Явь (СИ)

Глава 8. Ведьма

Сеть влажных, сильно вьющихся волос вперемешку с перьями, вышедшими из плена подушки. Отекшие мешки под глазами. Унылое утро. Поникшее лицо. Чай с сушенными ягодами.

Скрип двери, гром от металлического ведра, шаги. Татьяну Родионовну слышно за версту. Перепачканный халат, шерстяные носки и белый платок.

— Так, ты чем сегодня занимаешься, валяешься на кровати без дела?!

— И тебе доброе утро.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас полила цветы во дворе.

— Зачем? Вчера был дождь.

— Поливать их нужно каждый день! На дворе пекло, уже высохло все, пока ты дрыхла, бестолочь!

— Как метеоролог тебе говорю, мы же в Старинском живем, а не на Мальте, откуда здесь такие перепады? Сегодня тоже будет дождь.

К Вареному затылку прилетает твердый подзатыльник. Звон и тупая боль.

— Ты поумничай мне тут! Ты вроде каждый день ешь, а не только тогда, когда тебе еда в рот с неба падает!

— Аргумент.

Варя делает глоток горячего кислого чая, всматривается в окно. Яркое солнце, неуместно жизнерадостное и горячее, слепит глаза, но она не жмурится. Отогревает веки от леденящего сна. Темная радужка ее глаз светлеет в лучах, блестит искрами, словно перламутр. Сердце перестает прятаться и пропускать удары, сбиваться с ритма.

Раньше она ходила за бабушкой хвостиком, смотрела, как она управляется в своем царстве. Заполняет каждый уголок и закоулок. Каждый зверек особенный, каждому Варя дала имя, у каждого свое предназначение. Куда все это подевалось? Все теперь стало единообразным, серым, бессмысленным. Счастливые воспоминания стерлись и забылись уже давно. Может быть потому, что бабушка закопала себя заживо здесь, а Варя медленно убивала себя там. Татьяна Родионовна никогда не желала передавать свое бремя внучке, не стремилась привязать ее к себе. Она была мила ровно столько, сколько требовалось до поры до времени. Теперь Варя выросла, и от нее требуется лишь благодарность.

Степенно собираясь мыслями, надев все самое неприличное, что не жалко испачкать, Варя принимается за работу. Отсутствие бодрости и музыка, льющаяся из наушников.

Насос занят. Варя погружает серую лейку в металлическую бочку с ледяной водой. Или вода такой ей кажется. Вчерашний день здорово дает о себе знать: насморк, больное горло и холодные немеющие руки. Варя несет полную лейку к цветам под открытыми окнами дома. Пытается лить, не задевая цветки. Не получается. Такова их судьба на сегодня. Бочка. Вода. Цветы. И так с десяток раз.

К обеду солнце нещадно печет. Лоб слегка вспотел, и очередная завитая прядь прилипает к нему, вызывая волну раздражения. Она ставит лейку на землю. Вытирает мокрые руки о старые дырявые штаны, оттянутые коленки колышутся на легком горячем ветру. Футболкой вытирает лоб. Ветер лихо мчится по вспотевшему животу, неприятно бодрит, живот покрывается острыми мурашками. Музыка сменяется одна за другой, Варя движется ей в такт.

Босые ступни вдруг улавливают вибрацию земли. Варя высвобождает одно ухо от наушника. Звуки трясущегося металла. От этого звука пробивает волнующая где-то внизу живота паника. Из курятника слышатся недовольные кудахтанья и прекращаются. Татьяна Родионовна быстрым шагом направляется за двор. Возвращается из-за калитки уже с пустой банкой и контейнером.

Варя надевает наушник обратно.

«Бабушка не позволит ему зайти дальше порога, и сам он не посмеет войти». Варя доливает последние капли из лейки и поворачивается к бочке. Несколько шагов, и вдруг появляется острое ощущение преследователя за спиной.

Сосредотачиваясь на собственном дыхании, она не подает вида, шаг за шагом движется дальше, пока он не оказывается совсем близко. Она оборачивается резким движением и сталкивается с синими глазами почти вплотную. Слишком близко, лицо краснеет так, как никогда раньше не краснело. Он затмевает яркое солнце, тень от его лица падает на ее растерянное лицо, но он не сдвигается с места. Музыка проносится куда-то мимо, как и остановившееся время. Один случайно упавший взгляд на изогнутую в ухмылке, мальчишескую улыбку, и кровь, как и сердце, уходит в пятки. Она пошатывается, делает шаг назад, но он следует за ней, бесстыдно сокращая расстояние.

— Можно тебя отвлечь? — раздается холодный мужской голос.

Варя слышит, и могла бы даже прочесть по губам. Делает еще шаг назад, снимает один наушник, делает непринужденное выражение лица, собрав всю волю в кулак.

— Что?

— Я говорю, что слушаешь?

— Какими судьбами?

— Да так, купить кое-что пришел.

— Слушай, не хочу тебя пугать или угрожать, но лучше бы тебе сменить поставщика. Уверена, ты не хочешь проблем.

— Я не боюсь старых женщин.

— Советую тебе прислушаться, — жестко отрезает Варя.

— А ты значит боишься? — ехидно спрашивает Чернов, еще на сантиметр сокращая дистанцию. Варя отворачивается и направляется к бочке с водой.

— Я не боюсь, я стараюсь быть аккуратнее.

— Я согласен с тобой, но ты же не можешь все время сидеть взаперти.

— Что ты от меня хочешь?

— Мне тут как-то скучно, не хочешь прогуляться? — уверенно и четко, без тени смущения выговаривает Чернов.

Варя молча опускает лейку в бочку и с усилием поднимает наполненную водой. Внутри что-то срывается с места и летит к чертям. Он ловко выхватывает полную лейку из ее рук. На секунду они касаются друг друга. Варя от неожиданности выдает испуганный сдавленный стон. Пытается забрать лейку, но Паша словно ее не замечает, твердо идет к цветам. Она догоняет.

— Ну так что?

Лукаво улыбается, заглядывая в темные глаза, Чернов.

— Что?

— Ты слышала. Мне нужно повторить?

Воздух туго входит в Варены легкие. Каждая натяжная секунда ее молчания становится невыносимой.

— Ты что себе там надумала?

— Ничего. С чего бы мне развеивать твою скуку?

— С того, что ты мне должна. Я отвозил тебя в поселок, давал свою куртку и нес на руках. Знаешь, спина до сих пор болит, ты не маленькая.

— А ты жадный.

Чернов ехидно улыбается в ответ, прищуривая взгляд, отворачивается к калитке. Варя выдыхает, но вдруг, на пол пути раздается его строгий голос.

— Я заеду за тобой через час.

— Я не сказала «да»! — кричит вдогонку Варя.

— Ты не сказала «нет».

— Вот именно, я ничего не сказала! Найди себе друзей!

— Этим я и занимаюсь. У тебя есть веский повод отказаться? Я приму, — уже раскрывая калитку, поворачивается к ней Паша.

Варя пытается придумать что-то… секунда… две… три…

— Время вышло. Выходи через час, я буду ждать.

Варя громко вздыхает.

— Я не…

— Мне пора, — бросает напоследок.

В следующую секунду Татьяна Родионовна выходит из дома с полной банкой молока и контейнером меда. Уходит за двор.

«Не боится. Ну да, как же».

Как только бабушка скрывается из виду, Варя нервно бросает лейку в сторону, подальше. Руки сами тянуться, чтобы потереть лицо.

«ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ? Какие прогулки? Как мне объяснить это бабушке? Я же не могу пойти ТАК. Да уж, если он видел меня такой, то позвал точно не на свидание, не о чем беспокоиться».

Последняя клумба. Варя спешит. После ванной пытается найти, что не стыдно надеть. Миссия невыполнима. Джинсы, футболка, большая старая рубашка — все, на что хватает гардероба и фантазии. В впопыхах сушит волосы, но до конца не удается, концы остаются влажными. Черт с ними.

— Ты куда намылилась? — бабушка касается ее строгим косым взглядом, не отрываясь от грядок, вырывая сорняки в известной позе. Варя присаживается перед ней на корточки, стараясь не испачкать землей и без того грядные кроссовки. На огороде гуляет горячий ветер, раскидывая вьющиеся пряди, закрывая ее лицо.

— В библиотеку. У меня список на лето большой, пора бы уже начать читать.

— Неужели? Пора бы уже готовиться к учебе. Тебе экзамены скоро сдавать, а ты ни сном ни духом, бока отлеживаешь целыми днями! Поторопись, она скоро закроется, — по мытой голове Вари прилетает садовой перчаткой. Варя небрежно стряхивает с головы кусочки земли.

— Я не хочу возвращаться в школу, съезжу в Сосновку. Там тихо, больше места, и учебников больше.

— На жопе не сидится! Ладно, дуй давай, а то и на автобус не поспеешь.

— Да, пора!

— Иди-иди! — Татьяна Родионовна бурчит что-то себе под нос, и не разгибаясь, машет на внучку рукой. Опускает голову и продолжает свое дело. Давление не позволит ей подняться, и заглянуть внучке в завравшиеся глаза.

Варе пора уносить ноги.

— До вечера!

— Давай-давай, не задерживайся! — строгим голосом кидает Татьяна Родионовна.

***

Около дома ожидает блестящий черный припаркованный автомобиль. Изящный раритет, под стать обстановке. Внимательно наблюдающий взгляд из лобового стекла. Варя спешит в нем спрятаться.

— Ты опоздала.

— С ума сошел здесь парковаться?! Если она заметит? Быстрее гони отсюда!

— Я же говорил, что не боюсь. Что она сделает?

— У нее извращенная фантазия, ты в ней не жилец, а я тем более.

— Трусишка.

Чернов надменно усмехается и заводит машину.

— А почему не на велике?

— А тебе нравится кататься на багажнике? Сегодня по прогнозу дождь.

— На небе ни тучи, — холодно констатирует Варя.

— Не веришь в прогноз погоды?

— Не верю.

— Ты же хочешь быть незаметнее. Здесь спрятаться проще. Куда хочешь отправиться?

— Не знаю. Я думала, раз ты меня позвал, значит у тебя должен быть какой‑то план, — Варя пристально смотрит на водителя, он оправдательно пожимает плечами и поднимает брови вверх.

— Да, ты права. Тогда, поехали на пляж. Я уверен, что ты там давно не была, — предлагает он.

— Во-первых, я не умею плавать, во-вторых, там слишком много людей.

— На улице вчера прошел ливень, и вода холодная. Народ купаться не пойдет. Так что, сейчас, это самое тихое место.

— Ладно, поехали уже куда-нибудь подальше от дома.

На улице по асфальту неспешно бредет пожилой человек с седой бородой в козырьке и камуфляжных штанах. Паша в знак приветствия поднимает ладонь, старик в ответ кивает и скромно беззубо улыбается.

— Черт, надо было на заднее сиденье садиться, — тихо цедит Варя, сползая вниз, пряча лицо за руками.

— Сядь прямо и пристегнись. Ничего с тобой не случится. Стыдишься меня?

Варя вдруг краснеет и выпрямляется.

— Нет, просто… Неважно.

— А как ты вышла из дома? Сбежала?

— Нет, я сказала, что еду в библиотеку, за книжками. Кстати, их нужно будет взять где-нибудь.

— Она в это поверила? — пускает тихий смешок Чернов.

— Учеба — это святое.

— Не поспоришь.

Они движутся по узким улочкам медленно, и все же, за каких-то десять минут пол пути уже позади. Из окна движущейся машины Старинский кажется еще мельче. Варе нравится эта машина, нравится медленно ехать и молчать. Паша включает музыку, и на удивление Вари, она приятная. У нее почти получается расслабиться, и все же, смотреть в его сторону она не смеет.

Странный скрежет разрезает звуки музыки пополам. Варя вздрагивает, открывает глаза от пыльной дороги на окном. Звук исчезает. Паша сворачивает в проулок, съезжает по крутому склону, усыпанному камнями, вжившимися в твердую землю.

«Показалось».

Снова скрежет, перебивающий слова песни, похожий на скрип или жуткий писклявый голосок. Варя прислушивается, в попытках понять в чем причина. Голос переходит в некое бурчание состоящие из скрипов и писков.

— Что это за песня?

Варя делает музыку тише. Одним пальцем нежно крутит ролик на магнитоле.

— Что? Тебе не нравится?

Музыка стихает, но шум становится громче.

— Что-то случилось?

Звук умолкает.

— Нет, все в порядке.

Варя старается не показывать волнения, прячет сомнения.

Паша, всматриваясь в ее лицо, делает музыку чуть громче. Снова скрип и бурчание. Варя начинает догадываться, откуда он. Она наклоняется к бардачку, чтобы прислушаться. Резкий скрипучий смех впивается в барабанную перепонку. Варя пугается, отпрыгивает обратно, врезается затылком в сиденье.

«Я знаю этот звук, этот смех, я его слышала! Где? Откуда?»

Смешанные образы сливаются в ночной кошмар.

«В том сне вокруг меня были похожие звуки. Я схожу с ума. Точно».

Чешутся ладони, и она нервно растирает их друг об друга.

— Что такое?

Чернов смотрит на Варю внимательно, встревоженно, переводит взгляд на дорогу. Она вжимается в сиденье со всех сил. Круглые широкие глаза выдают ее страх.

Варя смотрит вперед не отрываясь. Автомобиль сходит с камней и погружается в полевые цветы, разрезая вытоптанную другими машинами голую колею. Жесткие стволы колючки цепляются, бьются об днище, создавая новый шум. Вокруг дикие кусты ежевики, заросли терновника и полусухой полевой травы. Пляж уже совсем близко.

Из-под переднего крыла машины выползает что-то мерзкое и черное.

«Мне это кажется из-за падающих солнечных лучей. Все в порядке».

Оно ускорятся и растекается так, что заползает в узкую щель под капот машины. Варя снова слышит шум, скрип, смех. Тревога бьется в ее теле, в голове.

«Что если мы сейчас упадем в реку?»

С правой стороны простираются камыши и уже слышны кваканья лягушек.

— Стой! Там что-то есть! — громко раздается Варен голос. Она сильно жмурится от стыда, закрывает лицо длинными рукавами рубашки.

Паша незамедлительно тормозит.

— Что? Что? Что не так? Где?

— Там, под капотом, — тихо и отрывисто отвечает Варя.

«Сейчас он поймет, что я больная на голову. Ну ничего, зато отвяжется».

— Что? Где…? Ладно, я посмотрю. Все нормально, успокойся. Я эту машину знаю, как собственные пальцы.

Он смотрит по сторонам, пытается понять причину ее испуга, но ничего не находит. Выходит из машины.

