Явь (СИ)

Глава 6. Ведьма

Аппетита в разбитом после сна теле нет. С усилиями Варя добирается до кухонного стола. Татьяна Родионовна уже успела приготовить омлет и разогреть пирожки. Но завтрак никому не лезет.

— Когда позвонишь родственникам на счет коробки? — быстро и настойчиво спрашивает Варя.

— Чего ты к этой коробке прицепилась?! — громко вскрикивает бабушка и бьет кулаком по столу.

— Я от тебя не отстану, пока не позвонишь. Ты вчера обещала.

— Еще чего.

— Ба, сколько можно, ты хотела от нее избавиться, я избавляюсь. Быстрее позвонишь, быстрее мы об этом забудем, — как-то устало цедит Варя.

— Просто забудь о ней, поставь туда, где нашла.

— А разве не ты ее в комнату ко мне принесла?

Лицо Татьяны Родионовны искажается давно забытой внутренней печалью. Ее взгляд теряется в пространстве под ногами.

— Ясно, — обессилено и слабо отвечает бабушка.

— Доверься мне и позвони хозяевам…

— Нужно найти номер. Мы давно не связывались. Уверена, они уж давно забыли, как нас зовут, — с отвращением в голосе проговаривает Татьяна Родионовна.

— Попытка не пытка. Не получится, понесу на свалку. А живут они далеко?

— В Сосновке. Где-то минут 40 на автобусе отсюда.

— Не так уж и далеко. Дай мне знать, как дозвонишься, хорошо?

Татьяна Родионовна молча поднимает брови, разводит руками и скептически кивает в ответ, затем одаривает Варю холодным отреченным взглядом.

«Что-то с ней не так. Не может сама выкинуть хлам, который так ее раздражает. Сама приносит его мне, а потом просит забыть и поставить на место. Не понимаю».

В ожидании Варя проводит не один час. Обстановка становится невыносимой, когда чего-то сильно ждешь. Она старается занять время рисованием, но отвлекается каждые пять минут, чтобы посмотреть на часы, и начинает нервничать. От напряжения ей хочется курить, но сигареты давно закончились. Новые достать негде, а потому придется терпеть.

Ближе к обеду Татьяна Родионовна на кухне издает звуки гремящих кастрюль, и вместе с ними доносится и ее голос. Варя мчится на кухню.

— Людка, да успокойся, никаких посылок! В гости к вам зайдет на пять минут, коробку Верину отдать… Люда, ты меня слышишь?! В дом даже заходить не будет, коробку оставит на крыльце и уйдет, не суетись так!… Обязательно в гости придем, и вас к себе позовем, как время появится! Ото знаешь сама, как живем, тут не выберешься… Машка? Та-а-а, че Машка, в городе живет, работает, все как всегда, как у всех, ничего нового… Не, второй раз замуж не вышла… А как же ваш Толик, женился?… Ну и правильно! Молодец!… Ты вот тоже не скучай, Людка!… Ладно, Люд, у меня каша уже убежала, давай позже созвонимся, как освобожусь… Ага… Мы тебя тоже… Да, жди, скоро приедет… Ну все, ага… Давай.

В конец разговора бабушка устало кидает телефон на стол.

— Терпеть ее не могу! — недовольно вырывается из ее рта.

— Ну, так что? — с надежной спрашивает Варя.

— Они ждут, — грубо отрезает в ответ бабушка и отворачивается обратно к вареву на плите.

— Отлично!

Татьяну Родионовну не назвать общительной, она природная отшельница, и поддержание общественных отношений изрядно ее раздражает и выматывает. Варя замечала еще в детстве, что в компании родственников и соседей она часто бледнеет, взгляд теряется, а брови сходятся на переносице. Она всегда была молчаливой и закрытой для посторонних, такие, как Людочка, заметно выжимают из нее все соки.

***

Плесень прилипла к дереву и разрослась так сильно, что Варя не может оторвать от нее глаз. Интересное существо — эта плесень, как человечество, только всех цветов радуги. Новую остановку смастерили не так давно, но забыли обработать дерево, так что прислоняться к ней опасно, как минимум воткнешь пару заноз, как максимум — получишь инфекцию. Эта остановка, вместе с тем, убежище для потерянных поколений молодежи и выкинутых на обочину жизни пьяниц. Снаружи эту остановку даже пытались облагородить, покрасили остатками той же краски, что осталась после ремонта в школы, от чего у Вари вспотели ладони и заурчал живот. Да, синий и зеленый цвет как триггер для этого состояния у любого местного школьника. На небе ветер погоняет тучи вперед, в последнее время в прогнозе погоды часто бывает дождь. Для Старинского это обычное дело, гораздо реже мелькают знойные дни. Серый асфальт маленькими точками становится темнее на несколько тонов. Остатки белых полос становятся совсем незаметными. С усилением ветра деревья танцуют все быстрее и шире, от чего листья и тополиный пух, как серпантин, мчится по всей деревне. Гремящий старым железом автобус раскрывает для Вари свои двери. Она подходит к гниющей имитации лавочки, поднимает с нее заветную деревянную коробку и запрыгивает в автобус. В другие времена года, очевидно, он возит детей в школу, от чего ему еще иметь такой желтый цвет.

