Я выбираю Элис

ГОЛОВА — СТРОИТЕЛЬНАЯ КАСКА

2 августа

Совместный поход матери и дочери за покупками не должен приводить к посттравматическому стрессовому расстройству, не так ли? Однако в моей семье любая вылазка — причина для опасений.

Сегодня мы с матерью ездили за покупками, а еще мне сделали прическу. Мама высадила меня у секонд-хенда «Все как новое», чтобы я подыскала себе какие-нибудь классные шмотки в духе Фрэнк, а сама отправилась в магазин здорового питания. Меня поразило, сколько в этом секонд-хенде всяких изделий, выполненных в технике макраме. У мамы есть пара плетеных подвесных кашпо, которым лет больше, чем мне. Они, наверное, неубиваемые. Я могла бы купить там себе целый гардероб макраме — жилетку, брюки клеш, шляпу, кошелек и обложку для Библии, но решила этого не делать. Подумала, что вряд ли мое настроение хоть немного улучшится, если я наряжусь во что-то похожее на сено.

В магазине «Все как новое» туговато с тем, что в «Исчерпывающем руководстве по экономии» именуется «зачетным». Вещи там дешевые, но особо классными их не назовешь. На брюках в обтяжку все еще висят ярлыки «Зеллерс» и «Филдс»[14]. Я обнаружила пару красно-синих клетчатых штанов в обтяжку без стрелок, а также оранжевый топик в корзине с детской одеждой. В магазине почти не было жилетов-пуховиков, но я в конце концов выискала один, который, видимо, раньше принадлежал какому-то лесорубу-недомерку. Он немного напоминал спасательный жилет, но это лучшее, что я смогла там найти. Кроме того, я купила тапки, предназначенные для медработников. Там совсем не было тех классных, с полосками, кроссовок из семидесятых, но я прикинула, что дома сама так же разрисую эти медицинские тапки.

После того как с покупками во «Всем как новом» было покончено, мы с мамой перебрались в парикмахерский салон Ирмы подстричь мне волосы, чтобы они лучше смотрелись с заколками. Стрижка, которую мне делают, называется «Особая». Ирма стрижет меня так, и только так, с тех пор, как мама перестала стричь меня под «горшок». Ирма освоила только одну прическу и потому делает ее всем своим клиентам. Однако в этот раз я сказала ей, что мне хотелось бы чего-то немного другого: чтобы мои волосы выглядели старомодно, с большим зачесом назад, и были по-настоящему короткими, как у Фрэнк. Ирма действовала так, будто точно знает, чего я хочу, будто постоянно делает альтернативные стрижки. Поначалу они с мамой были так заняты разговором, что казалось, что Ирма вовсе не следит за своими действиями. Затем мама отправилась в супермаркет, чтобы еще что-то докупить, и в течение примерно пяти минут Ирма всем своим видом демонстрировала, насколько погружена в работу над моими волосами. Если бы нахмуренные брови и выражение предельной сосредоточенности гарантировали хорошую стрижку, у меня была бы лучшая стрижка в городе. Ирма вставала то с одной, то с другой стороны, отхватывала мне волосы тут и там, поджимая при этом губы. Меня уже начинало подташнивать от всех этих ныряний и кружений возле моей головы. Ирма явно слишком стара для таких быстрых перемещений, и я испытала почти благодарность, когда вошел новый клиент и парикмахерша опять принялась болтать, едва глядя на то, что вытворяет с моей головой.

Все это начинало меня пугать. Было непонятно, что общего у того хаоса, который Ирма создает у меня на голове, будет с прическами девиц, зависающих на рейве, или как там еще называются эти гигантские сборища на танцполах. Наконец Ирма взяла в руки фен и большую круглую щетку, похожую на бигуди. Она сказала — без щетки не добиться старомодного эффекта. До сих пор я сидела с крепко зажмуренными глазами. Я открыла их в тот момент, когда в салон вошла мама и каким-то странным голосом произнесла: «Ой».

