовать его примеру. И я, несчастная трусиха, ему подчинилась. Он принялся похлопывать по барабану, и в этом мягком похлопывании было что-то смутно непристойное. Я, втянув голову в плечи, делала то же самое. В желудке у меня от этого началось какое-то кручение и размягчение. Иисус ускорил темп, и я сделала то же самое. И все это время он неотрывно смотрел на меня, выпучив глаза.

Иисус подал пастве знак, и все начали подхватывать. Звук, казалось, можно было увидеть. Он становился все громче и громче. Те, кто повпечатлительнее, принялись раскачиваться. И все таращились на меня. А самое противное, что и я начала поддаваться. Я покачивалась взад и вперед на своем табурете, а руки почти против моей воли отстукивали ритм. Это был обряд вуду в чистом виде. Люди стали сбиваться на свои собственные ритмы, мои плечи дергались в стиле буги, а голова моталась вверх-вниз. Я была бессильна. Перед звуками бита я оказалась бессильна.

Когда это наконец закончилось, мне стало стыдно, мучительно стыдно, что я так легко поддаюсь влиянию. Почему мне вечно нравится то, что я должна бы ненавидеть? Барабанщики дружно хлопали, и я, слегка кивнув и схватив свои огромные наушники, улизнула из комнаты. Вот еще один пример нехватки характера, целостности и твердости, а также моей поразительной слабости. Я никогда ничего не добьюсь как культурный критик, если мне и дальше будет нравиться худшее из того, что может предложить наша культура («Баффи», разумеется, не в счет).

Когда я вернулась на выставку, судейство уже началось. Жюри состояло из трех мужчин среднего возраста. Они были в классических сорочках и лоснящихся брюках, причем один из них имел серьезные проблемы с лишним весом. Судьи перемещались единой группой, от одного аквариума к другому.

Владельцы рыбок вертелись, как ужи на сковородках, и отвечали на задаваемые судьями вопросы. Судьи, которых, если верить бейджикам, звали Билл, Джим и Рэнди, и не пытались как-то успокоить соревнующихся. Даже «ополченцы» казались тихими и покорными.

Я видела, как маму заколбасило при приближении судей к нашему столу. От обуревавшего ее духа соперничества все ее тело подрагивало, а глаза, следившие за ходом соревнования, выпучились. Пока судьи глядели на выставочный экземпляр нашего соседа по столу — злобного вида самца черной рыбы-веера, у которого из пасти торчал плавник, наталкивавший на мысль, что еще не так давно у него была подруга, — мама напустила на себя свой самый убедительный вид уверенной в себе матери успешных детей. Сначала Билл, Джим и Рэнди остановились перед аквариумом Макгрегора с бойцовыми рыбками.

— Гм… — произнесли они.

Макгрегор глядел на них снизу вверх. Мама, которую распирало от честолюбия, спросила, не нужна ли им какая-либо справочная информация об этих рыбках.

Толстый Рэнди отклонил мамино предложение, а Билл и Джим неодобрительно на нее посмотрели. Мама улыбалась им, демонстрируя оскал изможденной, голодной волчицы, в то время как Рэнди, Билл и Джим перешли к макгрегоровским рыбкам-ангелам и поджали губы.

— Гм… — произнесли они, на этот раз с немного более выразительной интонацией, по крайней мере мне так послышалось.

Несколько минут они переводили взгляд с рыбок на их мальков и обратно. Я видела, как мама пытается с собой совладать. Макгрегор, заинтересованный, но совершенно спокойный, наблюдал за судьями, наблюдавшими за его рыбками. Когда судьи спросили про возраст мальков, Макгрегор честно им ответил. Небольшая судейская флотилия отплыла, и моя истощенная мать тяжело опустилась на стул, чтобы через какую-то секунду начать яростно шептать мне об оттенках интонации, которые она уловила в этом «гм…». Она была убеждена, что вопрос о мальках был задан неспроста.

Моя мать — ненормальная. Стресс был слишком силен, и мне пришлось выйти наружу. Наблюдать, как маму снедает дух материнского соперничества, было просто ужасно. Я знаю, что она лишь изредка может себя этим потешить. Ведь я пока ни в чем в этой жизни не преуспела. Фактически, я в основном вне игры, да и Макгрегор, по своему малолетству, почти никогда не выходит на поле. Уверена, что, когда ему за его работу от имени всех рыб на свете вручат Нобелевскую премию, мама сможет поудобнее устроиться в кресле и расслабиться, но до того она ну никак не в состоянии удержаться от страстного рвения помогать.

Желание гордиться своими отпрысками — болезнь. Я очень хотела бы, добившись какого-нибудь успеха, помочь матери повысить самооценку. К сожалению, в будущем у меня не предвидится ни дел, ни событий, способных возбудить в ней чувство родительской гордости.

Позже

Я сидела возле Общественного центра на беговой дорожке, уставившись в тридцать пятую страницу «Братства кольца», когда мимо меня трусцой пробежал он. На первый взгляд — обычный любитель бега трусцой, но пока он ко мне приближался, я заметила в его движениях нечто странное.