Старые, но все еще похожие на кожаные, сиденья почти пусты. До остановки «Неизвестно куда» сегодня едут трое стариков. В знаменательный день пенсии в каждом автобусе собирается столько пожилых людей, что и не верится, что в мире живет кто-то моложе шестидесяти пяти. Варя передает водителю двадцать пять рублей мелочью и садится в самый конец у окна. Ох уж эти грязные окна, даже с учетом частых дождей, никто не мыл этот автобус уже очень дано. Возможно, если попытаться отмыть грязь и пыль, от самого автобуса останется только яичная скорлупа. Неровные колеса несут Варю и троих стариков дальше по дырявой шершавой дороге. На каждой кочке Варя высоко подпрыгивает. От такой лихой езды через полчаса кости ноют от боли. Пейзаж за окном практически не сменяется.

Конечная остановка в Сосновке Варю не радует. Здесь ее попросту нет. Ее выпустили где-то посреди дороги около сочного зеленого поля и чьих-то больших огородов. Туч здесь не предвидится, и все же, найти дорогу будет сложно, тем более наперевес с коробкой. Варя идет не спеша, любуется архитектурой. В целом, ничего непохожего на Старинский здесь нет. Разве что, помимо здания управления, здесь большая, работающая библиотека. В Старинском когда-то таких было две, одна из них сгорела еще в молодости Татьяны Родионовны, вторую закрыли. Судя по количеству ее посетителей, было решено, что школьной достаточно. В остальном все те же цветные и тусклые домики, палисадники, заброшенные сараи, гаражи и тропинки, ведущие к ним. До центральной улицы идти Варе даже не приходится, нужный ей адрес находится практически у самого края деревни.

Варя пробудет на вкус воздух, и привкуса страха в нем вроде бы нет. Перед ее взором высится двухэтажный дом из красного кирпича. У этого дома интересные полукруглые деревянные окна, непривычные для этих мест. Красная сетчатая калитка, ведущая во двор, открыта.

«Видно, гостей они не боятся».

Варя идет по тропе прямиком к желтому крыльцу, резко бросающемуся в глаза среди густой зелени. Спрятанный дом, с высохшими и уродливыми цветами, напоминает обстановку то ли детского сада, то ли сумасшедшего дома. Варя поднимается по скрипучей лестнице и добирается наконец до двери. Странно, но не только во всем дворе нет ни одного целого цветка, но и на крыльце совершенно пусто, ни единой вещицы. Когда Варя подходит к деревянной двери, кто-то быстро выглядывает из окна. Очень резким движением исчезает из ее поля зрения, так что Варя не успевает определить внешность этого человека. Следующие пару секунд она слышит быстрый топот ног по полу, несмотря даже на то, что находится снаружи.

Дверь отворяется, и на пороге уже стоит потрясающе яркая женщина. Ее габаритные формы перевязаны ярким халатом, заставляющим глаз страдать от изобилия цветов. На голове рыжие волосы, собранные в пучок, выдают ее нерасторопность, настолько он неаккуратный. Но самое примечательное, что Варя замечет в ней — это наполовину серебряные зубы, целых пол рта, пугает и завораживает одновременно.

— Здравствуйте, — аккуратно, почти шепчет Варя, поскольку уже выбилась из сил из-за тяжелой коробки.

— Здравствуйте-здравствуйте! — восторженно и громко отвечает пышная женщина в цветном халате, — проходите, разувайтесь, — выкрикивает она и выхватывает из Вариных рук коробку, затем освобождает путь, приглашая ее войти.

Варя переступает порог. В доме пахнет опилками. Возможно, они держат хомяка или какого-нибудь другого грызуна. Варя стягивает с себя кроссовки еще на пороге и поднимает глаза. Вся веранда заставлена старой деревянной мебелью, скорее всего, опилками пахнет именно от нее. Снаружи дом кажется гораздо больше, чем он есть внутри. В глаза бросается обилие ковров, на стенах и на полах, от чего все звуки становятся ими съедены.

— Ты меня помнишь? Я тетя Люда! Мы приезжали к вам в гости часто, тебе тогда было… года три или пять. Как время летит, ты уже такая взрослая, а мы уже такие старые! — Люда легко держит коробку в одной руке, а вторую любезно протягивает Варе, чтобы та взяла ее под локоть. Коробкой толкает и отворяет синюю деревянную толстую дверь, ведущую из веранды в дом. Они идут по широкому коридору к кухне. Линолеум на полу слегка липнет к ступням. На стенах повсюду свисают фотографии близких родственников семьи. Одним словом музей. Коридор, с учетом выставки семейных фотографий в совершенно разнообразных рамках, слегка искажает пространство. Синие обои затемняют обстановку, но привносят некую интимность. В конце коридор делится на две стороны, с одной кухня, с другой лестница.

— Я, честно говоря, не очень улавливаю нашу степень родства… кхм-кхм. Ну‑у-у, с бабушкой Верой, мне она…

— Боже мой, Таня вообще тебе ничего не рассказывала?! — звонко возмущается Людмила.

— Нет-нет, что вы, конечно рассказывала, я просто все никак разобраться не могу! — постыдно врет Варвара. Бабушка никогда не горела желанием рассказывать ей о своей семье. Честно говоря, она вообще толком ничего не знает об этих людях.

— На самом деле… не мудрено, — Люда вдруг задумывается, но резво продолжает, — баба Вера младшая сестра твоей прабабки, то есть для Тани, она сестра мамы, то есть родная тетя.

— Ого, а сколько лет бабушке?

— Бабе Вере уже девяноста пять, а бабушка Рая… ну она умерла молодой.

— Почему?

— Почему — что?