Волосы мои стали огромными. Не знаю, что с ними сделала Ирма, однако мои гладкие прямые волосы размером и формой напоминали теперь строительную каску. Большой зачес, который должен был находиться на затылке, оказался на самой макушке, а челка дерзко нависала над правой бровью. Когда мама обратила внимание Ирмы на то, насколько неровно подстрижена моя челка, Ирма вроде как замахнулась ее выпрямлять, но даже мне было видно, что слишком серьезные исправления приведут лишь к образованию залысины на лбу. Помню, я однажды пыталась подстричь свою куклу Барби, и в результате моих стараний подровнять ей волосы от них остались лишь какие-то пластмассовые пеньки, торчавшие из скальпа.

Мама была в полном расстройстве. Настолько, что сказала: «Господи, Ирма. Даже не знаю, должна ли я тебе за это платить. Это же кошмар, а не стрижка».

Ирма заняла оборонительную позицию и заявила, что это именно то, о чем я ее просила.

То, что я выглядела как монстр, было само по себе достаточно плохо, однако смотреть на стычку между матерью и самой злопамятной и болтливой парикмахершей в городе оказалось сверх моих сил. Стоило какой-нибудь клиентке пожаловаться на Ирмину стрижку, как о ней тут же начинали ходить слухи о том, что она лесбиянка или неверная жена, наставляющая мужу рога.

Я вышла из парикмахерской и сидела в машине, пока утрясался вопрос. У нас не автомобиль, а океанский лайнер, с разными там хвостами, плавниками и всем таким. Возможно, он выглядел бы и круто, если бы не проржавел и не был обклеен стикерами всех отстойных фолк-групп, когда-либо проезжавших через наш город. Мама и ее подружки по Обществу любителей фолк-музыки приходят в дикий восторг каждый раз, когда какие-нибудь тетушки среднего возраста объединяются на почве музыки и в качестве второй профессии создают группу и поют о менопаузе и прочих вещах, о которых на самом деле никому неохота слышать. Не стоит также забывать про детей типа Флит и Эрроу, жертв фолк-музыки. Лично я считаю, что и на зрителях, и на исполнителях слишком много лилового.

Сидя с каской вместо головы в машине на стоянке торгового центра города Смитерс, я чувствовала себя довольно паршиво, несмотря на новые классные шмотки. Я прикидывала, сколько заколок понадобится, чтобы опустить клок волос, и отрастут ли волосы к началу занятий в школе, когда кто-то постучал в окно. Растерявшись, я попыталась притвориться, будто не слышу: уставилась вперед, скорчив гадкую мину, однако стук не прекратился. Подняв глаза, я поняла, что влипла.

На меня уставились два парня. А рядом с ними стояла эта ужасная белокурая бестия Линда. Мое сердце ударилось о грудную клетку с глухим звуком, потом застучало, как отбойный молоток.

Я не видела Линду многие годы. По ней нельзя было сказать, чтобы она хоть чуточку подобрела.

Я украдкой покосилась на них краешком глаза, надеясь, что они уйдут. Темноволосый парень в футболке с надписью «Уайтснейк» снова постучал по стеклу, в ответ я подняла взгляд и изобразила улыбку.

«Уайтснейк» велел опустить стекло. Мне не хотелось, чтобы они решили, что я их боюсь, поэтому послушалась. Он спросил, что у меня с волосами. Белобрысый парень в футболке «Джудас Прист» сказал, что они выглядят так, будто кто-то засунул мою голову в щеподробилку. Линда лишь ухмылялась.

— Джек, спроси ее, почему она нам не отвечает, — велел темноволосый.

— Почему ты не отвечаешь Кевину? — спросил послушный Джек.

Они просунули руки в окно, пытаясь потрогать мою громадную копну.

— А-а-а-а, — сказал Кевин. — Рука застряла! — Сквозь оболочку, образованную спреем «Акванет», он просунул пальцы в крысиный клубок волос, начесанных Ирмой снизу вверх для придания им объема.

Как раз в этот момент моя мама выскочила из парикмахерской. Она увидела, как Линда в варенках и парни в хеви-металлических футболках лапают мои волосы через открытые окна нашего чудо-автомобиля, и ее переклинило.

Она налетела лилово-розовым хлопчатобумажным смерчем, при этом ее разноцветные шарфы, раскрашенные в технике «тай-дай», разлетались во все стороны.

— Эй, вы!