Тамошняя беговая дорожка представляла собой грязную тропу порядка двух миль длиной, огибающую Общественный центр, снова углубляющуюся в лес и, наконец, обходящую с задней стороны полицейский участок. Легенда гласит, что когда-то школьные чиновники попытались провести в Террасе объединенный спортивный фестиваль для учащихся альтернативных школ. Организаторы заставили бегать по этой тропе учащихся. Разумеется, «дети с особенностями поведения» из Смитерса встретились с «детьми с особенностями поведения» из Террасы, и дорожка моментально оказалась усеяна рассевшимися под деревьями прогульщиками, курившими траву и планировавшими мелкие кражи со взломом. У учителей возникли большие неприятности, и этот забег стал первым и последним мероприятием первого и единственного Ежегодного спортивного фестиваля. Меня лишь удивляет, что не было еще хуже. Могу поспорить, что какие-нибудь альтернативщики до сих пор скрываются неподалеку от беговой дорожки, словно ветераны Вьетнамской войны, не знающие, что она закончилась. Понятно же, что не все детки вернулись в свои автобусы, когда малолетних преступников из Смитерса с позором отправляли домой.

Как бы то ни было, наблюдая за тем, как он бежит мимо меня трусцой по изрезанной корнями деревьев дорожке, я не могла не заметить, что вид у него не особо спортивный. Волосы выглядели так, словно их подстригали маникюрными ножницами. Одет в поношенную желтую футболку с коротким рукавом. Бег какой-то странный: слишком длинные и высокие шаги, руки разлетаются во все стороны. Он больше напоминал хлопающего крыльями гусенка, чем бегуна. Пока он приближался, я поняла, что причудлива у него не только техника бега. Обувь тоже была довольно оригинальной: мешковатые штаны подвернуты выше лодыжек, чтобы были видны большие желтые кожаные рабочие ботинки со взлетающими и опускающимися в такт движениям их хозяина клапанами и шнурками.

Пробегая мимо, он взглянул на меня, и на его некрупном лице отразился нескрываемый интерес. Широко улыбнулся и вдруг, прямо с ходу, заскочил на врытый в землю столб, обозначавший старт на беговой дорожке. Одной ногой в рабочем ботинке всей тяжестью приземлившись на столб и выбросив вперед другую ногу, он повернул голову назад, чтобы еще раз на меня взглянуть, после чего умчался куда-то вдаль.

Это было классно. Не думала, что можно быть настолько естественным. Кто же этот Мальчик-гусь? Он был абсолютно таким, какой я хотела быть и какой не была.

В смятении, в охватившем меня изнутри крайнем возбуждении, я так и осталась сидеть у беговой дорожки. Остаться? Уйти? А вдруг он вернется? Бежит ли он по кругу? А можно ли бежать по кругу в таких ботинках? А что, если он споткнется о камень или корень и я его больше не увижу?

Я сидела (нервы мои как будто бились в агонии) и читала про себя молитву с благодарностью за то, что надела все лучшее из раздобытого в секонде в Принс-Джордже. Распрямила наушники, потянула вниз свой эластичный велюровый топик цвета лайма, разгладила красно-белые клетчатые брюки и серебристую жилетку, поправила в волосах заколки и стала гадать, заметит ли он меня. Я представляла себе нашу новую встречу. Я скажу что-нибудь значительное, чтобы он знал, что я прекрасно его понимаю и он мне нравится. А еще лучше было бы сделать так, чтобы он увидел, что мы с ним родственные души.

Может, раздобыть себе какой-нибудь эксцентричный тренировочный костюмчик и познакомиться с этим парнем прямо на беговой дорожке? Надеть пышные штаны-парашюты или короткие шорты и полосатые гольфы по колено, старое безразмерное пальто и дешевенькую тиару, чтобы водрузить ее на свои роскошные волосы, а еще какие-нибудь фирменные красные бальные туфли. Поистязать себя на беговой дорожке, переходя с бега на горделивую поступь, спотыкаясь и падая через метр, после этого всякий раз уверенно вставая, роняя тиару и тщательно устанавливая ее обратно на голову. поравнявшись с ним, я бы изобразила ужасное падение, а он бы резко затормозил и галантно воспользовался своей жалкой желтой футболкой, чтобы стереть сочащуюся из моих коленей кровь.

У меня от одних этих мыслей дыханье сперло. Разумеется, времени для фантазий было полно, так как дорожка была длинной, а парень, кажется, никуда не спешил. И тут я, со своей кучей времени на размышления, начала подумывать, не становится ли мой интерес к парням чем-то типа модели поведения? Сперва Обри, теперь вот этот. А мне ведь только пятнадцать. Все это начинало казаться как бы не совсем приличным. Похоже (при этой мысли я поежилась), я становлюсь кем-то типа распутницы. Одной из девиц, желающих знать, как заполучать и удерживать парней и что, по мнению парней, им идет, а также сдающих всякие тесты, чтобы выяснять, являются ли они в глазах парней привлекательными. Хорошо еще, что я от тяжкой необходимости сдавать многочисленные тесты по определению свойств личности избавлена. И так ведь ясно, что с личностью у меня не очень.

Погрузившись в ужасные размышления о том, что я превращаюсь в какую-то нищую проститутку, я пропустила повторное появление Мальчика-гуся! Я оторвала глаза от земли и увидела его, лишь услышав щелкающие хлесткие звуки шнурков его кожаных ботинок. Он широко улыбался, а нос был похож на вопросительный знак, поставленный между ртом и глазами. Я чувствовала, как мое лицо принимает дурацкое выражение.