Варя, приоткрыв один глаз наблюдает, как он открывает капот. Три минуты безостановочно копошится в куче железа. Со своего сиденья ей видно только чистые тонкие руки. Горячая волна стыда заставляет Варю краснеть и думать о том, что теперь о ней думает человек, ищущий поломку в исправной машине. Паша выходит к ее окну, черными грязными пальцами показывает ей выйти к нему и уходит обратно к капоту.

«Ну вот, началось».

Варя скованно выходит. Топчет ногами высокую сухую траву, колючки цепляются за ее джинсы. Подходит ближе. Паша опирается на капот, грозно и нахмурено смотрит в ее сторону.

«Не смотри на меня так», — думает Варя, засматриваясь на широкие плечи.

— В машинах разбираешься?

— Что? Нет, я просто услышала…

— Почему я не услышал?

— А что, собственно, случилось? — уже менее скованно и более заинтересованно спрашивает Варя.

— Видишь, вот тут, — Паша показывает пальцем куда-то, но Варя видит там лишь гущу проводов и железяк, — очень скоро мы бы, возможно, лишились тормозов.

— О, нам несказанно повезло! Тебе придется оставить машину здесь?

— Благодаря тебе, нет. Я смогу починить.

— Пожалуйста, — победоносно улыбается Варя.

— Я все равно не понимаю, как так вышло, — потирает брови тыльной стороной ладони Чернов.

— Не задавайся лишними вопросами, — Варя отходит от него, опирается пятой точкой о левую дверь.

— Хорошо, тогда иди сюда и помогай чинить, — твердо заявляет он.

— Я же сказала, что в машинах не разбираюсь и чинить ничего не умею.

— Не врешь?

— Не-а.

— Даже не знаю, удивляешь ты меня или пугаешь. Ладно, доставай инструменты из багажника.

— Как?

— Возьми ключ в бардачке.

Варя открывает дверь, садится на водительское сиденье, тянется к бардачку, и не без стараний его открывает. Навстречу к ней летят бумажки, документы, инструменты, сигареты и, наконец, ключи.

— Я нашла! — победно выкрикивает Варя.

Паша подходит к двери, присаживается на корточки и ищет что-то под водительским сиденьем. Варя замирает на секунду, рассматривая его. Он вытаскивает запрятанную бутылку с водой и поливает ей руки, очищая их от черных пятен.

— Давай их сюда. И сложи все на место, — размеренно просит он.

Варя незамедлительно складывает все выпавшее на соседнее сиденье на место.

Паша достает парочку инструментов, несет их к поломке. Как сурок копается в каких-то шестеренках. Через какое-то время Варе становится скучно. Она уже рассмотрела все его водительское место. Ни пылинки, ни в одной щелке, ни в одном закутке.

«В нем определенно есть некая педантичность».

Она выходит из машины, становится рядом с ним.

— Тебе необязательно здесь стоять. В багажнике есть плед, расстели его здесь и сиди, если в машине не нравится, не отвлекаясь от дел, проговаривает Паша.

В его руках металлическая трубка, он слегка ее продувает и, зажимая один глаз, вглядывается внутрь. Когда он чем-то сильно занят, то похож на совсем взрослого человека.

Варя идет к задней двери. На улице, несмотря на внезапно набежавшие пару тучек, весьма сильно печет солнце. Не так уж и часто Варя греется под ним, а делать особо нечего. Она снимает с себя рубашку, небрежно кидает ее на заднее сиденье, остается в серой футболке. Ее предплечья касается легкий прохладный ветерок и в ответ слегка поднимаются мурашки. Варя достает плед из багажника. Даже здесь все лежит на своих местах, словно в архиве. Разложив свое место прямо напротив Чернова, присаживается поудобнее. Теперь, как в кино, наблюдает за тем, как продвигается починка.

— Я так понимаю, это все наши развлечения на сегодня? — ехидно спрашивает Варя.

— Пляж в ста метрах от нас. Иди искупайся, — ровно отвечает Паша.

— К сожалению, не надела купальник сегодня.

Варя старается отвечать так же безразлично и холодно.

— Очень жаль, что я пропущу такое зрелище. Ну ты не волнуйся, я скоро закончу, — Паша слегка касается Варю ехидным взглядом и еле заметно ухмыляется.

— А ты давно машину чинил? Часто такие внезапные поломки бывают?

— Поверь мне, эта машина в идеальном состоянии. Я берегу ее как зеницу ока. Понятия не имею, как такое могло произойти.

— Может к тебе под капот зверек какой-нибудь залез, или, не знаю, змея…

— Какая змея?

— Ну не знаю, гадюка?

— Единственная гадюка, которая была в моей машине… — говорит Паша, переключаясь взглядом на Варю.

Ее глаза расширяются от такой дерзости, она тянется выкинуть в него ботинок.

— Я не имел в веду тебя. Если бы змея или другой зверек залезли сюда, хоть всей стаей, они бы не выжили и пооставляли бы свои шкуры. Здесь все сделано ювелирно, как будто кто-то специально залез и пытался сломать.

— Возможно, у тебя есть враги, способные на такое.

— А у кого их нет? Иди сюда, помоги мне.

Варя встает со своего места и присоединяется к ремонту. Паша показывает ей на проводок возле того места, где он прикручивает очередную гайку.

— Подержи этот провод, чтобы он мне не мешался.

— Слушаюсь, — двумя пальцами Варя аккуратно придерживает проводок, пока его руки заняты. Ей странно видеть, как его тонкие пальцы справляются с чем-то грубым и металлическим. Варя случайно взглядом поднимается вверх по руке и вглядывается в его напряженное лицо. Упускает секунду. Он закрутил что хотел. Поднимает взгляд на нее в ответ. Слегка улыбается.

— Ну все, можешь не держать.

Варя убирает пальцы, уходит к пледу на свое место. Паша закрывает капот, поворачивается к ней.

— Пошли мыть руки. И плед с собой возьми.

— Ты должен быть вежливее. Я спасла тебя и твою машину.

Чернов останавливается, на секунду задумывается.

— Как скажешь.

«Так легко?»

На пляже действительно никого нет. Раньше здесь всегда бесновалась толпа из желающих искупаться и пожарить мясо. А теперь, в этой тишине, одинокая ива и высокие камыши кажутся каким-то мертвыми и холодными.

Паша спускается к воде, снимает кеды, заходит в воду по щиколотку. Присаживается на корточки и тщательно моет руки. Варя расстилает плед на песке, усаживается на него и чувствует, как песок его подогревает. Она снимает кроссовки и закапывает ноги в тепло.

Все та же желтая высокая трава, все тот же горячий песок, высокое густое дерево у воды, все те же кувшинки, камыш. Воздух наполнен чистотой и пыльцой полевых цветов. А там, совсем близко, лес. Это место вызывает у Вари одновременно умиротворение и панический страх того, что звук шелеста камышей и кваканья лягушек прекратится, наступит мертвенная тишина и вместе с ней зазвучит чье-то пение. Что эта девочка все еще ждет ее там, за тонкими стволами деревьев, от куда Варя не сможет выбраться.

«Может быть все вокруг правы, и я начала сходить с ума еще тогда? Может быть я притворяюсь жалкой? То, что было тогда, там и осталось…»

— Чего приуныла? — слышится голос откуда-то сверху.

Варя не заметила, как Паша вернулся обратно. Он небрежно присаживается рядом.

— Да так, вспомнила кое-что, — слегка натужно улыбается Варя.

— Как заблудилась? — почти сказочным голосом отвечает Паша.

Он так просто об этом говорит. В семье Вари разговоры об этом дне условно запрещены. Иногда ей кажется, что того дня действительно не было, что она его выдумала. Сейчас, когда кто-то вот так просто об этом сказал, такое чувство, что Варя наконец-то добилась правды, добилась признания. Это как получить награду.

— Да, угадал.

— Если хочешь, мы уйдем отсюда, — спокойно произносит Паша, вглядываясь в воду. Варя делает вид, что увлеклась жабами на берегу.

— Нет, не хочу.

— Хорошо.

Тишина. Где-то по близости уж ест изо всех сил цепляющуюся за жизнь лягушку. Круги расходятся по воде. Ветер касается Вареных волос и небрежно откидывает их на Пашу. Варя смущается. Собирает их обратно в кучу и прячет под шиворот футболки.

— Я могу задать вопрос?

— Какой?

— Ты была у врача после той поездки? Я слышал, что ты еще подала в обморок после этого.

— Ох, все-то ты знаешь. Надеюсь, слухи до бабушки не дойдут, а то и правда придется идти к врачу.

— То есть не ходила?

— Нет.

— Почему?

— А почему я должна тебе все рассказывать?

— Потому что я твой единственный друг. Бабушке своей ты тоже ничего не рассказываешь. Уверен, если бы она знала, ты бы уже давно проходила обследование.

— У меня есть друзья, отстань!

— Да? Назови имя хотя бы одного? Может быть кто-то из твоего класса?

— Да иди ты к черту! — Варя злостно встает с места, берет обувь и идет к воде.

— Ты просила повежливее, я проявил заботу. Что-то не так? — Паша следует за ней.

— С чего бы?

— Если увидишь умирающего человека на обочине, не будешь волноваться за него, ничего не сделаешь? Даже не спросишь, что с ним?

— Я не умираю, и не на обочине!

Варя оставляет кроссовки на мокром мелководье, делает пару шагов назад, садится на песок, а Паша повторяет за ней.

— В машине это был первый раз, когда ты не просыпалась?

— Да.

— И больше ничего странного с тобой не бывало?

— Нет.

— Ты не договариваешь.

Варя закатывает глаза и презрительно фыркает.

— Ладно, не хочешь рассказывать свои секреты, не надо.

— Смеешься надо мной? Тебе просто скучно!

— Боишься, что я всем расскажу?

— Нет.

— Почему?

Варя стопорится, думает как ответить. Он отвечает из нее.

— Потому, что я такой же как ты. Мне некому рассказать. Это ты хотела сказать?

В ответ она лишь потерянно кивает.

— Хочешь, я первый расскажу тебе что-нибудь, чего ты не знаешь?

— Хочу. Что ты здесь забыл? — монотонно и серьезно говорит Варя.

— Это не секрет. Вернулся с армии, жду поступления. К концу лета меня уже здесь не будет.

— И как там, в армии?

— Скучно. Спроси что-нибудь поинтереснее.

— М-м-м, не знаю, о чем тебя спрашивать, — скрестив руки на груди и поджимая губы, отвечает Варя.

— Ладно. Про то, что мой отец сидел в тюрьме, ты наверняка уже знаешь.

Варя разворачивается к нему и теперь разглядывает его с интересом.

— Нам пришлось переезжать из-за того, что меня исключили из школы.

— А ведь и не скажешь, что ты глуповат.

— Не из-за оценок, а из-за поведения. Я часто дрался и иногда перебарщивал.

— То есть ты потенциально для меня опасен?

— Не думаю, что ты способна спровоцировать меня на драку.

— Ну ты меня еще совсем не знаешь.

— Думаешь?

— Уверена, — с улыбкой отвечает Варя.

— Твоя очередь. Это был летаргический сон?

Варя глубоко вздыхает.

— Если я расскажу тебе, то ты отстанешь от меня?

— Ни в коем случае. Пока я здесь, я буду доставать тебя, — строго и холодно констатирует он.

Варя почему-то ухмыляется.

«Дурак».

— Я не знаю. Я думаю, что мне пора бы уже идти к психиатру, но мне страшно, что моя жизнь на этом закончится. С другой стороны, все, что происходит, кажется таким реальным…

— Говори конкретнее.

— Сначала мне снились просто кошмары, воспоминания из детства…

— О том дне, когда ты потерялась?

— Да, но и не только. В тот день, у тебя в машине, мне в первый раз приснился до ужаса реалистичный сон… В этом сне я была маленькой девочкой, лет так сто назад. Сон был настолько долгий и настоящий, что я, кажется, забыла, кто я такая.

— Там было что-нибудь интересное?

— Сначала ничего особенного. Я была просто счастливым ребенком, играла, бегала, ужинала с семьей, потом меня уложили спать и пришла мама. Она подарила мне брошь, маленькую балерину. Меня это не пугало, сон как сон, подумаешь долгий и крепкий. Но после нашей поездки, я нашла кое-что у себя дома. Старинные фотографии, и на одной из них я нашла эту девочку. А потом в голове как будто кто-то рылся, всплывали воспоминания. И ко всему прочему я нашла эту брошь у себя, в детских игрушках.

— Бу, какая ты страшная.

Варя окидывает его скептическим взглядом.

— Думаю, что наверное где-то уже видела эти фотографии, может быть в детстве где-то их доставали и они отпечатались в моей памяти, а теперь всплывают из подсознания, как кошмары. Но странно веду себя не только я, но и бабушка.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Брошь появилась в тот день, когда я впервые встретила эту девочку. Во‑о‑от там, — Варя оборачивается и смотрит в сторону, — в лесу.

— Почему ты в этом так уверена?

— Я не уверена. Я уже говорила, может быть я схожу с ума. Я думаю, что в лесу я видела ту же девочку, что и во сне, и она же отдала мне свою брошку. Да что я тебе рассказываю, ты мне не веришь… и правильно.

— У вагончика ты тоже видела эту девочку?

— Нет, совсем нет. Тогда, у магазина мне показалось, что на меня напали. Но не так, как это могло бы быть в реальности. Я пыталась спрятаться, но не смогла. Я испугалась и тут-то потеряла сознание, а когда пришла в себя, все вокруг было как обычно, нормальным….

Паша молчит, уткнувшись взглядом в песок. Думает о чем-то важном.

— Послушай, не знаю правда ли то, что ты говоришь, но если ты сама сомневаешься, наверное, можно это как-то проверить, сделать рентген головы, например.

— Да, я тоже так думаю, стоит начать лечиться… А ведь твоя машина действительно сломалась.

— Причем тут моя машина? Ты же не отключалась по дороге, я следил.

— Нет, я не спала, просто заметила странные звуки, а потом, как-будто что-то залезло под капот.

— То есть?

— Ты думаешь, что я больна? Или веришь в то, что что-то залезло в твою машину прямо на ходу?

Паша несколько минут молчит, задумчиво и напряженно.

— Считай, что я верю в приведений. Теперь, если с тобой будет происходить что-то необычное, то ты должна будешь звать меня. Уверен, если тебя преследуют призраки, меня они испугаются. Если понадобится врач, то я к нему отвезу и прослежу за твоим лечением.

— Будешь смотреть, как меня будут бить током?

— Шоковая терапия забавное зрелище.

Медленно, но уже более уверенно он подходит к Варе, подает ей руку, чтобы она встала. На данный момент ей больше некому довериться. Варя протягивает ему руку в ответ и встает со своего места, опираясь на его запястье. Походит к своей обуви, надевает кроссовки, слегка ополоснув ноги от песка в холодной воде.