Мамин голос перерастал в неподдельно яростный визг. Я ушам и глазам своим не верила. Сижу тут, со своими уродскими волосами, заперта в ржавой тачке, а моя чокнутая мамаша-хиппи вот-вот подерется с местными металлюгами.

И тут она как заорет:

— Вы трогаете волосы моей дочери?! Трогаете ее волосы?! Вам лучше держать свои жалкие ручонки подальше от волос моей дочери!

Ее голос звучал как голос того парня из «Таксиста»[15], только еще психованнее.

Джек посмотрел на Кевина и попятился от моей матери.

— Да она придуривается, — сказал он. — Эй, да мы вообще ничего не делали.

Затем Линда остроумно заявила моей разъяренной мамаше, что мало того, что ее дочь — дохлая курица, так и сама она (то есть моя мама) — сука. Мать, которая и в лучшие-то времена не могла похвастаться великолепным самообладанием, еще прибавила громкости. Она начала орать Линде что-то про социопатов и пацифизм. Это звучало слишком неадекватно даже для моей мамы.

Я воспользовалась подвернувшейся возможностью и подняла стекло.

Из торгового центра начал вываливаться народ, чтобы тупо поглазеть на мою истеричную мамашу. Линда сгруппировалась и, не успела я хоть что-нибудь сообразить, подскочила к маме и вдарила ей, причем здорово так вдарила. Затем отскочила, руки как будто готовы к объятиям, кулаки разжаты, прямо мастер боевых искусств.

Мама на секунду оцепенела. По-моему, Кевин с Джеком в этот момент даже дышать перестали. Затем она набросилась на Линду, схватила за отвороты джинсовой куртки и швырнула на землю. На землю, прикиньте! Линда злобно лягалась, пока мать не рухнула вместе с ней. Они колошматили друг друга, словно парочка детсадовцев, не поделивших, кто будет есть пластилин, только это были никакие не детсадовцы, это моя лилово-розовая мамаша и худшая девица в городе сцепились в клубок на стоянке супермаркета.

В какой-то миг я посмотрела на все это как бы глазами другого человека. Я со своими волосами, в огромном универсале с плавниками, уставившаяся, словно инопланетянин в клетке, на сорокалетнюю тетку в хипповском прикиде, дерущуюся с субтильной девчонкой с перьями светлых волос и металлистской челкой. Это был поворотный момент, один из тех, что мешают засыпать бессонными ночами, один из тех, что могут похоронить любую надежду на нормальную жизнь.

Как бы там ни было, мистер Скотт из овощного отдела и Ральф из отдела консервированных продуктов положили этому конец.

Мистер Скотт вмешался и оторвал мать от Линды. Мама тут же разрыдалась. Ральф схватил Линду, когда та попыталась вновь наброситься на нее, и Линда прокусила ему правую руку до кости. Потом Ральфу наложили пять швов. Какие-то ребята из бригады упаковщиков пришли ему на помощь, и вместе они удерживали Линду, которая теперь хрюкала, рычала и плевалась, словно дикий зверь.

Когда показалась Королевская канадская конная полиция, мама все еще рыдала, а мистер Скотт неуклюже похлопывал ее по спине и выглядел смущенным, но при этом мужественным и озабоченным. Джек и Кевин давно испарились. Линда была в кольце упаковщиков из супермаркета, а за Ральфом, бледным как смерть, ухаживала группка кассирш. Я со своей прической продолжала сидеть в машине с поднятыми стеклами.

Пока оказанием помощи занимался весь персонал супермаркета, я действительно не думала, что от меня будет там какая-нибудь польза. В конце концов, их же учат помогать.

Офицер полиции переговорил с парой человек. Когда он подошел к Линде, та обозвала его долбаной свиньей, после чего его брови медленно поползли вверх и он приблизился к ней еще немного.

Голосом тихим, как у психиатра при беседе с душевнобольным, он поинтересовался у Линды, что тут происходит, и все ребята-упаковщики разом загалдели. Он слушал, кивал, затем снова спросил у Линды, что случилось. Когда та попыталась его лягнуть, он вздохнул и сказал:

— Ну ладно, Линда. Ты сама напросилась.

С этими словами офицер полиции сгреб ее, орущую, визжащую и лягающуюся, и засунул в предназначенный для арестованных отсек патрульной машины.