Его появление сопровождалось таким топотом, что тряслась земля. Он все приближался и приближался, пока наконец не оказался прямо передо мной, сканируя меня своей широченной улыбкой. С секунду казалось, что Мальчик-гусь собирается продолжить пробежку. Он еще немного покружился, так как движущая сила толкала его мимо того места, где сидела я. Наконец, взяв конечности под контроль, он затормозил и, совершая движения не менее судорожные, чем во время бега, оказался прямо у меня перед глазами.

Как же необычно он выглядел! Ровные белые зубы, казавшиеся еще ослепительнее на фоне похожих на усы пятен грязи у него под носом. И я, потрясенная, слыша себя как будто со стороны, заговорила первой:

— Привет.

Его улыбка стала еще шире.

— Привет, — сказал он в ответ.

— Бегаешь, да? — сострила я, все еще слишком завороженная видом его зубов, чтобы прийти в себя.

— О… То есть да. А ты? — ответил он.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

Его улыбка немного потускнела, и он ответил на собственный вопрос:

— Ну конечно… Какой же я тупица. Разумеется, ты не бегаешь. Ты читаешь книгу.

Я взглянула на свою руку и, к собственному удивлению, увидела в ней «Братство кольца».

У него были светлые волосы, такие гладкие, что опускались под прямым углом, за исключением одной стороны, где они прилипли к голове, как будто он до этого на них спал.

— Ну…

— Да, — сказал он и, немного ссутулив узкие плечи, пнул носком ободранного рабочего ботинка невидимый камень. Кажется, я влипла!

Это был отпетый, руки в брюки, бездельник!

— Живешь здесь? — спросил он.

— Нет. Не совсем. В Смитерсе.

— Да ну?

— Угу, — ответила я.

Парень начал демонстрировать признаки стеснительности, раскачивался взад-вперед, поеживался, однако, когда он взглянул на меня, все встало на свои места.

— У меня здесь брат участвует в выставке рыб, — я показала рукой на Общественный центр.

— Да иди ты! — радостно вскричал он, снова расплывшись в широченной улыбке. — Я тоже.

Я отшатнулась. Сердце мое опустилось.

Опять рыбы. Вот не везет.

— Я хотел сказать, мой тоже! — Мальчик-гусь сиял так, как будто только что совершил что-то похвальное. — Фактически, мой брат все это и замутил.

Мальчик-гусь от души рассмеялся, как будто сам себе не поверил, и в этот момент я поняла, кого он мне напоминает.

— Выставка рыб! Это же круто! — продолжал он.

— А который из них твой брат? — спросила я, уже зная ответ.

— Тот, который Колин. Колин Фекуорт.

Невероятно. Мальчик-гусь и наставник нашего Макгрегора — братья.

— А тебе разве не надо быть там? — я махнула рукой в сторону Общественного центра.

— Не надо. Я в выставке не участвую. Да и рыб у меня нет. Я не очень-то лажу с домашними питомцами. Да и вообще со всеми, кого надо не забывать кормить.

Я испытала громадное облегчение. Мне в голову не пришло ничего лучшего, чем показать на его лицо и сказать:

— По-моему, у тебя на губе какая-то грязь.

Едва я это произнесла, как уже сама не верила, что решилась на такое.

Однако Гусю это было как с гуся вода.

— Хр-р… — заурчал он и почесал голову. — Ты имеешь в виду мои усы! — У него был до странности довольный вид. — Они у меня недавно, — пояснил Мальчик-гусь. — Я, Видишь ли, пытаюсь поощрить их к росту, поэтому не тревожу бритьем.

— Может, тебе стоит их разок сбрить, чтобы они начали расти по-настоящему? ^предположила я, вспомнив, как мама однажды объясняла мне, почему некоторые женщины не бреют себе зону бикини. Не желая развивать эту тему, я ее сменила: — Ты отсюда?

— Нет, я из Руперта. Приехал в Террасу с братом. Один мой друг должен был играть здесь в хоккей, но я, наверное, перепутал день.

— Серьезно? — спросила я с искренним интересом, хотя меня обычно мало занимает то, что другие о себе выкладывают. Если, конечно, они не говорят при этом с кем-то другим. Однако все, что ни произносил Мальчик-гусь, было так замечательно…

— Да, — ответил он, тяжело вздохнув и еще немного почесав голову. — Я часто путаю. Мой друг Род, на которого я приехал посмотреть, играет отлично. Не то что я. Я хотя и играл немного в хоккей, меня все время оставляли таращиться на площадку с противоположного конца. Тренер говорил мне, что я недостаточно собран, боялся, что получу травму.

— В общем-то, — продолжал он, — я экспериментирую, но, кажется, способностей у меня — ноль. — Чесание головы стало глубокомысленным. — Вот. Ни командные игры, ни, там, математика, ни видеоигры, ни роликовые коньки, ни резьба по дереву. Так что теперь я пробую себя в беге по пересеченной местности, вдруг получится?

Я почувствовала, что просто обязана ему помочь.

— Ты, безусловно, бегал бы быстрее, если бы на тебе была обувь получше. Эти ботинки, наверное, слишком тяжелы для бега.