— Поехали в другое место, мне теперь здесь не нравится.

— Напугался?

— Если расскажешь кому-нибудь…, — Паша наигранно угрожающе склоняется над ней и заглядывает в глаза.

— То, что?

— Тебе придется за это расплатиться, — отвечает он, подмигивая.

— Может просто напугаешь меня в ответ?

— Поживем увидим, трусиха.

— Не называй меня так.

— Я любезно согласился спасать тебя от приведений, могла бы и поблагодарить.

— Дурак!

Легким быстрым движением руки Варя обрызгивает Пашу водой с мелководья. Брызги воды и мокрого песка летят и попадают на его футболку и лицо.

— Ах ты!

Паша набирает в руки воду и бежит за Варей с ответными брызгами. Она визжит, как девчонка, убегает куда подальше от берега. Смеется громче, чем кричит. Он бежит за Варей по всему берегу, почти догоняет, брызги с его рук летят ей на лицо и волосы. Она спотыкается об песок, но не падает и в очередной раз уклоняется от его рук. Всего пару метров, и ее ноги снова вязнут и путаются в песке, на этот раз точно падает. Паша не отступает, он уже совсем близко. Варя летит лицом в землю и все так же смеется без остановки. Паша ловит ее почти у самого песка и не дает больно удариться головой. Его тонкие, но сильные и теплые пальцы касаются ее ребер и живота. Он перехватывает ее за плечи, аккуратно укладывает на песок, словно падение и должно было быть таким мягким. Варя лежит на песке, улыбается как дура, делает вид, что так и должно было быть. Паша склоняется над ней и брызгает со всей силы. Варя закрывает лицо руками, переворачивается в разные стороны, пытается встать. Руки Паши высыхают, брызгать ему теперь нечем, он делает несколько отступающих шагов. Вся их одежда в воде, песке и грязных брызгах.

— Ну все, я отомстил, с тебя хватит! — гордо провозглашает Чернов.

— И это все, на что ты способен? — подначивает Варя.

— Если я продолжу, ты не выживешь.

— Ты чересчур самоуверен!

— Я в машину тебя не пущу, ты грязная.

— Тогда и себя не пускай, ты не меньше меня испачкался.

— Моя машина и мои правила.

— Как скажешь, я пойду пешком! По нашим дорогам, я дойду быстрее, чем ты доедешь.

— Долго будешь умничать? Вставай и отряхивайся, — Паша нарочно переступает через Варю и идет к машине. На нее летит еще больше песка.

— Ну я тебе покажу! — Варя вскакивает с песка и пытается его догнать. Не успевает, он быстро бегает. Отдышка. Паша отряхивает штаны и футболку, наклоняет голову вниз и быстро ерошит волосы, чтобы вытрясти весь песок.

— Я тебе это еще припомню! — выкрикивает ехидно Варя, щуря глаза.

— Ну-ну, посмотрим.

Варя пытается как можно быстрее смахнуть с себя острые песчинки, но местами они прилипают к ней так, что уже становятся частью ее одежды, или может быть даже частью ее самой. В волосах кроется целая песочница. Вот и поигрались, как объяснить это бабушке, если она заметит? Придется придумывать. Варя садится в машину на свое пригретое пассажирское место.

Паша обходит машину, но следов присутствия вредителя так и не находит. Открывает дверь пассажирского сиденья, залазит в бардачок и выныривает оттуда уже с сигаретой во рту. Ничего удивительного, Варе, от мысли о том, что теперь она сможет доставать сигареты через подсобника, становится тепло на душе.

Паша присаживается на капот, мастерски, свободными пальцами одной руки поджигает спичку и подкуривает. Варе кажется притягательным то, как он затягивается и выдыхает серый дым. Возможно, потому что в основном таким она видела своего отца в детстве. Он всегда молчал и много курил, лучшее, что он мог для нее сделать.

Варя присаживается к Паше ближе. Тянется рукой к сигарете, словно он должен понять ее и без слов. Встречается с его недовольным лицом. Берет дело в свои руки. Пока он не выпустил сигарету изо рта и копается в карманах, двумя пальцами перехватывает ее и забирает к себе. Возмущенное мычание. Варя затягивается. Задерживает дыхание. Выпускает дым. Сердце ускоряет темп, голова тяжелеет и кружится, руки и ноги становятся легче воздуха, словно она ими не управляет, в глазах слегка темнеет. Столько дней в завязке дают о себе знать.

— Балда!

— Ты жадный, — Варя делает еще затяжку и отдает ее обратно.

— Курить вредно.

— Да что ты.

Паша в ответ лишь глубоко вздыхает и смотрит на нее строго.

— А бабушка твоя в курсе?

— А сам-то как думаешь?

— Если она узнает, то действительно убьет нас обоих. Тебе меня не жалко?

— О, куда-то подевалось бесстрашие перед старушками. Не бойся, я тебя не сдам.

— Как давно?

— Примерно года три…

— Сколько?!

— Но, на самом деле, отсутствие денег и возможностей в какой-то мере поддерживает мое здоровье. Так что от рака легких я точно не умру.

— Плохая компания?

— Ах-ха-ха-ха, да, моя мама.

— Понятно.

Варя снова выхватывает у него сигарету, на этот раз он даже не сопротивляется. Они молча докуривают одну сигарету на двоих. Варя чувствует как замерзает и спешит вернуться в машину.

— Я вижу, что ты все еще грязная.

— Я сделала все, что смогла. Этот песок от старости.

— Как скажешь, старушка.

Паша тушит сигарету и садится на свое водительское место. Не спеша, словно и у него кружится голова.

— Куда поедем?

— Поехали в буфет, возьмем кофе. Ты же говорила, что это напиток для улицы.

— Растворимый?

— Обижаешь, в нашем буфете уже год как есть кофейный автомат.

— Держите меня семеро!

Что-то Варя совсем разыгралась. Она никогда не думала, что если что-то высказать в слух, то становится легче. Словно грудная клетка освободилась от огромного груза, и теперь она наконец-то может легко вдохнуть.

— Ты опять куртку не надела?

Варя замечает ее отсутствие. Все это время она была в футболке, рубашка осталась на заднем сиденье, и холод добрался до нее только недавно.

— Все нормально, мне не холодно, мы же в машине.

— В прошлый раз ты сильно замерзла. Как думаешь, это как-то может быть связано с твоим сном?

— Не знаю, возможно. В следующий раз проверю.

— В следующий раз? Ты уверена, что будут еще такие сны?

— Не хотелось бы, конечно, — произносит Варя саркастически.

— Понятно, — разворачиваясь к ней лицом, Паша перекидывается к заднему сиденью, одной рукой достает рубашку и свою куртку, кладет их на колени к Варе.

— Больше никаких снов в моей машине. Ты тяжелая, хочешь, чтобы я спину надорвал?

— Я не просила меня нести! И куртка твоя не помогла в прошлый раз. Надену, если замерзну.

— В этот раз вызову скорую, понятно?

— Понятно, — заканчивает припираться Варя.

***

Узкие улочки и заваленная камнями дорога заканчиваются, черный автомобиль выезжает на центральную асфальтированную улицу. Традиционно принято асфальтировать только центральные улицы, остальные очевидно передвигаются на лошадях. Очередной поворот ближе к окраине. Сейчас буфет находится там, где люди чаще всего останавливаются во время долгих поездок. Местные жители редко пользуются услугами подобных заведений, но вот путники просто в восторге от возможности посидеть с булочкой и кофе за столиком маленького уютного буфета.

На противоположной стороне дороги внимание привлекает полицейская машина. Увидеть полицейских в Старинском не такая уж и редкость. В основном, дело в случаях домашнего насилия, иногда случаются пьяные драки, кражи имущества в виде газонокосилки или старого мотоцикла. Впрочем, эти дела быстро раскрываются.

Дом из красного кирпича, куда наведываются полицейские, знатно обветрен временем. Несомненно, он еще простоит, если над ним потрудиться, но сейчас он увядает. Рядом с покосившимся выгоревшим голубым забором стоит среднего возраста женщина, рыдает и захлебывается своими слезами. За плечи ее обнимает и успокаивает женщина постарше. Один из полицейских, худощавый и низкорослый, с полным сочувствия лицом старается разобрать хоть слово, сказанное ими, а второй, тучный и явно вспотевший, разговаривает с неотесанным мужчиной, сидящим недалеко от них на поваленном большом бревне. Очевидно, что мужчина этот протрезвел около получаса назад, примерно тогда же, когда и проснулся.

Вокруг всего действия простирается толпа соседей, все о чем-то перешептываются или без стеснения громко обсуждают случившееся, так что из открытого окна машины слышны их возгласы. Варя с интересом наблюдает, стараясь уловить каждое громкое слово. Паша так же неотрывно следит за происходящим снаружи, задумчиво хмурит брови.

Излишнее внимание соседей легко объяснить. Помимо заурядных, здесь случаются странные вещи, то кто-то всю соседскую скотину вырежет, то в собственном пруду утопится, то без вести люди пропадают. Новости, происходящие в некоторых уголках, доводят до мурашек. Раньше, когда здесь происходило что-то подобное, Варя старалась не интересоваться излишне. Не в ее принципах собирать слухи от грязных языков. В ее жизни и так было полно ужасов, бояться чего-то еще было бы для нее невыносимо.

Паша останавливает машину у буфета. Из-за одного общего здания, в длину заполненного несколькими маленькими магазинами, эта улица кажется веселее других. Старые и уже потускневшие, но все же вывески придают некий атмосферный лоск.

Буфет снаружи выглядит веселее какого-либо другого здания в Старинском. На его больших окнах налеплены аппетитные картинки пирожных, красивых бокалов с молочными коктейлями и кофе со взбитыми сливками. Конечно, на прилавках такое не встретишь, но ложные надежды инсталляция вызывает. Чистое крыльцо, белые колонны, украшенные пусть и старой, но по вечерам работающей гирляндой, приятно цепляют глаз. Перила покрашены свежей зеленой краской. Неприятно выбивается прибитая к дверному проему штора из сетки.

Внутри буфет выглядит так же, как выглядел лет пятьдесят назад. Даже с переездом в новое помещение все старые витрины и столы остались на месте. Их, в отличие от крыльца, не чинили и не красили. Грустно, но уютно.

Все в белых и серых тонах, на больших окнах красные плотные шторы, небрежно собранные в разные стороны. Длинный стол, повидавший жизнь дольше Вари. Новая касса и деревянные счеты. Старые столы со скамейками для банкетов, накрытые белыми выглаженными скатертями, и круглые высокие столы на красных железных ножках для тех, кто пришел выпить в одиночестве. С потолка свисают пресловутые липкие ловушки для мух.

Всему этому есть живое воплощение — буфетчица. Год за годом она не меняет свой стиль, возможно, это прописано в трудовом договоре, в разделе «поддержание имиджа заведения». Белый фартук с рюшами, круглые красные бусы, седые волосы, собранные в высокий пучок с начесом, и ярко накрашенные голубые тени. Праздничный торт, а не женщина.

Варя давно не была в этом месте, поэтому широко осматривается и оценивает обстановку, а вот Паша сразу направляется к кассе. Варя подходит к нему и изучает витрины. На нижних полках пирожки печеные и жареные с картошкой, мясом, яйцом и грибами. На средней полке кулебяки с капустой, самых разных причудливых форм. Сверху аппетитно располагаются заварные пирожные с шоколадной глазурью, кексы с изюмом, карамболь. Конечно же, ватрушки с творогом и слойки с клубничным вареньем.

Варя старательно переключается с витрин и выискивает глазами кофе‑машину.

— Какой кофе ты будешь? — разливается гулким эхом холодный голос Чернова.

— А какой есть?

— С молоком и без молока, — закатывая глаза, сухо констатирует продавщица.

— С молоком, пожалуйста, — неловко отвечает Варя.

— И мне тоже. Спасибо, — с милой улыбкой добавляет Паша, — выбрала что‑нибудь сладкое?

— Ничего. Платить нечем, — сухо отвечает Варя, глядя в окно.

— Сегодня я угощаю.

— Откуда такая щедрость?

— Из-за машины, мы теперь квиты. А если я тебя угощу, будешь мне должна.

Паша внимательно изучает витрину, которую так долго рассматривала Варя пару секунд назад.

— Там есть мороженое, — Паша указывает на соседний холодильник.

Варя оборачивается к нему, заинтересовавшись содержимым холодильника.

— Я пошутил. Никакого мороженого тебе, опять уснешь.

— Даже не думала соглашаться.

Варя отходит к окну и всматривается на другую сторону дороги. Полиция все еще там, никто и не думает расходиться. Протяжный голос буфетчицы раздается по залу. Паша забирает два стакана и подходит к Варе.

— Куда смотришь?

— Просто интересно, что там стряслось.

— Хочешь выяснить?

— Через пару часов и так все будут знать. У меня просто паранойя.

— Тот мент, муж моей крестной.

— Можешь сходить и узнать, что там случилось?

— Зачем это тебе? Ты можешь сама.

— А тебе неинтересно?

— С чего б мне интересоваться чужими делами. Я похож на сплетника?

— Нет, но ты мог бы узнать больше подробностей.

— Сделать это для тебя?

Варя забирает у него из рук свой стакан и смущенно отворачивается.

— Трусиха. Хорошо, давай сходим.

Чернов смело обходит ее и направляется к выходу. Растерянная Варя ускоренным шагом следует за ним.

Все ближе Варя подходит к толпе, старается не выдавать свою подозрительность. Она предательски пытается собрать в кучу бегающие по чужим лицам глаза. Люди слишком увлечены обсуждением происшествий. Одна из женщин, лет семидесяти, скрестив руки на груди, о чем-то беседует сама с собой. Варя останавливается рядом, прислушивается.

— Та шо же это творится, какой уж раз! Следить надо было!

Что бы это не значило, случившееся уже бывало раньше. Судя по всему, часть из ее слов Варя не поймет, как и всегда, когда говорит старшее поколение. Нужно набраться смелости и заговорить с пожилой одинокой женщиной, нашедшей собеседника только в самой себе.

Паша на горизонте подходит к одному из полицейских, что отошел в сторону за перекуром. Он несомненно узнает больше Вари, но полицейские не скажут лишнего, в отличие от одинокой соседки.

— Здрасте, что-то серьезное случилось? — робко выдавливает из себя Варя. Бабуля нахмуривается и глубокие морщины на ее лбу становятся еще глубже. По виду понятно, что сама бабуля только что полола грядки на своем огороде и прибежала сюда, как только услышала о приезде заветной кареты с мигалками.