До Вари медленно доходит ее удивление. Действительно, она абсолютно не знает, о чем идет речь, а знать, вроде как, должна.

— Почему так произошло? Ну, в смысле, несправедливо…

— Ну, да, — Люда снова задумывается, — пути Господни неисповедимы.

— А как бабушку Веру звать по отчеству? Ну чтобы уважительно…

Людмила недовольно куксится, как обиженный ребенок.

— Как же не знать на твоем месте?! Георгиевны они все.

— Все?

— Рая, Галя, Дарья и Вера!

— А-а-а-а, да-да, точно, помню!

Все это время они медленно поднимаются на второй этаж по лестнице. Странно, зачем на второй этаж отправлять девяностопятилетнюю бабушку, ведь в случае чего, она не сможет спуститься. И с каждой наигранной интонацией в разговоре с Людмилой, начинает казаться, что именно упрятать эту бабулю они и хотят. Второй этаж гораздо меньше заставлен мебелью, от чего кажется просторнее, зато количество ковров не убавилось. Скорее всего, без ковров этот дом рухнет. С правой стороны приоткрыта деревянная белая дверь. Из узкой щели сочится тусклый свет.

— Она замечательно себя чувствует, иногда даже бегает! Только ты с ней помягче, память иногда сдает, — шепчет Варе на ухо Люда, словно бедная старушка услышит и накажет ее за эти слова.

Дверь со скрипом отворяется. Ее комната простая и чистая. Кровать, кресло, комод и окно, все светлое, кроме очередного ковра на стене. Надо сказать, что сама комната имеет вытянутую форму, от чего в ней все равно нет места, чтобы развернуться двоим.

Возле окна на кресле сидит женщина, сильно сморщенная, даже скукоженная, но на мумию совсем не похожая. Несмотря на твердо закрытый рот, видно, что зубы у нее на месте. Возможно эти зубы вставные, но все же молодости они придают изрядно. На девяноста пять она не выглядит. Максимум, может быть, на семьдесят. На ней, почти как на вешалке, висит бархатное синее платье, а белые тонкие волосы заплетены в пучок. Кажется, что она прихорашивалась перед приездом дорого гостя, ведь на комоде неаккуратно разбросана старая косметика.

Свет ложится на кожу Веры Горгиевны и словно выравнивает ее своими лучами, старается вернуть былую форму. Старая женщина поворачивается, и ее мутно-голубые глаза остро касаются темных Вариных глаз. Время в эту секунду тянется медленнее обычного, ее зрачки то расширяются, то сужаются, Варя не только успевает это заметить, она ощущает ее взгляд почти как прикосновение. В следующую секунду ее взгляд будто молодеет, играется. Теперь она улыбается, напрягая все свои мышцы лица, а ведь ей наверняка делать это очень сложно. Зубы и правда на месте, белые, ровные, совершенно к ней не подходящие. Тут же ее рот раскрывается, и по комнате льется скрипучий, но легкий голос.

— Милая, Варя, присаживайся! — длинным тонким пальцем указывает на кровать. Людочка ставит на пол коробку. Варя бросает на нее осторожный взгляд.

— Извините за беспокойство, — вежливо щебечет Варя.

— Ой, да брось ты, какие у меня тут дела могут быть, — слегка ехидничает старушка в ответ. Людмила стоит в дверях, улавливая каждое сказанное слово старухи, как капли росы.

«Похоже, они не часто разговаривают».

Бабуля всматривается в Варвару еще внимательней, затем, немного поерзав в кресле, принимает удобную позу для разговора. Ее трясущиеся пальцы тянутся к тумбе у самого ее кресла и достают оттуда пачку недешевых сигарет. Нетерпеливо выковыривает оттуда одну и ловко вставляет ее в рот. Людочка бросается срочно открывать окно. Старуха косится на нее, но благодарно кивает, одновременно поджигая спичку о коробок, у нее получается не сразу, и все же, при ее возрасте не поджечь дом и подкурить, это чудесное явление грации. Комнату слегка заполняет прозрачно-серый дым и до боли знакомый Варе аромат. Эта пожилая женщина невероятно статна и красива, в такой позе и с сигаретой в руках, само выражение независимости, протеста и смелости, и ее возраст здесь лишь вишенка на торте.

— Я хочу поговорить с вами кое о чем, это очень важно… — Варя касается взглядом коробки.

— Конечно-конечно, только, бей меня хоть по лбу, не понимаю, зачем ты принесла это ко мне! — звонко отзывается бабушка Вера.

— Моя бабушка сказала, что она ваша.

— Ах-ха-ха-ха, — скрипучий смех заставляет ее поперхнуться и захрипеть.

— Почему вы смеетесь?

— Ты думаешь, если бы это были мои вещи, я бы не пришла за ними сама?

— Я не знаю.

— Людочка, принеси нам чаю, пожалуйста, — она говорит это так, что даже Варя понимает, что это попытка спровадить Люду из комнаты.

Людмила недовольно цокает и медленно шоркая ногами бредет за чаем на кухню. Наверняка эта встреча для нее просто феерическая тема для сплетен и размышлений.

— Эти вещи, полноправно принадлежат тебе, можешь не беспокоиться.

— Почему тогда…

— Таково правило. Распоряжаться этой коробкой можешь только ты. Таня до нее и прикоснуться не может, выкинуть так тем более. Рая оставила в завещании и мое имя, чтобы я могла сохранить ее для тебя, в непредвиденном случае. Танечка знает об этом. Наверное так и боялась, что мы с тобой встретимся, — уверенно и ехидно выговаривает Вера Георгиевна.