Он с недоумением посмотрел на свои ботинки.

— Думаешь? Должно быть, ты права. Мне просто не хочется тратить деньги на новую обувь, пока я не увижу, что в беге у меня есть перспективы.

— Понятно, — ответила я.

— Дело в том, что деньги — единственное, с чем у меня порядок. Я самостоятельно покупаю себе одежду с семи или восьми лет. Секрет экономии денег на одежде — никогда не покупать новую. — Он сказал это очень простосердечно.

Я восторженно кивнула. Интересно, сам ли он в одно из своих путешествий по магазинам купил эти огромные зауженные укороченные штаны?

Он взглянул на меня и с заговорщицким видом высказал предположение:

— Ты тоже сама себе покупаешь одежду?

Я расхохоталась. Не смогла удержаться. Неужели Гусь не знает, что все наши ровесники сами покупают себе одежду? Возможно, его брат слишком занят наукой, чтобы беспокоить себя такой ерундой. Макгрегор — тот точно занят, но ему всего десять.

Мы стояли рядом, я смеялась над ним, а он просто смеялся.

— Пойдем? — спросила я.

— Пойдем, — ответил он.

Мы молча зашагали обратно на рыбную выставку. Он взмок, как будто отмахал в своих желтых кожаных рабочих ботинках сотню миль. Я выглядела как обычно, за исключением того, что сняла с головы и тащила в руках наушники, чтобы, не дай бог, не пропустить ни слова, если Гусь что-нибудь скажет. Думаю, что любой, кто вздумал бы за нами следить, не усомнился бы, что нам уже позволено самим покупать себе одежду.

Когда мы вошли в спортивный зал, судьи уже вовсю объявляли победителей. У микрофона стоял самый крупный из них, Рэнди. Он говорил о том, как трудно оказалось выявить победителя в категории «лучшие фундулюсы» и что уровень конкурса был высочайшим. После этого вызвал Пита и вручил ему первый, второй и третий призы за лучших фундулюсов. Жена Пита, по-прежнему ссутулившаяся за контейнерами с фундулюсами, приподняла бровь и уныло захлопала, мол, нечего его поощрять.

Следующая категория — «лучшая племенная пара» и «лучшие мальки». Рэнди распинался о том, как важно уметь воспроизводить хорошие характеристики родителей и тому подобное. С того места в задней части спортивного зала, где мы вдвоем стояли, мне было видно, как мать в диком напряжении уставилась на Толстого Рэнди, вцепившись в руку Макгрегора. Тот даже поморщился от боли. Мамин дух соперничества граничит с насилием над ребенком.

Закончив треп, рассчитанный на создание интриги, Рэнди выдержал драматическую паузу и объявил:

— Итак, первый приз за лучшую племенную пару присуждается Макгрегору Маклеоду и его прелестной парочке рыбок-ангелов.

Мать заорала и вскочила с места, врезавшись в стол и залив все вокруг водой из аквариумов. Остальные участники конкурса бросали на нее исполненные острой неприязни взгляды. Макгрегор, мой маленький счастливый братик, поднялся и пошел забирать полагающуюся ему широкую синюю ленту. Я схватила за руку Мальчика-гуся и прошептала:

— Это мой брат.

На него это явно произвело впечатление, и он спросил:

— Серьезно? — И в доказательство того, что все понимает, добавил: — Должно быть, рыбки у него просто супер.

Мальчик-гусь был безупречен. И хотя он немного вспотел и так далее, все равно пахло от него совсем неплохо. Не какими-нибудь цветами, естественно, а как-то по-мужски.

В порыве чувств я снова схватила его за руку и повторила:

— Да. Это мой брат.

Почувствовав важность момента и крепко держа меня за руку, Мальчик-гусь указал свободной рукой на Колина, стоявшего в сторонке с самым цветущим и компетентным видом.

— А это — мой!

Я окинула взглядом зал и увидела, как на меня пристально, с отвисшей челюстью смотрит моя мать, поэтому тут же выдернула руку из руки Гуся. Макгрегор в это время находился на сцене с судьями, обменивался рукопожатиями и получал свою ленту.

Для меня это были одновременно и лучшие, и худшие моменты жизни. Слишком много всего разом навалилось: положительные эмоции от бездарного (за исключением дара плохо одеваться и меня смешить) Мальчика-гуся, гордость за Макгрегора, да все вместе взятое. А все из-за этого барабанного мастер-класса, черт бы его побрал. Он высвободил то хорошее, теплое, что во мне было. Ведь после той истории с Фрэнк я твердо решила больше не доверять людям, даже тем редким из них, кто мне по-настоящему нравился, и вот на тебе!

Я ощутила прилив энергии и раздражения. Почему всякий раз, когда я с кем-нибудь знакомлюсь, где-то рядом оказывается моя мать? Зачем ей это видеть? У меня теперь есть подруга. Я ведь вполне могла быть с Джордж, когда поняла, что мне нравится братец рыбного наставника моего собственного брата!

Я испытывала странное чувство. Меня явно тянуло в женский шалаш. От одного только соседства стоявшего рядом потного Мальчика-гуся я совершенно размякла. Кошмар! У меня и так достаточно проблем, чтобы в свое уравнение добавлять размягченность! Предостаточно.