Он запер Линду там, но ее беззвучно орущая разъяренная физиономия была все еще видна. Потом голова Линды исчезла, зато появились ее ноги с единственной высокой кроссовкой и принялись колотить по окнам, достаточно сильно, чтобы машину закачало.

Разговаривая с моей плачущей матушкой и с истекающим кровью, с посеревшим лицом, Ральфом, офицер делал отметки у себя в блокноте. Кевина и Джека нигде не было. Когда коп постучал по моему стеклу, я его опустила с видом, как я надеялась, полной непричастности к происходящим вокруг меня событиям.

— Не могли бы вы рассказать мне, мисс, что здесь случилось?

— Э-э… Ну… Это сложно…

— Эта женщина — ваша мать? — спросил он, показывая на мою мать, с растекшейся от слез тушью и глазами, полными ужаса.

— Э-э… Она. В общем, да. Похоже на то.

— Послушайте, юная леди, возможно, вам стоит рассказать мне, в чем дело. Ваша мать сильно расстроена. Это как-то связано с вашими волосами?

Я изложила ему всю историю, подстегиваемая негодующими репликами матери.

— Я тебе не верю! Эти дети нападали на тебя! Разумеется, ты их знаешь!

Очевидно, мама не запомнила Линду по периоду моей недолгой школьной карьеры.

— Ты видела, как та девчонка на меня напала. Ты же сидела в машине. — Она с жалким видом обратилась к офицеру: — Вы должны понять меня, офицер, после того, что Ирма сделала с ее волосами…

Видимо, офицер Росс здорово сочувствовал моей матери, которой приходилось, иметь дело с таким человеком, как я, поэтому он отправил нас домой и попросил маму решить, будет ли она выдвигать обвинения против Линды. Что касается Ральфа, он твердо стоял на том, что Линда была слишком ненормальной, чтобы рассуждать о каких-то там обвинениях в ее адрес. Он сказал, что больше никогда не сможет чувствовать себя спокойно на парковке, если будет думать, что Линда его выслеживает.

Такой выдалась наша суббота, совместный, так сказать, поход дочери и матери по магазинам. Мне требовалось лечь в постель, так как постоянное прокручивание в голове этого кошмара меня изрядно изнурило. Родители пришли к выводу, что я вела себя противоестественно. Даже папа сказал, что с моей стороны было абсолютно недопустимо сидеть в машине с поднятыми стеклами и наблюдать, как на мою мать нападает «мародерствующее белое отребье».

В конце беседы мать спросила, следует ли ей, по моему мнению, выдвинуть обвинения против Линды. Я ответила что-то типа: «Ну да, это точно превратит мою жизнь в сплошную веселуху, когда я попытаюсь вернуться в школу». Она спросила, что, по моему мнению, нам теперь делать, и я ответила, что хотела бы забыть весь этот постыдный инцидент. Мама сказала, что всего лишь пыталась меня защитить, а я спросила, почему она просто меня не убила и разом со всем этим не покончила. После этого она заплакала и сказала папе, что больше не выдержит. Лично я считаю, что это не что иное, как призрак миссис Фрейсон. Глазом не успеешь моргнуть, как она уже разбирается с тем парнем на заправке «Шелл».

Ну да ладно.

Мне вдруг приходит в голову: из сегодняшних событий можно заключить, что из меня вышел бы неплохой наблюдатель. Один из тех, кто следит за происходящим и не испытывает потребности самому в чем-то участвовать. Как таких называют? А, точно, беспристрастными наблюдателями. Они едут на войну, ходят на демонстрации и так далее и просто наблюдают. Думаю, у меня это получилось бы неплохо. Я и так уже, относительно моей матери, нахожусь на последних стадиях далеко зашедшей отчужденности. Немного практики — и я начну испытывать то же самое в отношении каждого.

3 августа

Я потратила все утро, работая над своим новым образом. Уж он-то по-настоящему радикален.

Что касается, по крайней мере, цветовой гаммы, то я, кажется, смотрюсь совсем неплохо в этом оранжевом топике и красно-синих клетчатых брюках в обтяжку. Зеленая жилетка выглядела бы, вероятно, лучше поверх водолазки или хотя бы чего-нибудь с рукавами, но мне хочется напялить как можно больше новых шмоток.