— Завещание?

— Я знаю, что ты ничего не знаешь, — гневно отвечает старушка.

— Да, бабушка не любит рассказывать о семье. Расскажите вы мне, пожалуйста!

Вера Георгиевна снова впивается в глаза Вари, словно изучает их. Варя не отрывает взгляд, старается делать вид, что знает за чем пришла.

— Нет, боюсь, что все пойдет не так, и ты не поймешь. Еще рано. Если я доживу до того момента, то приходи, я постараюсь. Ты только одно знай! Что бы не говорила Татьяна, не вини ее, не упрекай. У нее есть оправдание, — Вера Георгиевна делает паузу и сладко затягивается сигаретой, — ей было тяжело не меньше чем нам, от того она так сильно прячется… Моя Раечка, она была такой… такой сильной, она любила… знаешь, правда любила нас всех, но не всегда могла это показать. Она была такая же красивая, как и ты. Таня не говорила тебе, я уверена, но вы очень сильно похожи, особенно глазами. Вот смотрю на тебя, а вижу ее. Это такое чудо. ТЫ просто чудо! — пятнистыми пальцами она тянется к Варе, и та словно под гипнозом, подсаживается к ней ближе, чтобы она смогла дотянуться до молодого лица. Холодные и твердые руки нежно поглаживают мягкую щеку.

Старушка выдыхает серый сигаретный дым и отрывает от Вари руку, вдруг засматривается в окно.

— Ты же пришла сюда не из-за Раечки.

— Да. В этой коробке я кое-что нашла. Я подумала, вы расскажете мне откуда… ну или… — Варя не может связать мысли, озвучить то, что сидит так глубоко.

— Я знаю, для того тебе ее и оставили. Покажи мне, — легко отрезает Вера Георгиевна.

Варя быстро достает из сумки то, что прятала. Протягивает фотографии и сжимает в руке брошь.

— Может быть, вы знаете кто эти люди? Они… показались мне знакомыми.

Бабушка Вера сощуривает глаза на Вариных, явно что-то подозревает и ухмыляется, словно бы ее пытается обмануть ребенок. Затем жестом указывает подать ей очки. Они лежат среди разбросанной на комоде косметики. Варя быстро соображает и помогает ей надеть их на свои глаза. Еще с несколько минут бабуля всматривается и почти нюхает отданные ей фотографии, продолжая крепко затягиваться сигаретным дымом.

— О, это большая хитрость от Раечки, как и вся эта коробка! Нет, эти люди нам не родственники, но жили они у вас, в Старинском, от того наша мама знала эту семью. Эта фотография попала к ней после пожара, не знаю как… Знаю только, что они все погибли одной плохой ночью. Что-то поселилось в их семье, за это они все и сгорели. Это было очень давно…

— Посмотрите на эту девочку, если присмотреться тут видно брошь, балерину…

— Да-да, я вижу. Внутри я не так стара, как ты думаешь, — слегка усмехается старушка.

Варя разжимает руку и кладет на фотографию старую брошь.

— О! Без сомнений это именно она. Где ты ее раздобыла? — в глазах Веры Георгиевны блестит интерес, удивление и даже некое возбуждение, она снова ерзает на своем кресле, затягивается. Варя склоняется к ней ближе.

— Я не уверена, но мне кажется, что в лесу. Когда я была еще маленькой…

— Тише-тише, не рассказывай мне ту историю, я ее слышала, и не раз. Ты же и сама понимаешь, что не просто так там потерялась! Лес этот, очень темный, все в нем не просто так. И уж тем более, если лес что-то тебе дарует, значит на то есть серьезная причина.

— Не понимаю, зачем?

— Видишь ли, Варинька, как ты уже поняла, коробка эта предназначалась тебе с самого начала. И то, что в нее положила Рая, должно быть тебе полезным, возможно даже посланием. Я думаю, что все из-за этого…

— Я все равно не понимаю, о чем вы… — шепчет Варвара.

— Конечно, тебе еще ничего неизвестно, но узнать обо всем ты обязана…

Слышатся глухие шаги и скрип полов внизу. Людочка несет чай. Глаза старушки нахмуриваются, она цепляется взглядом за Варвару, и ее дрожащая костлявая рука как тиски сжимают тонкую руку.

— Милая, я знаю, что тебе нужна помощь, но я уже ничем не смогу… Ты должна обратиться к Адель, уж она сможет помочь тебе хоть чем-то. Найди ее обязательно.

— Откуда вы знаете?

— Моя хорошая, я ближе к ним, — она трясет фотографиями во второй руке, — чем к вам. Если от меня есть еще какая-то польза, то я помогу, чем смогу. Тебе придется непросто, но, когда нам вообще было просто? — губ Веры Георгиевны касается очень грустная улыбка.

— А где мне найти эту Адель? — так же шепотом спрашивает Варя.

— Запиши себе где-нибудь, только быстрее!

Варя срочно берет телефон из кармана и открывает заметки.

— Село Кривовка, улица Мирная, дом 44.

— Кто она такая? — тихо спрашивает Варя.

— Мы с ней были однажды на одной стороне баррикад. Она надежный человек, большего тебе знать от меня и не нужно.

— Подождите! У меня еще столько вопросов! Вы знаете, что со мной происходит? — вырывается жалобный оторванный вопрос Вари.

— Послушай, в этом мире все не так просто. Такие, как мы, всегда будут попадать в неприятности.