— А? Так, у нас опять детина пропал! Вовкин сын утром убежал, а эти до обеда не прочухали! Та де ж такое видано, шо б дитина в своем же дворе потерялся. Недавно только Лильку шукали, совсем малеханька, у Соколовых. В чужой двор подружки позвали, а сами попрятались от неё. Так та обиделась и пошла, куды, никто не знает! На другой день пошли мы в лес ее искать. Долго искали, сами там за малым не загубились. К вечеру отыскали, а она уже холодная. Какая красивая шкодница была, глаза огромные голубые. Жалко, сердце разрывалось! Мать с отцом теперь ни живые, ни мертвые, вещи забрали и уехали отсюда подальше. А как нам тут с детьми жить? А та Галька у Шиляевых! Да если б не их собака, привязалась же, умная, не нашли бы и подавно. Всю жизнь я тут живу, одно и тоже, в лесу хто-нибудь да пропадет, но шо бы три раза за одно лето, не было еще! Шо ж творится-то! То ли совсем взрослые не воспитывают, то ли нечисть у нас в селе водится! Хто знает! Моим сегодня же позвоню, шо б не ехали до меня, лучше я все брошу и до них поеду. А ты тоже, смотри за собой, в лес больше не суйся, Варварка, шо б тебя больше не искали! Повезло, что лето было, когда ты заплутала, а если б зима? Вот они, — женщина небрежно кивает в сторону двух полицейских, — батьку подозревают, поедут к нему с поверкой. Та этот дружок с роду сына своего не видел и имени не знает. Надо лес прочесывать, пока не стемнело, а от этих дурней толку не будет, они пока бумажки свои допишут, будет как с Лилькою!

— А как же… может сказать им, чтобы в лесу сразу искать пошли? Может мы сами соберемся, пойдем? Нельзя же все так оставлять! — возмущается Варя.

— Эти бездари без бюрократии не могут, пока все не проверят, в лес не сунутся! Да и из наших, хто не боится заходить в чащу? Ничего, сейчас соберемся стайкой, и двинемся в поиски. Только ты не думай даже близко подходить! Лучше домой беги, Татьяне расскажи, может с нами соберется.

— Хорошо, я скажу ей! Но пойду с вами!

— Вот дура! Нечего тебе там делать! Увижу, голову выдеру, поняла? Бабусю свою пожалей! Мало что ли она с тобой помучалась!

— Ладно, я поняла. Пойду тогда поскорее…

— Все иди, не смотри на все это.

Варя в ответ лишь кивает и разворачивается обратно. Люди вокруг и правда не заметили, все волнуются, кто-то ушел в себя, кто-то не сдерживает слез. Может быть Варя поняла не все, но многое, а этого достаточно, чтобы не сидеть на месте. Паша улавливает ее взглядом и продолжает беседовать с худым полицейским, тот не прекращает что-то рассказывать, активно жестикулируя. Судя по унылому выражению лица Чернова, говорят они о чем-то семейном, а совсем не по делу.

Варя, заплетая ноги, бредет вдоль улицы по направлению к дому. Сердце сжимается. Варя вдруг вспоминает бесчисленное множество стволов и зеленых веток, поляну, свет и холодные бледные руки, большие затягивающие в тьму глаза.

«Может быть я и выдумала ту девочку, но я могу убедиться в этом. Мне нужно только поговорить об этом с детьми, так же, как и я, побывавшими там. Интересно, что они придумали на этот счет?»

Варя знала, что не единственная, кто терялся в лесу, но не знала, насколько часто это происходит. Раньше до нее доходили слухи, но были они совсем далекими и не столь важными. Татьяна Родионовна предпочитает о таких вещах не говорить. Сейчас Старинский словно открывается для Вари с другой стороны. В Вареной голове тысячи мыслей по этому поводу. Она проходит мимо выученных наизусть домов и дворов, задевает ногами мелкие камни с асфальта. Идет по инерции, все быстрее и быстрее.

«Может и правда скорее прийти домой, и рассказать все бабушке? Она не согласится туда идти, и тем более не выпустит меня из дома…Да и велика ли ее помощь? Только я помню дорогу, по которой шла».

Варя идет уже довольно долго и быстро, длинная улица заканчивается, и теперь она поворачивает вглубь деревни. Позади раздается громкий звонкий гудок. Варя вздрагивает от неожиданности, испуганно поворачивается. Черная машина просигналила еще пару раз. Чернов через лобовое стекло приветственно машет рукой. Медленно машина останавливается, приглашая войти. Варя осматривается по сторонам, нет ли свидетелей. Вокруг все так же пусто и тихо, слышны только мычащие телята в чьем-то коровнике. Варя садится на свое место.

— Ушла не попрощавшись?

— Надо было уносить ноги, и я унесла.

— Твой кофе остыл.

— Рассказывай, что узнал.

— Пропал ребенок. Семья неблагополучная, живут без отца, дед пьет, мама с бабкой проморгали ребенка. Будут проверять ближайших родственников и отца в том числе, друзей, знакомых, возможно, он у них. За последнее время это уже третий пропавший ребенок. До этого обоих в лесу нашли, одна девочка на смерть замерла. Я слышал про это, — голос Паши как-то совсем холодеет, становится понурым и почти глухим.

— Еще-что-нибудь узнал?

— По делу — больше ничего. А ты?

— Почти тоже самое. Бабуля сказала, что всю жизнь здесь живет, и дети в лесу не раз пропадали, но чтобы так часто, как в этом году — никогда такого не было. И Шиляева жива осталась только благодаря их собаке, которая за ней увязалась. Я правильно понимаю, что до завтра полиция не пойдет за ребенком в лес? Будет как с Соколовой, которая не дожила до того, как ее нашли. Да и кто гарантирует, как быстро они найдут мальчика. Тетя Тая сказала, что они до зори соседями соберутся в лес на поиски, попросила даже бабушке моей передать. Она говорит, что мало кто соглашается туда идти, даже если кого-то спасать. Деревня у нас суеверная.

— Хорошо, что хоть кто-то пойдет. Они найдут его.

— Они не знают, куда идти, а я…

— Чего? — удивленные широкие глаза и ползущие наверх строгие брови устремляются на Варю.

— Да, только я помню дорогу, по которой шла. Если я не сумасшедшая, то найду ее и, может быть, пропавшего мальчика или хотя бы его следы. Я сейчас говорю довольно идиотские, да?

— Абсолютно. Деточка, лес большой, даже если он там, вероятность того, что вы пересечетесь, крайне мала.

— Ну и неважно. Поехали, прогуляемся. Ты же хотел развеять свою скуку?

— Хочешь потеряться снова? Или давно комаров не кормила?

— Боишься? Кто из нас трус?

— Дело не в страхе. Ты открыто и бесстыже манипулируешь мной, где твои манеры?

— Ну, так поддайся мне. Ты не дашь мне заблудиться.

— В детстве ты была скромнее.

— Кто старое помянет…

Паша прижимает указательный и средний палец к переносице, зажимает крепко глаза, молчит.

— Ни шагу от меня, поняла?

— Беспокоишься за меня или за то, что сделает с тобой моя бабушка?

— Ни то и ни другое. Просто ввязываюсь в неприятности.

— Больше одного раза в одном месте потеряться нельзя, мне уже не пять лет.

— Уверена?

— Абсолютно.

Паша глубоко и тяжело вздыхает, держит руки на руле. Он не спеша заводит машину, и они покидают это место.

***

На горизонте раскидывает свои ветви большой зеленый дуб. Медленно, но верно приближаясь к нему, Варя нервно ерзает в своем уютном кресле. Чернов останавливает машину и кажется собирается сказать что-то важное, но Варя без промедлений выскакивает из машины на улицу. Паша закрывает уже открытый рот, закатывает раздраженные глаза и выходит тоже. Варя прохаживается вдоль границы темного густого леса. Граница неровная, рваная и бестактно врывается на территорию обиженного поля. Ноги Вари заплетаются в полевых цветах и высокой желтой траве. Раньше Варя останавливалась в таких местах, чтобы любоваться красотой диких мест, но сейчас она ничего не замечает. Она не сбивается с темпа, и Чернову на мгновение приходится догонять ее, бросая раздосадованные упреки.

— Стой, подожди! Ты обещала не убегать!

— Что? Двигайся быстрее, я не обещала, что буду ползти впереди тебя! — отвечает Варя, оборачиваясь в его сторону на ходу.

— Ты действительно думаешь, что знаешь куда идти?

— Мне нужно только найти нужную тропинку… — отдышка слегка закрывает и без того тихий голос Вари.

Она останавливается, всматривается в гущи темного леса. Чернов остается в десяти шагах от нее. Замирает, ожидая, куда она поведет дальше. Забывается.

Ветер раздувает колосья печальной травы, колышутся васильки и шалфей. На небе собираются тревожные низкие тучи, закрывают редкие лучи тусклого солнца. Погода быстро меняется, и она так сосредоточена и решительна. Это лицо, и эти пряди разлетающихся вьющихся темных волос всегда были такими, с самого детства. Он запомнил ее именно такой, как сейчас. Она сливается с этим местом, здесь и сейчас, словно предназначена для него, была рождена вместе с ним, под этим небом.

— Хорошо, давай разделимся, ты будешь искать там, где считаешь нужным, а я найду тропу, по которой уже ходила.

— Здесь сотни троп, которые протоптали грибники, как ты поймешь, что это та самая? — очнувшись, жестко проговаривает Паша.

— Потому что ее никто не протаптывал. На нее нельзя попасть просто так.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда-то. Я не знаю, откуда. Если ты мне не веришь, можешь бросить меня здесь. Я не пойду обратно.

Он продолжает на нее смотреть. Его серьезное лицо на секунду пугает ее, словно бы он вот вот сделает что-то непоправимое.

— Думаешь, что даешь мне выбор?

— Нет. Я просто не прошу тебя о помощи.

— Почему? Просто сделай это.

— Нет.

Паша подходит ближе. Склоняется к ее лицу так, чтобы она видела его серьезные тяжелые синие глаза.

— Попроси.

— Зачем?

— Ты же хочешь, чтобы я тебя спас. Будь честна, отличница.

— Помоги мне.

Легкая довольная ухмылка касается его губ, и от взгляда на них, Варя чувствует, как кружится голова. Он отдаляется. Проходит мимо нее вперед, расправляя плечи.

— Доволен?

— Вполне. Не стой на месте, скоро стемнеет.

Варя бежит за ним, вспоминая о своей цели. Метр за метром, ничего не меняется. Немного отдышавшись, Варя внимательно осматривает все деревья и заросшую траву в поисках нужной тропы. Проходит еще около ста метров. Кажется, что в лес вообще никто никогда не ходил, и дорогу не протаптывали даже грибники.

Варя останавливается, закрывает глаза и глубоко вздыхает. Мысленно воссоздает тот день, старается вспомнить свой путь. Она чувствует на себе взгляд Чернова, когда напрягает извилины. Должно отвлекать, но почему-то только помогает. Перед глазами всплывает белое платьице, золотистое поле, деревья. Большое сухое дерево и темная ветвистая, завалившаяся на один бок ель, они сплетаются между собой и образуют арку.

— Нам туда, — рука Вари сама тянется вправо, — ищи сухой дуб с огромной елью.

Поток деревьев вдруг перестает быть одинаковым, становятся заметными знакомые места.

— Отсюда видно пляж, значит, я шла по этой дороге. Да! В эту сторону! — она ускорятся, крапива жжет ее щиколотки.

Острый укол в висок. Варя чувствует, что приблизилась вплотную. Перед ней простираются, не шевелясь, ни капли не изменившиеся деревья. Засохший старый дуб и падающая, зеленая почти до черноты, ель. Варя еще одним уколом чувствует себя маленькой, пятилетней, напуганной. Под аркой все еще ни чем не поросшая тропа.

— Мы пришли, не так ли? — холодно замечает Чернов.

— Да.

Извилистая, чистая, с виду даже ухоженная дорожка уходит за пределы видимости. Только вчера Варе казалось, что она ее больше никогда не увидит, что она придумана ей. Но вот она прямо перед глазами, и руки трясутся, холод покрывает с головы до ног мурашками, невозможно сдвинуться с места. Голова кружится, воздуха много, но вдохнуть невозможно. Чтобы вступить на эту тропу, нужно найти в себе силы и смелость.

Паша рядом, он опирается руками на колени и в согнутом состоянии смотрит на тропу почти так же завороженно, как и Варя. Переводит взгляд на нее, что-то в его лице меняется, становится тяжелым. В одну секунду он выпрямляется, берет Варю за руку и шагает прямо на тропу. Его прикосновение выводит ее из ступора, из раздумий о своих снах, видениях и воспоминаниях. Он смело идет вперед и не дает Варваре отступить. Словно ее слабость делает его сильнее. Мир не рухнул, они просто идут по лесной тропе.

— Трусиха.

— Я больше не боюсь.

— Почему тогда держишь меня за руку?

Варя замирает и резким испуганным движением вырывает руку. Он оборачивается к ней.

— Мы можем вернуться домой.

— Нет.

— Как скажешь.

Деревья вокруг тропы вплетаются друг в друга и словно руками, своими толстыми и тонкими ветками, тянутся к путникам. Теперь им кажется, что до неба слишком далеко. Воздух здесь хвойный и влажный забирается в горло и остается там навсегда. Однообразная зелень сворачивается в картину мазками разных оттенков одного и того же. Кусты и тонкие веточки заполоняют низ своей паутиной так, что закрытой мхом земли местами невидно. Где-то в глубине густой прослойки листьев виднеется старое поваленное на землю дерево, давно заросшее лишайником и мхом, издалека напоминающее забытый труп. Тихо. Только из чащи доносится стук дятла о твердое дерево. Пищат громадные комары, норовят не только выпить крови, но и забраться в рот и уши.

Варя и Паша идут все дальше, но медленнее, настороженнее. Паша порой даже от лишних шорохов хватает тонкую холодную руку Вари, заставляет идти ближе. Тропинка становится все уже и сходит на нет у тонкого ясеня. Словно продолжение тропы ведет прямо к подножью дерева, где растут коричневые грибы, окутывая его ствол. Паша обходит дерево с другой стороны, но слой влажной опавшей листвы теперь полностью затмил и затянул собой остатки тропы.

— Да уж, какие тут грибники. Посмотри на это? Подарок какой‑то … — практически шепотом выдает Варя. Невольно ей вспоминается, как они с бабушкой вместе собирали грибы по осени.

— Здесь ты видела ту девочку с фотографии? — Чернов озирается по сторонам, пытается понять куда идти дальше.

— Не совсем здесь. Мы свернули с тропы, а потом все вокруг стало одинаковым, и я заблудилась.

— Тогда мы в тупике.

— Когда мы бежали, там не было густых зарослей… — Варя осматривается вокруг. Очередные стволы деревьев, так похожих друг на друга, расходятся в разные стороны, и за одним из них ей на глаза попадается практически пустой узкий коридор среди зарослей.