Волосы по-прежнему смотрятся фигово. Я их вымыла и высушила, но они все равно комковатые и неровные. Тут и там громадные проплешины — свидетельство парикмахерских ошибок — вместо радикальной прически, на которую я так надеялась. Я бы и хотела привести волосы в порядок, но чтобы их подровнять, мне пришлось бы побриться налысо.

Я попыталась прицепить спереди заколки, как у Фрэнк, но у меня там попросту не хватило волос, на которых они бы держались как надо, поэтому пришлось прикрепить несколько клипсов к клоку волос на макушке, чтобы как-то заставить его немного опуститься. Возможно, я выглядела бы получше, если бы выщипала брови, оставив тоненькую ниточку дугой, как у Фрэнк. Однако к Ирме я с этим не пойду — она сделает меня похожей на какую-нибудь особенно уродливую статистку из «Звездного пути».

Родители до сих пор со мной не разговаривают. Папа внимательно осмотрел меня тяжелым взглядом, когда я предстала перед ним в новом образе, однако тут же отвернулся и ничего не сказал.

Мама тоже выглядит сегодня неважно. У нее фингал и пара огромных царапин на лице. Если честно, смотрится она довольно жалко. Мама глубоко погружена в свои обычные «зеленые» дела — медитирует, слушает свой отстойный нью-эйдж и хлещет галлонами чай «Странствующая безмятежность» в промежутках между звонками подругам с рассказом о том, что с нами стряслось. Я в любую минуту ожидаю наплыва всех этих клуш с намерением помочь моей мамаше пройти через это тяжелое испытание. Я подслушала, как она говорила одной из них, что решила не выдвигать обвинений, так как могут быть последствия, и что «власти, по-моему, ничего не могут поделать с уровнем насилия в этом городе». Можно подумать, она Махатма Ганди, а не фактический зачинщик всего произошедшего.

Не думаю, что мама так уж много рассказывает им о моей роли в Полуденной битве. У нее есть пунктик насчет того, что ее семья должна быть не хуже других. Знаю, ей хотелось бы хвастаться мною, но до сих пор повода не было, за исключением разве что того, что я редко выхожу из дома. Мама слишком горда, чтобы признать, что завидует друзьям, дети которых с кем-то дружат, работают в продовольственных кооперативах, являются членами Гринпис и ходят в обычную школу.

Мама иногда говорит о моей независимости и нонконформизме, как будто это так уж здорово, но я-то знаю, что пессимистичный ожесточенный изгой — вовсе не то, о чем ей мечталось, когда она решилась зачать первенца, пусть даже этот ребенок довольно развит в некоторых вещах, например в иронии и словарном запасе. Что ж, может, Властелин смерти больше, чем миссис Ф., преуспеет в превращении меня в такого человека, каким хочет видеть меня моя мать.

Папа чуть более реалистичен. Он вовсе не душа компании, зато так привлекателен внешне, что это не имеет значения. Кроме того, он довольно умен, но его умственные способности, как любит подчеркнуть бабушка, не направлены ни на что полезное. Папа проводит довольно много времени в полуподвале за написанием того, что сам он называет дамскими эротическими романами. Мама подозревает, что это порнография, и постоянно их просматривает, чтобы убедиться, что его истории не действуют на женщин морально разлагающим образом. На самом деле папа еще ничего не опубликовал, так что романы в духе легкого порно и вообще любовные романы — не такое уж прибыльное дело. Он выдает не более одного небольшого романа каждые три-четыре месяца, все они глубоко историчны, и во всех действуют женщины в такой тесной одежде, что им вечно приходится падать в глубокие обмороки. Очевидно, что рынок подобных произведений довольно ограничен. Папа до сих пор убежден, что с помощью писательского ремесла сколотит состояние, и постоянно ссылается на имеющийся у него экземпляр «Практических советов по написанию любовных романов» как на источник вдохновения.

Еще у папы здорово получаются названия. У него целая папка листков с названиями. Вот одно из моих любимых: «Куда исчезла голова президента? Загадка Рекса Э. Фортескью». Если бы у него была еще и книга для этого названия, она, я думаю, имела бы большое будущее.