Гусь, такой милый, демонстрировал к выставке лишь умеренный интерес. Я гадала, думает ли он, когда на меня смотрит, о женском шалаше. Не исключено. В конце концов, эти красно-белые клетчатые брюки действительно выглядели классно. И достались мне почти даром.

Я поймала себя на том, что опять уставилась на него. Потом повернулась и поймала пристальный взгляд матери, выражавший полное непонимание происходящего. Рядом стоял брат Мальчика-гуся, и в его лице, как в зеркале, отражалось мамино недоумение.

Затем мама схватила одноразовую фотокамеру со вспышкой и принялась щелкать, как Макгрегор спускается со сцены, сияя застенчивой улыбкой и стиснув в руке широкую ленту. Колин подошел к нему, чтобы поздравить.

По громкой связи объявили перерыв до начала аукциона.

Пока внимание мамы и Колина было отвлечено Макгрегором и его наградой, я схватила Гуся за руку и спросила, не хочет ли он прогуляться. Он с дружелюбным выражением на лице пожал плечами и ответил: «Хочу». Мы выбрались из спортивного зала, пройдя вдоль стены, через большие двустворчатые двери.

Потом мы стояли в коридоре возле спортивного зала и, улыбаясь друг другу и глядя при этом куда-то в сторону, решали, чем бы нам заняться.

И тут меня осенило. Я поняла, чем мы можем заняться. Мы можем пойти в женский шалаш. Я достигла практически всех жизненных целей, достижения которых можно было бы ожидать от человека моего возраста, кроме, пожалуй, написания эссе о группах юных сверстниц, помочь с которым мне у местной библиотеки все равно не нашлось бы ресурсов. Самое время заняться сексом! У меня мелькнула мысль, что неплохо бы поинтересоваться у Мальчика-гуся, готов ли он к этому, однако я ее отбросила. В конце концов, он же экспериментирует! Кто знает, может, секс — область его научных интересов. Вряд ли уж это настолько труднее, чем отыскивать дешевые шмотки.

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Может, где-нибудь посидим? — спросила я, ломая голову, какая бы обстановка подошла для соблазнения, достойного Общественного центра города Террасы.

— Давай, — ответил Гусь и пристально на меня взглянул. — А что ты имеешь в виду?

— Ну, там, может, мы могли бы найти какое-нибудь местечко, чтобы, ну, там, посидеть…

— Ты имеешь в виду — здесь, в коридоре?

— Нет, что-нибудь более уединенное.

Брови его выгнулись дугой.

— Да пошла ты! — чуть ли не заорал он.

— Ты чего? — спросила я ошарашенно.

— Ты, как бы… — Мальчик-гусь подбирал слова. — Хочешь, как бы, оттянуться вдвоем? — спросил он недоверчиво, при этом его брови заползли чуть ли не на макушку.

Меня окатила волна стыда, я угрюмо на него посмотрела и ничего не ответила.

— Я имею в виду, ты хочешь побыть, ну, или пойти куда-нибудь? — продолжил Мальчик-гусь. И тут же — я глазам своим не могла поверить — станцевал джигу. Танцор из него был так себе, однако я в своей жизни мало видела чего-то более смешного.

— Ну ты даешь! Класс! Пошли! — Он схватил меня за руку, и мы рванули по коридору.

Потом мы куда-то неслись, на бегу обсуждая варианты.

Гончарная мастерская? Нет, там слишком высокие столы. Помещение для персонала? Почему бы нет, но там, наверное, многовато народу. Пробегая мимо комнат, мы их по той или иной причине поочередно отвергали. Это было приключением, и мы не могли тратить время на нервотрепку. В конце концов мы наскочили на комнату матери и ребенка. В ее боковой части располагалась небольшая раздевалка с диванной секцией-маломеркой в углу, предназначенной, видимо, для родителей, одевающих своих чад перед выходом. Как раз то, что надо.

— Как тебе? — спросил шепотом Мальчик-гусь.

— Не знаю. Вроде бы ничего, — пожала я плечами в ответ.

Мы вошли на цыпочках в раздевалку, закрыв за собой дверь в комнату матери и ребенка с трогательно низко расположенной ручкой. Я заняла одну из половин прямоугольной диванной секции. Диван просел до самого пола, так что колени у меня задрались почти до ушей.

Гусь выглядел немного растерянным. Он стоял посреди раздевалки с таким видом, будто не знал, куда себя пристроить.

Когда Гусь направился к выключателю, чтобы включить свет, я нетерпеливо сказала:

— Да оставь ты его в покое, сядь лучше рядом.

Я показала на другую половину дивана. Затем зажала руки между коленями, чтобы унять дрожь.

Что на меня нашло? Это было безумием, даже по моим меркам. Действительно, общение по схеме «мальчик — девочка» входило в список моих жизненных целей, однако не думаю, это именно это миссис Фрейсон имела в виду, говоря о показателях зрелости человека. А может, именно это она и имела в виду. Я была достаточно начитанной, чтобы знать про секс, и обескураживающая прямота моей матери в данном вопросе оставляла мне мало иллюзий по поводу его технических аспектов. Однако до этого самого момента я не испытывала особого интереса к, так сказать, процессу, если только не брать вдохновляющий пример Фрэнк во время конного похода. Чертовы барабаны. Если члены религиозных общин действительно хотят удержать свою молодежь от добрачного секса, им следует прежде всего избавиться от ударных инструментов в школьных оркестрах. Я испытывала одновременно и влечение, и отрешенность, что-то типа «страшно, конечно, но почему бы мне это не сделать».