— Там, где ты бегала, уже все заросло крапивой.

— Нет, здесь есть, где пройти, смотри. Очень похоже на то, где свободно может пробежать ребенок, — Варя шагает напрямую, обходя высокие стволы крапивы.

Паша, уставший ловить ее руку, теперь хватается за ее шиворот, чтобы точно не потерять ее по дороге, где уже нет никакой тропы.

Идти по мягкой земле не так страшно, но со временем заросли то расширяются, то сужаются. Местами мох сильно проваливается под ногами, Варя случайно наступает в лужу. Вода в кроссовке переливается с пятки на носок, отдаваясь ледяным холодом, поднимающимся по ногам наверх. Они оба цепляются за ветки, царапают руки и ноги. Варе кажется, что сами деревья просят крови, пробуждают что-то злое внутри. Солнца не видно, только ветви и смердящий холод, заставляющий все тело раз за разом содрогаться. Здесь нет ветра, зато есть сырость. Где-то среди коричневых и черных ветвей блистает просвет с белыми лучами солнца, как в туннеле. Там, должно быть, есть другая тропа.

— Смотри! — протягивает палец Варя, показывая на пробивающиеся впереди лучи.

Ветки зацепляются за волосы и тянут их на себя, как запутанные нити. Варя пробирается сквозь бурьян и наконец практически вылетает на островок солнечного света. Паша выходит вслед за ней, его щека оцарапана какой-то очередной из веток. Варя осматривается вокруг в поисках дальнейшего пути, среди стволов деревьев проглядываются большие и маленькие тропинки, все они ведут в разные стороны. До этого густой и непролазный путь, теперь кажется более широким и свободным.

— Куда пойдем дальше? — слышится полный надежд голос Чернова.

— Не знаю, как раз на этом месте, в прошлый раз, я и заблудилась, наверное…

— Ну, закрой глаза, подумай еще, куда могла повести мальчика твоя мертвая подружка?

— Мне кажется, туда, — Варя подходит к большому вязу.

Без лишних вопросов, они продолжают путь. Вокруг все так же переплетается другими тропами и местами зарослями бурьяна. Так проходит больше часа. В лесу становится невыносимо холодно.

— Я думаю, раз мы ни к чему не пришли, значит достаточно прогулялись. Нужно искать дорогу домой.

— Ты прав. Прости за это, — хмуро отвечает Варя.

Она разворачивается обратно. Позади словно из ниоткуда вырастают еще несколько троп и путаются между собой, перебиваясь перегнойными листьями и мхом.

— Ты помнишь, откуда мы пришли?

— Мне казалось, что сюда тропа была одна. А ты не следила за дорогой, спасательница Малибу? Теперь искать придется и нас, — совершенно спокойно отвечает Чернов, словно для него это шутка.

— Будем ждать грибников и полицию?

Варю охватывает чувство вины и стыда, но Чернов не собирается сдаваться. Он проходит чуть дальше и кричит имя потерявшегося мальчика.

— Если уж мы заблудились, будем продолжать поиски, а не просто так сидеть и ждать подмоги.

— Ты прав, — оживляется Варя.

Они идут все дальше и все глубже, продолжая кричать одно и то же «АУ». Варя оглядывается вокруг себя на очередной, такой же как и прошлой, развилке, отчасти поросшей мелкими ветками от деревьев и кустов.

Вдруг издалека слышится детский писк, ослабленный и хриплый. Вмиг, один взгляд друг на друга, и оба срываются с места. Паша бежит впереди, разрывая руками тернии и пробираясь на голос вперед. Они продолжают по очереди звать мальчика, идут на слабый голос, но понять точно, откуда он звучит, почти невозможно. Паша в очередной раз бросается через заросли. Варя, зная, что он впереди, теряет его из виду, путаясь в тонких ветках волосами и царапая кожу, упирается в стену густо растущих вплотную друг к другу деревьев, пытается втиснуться между ними. Паша становится все быстрее. Варю душит отдышка, и голова идет кругом. Прям перед ее лбом возникает очередное тонкое деревце, его ветви запутываются во вьющихся волосах, режут ее бледную щеку, она отвлекается на него всего на секунду. Она поднимает голову и понимает, что здесь осталась одна.

Громко и совсем близко стучит по дереву молодой дятел, звук не отображается от деревьев и земли, раздается длинным эхом, от чего ощущение пустоты все яснее и глубже проходит сквозь быстро бьющееся сердце. Здесь не видно неба, даже слабого света впереди, над головой простирается настил из мощных и богатых на иглы веток старых елей. Живот пронзает тянущий спазм, как физическая память того, что уже происходило когда-то и происходит снова, и снова, и снова, как неизбежность замкнутых событий. Ранее отбивающий чечетку пульс сходит с ума.

Руки тянутся за телефоном, но он предательски отдается тьме. Застрявший в горле ком Варя поглатывает как можно больнее. Напрягает застывшие в страхе связки и выкрикивает имя Паши. Что-то маленькое и напуганное до смерти внутри нее шепчет леденящее душу «он не услышит». Варя идет по инерции вперед, не отступает от своего пути. Во всех путеводителях говорят оставаться на месте и ждать помощи, но она им не верит. Тени сгущаются, заставляя стволы деревьев светиться болотным сине-зеленым цветом. Каждый свой шаг она озирается, возможно где-то меж ряби однотонных, влажных и холодных деревьев она увидит мелькающую фигуру Чернова, хотя бы его верный след, и все же спасется.

Импульс раздается по телу неумолимой дрожью, заставляет Варю как зайца пригнуться и спрятаться за ее собственными руками. Холодная капля прокатывается по лицу. Это просто в очередной раз небо проронило свое детище, или скопившаяся роса скатилась с какого-нибудь листка прямо на ее растерзанное тревогой тело. Варя вытирает ее рукавом, оглядывается вокруг, дождь ей сейчас ни к чему. Ветра нет, стойкий прелый воздух стоит столбом, но листья деревьев по одну сторону сгибаются, вокруг постепенно все покрывается темной рябью, и ей не разобрать, ее ли это игры разума, или действительно что-то сгибает деревья. Она растирает свои плечи в попытках хоть немного согреться. Грохот с далеких и скрытых от Вари небес доносится с такой силой, что она теряет равновесие. Такой треск может значить только то, что сам небосвод разбился на части. На нее льется с каждого дерева, с каждого угла ледяные струи. Иголки высоких елей не способны сдержать тяжелый поток воды. Варя не может скрыться от ледяной воды.

Варя мечется от одного дерева к другому, стирает потоки воды со своего лица ладонями. Руки вязнут и в носу свербит запах от тухлого железа. Она поднимает голову и видит лишь потоки крови. Она тягучая, темная, заволакивающая лес своим смертоносным тухлым смрадом.

Крик невольно вырывается из горла, но его совсем не слышно. Ноги теряют контроль. Варя падает в грязную окровавленную лужу. Мокрая омерзительная каша засасывает ее в пучину, каждое действие остается безуспешным, и Варя остается на месте. Что-то твердое падает на голову, шевелится, застревает в волосах. Дрожащей рукой она вытаскивает что-то из спутавшихся и склизких волос. Жирный червь смотрит на Варю с ее же пальцев и извивается в ужасе. Рука отбрасывает его так резко, что выдергивается из плеча. Горло хрипит, или Варя совсем оглохла. На нее сваливаются личинки с ветвей и листьев, она не может поднять глаза, пытается их убрать из-под своей мокрой одежды, избавиться от них в своей голове. Ни единая мысль не посещает оледеневшую голову, Варя не слышит себя, словно в вакууме. Она барахтается в луже, ползет в неизвестном направлении, просто подальше от лужи. Каждые несколько метров даются невыносимо тяжело. Даже холод заметен не так, как страх неизбежности смерти.

Борясь с тошнотой, Варя пытается оторвать свое тело от земли, и несчастный желудок выдает свое содержимое. Запах протухшей крови все больше въедается в худое хрупкое тело, заставляя его отвергать взятое. Она переворачивается на другую сторону, но ползти у нее больше нет сил, старается лишь дышать и сдерживать свое нутро.

Что-то мягкое, мокрое и колкое касается ее ноги. Она задерживает дыхание и подкатившую новую волну тошноты. Сгибается пополам, тянется пальцами руки к ноге. Мокрый мех безжизненно мнется под тонкими пальцами. Варя всеми силами всматривается в шерстяное существо, лежащее у нее ног. Сквозь красную рябь она разглядывает мертвую тушу зайца или кролика. Варя истерично откидывает мерзкий тухлый кусок туши от себя. Нужно ползти дальше, пытаться спрятаться хоть где-нибудь. Поваленное дерево лежит в пяти метрах, но это расстояние кажется непостижимо далеким. Черви продолжают разрастаться, Варя тонет в них, давит их своими руками и чувствует, как они вопят от боли. Сантиметр за сантиметром, но она добирается до укрытия. Варя, как ребенок, прячется за большим паленом в надежде, что ее здесь не найдут.

Зажмуриваясь, она пытается представить хоть что-то успокаивающее, убеждает себя, что всего этого нет. Но даже с закрытыми глазами она видит только лужи тухлой крови и нескончаемо растущих червей, они не просто ползут по ней, щекоча каждый сантиметр тела, но и вгрызаются, вызывая болезненные уколы. Дышать не получается, каждый вдох вызывает нестерпимую тошноту. Звуки не появляются, словно лес застыл в пустоте.

Гулкие тяжелые шаги, словно большого медведя, доносятся до ее ушей. Она слышит, как он давит под собой несчастных личинок, слышит, как под ним сотрясается земля. Ударная волна от его шагов заставляет ее тонкое тело, и лежащее с ней рядом полено, дрожать. Он не торопится, он с усилием передвигает ноги.

Варено сердце замирает и больше не бьется. В ее глазах мелькают черные пятна, голова кружится и тело стекленеет. А его шаги раздаются все ближе, все сильнее и тяжелее. Варя закрывает глаза, пытается заставить свой мозг прекратить все это, но шаги продолжается.

Слеза скользит по грязной щеке. Неожиданно что-то теплое касается Вареной руки. Она вздрагивает.

«Он нашел меня!»

Губы застывают, неспособные выдать хоть слово. Через силу она открывает веки. Бледное лицо, расширенные синие глаза. Он в крови, на него падают черви. Паша доползает к Варе и сваливается рядом без сил. Он показывает жест быть тише, словно звуки здесь никуда не исчезают. Какое-то время он пытается отдышаться, заглядывает за спину, из-под бревна, пытается быть незаметным.

«ОН знает, что мы здесь, ОН ищет нас и найдет».

Варя смотрит в Пашины глаза, в них отражается омерзительное большое существо, отдаленно напоминающее мужчину. Он окутан чем-то темным и вязким, он тянет за собой жидкую тень и продолжает медленно приближаться к бревну.

Паша переворачивается и падает без сил на бревно, тяжело дышит. Борется с приступами тошноты. Еще секунда безмолвного ожидания смерти. Паша делает последний вдох, хватает тонкую слабую руку за предплечье, склоняется над ее ухом и беззвучно произносит слова.

«Бежим, сейчас!»

Чернов силой поднимает полусогнутую пополам Варю на ноги и тащит за собой ослабленными, хромыми, но все же живыми шагами, дальше от этого места, неважно куда. Шаг за шагом, идти становится легче. Через несколько метров Варя разгибается. В ее глазах все еще мелькают темные пятна, но она видит, что крови вокруг больше нет. Все еще мокро и холодно, дождь продолжает лить, но личинок нет под ногами.

Паша, подгоняемый адреналином, летит, буквально неся Варю на себе. Она все еще не может до конца передвигать ногами, почти не видит дороги. Запах гнили все меньше чувствуется в носу и глубоко в легких. Воздух прелый и затхлый, но уже менее вязкий. Ноги заплетаются, ветки врезаются в лицо и волосы, но этого Варя почти уже не замечает. Каким-то чудом вдалеке виднеется просвет и арка.

Еще немного и Вареных глаз касается широкая даль. Ливень не дает ей быть уверенной в том, где они находятся. Ледяной дождь и сильный ветер, сбивающий их с ног, пытаются вытянуть из Вари последние капли жизни. Сейчас, когда они не в лесу, и осталось совсем немного, страх прекращает свое действие и она все больше и больше погружается в леденящую тьму. От холода она не чувствует больше ни рук, ни ног, и даже те попытки двигаться, что были ранее, теперь расплываются. Она падает в мокрую желтую траву. Паша подхватывает ее, и она чувствует, как его дрожащее тело бережно поднимает ее с земли, несет дальше от этого места.

Варя почти ничего не видит, в ушах только слабый гулкий стук сердца и шум проливного дождя. Паша кладет ее на сиденье, как куклу. Больше не льется смертельный поток воды, но все же, теплее ей не становится. Чернов заводит машину, как можно скорее и пытается выехать из грязной колеи.

Они не сразу выбираются из потока грязи, но все же отдаляются от леса все быстрее и быстрее. Варя слышит отрывочно, как Паша что-то кричит в телефон, слышит. Варя уходит все дальше в пустоту, и все же раз за разом находит в себе силы вдохнуть еще воздуха в легкие и продолжает жить.

Кости вздрагивают от резкой остановки. Варя пытается понять, где они, но темные пятна не уходят из глаз. То, что она видит, не дает понимания, дождь все еще льет и превращает все в сине-серые потеки. Паша глушит мотор, открывает дверь, и леденящая влага накрывает ее очередной волной окоченения. Те минуты, что она покинута, тянутся вечностью. Он открывает ее дверь, накрывает чем-то тяжелым, оборачивает как ребенка. Он старается аккуратно вытащить Варю из машины, но мышцы и кости в ее теле сводит судорогами от каждого из его прикосновений. Каждый его шаг, пока она находится в его руках, кажется ей болезненным. Капли падают на накрывающее ее голову покрывало, и она слышит стук каждой из них, они отзываются в голове звоном. Туман постепенно рассеивается сквозь маленькую щель, открывающуюся ей через плед. Она может разглядеть ржавую железную дверь.

***

Капли воды больше не бьют по покрывалу. Эхо чужих шагов. Свет.

Слабо открытыми глазами, Варя всматривается в окружение. Вытянутое помещение с железными стенами. Вдоль стен, как истуканы стоят стеллажи, заваленные однородным железным хламом, и на полу местами раскиданы забытые давно инструменты. В углу, у маленького окошка ютится надувной матрац, на нам аккуратно уложены покрывало, подушки, голубое одеяло. По правую сторону старый деревянный стол, заваленный грязной посудой, фантиками и чайными пакетиками. На полу, около розетки электрический чайник и обогреватели. Здесь же, скорее всего, находится стул, но из-за наваленных на него вещей, сказать наверняка нельзя. Грустная одинокая лампочка, торчащая из потолка, с трудом справляется со своей работой.

