Явь (СИ)

Глава 12. Охотница

Дорогу домой безжалостно преследует дождь, хмурое тяжелое небо не дает увидеть и частички солнечного света. Такое небо предвестник заразы. Рыжей голове это совсем не нравится. Путь длится невыносимо долго, раньше она этого не чувствовала или просто не понимала, как далеко она ушла от дома. Сейчас почему-то каждая кочка отдается тупой болью в висках, даже тело в этот раз сопротивляется ее возвращению. Но вот родная железная калитка, старый пес на цепи, веревки с бельем и яблоневый садик. На одном из них Зоя когда-то оттачивала удары. Она так и не узнала, чему Эля расстраивалась больше: истерзанному дереву или разбитым окровавленным рукам. Как бы Эля не проклинала охотников, как бы ей не было от этого противно, она почти безропотно залечивала раны племянницы. Так обязывал ее долг, потому что кроме этого она сделать больше ничего не могла. Как только Зое исполнится восемнадцать, как только она станет полноправным служащим, Эля будет свободна, от нее больше ничего не потребуется. Эта мысль где-то внутри греет рыжую голову, как нечто иллюзорно избавляющее ее от клочка вины.

Ключ спрятан совсем не надежно, под крылечком на гвоздике, но и он не пригодится, дверь почти никогда не закрыта. Словно только и делает, что ждет ее возвращения. Зоя не торопится на порог, грязный от дождя пес молчит, не выдает прибытие хозяйки, но и не ратует ей. Она садится на деревянные ступени, обессиленно выдыхает и прикладывает голову к жестким перилам. Она впервые так устала с дороги. Она бы и не возвращалась домой, скрывалась бы как и раньше, но лично в руки ей вручили подробный указ, возвращаться домой. Никаких лишних движений, только наблюдать и вынудить явить свою силу. В то время, как весь отряд рядовых идет на самоубийство, выполняет настоящие задания, Зоя должна прохлаждаться и играться с мелкой грязной соплячкой, которая и внимания то не заслуживает. Как такое возможно? Поверить в это слишком сложно, мать никогда ее не жалела, бросала в самое пекло, а теперь… Эти мысли, как клубок, все никак не развяжутся. Здесь что-то нечисто, чует ее сердце.

За спиной ее вдруг скрипят половицы. Небрежно легко и встревоженно Эля босыми ногами спускается на ступени, присаживается рядом, и молчит. Пытается разглядеть лицо племянницы, ищет в нем хоть какой-то ответ, все же не выдерживает, проговаривает вслух:

— Что случилось? Почему ты вернулась? — мягкий, даже слегка плаксивый голос дрожит. Эля смахивает светлый волнистый волос, не к месту щекочущий ей шею. Тревожные морщинки вокруг глаз становятся глубже, она щурится. Тонкие губы лишь слегка приоткрыты, выдавая ее взволнованное дыхание.

— Нужно было, вот и вернулась.

— Понятно, как всегда не расскажешь, — тонкие губы искривляются в измученной улыбке, — я как раз суп сварила, пойдем?

— Хочу посидеть здесь, иди.

Тонкая женственная рука, с проглядывающими синеющими венами под молочно-белой кожей, слегка приподнимается, готовая приобнять за плечи чем-то расстроенную охотницу, но замирает так и не коснувшись ее, и опускается обратно. Она знает, что будет потом, знает, что этот ребенок, как еж, в ответ лишь вонзит в нее свои иглы, сделает больнее обеим. Лишь слегка поежившись, Эля встает и скрывается за дверью.

Зоя сидит так одна, только пес задумчиво разглядывает ее, кажется не радостный ее скорому возвращению. Ну и к черту, чем быстрее закончится это дело, тем быстрее начнутся другие, достойные, такие, к которым она готовилась так упорно. Нужно придумать как заманить девчонку, а еще лучше больше не думать, а делать. Придется наведаться к старым друзьям. Может быть, хоть они будут рады.

Зоя наконец встает с насиженного места, в последний раз вдыхает полный озона воздух. Тяжелые тучи отзываются ей очередным приступом боли в висках.

За скромным обедом Эля перебивает тишину своей болтовней. Зоя молчит, слушает ли она, кажется никого на этой кухне не волнует. Старый закоптелый чайник на синем огненном цветке выпускает клубы горячего пара. Эля разливает по двум кружкам с золотой каемочкой черный чай, заставляет стол блюдцами и пиалами так, чтобы был призрачный выбор хотя бы в этом, мед или варенье. Присаживается напротив племянницы за стол, придвигает к ней кружку.