Бедный Гусь. Он прошагал несколько раз взад-вперед, маленький человечек в больших ботинках, потом подошел поближе и присел на диван в цветочек. Подложил руки себе под бедра и принялся барабанить стальными носами башмаков по полу. И с каждым его нервным жестом я чувствовала себя уверенней.

Я следила за ним краем глаза, за тем, как он свирепо всматривается в пространство, должно быть психологически себя настраивая. К моему удивлению, он не пытался, сидя напротив, как-то подбадривать себя вслух.

— Можешь сесть поближе, если хочешь.

— Окей. Ну да. Хорошо. — Он привстал и пододвинулся поближе. Затем положил руки себе на колени и вновь принялся отбивать ботинками чечетку.

Когда он в неудобной позе наконец примостился возле меня, я выгнулась и как бы подперла рукой его спину. Так как там было очень тесно, а пружины детского диванчика нас не выдерживали, мы начали медленно оседать на пол. Этот диван, видимо, был мучением и для родителей, которым всего-то требовалось на него присесть, чтобы застегнуть молнию на детской курточке или завязать шнурки на ботиночках. Для нас же двоих, в преддверии, так сказать, интимной близости, он стал настоящей пыткой.

Моя рука тут же онемела, а лицо Гуся покраснело, как помидор, однако, действуя сообразно моменту, он высвободил свою руку и водрузил ее мне на плечи. Всякий раз, когда мы делали вдох, моя серебристая жилетка издавала такой звук, будто одновременно лопалась сотня целлофановых пакетов. Это здорово отвлекало, однако я была настроена решительно, поэтому, крепко зажмурившись и запрокинув голову, ждала, когда на меня нахлынет волна страсти.

Однако ничего не происходило.

Открыв глаза, я встретила его пристальный взгляд. — Можно я тебя поцелую? — спросил Гусь.

У меня мелькнула мысль, возникали ли у Фрэнк подобные проблемы с ее поклонниками.

— М-м-м. Да, — был мой ответ.

В общем, он меня поцеловал. Вы даже представить себе не можете, насколько это казалось невероятным. Чьи-то губы по-настоящему касались моих. У меня болела шея, нос был наполнен его запахом, а попавшая в западню рука бесконтрольно вздрагивала из-за нарушения кровообращения, но я целовалась!

Вскоре, впрочем, поцелуй начал утомлять. Понадобилось бы немало разнообразия в наших действиях, чтобы мы не замечали причиняемых этим диваном страданий. Как вы и сами догадываетесь, именно страдания, а не страсть подстегивали нас.

Поскольку Мальчик-гусь явно был не готов брать быка за рога, я решила немного ему помочь. Заграбастала его свободную руку (не ту, которая была зажата позади меня и впивалась в мою судорожно подергивающуюся, перекрученную спину) и положила ее себе под жилетку. Словно существо, обладающее маленьким и медлительным, но собственным мозгом, его рука замерла на моей груди на минуту, вздрогнула и сползла с нее.

Я вернула ее на место. В этот раз рука осталась лежать там, куда ее положили, хотя, казалось, не знала толком, что делать. Сначала она не шевелилась. Потом вроде как принялась перемещаться взад-вперед и вверх-вниз без всякого плана действий. И хотя она ощупывала меня несколько неумело, я почувствовала себя еще более размякшей, и боль, причиняемая диваном, немного отступила.

Пока что Гусь не демонстрировал больших талантов в интимной сфере, но с практикой, возможно, у него начнет получаться лучше. Я решилась на бесповоротный шаг. Взяла его руку, описывавшую круги, и, быть может несколько бесцеремонно, поместила ее ну, скажем так, южнее. Рука замерла.

Все это время мы целовались.

Помимо сведений о том, как развивается мой женский организм, и о том, что мне должно казаться приятным, в маминых книжках по половому воспитанию содержалось совсем немного информации. И что мне делать с Мальчиком-гусем и его мужским телом, я понятия не имела.

Рука лежала без движения там, куда я ее положила. Я попыталась украдкой сдвинуть ее вниз, к своему колену. Я понимала, что это неверное направление, поэтому слегка ее толкнула, ну, как толкаешь качели с ребенком, от себя и на себя, затем снова от себя, когда они возвращаются к тебе. Рука подчинилась, хотя, как мне показалось, и неохотно. Через некоторое время толкать ее больше было не нужно, и боль от дивана отошла на дальний план.

Абсолютная размягченность.

По крайней мере, до тех пор, пока в комнату не влетела моя мать (что было вполне предсказуемо) и не врубила свет. За ней последовала жена Пита, которая явно была рада вырваться на время из общества рыб, пусть и в столь отвратных обстоятельствах.

Мальчик-гусь подскочил так, будто его ударило током, отшвырнув меня при этом на пол. Осознав, что он наделал, Гусь резко наклонился ко мне, чтобы помочь подняться, а так как я уже сама вставала, мы стукнулись головами, и звук от этого столкновения сигнализировал глухую, муторную боль. Я упала, снова оказавшись на карачках, а Мальчик-гусь, шатаясь, отошел в другой угол раздевалки.