Она не знает, куда попала, и все же ее сердце бьется ровнее. Все закончилось. Тело ее все еще сотрясается крупной дрожью, конечности все еще стекленеют, не слушаются. Воздух больше не такой холодный, его можно вдыхать без боли.

Чернов бережно укладывает ее на матрац. Торопливо, но уверенно стягивает с нее верхнюю одежду. Она чувствует его напряжение, тяжелое дыхание, вставшие дыбом волосы на руках. Чернов отходит от нее к столу, с минуту что-то ищет, резко сбрасывает все содержимое на пол. Среди хлама находит подобие полотенец и возвращается к ней. Он укутывает ее мокрые волосы, вытирает лицо, руки, плечи. От его касаний Варя чувствует ожоги на коже, он горячий, как раскаленная печь. В его руки попадает простынь, он накрывает Варю и растирает с силой, в попытках согреть живой ледяной ком. В момент бросает эти попытки и берется за обогреватели.

Варены зубы громко бьются друг о друга, даже работающие обогреватели и кипящий чайник не перебивают стук. Обогреватели обдувают Варю с двух сторон. Они обжигают кожу горячим воздухом, но так она высыхает быстрее. Паша помогает ей сесть, облокачивает на стену, тормошит и приводит в чувства.

— Не спи, слышишь? Сейчас станет теплее.

Варя смотрит на него многозначительно, выбора, кроме как положиться на него, у нее нет. Она старается меньше трястись, но получается плохо. Кажется, даже посуда, скинутая на пол, вибрирует ей в такт. Чернов стягивает с Вари мокрые полотенца и простынь, но ее одежда остается все такой же мокрой и грязной, не дающей пройти теплу до окоченелого тела. Он, почти не открывая глаз, стягивает с нее мокрую футболку и такие же мокрые джинсы. Накрывает ее большим голубым одеялом. Теперь ей не так холодно, как неловко. Варя падает головой на мягкую подушку у маленького окошка.

Еще несколько минут Паша бродит вокруг обессиленно лежащей девчонкой. Ее синие губы слегка розовеют. Неразборчиво, со стуком, она произносит тихое «Спасибо». Чернов всматривается в ее лицо, и в эту секунду, ее отпускает дрожь. На ее глазах, его напряжение куда-то уходит, он расплывается, скатывается по стеллажу вниз, присаживается на пол. Его руки тянутся к голове, он берется за светлые волосы, синие глаза пустеют.

— Нужно вызвать скорую, — холодно констатирует он.

— Н-н-не н-н-над-д-до, — Варя делает над собой усилие, чтобы голос звучал, как можно ровнее.

— А что ты предлагаешь?

— В-в б-б-больн-н-н-нице я ост-т-т-анусь од-д-дна. Ес-с-сли т-там эт-т-то п‑п‑повв-в-т-т-тор-р-рит-т-тся, к-к-как тог-г-гда, мм-м-не уж-же нн-н-икто не п‑п‑пом-м-мож-ж-ет.

При мыслях о больничной палате, в ее глаза наливаются слезы, она прячет их. Чернов переносится ближе к матрацу.

— Я понял, никакой больницы, — холодный голос становится теплее, словно уговаривает ребенка, — ты раньше уже лежала в больнице из-за этого, да?

— Д-д-а. Гг-гипп-пот-т-ерм-м-мия з-з-н-н-аешь ли не п-п-подарок, и в-в-врач-чи м-м-мн-н-не н-н-ич-чем н-н-не п-п-пом-м-мог-г-ли. Заб-б-будь об эт-т-той ид-д-дее.

— Почему?

— П-п-поч-ч-чему я н-не м-м-могу сог-г-гр-реться?

— Да.

— У-у м-мен-ня в-всегда н-низ-зкая т-тем-мперат-тура т-т-тела. М-м-ой ор-р-рган-н-низм не б-б-борется, п-п-поэт-т-тому м-м-мне нн-нуж-жно б-б-больш-ше ус-сил-л-лий, чт-т-то бы сог-г-грет-т-ться. Эт-т-то н-не с-с-ст-траш-шно, к-как в-в-вид-дишь, ж-ж-ива ещ-щ-ще. Х-х-отя, т-т-так с-с-сильн-н-о йа ещ-щ-ще н-н-никогда н-н-не зам-м-мерзала, н-не д-д-умаю, чт-то эт-т-то т-т-только и-з-зз-за д-д-дождя. Т-ты, к-к-кстат-ти, т-тож-же зам-м-ерз, и-и в-все ещ-ще в м-м-мокрых в-в-вещах.

Паша, сидящий на корточках у матраца, мокрый до нитки, внимательно вглядывается в ее глаза и вдруг отвлекается. Светлая футболка прилипает к его худощавому телу, с прямых беспорядочных прядей стекают капли воды.

— Да, пожалуй, — он мрачно улыбается ей.

Становится к деревянному стулу, поднимает свои вещи с пола и снимает с себя мокрую футболку, отбрасывает ее в угол, подальше от остальных вещей. Сухие напряженные мышцы на юном угловатом теле, широкая спина, ни тени смущения. На его плечи падает тусклый свет от лампы, смягчая острые линии.

— Отвернись.

Варя стыдливо отводит глаза под одело.

— Т-т-ты м-м-еня т-т-олько чт-то с-с-своим-ми р-рук-ками раз-здел.

— Это были крайние меры.

— Пр-роех-хали.

— Как ты себя чувствуешь?

— Вс-се ещ-ще х-х-холодно. Б-будто в прор-р-руби нах-х-ожусь, мож-ж-жет нач-ч-чать св-в-водить конеч-ч-чности. М-м-меня лих-х-хорадит и н-н-нет сил ш-ш-шевелиться, — прерываясь, стуча зубами отвечает Варя.

Он внимательно разглядывает завернутую в одеяло гостью, прохаживается вокруг нее, присаживается рядом.

— Сейчас будет неловко. Либо я, либо скорая. Одеял у меня больше нет, обогреватели еще не заработали на полную, им нужно время.

— Я-я всс-с-се р-р-равно н-не м-могу с-с-сопрот-т-тивля-т-ться, — перебивает его Варя.

Короткий быстрый кивок с его стороны, и он плавно забирается под ее одеяло. Варя лежит на боку, смотрит в стену, у сердца нет сил биться сильнее. Он лишь слегка касается ее спины. Одну руку оставляет над ее головой, а второй придерживает тонкое плечо. Жжется. Варя чувствует, как прижимается к печи. Она осмеливается и придвигает ступни к его ногам, и застывшая кровь в них оживает, циркулирует как сумасшедшая.

Лежать молча довольно неловко.

— Т-ты м-маньяк-к? — тихо проговаривает она.

— Считай так.

— Чт-т-то б-будеш-шь д-делать д-дальш-ше?

— Съем тебя, — уголки его губ слегка приподнимаются в усмешке.

— К-к-как г-г-р-рубо.

— Я доложил о том, что слышал ребенка там. Его поиски уже начались. Ты спасла его. Надеюсь, гордишься этим.

— Д-да.

С каждой минутой дрожь стихает, тело разглаживается, расслабляется. У нее появляются силы почесать комариные укусы на своем теле. Дождь за окном продолжает лить, и сырость никуда не уходит, но сейчас, под одеялом, ей тепло и уютно.

— К-который ч-час?

— Три.

— Я х-хочу сп-пать.

— Во сколько тебе нужно быть дома?

— А в-во скольк-ко зак-крыв-вается биб-блиот-тека?

— Не знаю, никогда в нее не ходил.

— Н-ну это пон-нятно.

— Ты сейчас на улицу пойдешь.

— Где-т-то ок-коло ч-часа у мен-ня еще ест-ть, нав-верное.

Постепенно они привыкают к сложившейся ситуации, но начать обсуждать то, что что произошло совсем недавно, не осмеливаются.

«Может он постарается забыть это. Может мы оба сделаем вид, что ничего не случилось?»

— Ты это видела в прошлый раз?

— Д-да, но тог-гда его что-то сп-пугнул-ло, а в этот раз… я б-была увер-рена, что он-но убьет-т мен-ня. Т-ты ег-го т-тож-же в-вид-дел?

— Да.

Чернов о чем-то многозначительно молчит и лишь через время продолжает говорить, холодным и льющимся голосом.

— Знаешь, было бы проще, будь ты сумасшедшая.

— К-ак-к ты наш-шел м-меня?

— Почувствовал.

— Ч-то?

— Ты знаешь, что это было?

— Н-нет, в прош-шлый раз был-ло то ж-же сам-мое. Я вид-дела, как в-все вокруг-г тонет в оп-парыш-шах, гн-нил-лой з-запах, т-тишина к-как в в-вакуме. Но ког-гда я очн-нулась нич-чего уж-же не б-было.

Почти неуловимо, но Паша прижимается к ней чуть сильнее, и теперь его тело становится еще немного горячее.

— В библиотеку нам все же придется зайти.

— Ск-казки б-будем ч-чит-тать?

— Попробуем.

— Т-теперь м-мы ох-хотники з-за пр-ривед-дениями?

— Нужно знать, от кого прятаться.

— Т-ты м-можешь уехать. Н-не д-думаю, ч-что он пр-риходил з-за т-тобой.

Усмешка и глубокий, усталый вздох. Варя чувствует затылком, его от чего‑то печальную улыбку.

— Ты помнишь, как тебя выбросили с обрыва в озеро?

— Да, и что?

— Это я тебя из воды вытащил.

Эмоции красками заливают Варено холодное лицо, делают его румяным, дрожь пропадает, и на смену им приходит совсем другое волнение.

— Зачем?

— А надо было оставить тебя там?

— Я тебе никто. Нет смысла меня спасать.

— Уверена?

— Да.

— Брошу в следующий раз, даже если прибежишь за помощью. Так лучше?

Варя чувствует, как он сверлит взглядом ее затылок, пытается прочитать в нем ее эмоции.

— Да. Почему не встаешь и не уходишь?

— Охлаждаюсь.

На время воцаряется пауза. Глаза обоих бегают по комнате, думают о сказанных словах.

— Почему ты не сказал об этом раньше?

— Зачем?

— Получить благодарность. Ты ведь любишь, когда тебе должны.

— И как бы ты меня отблагодарила? Ты же не хочешь жить.

— Ты не знаешь меня.

— Ты такая банальная. Тебя и не нужно знать. Зациклена на себе, своих проблемах, чувствуешь себя особенной, не так ли? Всегда отстраненная, сама по себе, глаза на мокром месте. Шаблонная фальшь.

— А ты? Другой, хочешь сказать? Что-то я никогда не наблюдала тебя в толпе поклонников. Считаешь себя самым умным и справедливым. Смотришь на других свысока, считаешь, что имеешь право наказывать и спасать. Высокомерный идиот.

В ответ раздается заливистый смех.

Чернов встает со своего места, скидывает на Варю свою часть одеяла. Холод пробегает по ее спине, заставляет поежиться. Она раздраженно поправляет на себе одеяло. Он находит среди наваленных вещей сухую черную футболку, ловко натягивает ее на себя.

Паша проверяет, есть ли в чайнике вода. Приглядывается внимательней. Достает из-под стола пятилитровую бутылку воды и наполняет чайник.

— А где мы? Ты здесь живешь?

— Не твое дело.

Он включает чайник, ищет глазами пустые бокалы.

— Можешь не отвечать, это и так понятно. Почему не живешь дома, с семьей?

— Много работаю.

— Кем работаешь?

— Ты слишком любопытная.

— А ты грубиян. Притащил меня сюда и не хочешь ничего рассказывать.

— Я же маньяк.

— И сколько жертв здесь побывало?

Чернов игриво запрокидывает голову, ехидно улыбается и возвращается взглядом к ней, слегка наклоняясь.

— Ты первая.

Он отворачивается, уходит к одному из стеллажей, находит картонную коробку. Вытаскивает оттуда пластиковые стаканы, чай и шоколадные печенья. Чайник кипит, клубы пара достают до потолка. Кипятком заливает бокалы, промывает их и выплескивает содержимое на улицу. Наливает в чистые бокалы еще кипятка, закидывает в них пакетики чая. Выкладывает в пустой контейнер печенья. Подает их Варе, вместе с чаем.

— С чего бы такая щедрость?

— Пей или пойдешь домой пешком.

Варя делает пару глотков из стеклянной кружки, чай обжигает губы. Она недовольно шипит и морщится.

— Аккуратнее, — произносит с недовольством Чернов.

— Зачем строишь из себя заносчивого злодея, если на самом деле такой добрый? Почему поверил мне? Не может быть, чтобы ты на самом деле верил в приведений.

Паша присаживается перед ней на корточки. Синие глаза цепляются за ее лицо.

— А что, если может?

— Расскажи почему, я имею право знать.

— Что, если, я скажу тебе, что тоже ее видел?

— Кого?

— Твою мертвую подружку.

— Не может быть! И как это произошло?! — удивленно вскрикивает Варя.

— Не будь такой громкой. Однажды она чуть не утащила моего брата.

Варя на время задумывается. Уголки ее губ опускаются, задумчивый грустный взгляд запутывается в одеяле. Пальцы сильнее сжимают горячий стакан.

— О чем задумалась?

— Вы были одни тогда? Я думаю, она зовет только брошенных, одиноких детей. Обо мне забыли пьяные родители. Девочку, которая умерла спохватились искать спустя сутки, ее дразнили другие дети. Вторую спасли только благодаря собаке. Ты видел семью этого мальчика, две бедные женщины и пьющий дед. Когда мы ездили в поселок, там тоже был мальчик. Один, раздетый, грязный. Он побежал к лесу, а когда я его поймала, сказал, что его зовет девочка. Я отвела его домой, но ты бы видел его глаза.

— Так вот куда ты пропала из машины.

— Что случилось с вами?

— Ничего. Ты ошиблась.

— Не ври мне.

— Если знаешь ответ, зачем спрашиваешь?

— Просто…

— Кто ты такая, чтобы говорить с тобой об этом?

— Ты прав. Никто.

Варя стыдливо опускает глаза, отставляет горячий бокал в сторону.

За окном дождь медленно сходит на нет и единичные капли падают с крыши и листьев деревьев. Тучи расходятся, и унылые оранжевые и розовые лучи солнца пачкаются о них. Хилая радуга исчезает так же быстро, как появляется.

— Мне пора домой, — почти холодно проговаривает Варя.

— Можешь взять мои вещи. Твои мокрые и грязные.

— А как я объясню это бабушке?

— Зачем спрашиваешь у меня? Придумай что-нибудь.