Папа сменил довольно много профессий. Он занимался почти всем, чем может заниматься человек без особой подготовки. К сожалению, он быстро устает от работы. В юности папа был музыкантом и играл на гитаре. Именно этим он и занимался, когда познакомился с мамой. Она говорит, что влюбилась в него, потому что не могла устоять перед парнем с гитарой. От этого в голову лезут всякие стремные мысли на тему «моя мать — группи». Я стараюсь об этом не думать. В любом случае, папа больше не музыкант, так как считает исполнение каверов губящим душу занятием. Мне кажется, я его понимаю. Когда местная публика каждые пять минут орет, чтобы ей сыграли «Лестницу в небо»[16], этого достаточно, чтобы у кого угодно убить всякую любовь к музыке. С другой стороны, не думаю, что папа был готов упахиваться, чтобы создать что-то новое, так что исполнение каверов было для него, по сути, единственным вариантом.

Вероятно, и мама начала бы разочаровываться в папе, если бы он не был таким привлекательным и не притягивал как магнит всех этих цыпочек на фестивалях фолк-музыки, особенно тех из них, кто вечно болтает о том, что им, мол, не до мужиков и как им здорово живется одним. Папе они нисколько не нравятся, но он с ними вежлив. Когда мамины фестивальные подруги млеют от его энергетики, мама бросает на него характерный взгляд, типа «ах ты мой соблазнитель», и прямо светится оттого, что у нее такой красавчик-муж.

Теперь о другом. Продолжаю успешно осваивать «Братство кольца». Сейчас я на пятой странице. Теперь-то понятно, почему эта книга так важна. И как это я ее раньше не прочла?!

4 августа

Какое же это облегчение — оказаться на сеансе у Властелина смерти Боба после ужаса, пережитого возле супермаркета. Представляете, мы около пяти, а то и десяти минут посвятили теме моих волос и нового образа, а весь оставшийся час либо говорили о его друге Чарльзе, либо просто глазели друг на дружку.

Когда я вошла, Властелин смерти показался мне шокированным. Затем, очевидно мобилизовав всю свою профессиональную выучку и внутренние ресурсы, он глубоко вздохнул и приступил к делу. Боб сидел на стуле, наклонившись вперед. Задумчиво поглаживая свою эспаньолку, он протянул:

— Н-да.

Не зная, как реагировать на столь неопределенное вступление своего консультанта, я промолчала.

Нахмурив брови, которые, между прочим, были подозрительно светлее его иссиня-черных волос, Боб сделал еще одну попытку.

— Вау, — прошептал он. — Ты здорово изменилась!

— Ну да, типа того, — ответила я.

В этот момент поглаживание Бобом эспаньолки стало прямо-таки неистовым. Рот его кривился, пока он ломал голову так и сяк, стараясь вспомнить ту часть руководства для консультантов-психологов, где говорится, как правильно реагировать на плохие прически и преступления против моды.

— Похоже, у тебя новый образ, — прошептал Боб настолько задушевным голосом крутого парня, на какой только был способен.

Не знаю, должна ли я была почувствовать нечто особенное в связи с тем, что он обратил на это внимание. Так что я лишь пожала плечами.

Очевидно, Боб не был уверен, стоит ли мне честно говорить, что выгляжу я ужасно, и не разрушит ли этот сюрприз мою психику. Боб вертелся на стуле, закидывал правую ногу на левую и левую на правую и поправлял штанины вокруг своих ботинок «Доктор Мартинс».

— Ну, как дела? Знаешь, с тех пор, как твой новый… — Он резко замолчал и сделал новый заход: — Короче, как ты? — Опять тупик. — В общем, я считаю, что это просто здорово, что ты создаешь свой собственный, как бы… стиль. — Боб с силой выдохнул. — А когда ты идешь в школу? — спросил он наконец.

Я снова пожала плечами и посмотрела на него.

Похоже, Властелин смерти не знал, следует ли пытаться повысить мою заниженную самооценку, или же его долг заключается в том, чтобы честно сообщить, как я на самом деле выгляжу, для моего же, понимаешь ли, блага. И откровенно говоря, я была вовсе не в том настроении, чтобы помогать ему выкрутиться.