Моя мать и казавшаяся все более довольной жена Пита пристально наблюдали за тем, как я пытаюсь сфокусировать взгляд на полу и игнорировать сильнейшие приступы тошноты. Мальчик-гусь одновременно хватался руками за голову и поправлял ими свои подвернутые укороченные штаны. В итоге я села на корточки, уперев голову в ладони. Подняла глаза на толпу зрителей и подумала: «Интересно, а что бы сказала в этой ситуации Фрэнк?» И выпалила:

— Чего уставились?

Мой выпад явно не был рассчитан на то, чтобы успокоить мою мать, которая, очевидно, решала для себя, впасть ей в гневную истерику или просто в истерику.

— На что я смотрю, ты хочешь сказать? — спросила она голосом таким сдавленным, что вполне могла задохнуться. — На что я, черт побери, смотрю? А на что я, по-твоему, черт побери, смотрю? — Мать повернулась и увидела Гуся. — Вы, собственно, кто такой? — И спросила меня: — Кто это? Где ты его откопала?

После этого ее по-настоящему понесло.

— И по-твоему, это нормально? А? Как ты могла так поступить со мной после всего, через что я прошла с Фрэнк? Почему ты решила, что это — подходящее место для… — Она запнулась, подыскивая нужное слово. — Первого свидания?

Жена Пита стояла рядом с увлеченным видом, лучезарно улыбаясь, хотя и пытаясь при этом продемонстрировать, что согласна с моей матерью и тоже не одобряет мое поведение.

Мальчик-гусь, призвав на помощь присущую ему воспитанность, протянул моей матери руку, при этом его голова так глубоко ушла в плечи, что о наличии у него шеи можно было только догадываться, и произнес:

— Здравствуйте. Я — Дэниел Фекуорт. Мой брат — устроитель рыбной выставки.

Мама с секунду тупо его разглядывала.

— Кто?

— Да, мой брат Колин, он устроитель рыбной выставки. Он как бы ее организовал. А я его ждал. У меня была тут как бы пробежка, а потом я познакомился с… — Гусь умолк, так как до него дошло, что он не знает, как меня зовут.

— Элис, — мрачно подсказала я с пола.

— Ну да, Элис. И мы, знаете ли, просто разговаривали. О разных, знаете ли, вещах. А потом мы решили…

Мать не дала ему договорить:

— Вижу, что вы тут решили. Как же так, Элис? Ты хочешь загнать меня в могилу?

Я не удостоила ее ответа.

— Ну ладно, аукцион скоро начнется, — сказала с раздражением мать и посмотрела на Мальчика-гуся: — И вас наверняка ждут дела. — И на меня: — А ты иди со мной.

Я в ответ на нее даже не взглянула, продолжив с угрюмым видом изучать пол.

Жена Пита заметила, что у меня явно вызывающее поведение, и я была уверена, что мама разрывается между желанием защитить меня перед чужаком и меня же прибить. Кончилось это тем, что она, грозя мне сверху вниз трясущимся указательным пальцем, сказала:

— Я — в зал к Макгрегору, а тебе советую быть там не позже чем через пять минут. — Отвернулась, врезавшись в детский пластмассовый обеденный столик. Неохотно позволила жене Пита взять себя под руку и удалилась, хлопнув дверью.

После того как ушла моя мать, мы еще долго стояли как вкопанные, вслушиваясь в эхо ее удаляющихся по коридору и исчезающих в направлении спортивного зала шагов. В конце концов я, не отрывая глаз от пола, передвинулась назад, чтобы спиной опереться на диван. Дэниел, он же Мальчик-гусь, переминался с ноги на ногу и не переставая массировал себе голову.

— В общем, — произнес он, — мне… м-м… очень жаль, что так вышло.

Я, испытывая позывы к рвоте при мысли о необходимости обсуждать только что произошедшее, принялась еще внимательнее изучать пол.

Гусь продолжил:

— Мне было очень приятно с тобой познакомиться.

От повисшей в раздевалке тишины зазвенело в ушах.

— Ну, в общем. Могу я тебе, скажем, позвонить? Если ты не против, конечно, — закончил фразу Гусь.

В ответ я пробормотала:

— Да, наверное.

Я так и сидела, а он нервно ходил кругами, пока, очевидно опасаясь нового вторжения моей хипповой мамаши-убийцы, не сказал:

— Наверное, нам пора возвращаться.

Произнеся это, он стал ждать, наблюдая за тем, как я медленно встаю и поднимаю с пола «уокмен» и книгу. Я вдруг подумала, что Мальчик-гусь очень хорошо воспитан или как минимум очень смел, если ждет меня, чтобы проводить до спортивного зала, рискуя снова нарваться на мою мамашу.

Когда я выходила в коридор из комнаты матери и ребенка, он придерживал дверь. Несмотря на тяжелую головную боль, размягченность не исчезла. Вместе, правда молча, мы направились в зал. Достав ручку откуда-то из кармана брюк, Мальчик-гусь записал на ладони мой номер. Прежде чем я вошла в зал, он протянул мне руку. Я неловко переложила свои вещички из одной руки в другую и ответила ему рукопожатием.