— Скоро поеду покупать тебе вещи, да тетрадки, с прошлого года у тебя много всего осталось почти не тронутым, — беззаботно и ласково протягивает она.

— Угу, — отрешенно отвечает рыжая голова, внимательно разглядывает каждую плавающую чаинку в кружке.

— И хорошо, что ты вернулась раньше, может вместе поедем? Ты все еще растешь, я устала угадывать твой размер. Каждый раз половина вещей то как мешок на тебе, то как вязанка на колбасе.

— Давно погода такая? — вдруг вглядываясь в прозрачную занавеску, танцующую на сквозняке, спрашивает Зоя.

— Да не то чтобы. Знаешь, странно она меняется, бывают дни, словно бы ничего и не было.

— Хм…

— Так как на счет поехать на рынок на этой неделе? Выберешь то, что тебе самой понравится. Стара я уже девчачьи наряды покупать, у вас, молодых, своя мода, мне за ней уже не угнаться.

— Нет, я ненадолго.

— А, собираешься возвращаться? — как-то растерянно дрожит голос Эли. Светлые глаза, на миг озарившееся чем-то теплым, потухают.

— Да.

— Тогда, не забудь постирать свои вещи и прибраться в комнате. Так торопилась уехать, что оставила за собой свинарник. Я не трогала там ничего, ждала, что ты сама наведешь порядок, и видишь, не зря.

— Хорошо.

Эля хочет сказать что-то еще, но обрывает себя на этой мысли. Зоя не впустит ее в свою голову, не допустит нарушения границ, если сама того не желает. Нужно набраться терпения и ждать, только вот чего ждать? Что будет потом, когда она действительно не вернется? Слишком болезненно об этом думать сейчас, у них есть еще почти год, чтобы открыться друг другу и все простить. Эля храбро выдыхает ком из застывшего горла и уходит к раковине намывать тарелки.

Зоя встает из-за стола, бесчувственно движется по коридору и неожиданно для себя мнется перед дверью в собственную комнату. Почему вдруг накрывает дрожь и слабость, она не знает, сейчас ведь день, а не ночь. Может быть, всему виной чертовы черные тучи на небе и густой влажный воздух. Почти как в ту ночь. Дверь словно сама собой беззвучно отворяется.

На кровати застелено чуждое ей постельное белье с розовыми и голубыми цветами. Все же, Эля приложила свою ладонь. Сейчас совсем нет сил злиться. На пыльном сером ковре брошен красный рюкзак, вывернутый и изуродованный временем. На чертовом кресле возвышается гора поношенных цветных вещей и ни одного платья. На подоконнике сухой мертвый цветок в прозрачном горшке, он умер уже давно, но Зоя не хотела его убирать, до последнего почему-то ждала, что он оживет. Единственный, за кем она ухаживала по-настоящему. Только сейчас к ней приходит уверенность в том, что он мертв. Хочется выбросить его куда-нибудь с глаз подальше. Из деревянного шкафа то тут то там выползают рукава и штанины, валятся старые игрушки, куски брошенной косметики, школьные принадлежности разбросаны по столу, отражаясь в зеркале. Когда-то она могла позволить себе часами прихорашиваться в нем, совершенно беспечно, как если бы это была не ее жизнь. Сейчас она обходит комнату так, чтобы не сметь в нем отражаться.

Медленно, вещь за вещью, ручка за карандашом, соринка за соринкой, она наводит порядок. В уже чистой комнате присаживается на кровать и, обхватив голову двумя руками, думает, что же ей делать дальше. День близится к вечеру, и оставаться здесь хоть на минуту больше она не намеренна. Первым делом нужно наведаться в гости к жертве, понаблюдать за ней, и выманить в укромное место в нужный момент, что бы та показала на что способна.

Небрежно сменив одежду на более повседневную, распустив волосы так, как она всегда ходила вне службы, она выходит из родного дома. Улица за улицей, камень за камнем под ногами, она прислушивается к каждому шороху, ища в них намеки, опасность, смысл. Пока небеса не разбивает гром, и с неба не начинают падать его маленькие осколки. Не пряча головы за капюшоном, она продолжает путь, скрыться в нем только легче.