Чернов отходит к стеллажам, нашаривает на полках спортивную сумку. Из нее выуживает большую белую футболку. Бесцеремонно кидает ее Варе, попадает ей в лицо. Злорадно улыбаясь, выходит на улицу.

Варя морщится от неприятных ощущений, выползает из-под согретого одеяла. По телу бегут мурашки, но дрожи больше нет. Легким движением руки она накидывает на себя футболку. В длину она доходит ей почти до колена, а в ширину поместились бы еще три таких как она.

— Можешь входить.

Чернов медленно приоткрывает железную дверь и настороженно входит. Окидывает ее оценивающим взглядом. Глаза останавливаются на худых и острых, хрупких как фарфор, раскрасневшихся коленях. Спускаются ниже, задевают часть от длинного увядающего шрама на икре и щиколотке.

— Где моя обувь?

— А, вот они, — отвечает он, забравшись за обогреватель.

Он достает белые, точнее уже зелено-коричневые, совсем не похожие на себя, кроссовки. Ставит их перед хозяйкой.

— Черт, им пришел конец. Придется идти босиком.

Паша еще недолго смотрит на Варены ноги, снова обращается к стеллажам и в углу одного из них находит тапки. Дедовские, тряпичные, с резиновой подошвой, страшные и явно им заношенные до дыр.

— Не хрустальные туфельки, но дойти до крыльца ты в них сможешь.

— Большое тебе спасибо, — искренне и серьезно произносит Варя.

— Будешь должна, — непринужденно отвечает Чернов, подносит ей пакет с ее мокрыми вещами.

Первый шаг выходит достаточно устойчивым, и почувствовав в себе силу и уверенность, Варя смело делает второй. Ноги предательски подкашиваются, правая ступня подворачивается, хрустит и отдается острой болью как нечто хрустальное и разбитое. Варя летит вперед головой, пытается ухватиться за стул, но он перегруженный вещами громко падает на пол. Перед тем, как ее висок соприкоснулся бы с углом стола, ее подхватывают сильные горячие руки. Паша удерживает узкую талию, бережно ставит ее на место.

— Все нормально, я сама пойду! Это случайность! — тут же визгливо восклицает Варя.

— Ну, давай, — настойчиво заглядывая ей в глаза, отвечает Чернов. Он отворачивается, оставляя ее держаться за стол. Она чувствует, как он ехидно улыбается, выходя на улицу.

Она отстраняется от стола, идет вперед на своих тонких ногах, прихрамывая, не очень уверенно, и все же, больше не падает. Чернов, дождавшись ее на пороге, идет сзади, делает непринужденный безразличный вид, но от каждого ее покачивания из стороны в сторону, ведет себя настороженно.

Снаружи гараж отдаленно походит на скромную летнюю кухню. Над маленьким окошком есть навес, а под ним умывальник и железная раковина. Вокруг никого и ничего. Высокая сорная трава, несколько густых деревьев, скрывающих гараж за своей свежей зеленью. Найти это место было бы не так просто.

Варя самостоятельно открывает дверь и садится в машину. На ее сиденье уже заботливо постелено полотенце.

«Маньяк он, как же. Надо запомнить дорогу сюда, вдруг пригодится».

Десять минут пути, сначала усеянного земляными кочками и ямами, затем острыми дырами в асфальте. Варя не успевает расслабиться, приготовиться морально к тому, что снова придется выходить на холодную улицу. Центральная улица Старинского сменяется ее родным невзрачным проулком.

— Сможешь сама дойти?

— Вполне.

Варя дергает ручку двери, приоткрывает ее на сантиметр, собирается выходить.

— Отличница!

— Что?

— Позови в следующий раз, как соберешься в библиотеку. Мне было не скучно.

— Дурак! — бросает Варя напоследок и выходит из автомобиля.

На улице скользко и грязно. Прохладный ветер развивает на ней футболку, так что ей приходится придерживать ее рукой. Варя шагает, переплетает ноги, скользит по грязи. Она знает, что он наблюдает за тем, как неловко она идет домой.

Перед тем, как войти во двор, Варя несколько раз заглядывает через забор. Затем, на цыпочках бежит до крыльца, приоткрывает дверь, медленно и тихо, на один сантиметр. Татьяны Родионовны в коридоре нет. Влетает в ванную, снимает с себя все, бросает в пакет и оборачивается полотенцем. Крадется из одного угла в другой. Наконец оказывается в своей комнате и падает на кровать.

Впервые за столь долгое время Варя по-настоящему хочет есть, возможно чувство близости к неминуемой смерти тянет за собой желание удовлетворить первичные потребности. Сделав все необходимое для того, чтобы не быть пойманной на лжи, она наконец съедает самую вкусную в ее жизни тарелку супа.

Целый оставшийся вечер Варя проводит одна, перед телевизором. Бабушка уже давно спит в своей комнате, откуда доносится ее ритмичное сопение, склоняя ко сну даже мух и пауков. Голубой свет от телевизора то потухает, то светит ярче. От него до Вари доносятся тихие, ни о чем не говорящие диалоги людей, кратковременная музыка, сменяющаяся от драматичной к веселой и обратно. Созерцать ящик ей не приходится, веки слишком тяжелые, а голова слишком пустая для анализа передач. Все больше она погружается во тьму, отдается в ее плен добровольно.

***

В последние несколько недель Нине часто снятся кошмары, они пугают ее, застревают в памяти, заполняют каждый день ужасом. Ей неинтересно играть и разговаривать. Целыми днями она не выпускает маминой руки, волнуется при каждой, даже мимолетной, разлуке с ней. Какое-то время мама лежит в отдельной комнате и за ней присматривает врач. Еще один большой дядя с бородой, не оставляющий их наедине. Ей он не нравится, потому что когда он приходит, то просит дать маме покой и оставить ее одну. Тогда Нину отводят в свою комнату или во двор, и она остается такой же одинокой, как и мама. Со временем маме становится лучше и для всей семьи восстанавливается привычный ход жизни, словно ничего не случилось. Все те же общие приемы пищи, все такие же разговоры, только порой, когда они смотрят маму или говорят с ней, то отводят взгляд, может от стыда, может от жалости. Нина задается себе вопросом, неужели только она не может забыть, неужели для всех остальных то, что произошло обычное дело, не влекущее за собой перемен. Для нее же эти перемены очевидны, теперь она не так беззаботна и весела, игры перестали быть интересными, игрушки яркими, сладости сладкими. Она старается каждую минуту быть с матерью, и когда они вместе, она прислушивается к каждому шороху, чтобы успеть убежать или спрятаться как можно дальше.

Сегодня вся семья в приподнятом настроении, у тети сегодня день рожденья. Утром мама просила Нину нарисовать ей подарок. Нина нарисовала тетю возле их дома. Тетя Наталья поблагодарила племянницу, поцеловав в лоб, а ровно через секунду забыла об этом подарке, в сотни других более ценных.

Во дворе дома, в уютной беседке, уже накрыт большой стол, готовится мясо, все веселятся, даже на лице мамы сегодня насколько раз мелькала улыбка. Нина сидит у мамы на коленях, а за ними вьется виноград и его спелые грузди так близко, что она незаметно срывает по одной виноградинке и ест вместо той еды, что накладывает ей в тарелку мама. Сегодня позвали много гостей, но большинство почему-то не пришли. Как сказала тетя, они проводят праздник в тесном кругу семьи, только с самыми близкими.

На столе все самое вкусное: сытные щи, кулебяки и пироги, рыба и жареная и копченая, буженина под луком, картошка и еще целая гора яств, даже то, что Ниночка любит больше всего: блины и бисквит.

Сначала семья долго собирается за одним столом, потом еще дольше трапезничает, не забывая о тостах. Отец молчалив и хмур, но сидит он далеко на другой стороне стола, от чего кажется Нине далеким, и почти недосягаемым. До него не доходят веселый смех и дружные голоса, обсуждаемые новости, истории и байки, он вспоминает о присутствующих лишь тогда, когда кто-нибудь предлагает поднять очередную рюмку. Как только животы всех собравшихся набиваются до отвала, дядя Борис предлагает всем прогуляться к озеру и даже поиграть в интереснейшую игру. Большинство соглашается присоединиться к нему, выпито было немало, и сидеть им становится скучно. Гости живо покидают свои места, дружным строем отдаляются от заметно опустевшего стола.

Мама и Нина остаются в беседке, а с ними только двое пришедших гостей.

Старая морщинистая бабуля в черно-серых траурных платьях, крестная мама тети Наташи, сгорбившись в пол тела нависает над крепким столом, одной рукой опирается на толстую коричневую трость и сверлит глазами отварную картошку в сметане. Думает наверняка о том, сможет ли разжевать и без того разваренный корнеплод.

Бородатый, как дед Мороз, дядя сидит ровно, крепко, словно он так сильно пришпорен к земле, что не может и шелохнуться. Его ярко-голубые свежие глаза глядят внимательно прямо на Нину, не отвлекаясь ни на задорную игру взрослых людей за беседкой, ни на богатый едой стол, ни даже на слегка уже уставшую молодую женщину, державшую на руках ребенка. Несмотря на «тесный семейный круг», этого дядю Нина видит впервые и кажется, что никто за все это время с ним не говорил. Одет он очень строго, уважаемо и дорого, Нине даже думается, что из‑за того его и позвали. Подмигнул. Мама не обращает на него внимание, она слегка припустила веки и наблюдает за развлечениями своей семьи, кажется, что ее совсем ничего не смущает. А вот Нина не может из-за него усидеть на месте, ей неуютно, и сердечко ее бьется сильнее, то ли от неловкости, то ли от страха.

— Дядя, а вы кто? — выпускает она на волю свое любопытство.

Дядя вдруг теряется, выпускает свой взгляд и бегает им по столу, словно пытается спрятаться.

— Я? Ну я… меня пригласил Василий, и зовут меня Петр Андреевич.

Нина замечает, что для взрослого человека чересчур уж растеряно и глупо звучит его ответ.

— А кем вы ему приходитесь? — Нина решает поймать этого голубоглазого бородача на лжи.

— Как кем, другом!

— А как вы подружились?

— А я… я его спас!

— От кого?

— От большого медведя!

— Вы шутите со мной, я вам не верю!

— Ты очень умная девочка и правда совсем взрослая, не обманешь тебя, не проведешь! Можно мне сказать тебе кое-что, по секрету?

— Да, я вас внимательно слушаю! — Нина делает нарочито важный вид.

Бородатый мужчина склоняется над столом, и она тоже подтягивается к нему, он оглядывается, становится так тихо, что даже криков играющих совсем рядом людей становится не слышно. Мама все так же, не отрываясь, смотрит куда-то в одну точку, очевидно, думает о чем-то важном. Дядя шепотом говорит так, чтобы слышала только Нина.

— У тебя очень красивая брошка, никогда не теряй ее. Когда тебе понадобится помощь, подари ее тому, кто не бросит тебя в беде. Договорились?

— Но я ее люблю больше всех.

— Я знаю, но помощь доброго человека стоит гораздо больше.

— Хорошо, я подарю ее когда-нибудь.

— Это просто замечательно! Ну, мне пора по своим делам! — вдруг вместо шепота раздается громогласный властный и сильный голос. Бородатый дядя встает со своего насиженного места и когда он уже выходит из просторной беседки, Нина кричит ему в ответ:

— До свидания!

— Прощай, Ниночка! — тихо раздается его, теперь уже отчего-то печальный, голос.

Он выходит из беседки и направляется за виноградник.

За спиной у Нины раздается мужской голос, зовущий ее маму по имени. Нина вздрагивает от неожиданности. Они дружно оборачиваются на голос. За балками беседки и ветками винограда появился молодой улыбчивый мужчина в коричневом костюме. Нина помнит, как когда-то, и не так уж давно, она с ним дружила. Добрый дядя всегда приносит с собой подарки и никогда не против побегать или даже поиграть. Однако сейчас Нина не хочет вставать с маминых колен. Здесь ей хорошо, тепло и спокойно. Мама приветливо машет рукой, склоняется над детским ушком и тихо шепчет:

— Иди поздоровайся с дядей, он тебя не обидит. Будет невежливо, если ли ты не подойдешь к нему.

Нина недоверчиво смотрит на мать и понимает по строгой морщинке на лбу, что сейчас надо слушаться. Такой взгляд у нее бывает редко, и он означает, что нет времени объяснять Нине «почему», да «как», просто «делай как говорят». Нина сползает с ее колен и идет на поле, навстречу знакомому дяде.

Дядя Миша раскидывает приветственно руки для объятий. Коричневый костюм, идеально сидящий по его худощавой фигуре, слегка приподнимается и морщится, от чего он кажется еще тоньше, а улыбка с белыми зубами еще шире, сливаясь с его белоснежной рубашкой. Он очень высокий, Нине тяжело смотреть на его лицо, когда он стоит, поэтому он присаживается перед ней на корточки. Его карие глаза устремляются на нее и внимательно изучают, оценивают, насколько она повзрослела с их последней встречи.

— Здравствуй, милая, как твои дела? Почему такая хмурая? — его голос звучит бархатно и мелодично, а крючковатый нос забавляет Нину.

— Хорошо, а как ваши дела? — спрашивает скромно Нина.

Дядя Миша заметно оживляется от звучания детского театрального голоска, словно совсем его не ожидал.

— Мои отлично, вот пришел тебя навестить. Смотри, что я тебе принес! — он достает из кармана деревянную яркую птичку невеличку. Она маленькая, с кругленькой грудкой, ее брюшко и зоб ярко-красного цвета, а ближе к хвостику становится белым, крылья, голова, клювик и хвостик ее перламутрово-голубые, а на спинке переливаются зеленый желтый и красный.

Такой подарок вводит Нину в восторг. Какая же красивая эта птичка. Ее радость отображается в глазах дяди Миши так, что становится ясным, подарок получил в ответ и он.

— Смотри, если подуть вот сюда, она запоет! На, попробуй! — дядя Миша указывает Нине на маленькое отверстие в хвосте у птички и надувает щеки, чтобы показать, как надо дуть.

Нина дует со всей силы и птичка издает громогласный свист. Нина подпрыгивает от радости перетаптывается с ноги на ногу, оборачивается на маму и показывает ей птичку. Мама улыбается ей в ответ и кивает головой, все так же устало.

— А где твой папа?

— Я не знаю, — отрешенно и хмуро отвечает Нина.

— Пойдем тогда прогуляемся?

Нина не хочет уходить далеко от мамы, но дядя Миша хороший дядя, он подарил ей такую птичку.

Мама не слишком громко отвечает «иди, солнышко, прогуляйся». Дядя Миша кивает ей в ответ и берет маленькую ручку в свою. Деваться некуда, мама уже ее отпустила.