— Такие, как мы? — переспрашивает Варя.

Вера Георгиевна только открывает рот, как в комнату врывается Людмила с чаем. Старуха отпускает тонкую руку Вари, и та садится смирно на место. Они обе притворяются, что так и говорят о своей дальней родне. Взгляд Веры Георгиевны тут же тускнеет, перестает гореть голубым цветом жизни, теперь она лишь медленно затягивается уже совсем короткой сигаретой и еще медленнее пьет чай.

Так они сидят еще какое-то время, играют спектакль для Людмилы. Как только Варя допивает чай, сразу торопится домой. Больше она не узнает ничего полезного.

— Простите, я все же оставлю коробку у вас. Бабушка не разрешит мне ее вернуть домой, но как только она мне понадобится, я приеду к вам за ней, хорошо?

— Как тебе будет угодно, милая. Я могу придержать ее для тебя, но если со мной что-то случится, она все равно вернется к тебе.

— Хорошо.

На прощание, Варя обнимает старушку, и та незаметно подсовывает ей брошь и фотографии обратно. Над ухом слышится еле заметный шепот с ее губ, «тебе это еще пригодится». Варя многозначительно кивает, благодарит Веру Георгиевну за все и удаляется из комнаты. Людмила провожает Варю до двери и на прощание обнимает ее очень крепко, как если бы хотела незаметно обыскать молодую гостью.

***

Капля за каплей родную деревню накрывают потоки холодной воды, они делают местность непроглядно мутной. Зонта у Вари никогда не было. Беззащитно прижимая к себе руки и укутываясь плотнее, она бежит в надежде найти хоть какой-нибудь козырек, укрыться на время под ним. Первым, что попадается на пути, оказывается вагончик. Звуки отбивающихся капель воды о железную ржавую крышу привлекают внимание, так что Варя находит его на слух. Картина, достойная пейзажа, заливаемый серыми потоками воды старый магазин, похожий на спичечный коробок. Опущенные глаза залиты каплями воды, падающими с длинных черных ресниц. Где-то в ее душе тешится надежда, что в магазине в эту погоду никого не окажется, и она сможет в тепле переждать разгар ледяного дождя. Но как только Варвара поднимается на маленькое крылечко, оказывается, что в магазин уже выстроилась целя очередь людей с мокрыми зонтами и грязной обувью, так же пережидающих бурю. Черт бы их побрал. Был бы здесь еще и Черт.

Руки и ноги дрожат, Варя сдерживает их изо всех сил. Самые мерзкие раздражающие ощущения приносят мокрое лицо и прилипшие к шее волосы. Варвара умещается только в дверном проеме, ведь там в узком помещении толпятся люди, любопытно обсуждающие погоду и никуда не торопящиеся. Головная боль, поднимающийся приступ тошноты накрывают волной. Прижимаясь к стене, она представляет, как Старинский накрывает цунами, сносит все вокруг и не оставляет никому шанса выжить. Голова от этих фантазий болит чуточку меньше.

«Вот бы та лужа у лавочки разрослась до размеров Марианской впадины, и все люди остались ископаемыми на дне, как древние рыбы. Жаль, силы этого дождя не хватит даже на небольшое озеро».

Белый шум шпарит по дорогам и крышам. Раздаются недовольные возгласы у кассы. Варю выталкивает наружу чье-то грубое неотесанное плечо. Худощавый мужчина, то ли грязный от природы, то ли вымазанный черным мазутом, вываливается наружу и лишь сантиметра не хватает, чтобы он не упал в грязь. Мерзкая мокрая борода, словно старая мочалка, собрала крошки того, что он недавно ел. В руках оборванца пакет, содержащий в себе очевидно водку и черный хлеб. Под раскатами грома не слышно его громких нечетких фраз. Покачиваясь, бродяга продолжает свой путь до ближайшего места попойки, размазывает тропу и поскальзывается на траве.

Варю еще несколько раз сталкивают с места, и, так или иначе, укрытие ей не подходит, стоять здесь и ждать конца дождя, значит быть растоптанной.

Руками Варя закрывает голову в попытках скрыть от холодного дождя хотя бы глаза. Влажный запах озона заполняет окружающее пространство, поднимает пыль наверх и тут же прибивает к земле. Варя борется со стихией, утопая в лужах. Ноги уже по колено облеплены брызгами, черными каплями жидкой земли.

Поворот за поворотом она приближается к большой дороге, к твердому асфальту, старается не упасть. Внутренняя память подсказывает ей короткий путь. Нужно свернуть за угол и идти будет гораздо легче. Холодные капли воды стекают за шиворот, заставляя ее вздрагивать и морщиться каждые пару минут. Останавливается перевести дух и пытается осмотреться. Широко раскрывает красные глаза, поднимает голову наверх, но очередная капля воды попадает ей прямо в зрачок. Разглядеть местность совсем не удается. Варя опускает голову обратно, пытается проморгаться. У ее ног юрким движением пробегает что-то шерстяное и мокрое. Испуг заставляет Варю отпрыгнуть и взвизгнуть что есть мочи. Она проморгалась снова, но слегка освободившиеся от мутного плена глаза ничего не замечают. Наверное, кошка или маленькая собака бежит от дождя подальше. Варя улавливает глазами движение совсем недалеко от себя, всматривается внимательнее.