Та крохотная часть аукциона, которую я застала, показалась мне интересной, хотя голова была занята другими вещами. Вел аукцион Колин, и делал это мастерски. Он выставлял на обозрение пластиковый мешок или аквариум с рыбками, а участники аукциона предлагали за них цену. Он старался разогреть толпу, чтобы она предлагала более высокие цены, хозяева громко расхваливали достоинства своих рыбок, люди вокруг охотно смеялись и всячески демонстрировали, как им весело. Может, им действительно было весело. Может быть. Не знаю.

Макгрегор вел борьбу за нескольких экземпляров, и мать старалась ему помочь, не переставая при этом внимательно следить за мной одним глазом.

Мать есть мать: она ни словом не обмолвилась Джеральдин и Подмышке о совершенном мной несколько опрометчивом поступке. Выходя из Общественного центра, я увидела Мальчика-гуся, сидевшего под деревом на лужайке для пикников рядом с парковкой. Когда я садилась в машину, он помахал мне рукой. Я помахала в ответ. Лицо мое расплылось в глупейшей улыбке, от которой я не могла избавиться до самого дома. Выглядело это очень по-дурацки.

На обратном пути машину вела Джеральдин, причем для человека, у которого проблемы с гигиеной, делала это совсем неплохо.

Пока мы ехали, я погрузилась в мечты в духе заключительной части «Грязных танцев». В голове ярко вспыхивали картины нашего грандиозного выступления: Мальчик-гусь в ботинках; я — в брюках в обтяжку и наушниках; доведенная до исступления нашей отчаянной храбростью толпа на танцах в альтернативной школе. Я представляла себе одобрительно кивающих нам отца и мать; Властелина смерти, вздохнувшего с глубоким облегчением созависимого опекуна, избавленного от тяжкого груза созависимости; Обри, валящегося от горя с копыт в каком-то дальнем, еле освещенном углу зала; наконец, Линду, отступающую перед нами из уважения к неухоженности Мальчика-гуся. Очень, в общем, приятные картины, и не успела я опомниться, как мы были уже дома.

Уверена, что последствия не заставят себя долго ждать. Уж разумеется, моя мать так просто этот небольшой инцидент не оставит. Возможно, если я скажу ей, что решила стать педагогом в области сексуального воспитания, она отнесет этот случай к своего рода опыту практической работы. Могу ей сказать, что хочу стать кем-то вроде доктора Рут[54] для подростков и что история с раздевалкой — как бы моя интернатура.

Позже

Серьезно поразмыслив, я решила свой дневник, пока я его не потеряла или с ним не произошло что-нибудь еще, уничтожить. Если я его где-нибудь забуду, сделаю свою жизнь еще хуже. Хотя, по правде говоря, моя жизнь в настоящий момент не так уж плоха.

Мальчик-гусь позвонил сегодня днем. Он попытался написать какие-то стихи и показал их своей матери, которая, хоть его и поощрила, высказала мнение, что, возможно, и поэзия — не та область, где могут расцвести его таланты. Он спросил, как я думаю, выйдет ли из него хороший бойфренд. В ответ я спросила, известно ли ему, кто такие таксидермисты. Не знаю. По-моему, у этих отношений есть перспективы. Оказывается, нас обоих интересует скотоводство. У Гуся есть дядя и тетя, живущие в долине Киспиокс. Ему кажется, что из него мог бы получиться хороший загонщик скота, всадник родео и так далее. Пока что его родственники лишь позволяли ему помогать с заготовкой сена, ну, во всяком случае, до тех пор, пока его не покусала полевая мышь, сидевшая под одним из тюков сена, и его не пришлось срочно отвезти в ближайший медпункт для прививки от бешенства.

Возможно, в дополнение к статусу культурного критика, осматривающего сериал про Баффи и читающего «Властелина колец», мне стоит подумать о получении аттестата зрелости годам к сорока именно в Киспиоксе — этом истинном краю ранчо. Не исключено, что я буду зарабатывать на жизнь дойкой коров. Мы могли бы жить в Киспиоксе, и я занималась бы дизайном платьев в клетку и кожаных ковбойских штанов с вырезом на заднице; судя по результатам моего профессионального тестирования, выбор данной специальности не лишен смысла.

Не хотелось бы, чтобы моя профессиональная деятельность была связана с попытками Мальчика-гуся утвердиться на поприще скотоводства и родео. Тем более что, учитывая его послужной список, карьера его может закончиться довольно быстро. Я же хочу быть независимой женщиной.

Интересно, не почувствует ли Мальчик-гусь угрозы для себя в успехе и популярности создаваемых мной платьев в клетку и кожаных штанов? Интересно, а что все-таки такое эти платья в клетку? Чисто теоретически, в антураже Киспиокса они должны быть популярны. Интересно, а хватит ли мне там людей для организации собственной потогонной мастерской? Я обсудила это с Джордж, и она готова быть там надсмотрщицей. Нам понадобится найти где-то работника. Возможно, Гусь сумеет нам помочь, когда его надолго выведет из строя родео. Нам, девушкам, нацеленным на карьеру, приходится принимать столько трудных решений! Боб будет очень мною гордиться.