Ящик Пандоры

XLVII

Случай был беспрецедентный.

Генерал Вартанян не раз и не два принимался размышлять о судьбе бывшего директора кафе «Ассоль», бывшего оберштурмфюрера СС, нациста, в жилах которого была половина русской крови и который две трети жизни просуществовал под чужим именем.

— Как он ведет себя? — спросил Мартирос Степанович полковника Картинцева.

— Я бы сказал — лояльно… Если, конечно, слово «лояльность» применимо к эсэсовцу, — ответил Валерий Павлович.

— К бывшему эсэсовцу, — поправил начальник управления.

— Как мы выяснили, в обличье ресторатора Мордвиненко-Жилински кроме как подвижником общественного питания не назовешь.

— Но ведь он только что совершил преступление! — воскликнул Картинцев. — Передал иностранной разведке документы, которые наносят прямой ущерб нашей государственной безопасности. Это раз. Навел убийцу на Андрея Балашева. Это два…

— Все верно, — согласился генерал Вартанян. — И за все ему придется ответить. Это три… Хочу сам с ним поговорить. Как движется дело с созданием портретов с помощью фоторобота?

— Уже заканчиваем, Мартирос Степанович.

— Поторопитесь. Помните о Владимире Ткаченко… Как ни говори, а только он сейчас лицом к лицу с теми тремя. И покажите изготовленные изображения всем, кто проходит свидетелем по делу. Особенно тому водителю, который принес в милицию доллар. Жилински-Мордвиненко он опознал?

— Опознал, товарищ генерал.

— Ну ладно… Давайте мне этого оборотня с сорокалетним стажем.

Когда в кабинет начальника управления привели бывшего заместителя начальника Легоньковской службы безопасности, генерал Вартанян предложил ему сесть, положил перед Конрадом Жилински сигареты и спички, но курить тот не стал, сидел, выпрямившись, и хотя выглядел подтянутым и собранным, держался вполне свободно.

— Мне доложили, — начал Мартирос Степанович, — что вы активно помогаете установить нам ваших «гостей» из-за кордона…

— Мой долг — помочь следствию, — бесстрастно ответил бывший директор кафе «Ассоль».

— Но ведь вы могли их разоблачить уже тогда, когда Гельмут Вальдорф впервые заявил вам о своем появлении в Советском Союзе!?

Конрад Жилински молчал.

— Конечно, мог, — согласился он после некоторой паузы.

— Так почему вы не сделали этого?

— Не знаю…

— Вы знали, что хранится в том сейфе, который вы прятали с 1944 года?

— Разумеется. Там были досье на агентов, которых я лично готовил.

— Вы в состоянии на память воспроизвести содержание этих материалов?

— Только отчасти. Прошло столько лет…

«Слава Богу, — с облегчением подумал генерал Вартанян. — Если Володе не повезет… С паршивой овцы хоть шерсти клок».

— Дело Ольшанского, кличка «Лось», находилось в сейфе?

— Этого помню, — несколько оживился Конрад Жилински. — Вы его взяли еще раньше?

Мартирос Степанович достал из папки фотографию, которую в свое время показывал майор Ткаченко Ивану Егоровичу Зюзюку.

Он протянул ее бывшему оберштурмфюреру.

— Вы узнаете себя здесь? — спросил генерал.

— Да, это я, — слабо усмехнулся Конрад Жилински.

— А Герман Ольшанский есть на этой фотографии?

— Вот он, — показал Жилински.

— К сожалению, ваши друзья нас опередили, — помрачнел генерал, он не видел необходимости скрывать эту историю от подследственного. — Заполучив компрометирующие его документы, они принялись шантажировать Ольшанского, и «Лось» сунул ствол охотничьего ружья в рот…

Бывший оберштурмфюрер поморщился.

— Значит, и его смерть на вашей совести, Жилински… И сколько бед еще принесет этот «ящик Пандоры». Зачем вы отдали его?

— Я выполнил свой долг, — твердо сказал Конрад Жилински.

— Послушайте, я что-то вас не пойму. Помогать нам — долг, помогать иностранной разведке — тоже… В каком случае вы искренни?

— Не знаю… Когда ко мне явился гауптштурмфюрер, я вспомнил о том, что я офицер СС, верный слуга фюреру, от присяги которому меня никто не освобождал. Тогда я сказал себе: «Конрад! Пришел твой час… Ты отдашь им проклятый сейф и перестанешь вести двойную жизнь, исключишь из памяти прошлое, оно никогда больше не потревожит тебя, ты останешься только Никитой Мордвиненко». Примерно так рассуждал я, соглашаясь помочь Вальдорфу…

— Значит, вы продолжаете считать себя членом организации СС?

— Теперь уже нет.

— А такая дата вам известна — 16 октября 1946 года?

— В этот день в Нюрнберге повесили главных военных преступников.

— И на этом же процессе СС объявили преступной организацией.

— Это верно, — согласился Жилински. — Правда, вы амнистировали последних пленных эсэсовцев в 1955 году, тридцать лет назад. Если мое преступление состоит в принадлежности к этой организации, то срок давности по нему уже истек.

— Поскольку вы лично не были объявлены военным преступником — то да… Но вы, Жилински, ухитрились совершить уголовное преступление в эту последнюю неделю. Вы отдаете себе в этом отчет?

— Вполне. И готов нести заслуженное наказание.

— За этим дело не станет… Конечно, суд учтет и то, что вы сами явились сюда, и то, что помогали следствию. Скажите, а что подтолкнуло вас прийти с повинной?

— Тщательный и трезвый анализ всех обстоятельств, которые сопутствовали событиям. Я понял, что рано или поздно вы поймаете меня на временном несоответствии. Ведь я утверждал, что приехал утром, а меня могли видеть ночью. Сказать правду тоже не мог. Это означало бы, что мой приезд спугнул беднягу Андрея. А когда именно он был убит — не секрет для судебно-медицинской экспертизы. Связать эти два факта не составляет для следствия труда. Да и в истории с «фронтовым товарищем» была слабина. Ведь если бы вы стали копать глубоко, а я это вовсе не исключал, то названного мною человека в Свердловске, разумеется, не нашли бы… И вообще… Я ведь профессионал, гражданин генерал. И еще в молодости уяснил железное правило: разведчик до тех пор находится в безопасности, пока контрразведка не обратила на него внимания. Ни один человек в мире не в состоянии противостоять государственному аппарату. Можно было бы, конечно, вообще исчезнуть…

— И что же? — усмехнулся Мартирос Степанович.

— Я устал, генерал. И у меня есть дочь. Она дочь Никиты Мордвиненко. Вы понимаете меня?

— Понимаю, — сказал начальник управления. — Но посочувствовать не могу. Вы сами загнали себя в угол.

— Сам, — согласился Конрад Жилински. — Разом перечеркнул сорок лет жизни.

— Из чувства эсэсовского долга и верности бесноватому фюреру, трусливо сбежавшему на тот свет, — жестко сказал Мартирос Степанович. — Надеюсь теперь вы освободились от дьявольского наваждения? А что вы скажете дочери, которая благодаря вам потеряла любимого человека? Погубили такого парня…

Конрад Жилински, опустив голову, молчал.