ЭТО плетется в сторону узкой тропинки и пролезает под забор, в очень узкую щель. Даже кошка туда не пролезла бы, а ЭТО, растекается и собирается заново. Дом с красной крышей. Синий железный забор. В голове Вари вдруг вспоминается короткая дорога, пролегающая через этот дом.

«Мне показалось. Я сейчас умру от холода. Мне в последнее время много что мерещится, надо поскорее домой.»

«Если лес что-то тебе дарует, значит на то есть причина».

«Не-е-ет, Вере Георгиевне девяносто пять, скорее всего она уже не помнит, что я приходила. Нет смыла воспринимать речь этой пожилой женщины всерьез».

«Но узнать обо всем ты обязана».

Варя не верит себе, винит свою голову за сумасшествие, и все же, превозмогая себя, бежит за исчезнувшем в заборе чудищем.

«Ну и что плохого в том, что я хочу развеять свои сомнения? Кто узнает о том, что я здесь была и что видела?»

***

Варя передвигается не спеша, соскальзывая с мокрой травы, к синему забору. Присаживается коленями на липкую землю, заглядывает в узкую щель.

Маленькое существо перебирает целой кучей ног и пробирается к калитке на другую сторону дороги. Существо округлое, на вид мокрое и пушистое, черно‑серое, с рыжими пятками на спине.

«На что это похоже: бобер, енот, крот?!»

Варя быстро поднимается на ноги, сворачивает в проулок и пересекает улицу, останавливается у чужого палисадника. Дождь не останавливается.

«Пора домой! Нет, я должна понять, что это!»

Сквозь шум дождя слышно, как маленькое чудовище скребется о доски под мокрой калиткой. Варя пугливо и отрывисто подходит ближе, нагибается и медленно отодвигает узкую дощечку.

Зверь тут же шмыгает мимо Вари. Оно катится со скоростью метеора. Прямо на дорогу.

— Стой! — кричит во все горло Варя.

Оно вдруг останавливается.

Варя с секунду всматривается в морду, и видится ей испуганное маленькое, но человеческое лицо, обитое шерстью по щекам и бровям. Варя, не веря своим глазам, бежит к нему ближе, зверь тут же пугается и бросается в бегство дальше. Оно прячется за следующий забор у ближайшего дома.

Стена из белого шума разрывается звонким гудком совсем близко, прямо перед Вариным ухом. В глаза врезается яркий свет. Машина практически у самого ее носа пытается затормозить, но безвольно скользит по грязи, испуская визжащий сигнал. Рывком Варя отодвигается назад, нога вязнет, соскальзывает с колеи, и она падает. Перед глазами лишь грязь и колеса. Она сжимается в ком, крепко зажмуривает глаза, готовая к нелепой смерти.

Секунда… две… три… пять.

«Я жива?»

Открываются намертво зажмуренные глаза. Машина, свернувшая влево от Вари не больше чем на метр, останавливается. Под шумом дождя слышится хлопок от двери. Шаги, с силой размазывающие грязь вокруг. Водитель, широкоплечий и небрежно по-простому одетый мужчина, среднего возраста, насупившись, поднимает Варю с земли. Он кричит ей в ухо оскорбления и упреки за невнимательность и дурость, но Варя почти их не слышит, все еще ждет, что загадочный зверь вернется из той же прорехи в чужом заборе, сверлит его взглядом. Тихо и неловко извинившись, Варя возвращается на дорогу, по которой шла.

Дождь не стихает. В холодных мокрых кроссовках ее ноги сводит судорогой, но только сняв их дома в тепле, она чувствует, что они становятся по-настоящему ватными. Татьяна Родионовна встречает ее у самого порога с подзатыльником и полотенцами. Варя сразу бросает испорченные кроссовки в грязное алюминиевое ведро. В ванной смывает с себя прошедший день. Слышит, как на кухне бранится бабушка.

«Я это заслужила».

***

Теплый свет от старого торшера нежными лучами касается стола, штор, чайника и всего, что не спрятано далеко. Варя допивает свой горячий чай с шиповником. Махровая теплая пижама защищает от струящегося сквозняка из оконной рамы. Мокрые волосы плотно завернуты в полотенце. Варя подгибает ноги под себя, погружается в мысли.

С тех пор, как она приехала в Старинский, она чувствует, как сходит с ума.

«Помогла ли эта поездка понять и объяснить хоть что-нибудь? Нет, вопросов стало только больше. Почему бабушка не общается с родней? И вообще, складывается ощущение, что она их всех ненавидит. Почему она за все время не рассказала ничего, о своих родителях, о сестрах, вообще ничего. Хотя, правда сказать, я и сама никогда не интересовалась. Почему-то сложно представить, как бабушка и мама жили до того, как я начала их помнить. Иногда возникали вопросы, но я их не задавала, потому что ответ как бы был очевиден. А зачем? Получается, что я зря так думала. Прабабушка, кем бы она не была, по какой-то причине оставила именно мне наследство, хотя и умерла она задолго до моего рождения. Бред. Может у бабушки Веры деменция? С чего бы верить девяностопятилетней старухе на слово. С другой стороны, старушка очень даже живая и совсем не похожа на больную. Она говорила, что бабушка знает об этом завещании, и может быть, у меня получится деликатно расспросить о нем».