Я еще не поняла, о чем речь, а Боб уже дошел до середины рассказа об одном из своих друзей, который несколько лет назад здорово подсел на фильмы о черных суперменах и белых отморозках, снятые в семидесятых. Этот самый друг, Чарльз, вдохновившись такими фильмами, завил свои светло-каштановые волосы в африканские кудряшки. Боб сказал, что это действительно здорово — выражать себя, это, если подумать, настоящее искусство, но новую прическу Чарльза оценили отнюдь не все. На самом деле Чарльза столько дразнили за его кудряшки (а они торчали вверх на полметра от головы), что его самооценка и способность на равных общаться с окружающими были серьезно подорваны. Причем Чарльз ведь не надевал ботинки на платформе с золотой рыбкой в каблуках: всего-навсего африканские кудряшки да футболка для регби, и тем не менее эксперимент со стилем отнюдь не стал для него положительным опытом. Кроме того, у Чарльза, когда он экспериментировал, уже были друзья и все такое, иначе могло бы выйти еще хуже.

Под конец своего рассказа Боб наклонился так далеко вперед и его шепот стал таким напряженным, что я начала за него всерьез опасаться. Он намертво вцепился в свою бородку.

— Так что здорово, конечно, заниматься, так сказать, поисками собственного стиля, только вот не все, видишь ли, способны оценить стоящие за ним творческие способности. Особенно те, кто с тобой не знаком. Понимаешь?

— Да, наверное, — ответила я.

— Ну так, значит, ты понимаешь, что я хочу сказать? — Он взглянул на меня с надеждой, вернее, почти с отчаянием.

— Ну да, людям не понравились волосы Чарльза.

— Правильно. — Властелин смерти взял паузу и сел, как будто придавленный собственной тяжестью.

Мы сидели, молча слушая дыхание друг друга.

К концу сеанса обсудили всю отрицательную динамику в родной семье Чарльза и то, как Чарльз фактически послужил главной причиной выбора Бобом профессии консультанта-психолога, и сколько все это принесло ему (Бобу) проблем. Когда я уходила, в приемной (комнате отдыха) его утешала одна из дежуривших поблизости социальных работниц в компании пары трудных подростков.

Мне нравится ненавязчивая манера, с которой консультирует Боб. Он честно старается не разыгрывать из себя очередную миссис Ф. и не уродовать меня на всю оставшуюся жизнь, выкладывая, что он на самом деле обо мне думает. Я ценю его старания. Честно. Но помочь ему выйти из этой ситуации я не в силах. Вдруг я с ним разоткровенничаюсь, а он слетит с катушек, как миссис Ф.? Я тогда жить не смогу. И, по правде говоря, даже не знаю, что бы такого я могла сказать Бобу. Что я когда-то считала себя хоббитом, а на деле вышло, что я не представляю собой абсолютно ничего интересного? Да и вообще, он так нервничает по поводу моего возвращения в школу, что никакой дополнительной нагрузки просто не выдержит.

Позже

Этого следовало ожидать. Стоило мне выйти, как Боб позвонил психологу средней школы. Затем связался с моими родителями и сообщил, что Линда не посещает альтернативную школу. Ее вышибли оттуда навсегда за избиение какого-то субтильного учителя. Так что эта проблема решена. И еще он предупредил школьного психолога о том, что у меня сейчас фаза экспериментирования и потому нужно быть начеку, чтобы, не дай бог, не возникло проблем, связанных с моими волосами. По крайней мере, я думаю, что он сообщил именно это. Мать по-прежнему со мной не разговаривает, так что папа, так сказать, передал послание, а на папину точность полностью положиться нельзя.

Если о более интимном, то прошло всего три дня, а от новых штанов у меня уже появилась сыпь. Вот, должно быть, почему люди снова переходят на натуральные ткани. Кроме того, по вечерам в оранжевой майке холодно, поэтому я ношу ее поверх рубашки в клетку. Выглядит это не очень, так что придется что-то предпринять в отношении своего «модного высказывания», пока не начались занятия в школе. Хорошо бы Фрэнк вернулась и дала мне еще несколько ценных рекомендаций. Если она выглядела стильно, то я — просто нелепо. Можно я исключу из своих жизненных целей пункт № 7? Да, я создала себе образ. Только он не слишком привлекателен. Хотя нет, это было бы нечестно. Я просто внесу в список изменения.