Варя берет с собой стакан с горячим чаем, натягивает тапочки на ноги. Татьяна Родионовна лежит на диване перед телевизором, почти похрапывает под звучание диалогов из старых сериалов. Варя засматривается на морщинистое расслабленное лицо, со слегка приоткрытым ртом. Так бабушка кажется совсем невинной. Голубой свет от экрана раздается на шифоньер и сервиз. Вокруг царит атмосфера абсолютного дрёма. Варя садится в старое кресло, у самой головы своей бабушки. Склоняет свою голову над головой Татьяны Родионовны и смотрит на ее перевернутые, тонкие, прикрывающие глаза веки. Теперь Варе кажется, что бабушка ее стала, в свете телевизора и отблеска хрустальных бокалов в сервизе, гораздо моложе обычного. Варя поглаживает седые волосы, вырвавшиеся из-под гнета платка, и заплетает их в небрежную косу.

— Бабушка, ты спишь? — тихо нашептывает Варя.

В ответ раздается хриплый хрюк.

— Бабушка, а почему ты никогда не рассказывала мне о своей семье?

— Предатели… нечистые… — почти не открывая рта, тихим неразумным шепотом цедит спящая Татьяна Родионовна.

— Что? — Варя пытается прислушаться, понять, что бормочет бабушка, но понимая, что та все еще спит, успокаивается и всматривается в движущиеся под веками зрачки, — ты скрываешь от меня наследство?

— Я не могу, не могу… мне нельзя… я должна была, — стонет и кряхтит бедная старушка в ответ.

— Откуда она знала обо мне?

— Подготовилась… перехитрила…

— Что с ней случилось, почему она умерла?

— Мама… прекрати… мама… за что… — скрипучий жалобный голос Татьяны Родионовны набирает силу, становится громче и вот, она вдруг открывает глаза широко, впивается ими в Варвару, пугается, вскакивает, ожесточается и кричит почти во все горло.

— Что ты делала?!!!

— Я просто… просто… мы говорили…

— Ты не имеешь права! Признавайся, что ты говорила?!!!

— Ничего! Почему ты кричишь на меня?! Что я такого сделала?!

— Не притворяйся дурой! — Татьяна Родионовна склоняется высоко над внучкой, свирепо рычит, затем прижимает Варю, и так вдавленную в старое кресло, холодным взглядом проникает в ее расширенные от темноты зрачки и вдруг остывает.

— Я не понимаю! Объясни почему ты ругаешь меня сейчас? — жалобно скулит Варвара.

— Потому что! Иди спать, кыш отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!!! — бабушка, нахмуривая брови, с силой хватает Варю за руку и выталкивает из зала. Резко захлопывает дверь перед ее носом.

В комнате Вари тускло горит ночник. Она забирается под одеяло. Пытается перестать думать о том, что только что произошло, но мысли в голове крутятся как на карусели. То, как ведет себя ее родная бабушка, слишком странно, и может быть это и есть доказательство того, что все по-настоящему.

«Может быть мы обе сходим с ума».

***

Сладостный запах ночного костра. Темно, и лишь маленький огонек вдалеке приковывает к себе ее взгляд. Она тянется к нему рукой. Она такая маленькая. Нежные ноготки задевают вуаль. Белая, прозрачная, почти не ощутимая. Сзади раздается смех ребенка, он медленно переливается и становится смехом старухи, с другой стороны разносится чей-то плач. Кто-то все время что-то говорит, но язык совершенно не разборчив и не понятен. Все голоса переплетаются между собой как нити, и они ведут диалог. Сначала они кажутся сумбуром, но со временем становится ясна закономерность. Все, что происходит, это сложившийся порядок, он хрупок, как хрустальная паутина. Варя видит ее сплетения, но из-за вуали дотронуться до них не может. Кто-то приближается, веет родным ароматом пионов. Тонкая светлая фигура садится напротив. Мама медленно снимает с Вари вуаль. Высокие ели, их ветви, как руки, выстраивают тропу к костру. Варя ощущает его жар на своем лице. Листья под ее ногами влажные, от них пахнет плесенью и хвоей. Мама смотрит на дочь, но глаза ее стекленеют. Варя бросается к ней на шею, по щекам ее сползают неуклюжие слезы, она гладит маму по светлым прядям волос, в попытках успокоиться. Но мама не обнимает ее, не успокаивает. Она мертвенно молчит.

— Мама, где мы? Мама, пойдем домой! — Варя слышит в ушах собственный писк. Мама ей кажется такой холодной, как ледяная статуя.

Мама встает с колен и берет Варвару за руку. Голоса становятся только громче, они бросаются в пляс, и пуще прежнего лес заполоняет смех и плач, шёпот и крики, вздохи, стоны, какофония. Варя больше не видит сплетений, она видит только хаос. Мама ведет ее к костру, по тропе. Они идут медленно, и Варя оборачивается по сторонам, большие страшные ели тянутся к ней своими ветками, они растут все выше и настигают маленькое тельце Вари. Она пытается бежать, тянуть маму за собой, но мать непоколебимо тяжелая. Она не останавливается и не слышит Варвару, держит маленькую ручку твердой хваткой. Огонь обжигает Варины ручки. Она не может вдохнуть, слишком горячо. Ее второй руки касается что-то холодное и мягкое. Варя поворачивает голову направо. Бабушка держит ее за руку и втроем они проходят еще ближе к пламени. Глаза Татьяны Родионовны такие же стеклянные, фальшивые. Она нагибается к маленькой Варе, и та слышит ее ровный, льющийся как водопад голос, раздающийся эхом повсюду.

— Заходи, пора.

— Я не хочу туда, бабушка! Я хочу домой!

— Ты должна гореть. Все они там горят, и ты будешь.

— НЕТ! НЕ ПОЙДУ! ОТПУСТИ, БАБУШКА, ПОЖАЛУЙСТА, ОТПУСТИ МЕНЯ!

Варя вырывается, что есть мочи, ее рука выскальзывает. Она падает на землю. Пытается отползти назад. Спиной упирается в чьи-то худые твердые ноги. Мама склоняется пред ней, обхватывает своими холодными руками шею Варвары и ведет обратно. Варя больше не чувствует пионов, только хвоя и жженное дерево.

— НЕТ! МАМА, ПРЕКРАТИ! ЗА ЧТО, МАМА? ПУСТИ!

Руки и ноги Вари перестают ее слушаться, а костер становится все ближе.

— Ты не понимаешь, милая. Я хочу жить! Хочу жить по-настоящему! Ты не даешь мне вырваться, не даешь мне другого шанса.

— ПРОСТИ, МАМОЧКА! МАМОЧКА, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО, Я НЕ ХОЧУ, ОТПУСТИ!

— Зачем ты убила его? ЗАЧЕМ ТЫ ОСТАВИЛА МЕНЯ ОДНУ?

— Я не убивала его. Я НЕ ДЕЛАЛА ЭТОГО!

Ком в горле не дает говорить, не дает вдохнуть.

— Почему ты так неблагодарна? Это твоя вина. Ты должна гореть, там твое место.

Бабушка оказывается за спиной, держит Варю за плечи и подталкивает вперед. Варя упирается. Огонь весь трещит и кричит, из него падают искры и приземляются на листья, и они медленно тлеют, источая ядовитый дым. Пламя разгорается, оно выше Вари в несколько раз и продолжает расти. Мама оказывается по другую сторону костра. На той стороне она держит его за руку. Он все так же развязно улыбается, его волосы все так же взъерошены, рубашка все так же распахнута.

У Вари больше нет сил сопротивляться бабушке, она гораздо сильнее.

Варя падает вперед.

Ей холодно. Больше нет костра. Нет ничего.

Над ухом пролетает муха. Свистит чайник. Нужно снять его с огня.

«Что я делаю? Нарезаю праздничный торт? Какой же он уродливый. Грязный и уже надкусанный кем-то. Выключите чайник, он же сейчас выкипит!»

Варя подходит к плите, грязной и покрытой запекшимся жиром. Пар из носика чайника делает стену мокрой. Дурацкие старые обои. Желтые, как в психушке. Голый холодильник, голая батарея и такой же праздничный стол.

«Ненавижу дни рождения».

Нужно разложить торт по тарелкам.

«Чем пахнет? Мама снова пьет. Надо отобрать у нее…»

Чьи-то потные мерзкие ладони касаются Вариной талии, спины, пытаются медленно спуститься ниже. Над ухом шуршит этот противный, несвязный пьяный звук.

— Ты уже совсем взрослая. Так не похожа на свою мать. Ну ничего, так только лучше.

Омерзение и гнев тяжелым грузом падают на голову, поселяются в груди.

«Где нож? Вот он, совсем близко, у моих рук».

Она сжимает рукоятку в бледном кулаке. Зажмуривает глаза, оказывается в темноте. Ищет силы сопротивляться.

Вдыхает… Выдыхает… Раз… Два…Три… Четыре… Пять.

Снова кто-то то смеется, то плачет, шепчет и визжит. Варя слышит биение сердца. Четкое, ровное, непоколебимое. Открывает глаза.

Пьяное полураздетое мерзкое тело лежит у батареи. Лужа крови растекается медленно, стремится к ее ногам. Чайник продолжает кипеть несмотря ни на что. Во рту вкус крови, в носу свербит спирт. Стены сужаются, желтеют, становятся буро‑красными. Кровь ползет по этим стенам. Варя в ней по колено. Он смеется, плачет и снова смеется. Варя бросает нож в руке, пытается сбежать в другую комнату. Спотыкается о порог. Падает и теряет сознание. Густая вязкая тьма.

Сердце все еще бьется, не останавливается. Как же холодно. Лицо мокрое, как и одежда. Все мокрое. Темно. Варя не встает, рассматривает поверхность темной воды под собой. За несколько метров от Вари расходятся круги и бьются волнами об ее тело. Она вдыхает полной грудью.

Нечто выплывает из воды. Медленно поднимается над ней. Квадрат, отражающий одну только черноту, неизвестность. Варя поднимается на колени, встает на ноги. Это зеркало, и Варя отражается в нем. Она уже совсем не ребенок. Она отражается в нем так, как она выглядит сейчас. Вытирает мокрое лицо, трет глаза. Отражение не делает этого. Оно мотает головой. Нет, эта девушка в зеркале не Варя. Она больше нее, старше, крупнее и увереннее. Она очень красива. Варя пытается дотронуться до отражения. В ответ оно хмурит брови, выражает свое недовольство. Из рта незнакомки издается четкий жестяной голос: «ТЫ НИКОГДА НЕ УЗНАЕШЬ!».

ХВАТИТ! Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!

Яркий свет застилает глаза до рези. Варе больно, но она их больше не закрывает. Темные пятна постепенно рассасываются и на их месте остаются ее плакаты, стол, стул и разбросанные вещи.

«Хвала богам, этот ужас закончился! Я больше не буду спать никогда! Я лучше умру, чем переживу это снова!»

Варя утыкается лицом в подушку. Издает измученный стон. Сколько кошмаров повидала эта подушка. Ее лицо все еще мокрое от слез. Плакать во сне противоестественно.