У Нины вдруг появляется хорошее настроение, она держится за его палец с силой, скачет вприпрыжку и не выпускает свисток изо рта, ей никогда не надоест в него свистеть. Она давно так живо не прыгала и не радовалась. Они обходят большой дом, заглядывают к Ане и дяде Васе, со всеми здороваются и продолжают гулять.

Рядом чуется аромат жаренного мяса, во рту набираются слюнки, и думает Нина, дядя Миша тоже сокрушается перед прекрасным запахом, отчего они, не сговариваясь, поворачивают в сад. От того, что она не прекращает свистеть, у нее кружится голова и в ушах противно звенит. Серый дым от костра налетает облачками на них и тут же исчезает в ветвях деревьев, в стриженной траве.

Вдруг дядя Миша громко зовет отца. Голос дяди, до этого звучащий очень ласково и по-детски мило, теперь звучит грубее и жестче, словно говорит совершенно другой человек. Нину бросает в дрожь, она ищет место для того, чтобы спрятаться, сердечко бьется быстрее. Она забегает за ноги худого дяди и хватается за них ручками, как можно сильнее. Она редко видит своего отца с того дня, и когда все же встречает его так близко, то вспоминает мамины глаза, слышит хруст ее костей и чувствует его резкий запах. Но куда же от него теперь спрятаться?

Дядя Миша пытается идти дальше, навстречу к отцу, но Нина не дает ему передвигать ногами, упирается, плачет. Он не понимает, в чем дело, пытается успокоить, гладит ее по щекам, вытирает слезы, берет высоко на руки, тихо убаюкивая ласковым голосом.

— Все хорошо, у тебя, наверное, ножки устали, я поздороваюсь с твоим папой и отведу тебя к маме, хорошо?

Нина знает, что отец уже совсем близко, и кто знает, дядя Миша сильный мужчина, может быть он сможет ее защитить.

Они идут по тропинке глубоко в сад. Здесь произрастает гордость Ани, абрикосовые деревья, груши и сливы, под ними ряды клубники, где-то прячется крыжовник и смородина, а там, вдоль забора, простирается малина. Около каждого дерева вспахан ровный круг, на котором не растет ни единой лишней травинки, а между кругами вытоптана и выложена камушками тропинка. Дядя опускает Нину на землю, что бы та могла пробегать по саду. Нина любит их сад, знает здесь каждое дерево, знает, где может спрятаться, залезть так высоко на дерево, чтобы никто ее не достал.

Нина живо бежит между деревьями, ловко перебирая ножками в красивых сандаликах, дядя Миша смеясь бежит за ней, оставляет следы на мягкой траве и старательно догоняет. Нина отрывается достаточно далеко от него и скрывается за рядами фруктовых деревьев. Она прячется за большую яблоню, не успевает поднять глаза и врезается во что-то большое и твердое. Падает на землю, бьется затылком о камень, в глаза ей попадает резкий металлический отблеск, все остальное вокруг нее исчезает в плотной тени. Тьма постепенно отступает, расплывается и уходит вдаль, становясь совсем маленькой. Перед ней высится огромный, затмевающий собой солнце, покрытый тьмой отец, держащий в руке заточенный блестящий топор.

Оцепенев от дикого звериного страха, она ждет, что сейчас он убьет ее, ищет его глаза, пытается заглянуть в лицо, но разглядеть ей ничего не удается, его голову полностью поглотила зловещее черное полотно, а вместо глаз видны лишь маленькие красные отблески. Сердце вырывается из груди, она не может вдохнуть, конечности замораживаются, страх поглощает сознание, все вокруг затягивает красной пеленой.

Зловещая жидкая тень отворачивается от Нины, уходит строну. Оно подходит к столу рядом с клетками разведенных кроликов. Там свет падает ярче, под другим углом тьма постепенно рассеивается. Одним движением он ловит кролика за уши, подносит его к столу. Кролик пытается вырваться, но не может, он визжит, очень громко и пронзительно, точно такими же звуками, какими кричал бы ребенок. Отец, в другой руке которого все еще лежит топор, кладет барахтающегося и извивающегося кролика на бревно, замахивается и одним ударом отрубает ему голову. Кролик перестает сопротивляться, его конечности безжизненно болтаются в воздухе, а голова катится к маленьким застывшим ножкам Нины. На безжизненной мордочке открыты глаза. Светлая кровь заливает стол, стекает с его локтей, с бултыхающейся в его руках тушки, блестящего большого топора, с забора, с листьев деревьев, она течет по тропинке, спускаясь к ногам Нины. Все вокруг, даже она в крови, в этой ужасной, вязкой, пахнущей железом крови.

Нина не может произнести ни звука, она не двигается с места, не дышит. Она знает, что следующим кроликом будет неприметно она. Отец резкими шагами приближается к корыту с водой. Нина в мгновение оживает, ее пробивает дрожь, ей становится холодно и жарко одновременно, глаза растерянно бегают в страхе, ищут за что уцепиться. Она отползает назад, цепляясь ногами за траву. Крик предсмертного кролика все еще звенит в голове, она чувствует, что задыхается, жадно хватая воздух.

За спиной Нины раздается голос дяди Миши, он искал ее по всему саду. Он тоже испуган, но лишь из-за того, что Нина упала, ушиблась и испачкала свое новое платье. Он попытается поднять Нину на руки или хотя бы поймать на себе ее взгляд, но оторвать глаза от широкой неопрятной и страшной спины отца она не в силах. Она не разбирает слов, что льются изо рта дяди Миши, пока он отряхивает ее и приводит в порядок. В конце концов, Нина зажмуривает глаза и он все же поднимает девочку на руки. Дядя Миша нежно поглаживает ее по спине и голове, убаюкивает. Маленькое тельце дрожит от страха, ежится и почти не разжимает глаза, залитые слезами.

Гулкие шаги раздаются по земле, Нина чувствует, как земля под ними сотрясается. Рядом с собой она слышит тот самый грубый хриплый голос, наполовину неразборчивые слова. Дядя замечает застывшую в маленьких глазах панику. Отпускает ребенка на землю, прячет за собой. Нина скрывается за длинные стройные ноги, как за высокое тонкое дерево, хватается ручками за штанины и держится изо всех сил. Она не вслушивается в слова, и даже если бы вслушивалась, то не поняла бы ни слова из того, что говорит отец. Они здороваются, дядя Миша любезно задает вопросы, отвечает на встречные односложно, в голосе его звучит уверенность, но с каждой минутой к ней прибавляется неловкость, смятение, недоверие. Отец неустойчив на своих ногах, периодически заваливается в разные стороны, взад и вперед, но вовремя опирается на правую ногу. Речь его звучит прерывисто, отчасти и дядя Миша не понимает его, пытается поддержать разговор, но совершенно не выходит, любезности и манеры ему здесь не помощники. Отец оказывает свое абсолютное безразличие к присутствию маленького прячущегося ребенка за ногами собеседника. Ни один его взгляд не падает на нее, ни одно слово из его уст не говорит о ней. Нины для него просто нет.

Рука отца заносится за головой дяди Миши и грубо падает на его тонкое элегантное и хрупкое плечо, сжимает его пиджак с силой. Нина сотрясается, вжимает голову в плечи. Дядя Миша, чувствует это, заносит руку назад, и незаметно поглаживает маленькую головку напуганного ребенка, постепенно отступает назад.

— Ну что ты, Гриша, понял я тебя, понял! Мы пойдем тогда, ждем тебя за столом, не задерживайся! — аккуратно выбираясь из хватки тяжелой руки, выговаривает дядя Миша.

Наконец отец опускает руку с плеча и в очередной раз ловит равновесие где‑то на шаг дальше от них. Дядя Миша берет Нину за ручку, и они, без всякого ответа и ожидания, уходят. Нина оглядывается назад, проверяет не идет ли отец за нами, не собирается ли что-нибудь сделать. Но отец возвращается к кроликам. К маме они идут молча, испытывая некоторые неудобства друг перед другом. Нина знает, что дядя догадывается, чего она так сильно боится. Его выдают нахмуренные брови и жалостливый взгляд.

Она все так же неподвижно сидит в беседке, с безразличием вглядывается в пустоту. Нине кажется, что она не похожа на ее живую, веселую и добрую маму, сейчас она словно статуя, сделанная искусным мастером и забытая. Нина отпускает руку дяди, живо бежит к ней. Она ждет, что мамин взгляд станет ярче хотя бы на мгновенье, что вернется к реальности, к ней. Нине хочется рассказать обо всем, что она увидела, но не знает как. В маленькой испуганной до окоченения голове не укладывается, что же все-таки она видела. Нина отчетливо понимает, что никто не поможет ей, никто не спасет. Она с разбегу кидается в материнские объятья, и мама обнимает ее крепко в ответ. Мамино сердце перестает быть замороженным, каменным, оно оттаивает, но наполняется ноющей болью.

Мама спрашивает, как прошла прогулка, но видит грязное платье. Она спрашивает, что же такое случилось, но дать ответа Нина не может. Она нежно трогает маленький лоб, гладит ее мокрые от слез щеки, заглядывает в глаза, ищет ответ. Горящий ком в горле не дает произнести ни звука, Нина лишь тихо выпускает пару слезинок в мамино чистое голубое платье.

— Тихо-тихо, я с тобой, — колеблющимся голосом говорит мама, проникая в мысли своего дитя.

Когда Нина успокаивается, мама подсаживает ее за стол и уходит. Она подходит к дяде Мише, ожидающему ее в стороне. Издалека Нине кажется, что они давние друзья, знают друг друга и могут друг друга понять. Дядя Миша пытается что-то объяснить, прижимает руку ко лбу, раскрывает широко глаза, спрашивает о чем-то, но мама молчит в ответ, прячет глаза. Он снова и снова что-то рассказывает, она кивает, ни обронив ни слова.

Мама возвращается. Нина всматривается в лицо дяди, и что-то подсказывает ей, что разговор их не закончен, оборван, оставлен без какого-либо решения. Мама берет Нину на руки, сжимает маленькие плечи крепко, старается не выпускать. Нина роняет крупные слезы. Мама обнимает ее еще крепче, убаюкивает, поет песенку. Нина расклеивается и плачет во весь голос.

Остаток дня мать и дочь проводят в доме. Мама купает Нину и переодевает в новое платье, какое-то время они просто играют, сидя детской в комнате на ковре. Кажется, что все плохое позади, и им больше никто не нужен, на одну секунду становится легче.

Окно на улицу открыто, слышатся голоса взрослых, молодых, бабушек, дедушек и гостей, но вот среди радостных и довольных шумов раздается громогласный, наполненный гневом хриплый и разнузданный голос отца. Мама встает с ковра и смотрит в окно. Нина встает за ней, но мама жестом показывает ей сидеть на месте. Мамино лицо в свете яркой зори бледнеет, она сжимает в руках подол платья, так сильно, что Нина замечает побелевшие косточки на ее пальцах. За окном все так же доносятся крики, испуганные и истошные. Мама поворачивается к Ниночке, бросает строгое «сиди здесь!», и быстрыми шагами выбегает из комнаты.

Нина сидит на полу одна и слушает, как на улице люди кричат рваные фразы: «Что ты делаешь!», «Оставь его!», «Миша, уходи!», «Хватит!», «Уведите его! Заберите у него топор!», «Помогите же вы ему». Нина догадывается, что происходит там, за окном. Комната становится все больше и от сияющей за окном зари, стены окрашиваются в красный цвет. Страх или любопытство перебарывают ее, она ставит свой стульчик к подоконнику, залазит на него и выглядывает в большое раскрытое окно.

Отец шатается в разные стороны, но удерживается на ногах. Большой опасный окровавленный топор в руках. На траве, чуть дальше от него, залитый кровью, лежит дядя Миша. Он еще движется и дышит, почти как раненая рыба. Отца с двух сторон пытаются сдерживать дядя Коля и дедушка, но он раскидывает их, как тараканов, нападает на уже поверженного снова и снова. К дяде Мише прорывается отчаянная Аня, а за ней с террасы бросается мама. Они обе падают на колени перед раненным, руками сдерживают его раны, пытаются оттащить его подальше от отца.

Аня кричит, срывая голос

— Вася, беги за Юрием Анатольевичем, быстрее! Что же вы стоите, помогите нам!

Все, кто был в оцепенении, оживляются, кто-то бежит в дом за тряпками, кто‑то со стола несет воду. Еще пару мужчин присоединяются к попыткам держать отца, пытаются отобрать топор, усадить его на траву. Чем больше сопротивления ему оказывают, тем сильнее он становится, и вот-вот снова настигнет тех, кто пытается помочь, еще живому дяде Мише.

Из Нины вырывается пронзительный писк:

— МАМА!

И мама, в отличие от остальных слышит его, отвлекается, кричит в ответ:

— Нина, оставайся там!

Но Нина не может держать себя на том же месте, она уже сидела в шкафу и больше никогда не позволит себе оставить маму на растерзание злу. Нина больше не оставит ее, она будет рядом, чтобы помочь. Нина бежит через коридоры и лестницы, не чует ног и заливается слезами.

На улице мама продолжает упрашивать Нину уйти, но та кидается к ней. Мама отгоняет ее, отталкивает и тоже плачет. Нине не страшно, случится ли что‑нибудь с ней самой, она хочет забрать маму из этого ужаса. Нина тянет ее за платье, пытается унести за собой, но мама остается держать раны дяди Миши. Он все еще дышит, все еще двигается, пытается отползти назад. Нина падает к ногам матери и видит, как сочится кровь из плеча и ноги, как глубоко ему разрезали тело, как больно ему сейчас. Мама берется свободной рукой за голову Нины, она смотрит на дочь упрекающим взглядом, отодвигает ее к себе за спину, больше не пытаясь отогнать.

Отец неотрывно кричит неразборчивые слова, плюется ими, словно чем-то вязким и желчным. Несколько крепких мужчин, удерживающих его на расстоянии, пытаются с ним говорить, отвечать ему, но он замечает их не больше чем мух. Говорит он только с мамой, а та отвечает лишь ненавистным презрительным взглядом.

— Что ты смотришь на меня, шлюха?!! Спасай его, нужен он тебе! Я говорил, что покажу тебе, что такое муж?! ГОВОРИЛ?!!! Вот теперь ты знаешь, сука, на что я способен!!! Признавайся, же, его это жалкий выродок?!! Что за него так прячется! А не спасет вас никто! Убью!! Всех убью!!!

В миг он сбрасывает всех вьющихся перед ним мужчин, словно они и не держали его вовсе. Неумолимо приближается к тем, кто беззащитно лежит на земле. Топор кто-то все уже успевает выхватить из его рук и тут же получает за это в лицо. Нина стискивает сильнее мамину юбку, прижимается к ее спине. Земля гремит.

Аня бросается на отца, грудью защищая мать и дитя, но он откидывает ее в сторону, как блоху. Рука отца поднимается и грубо хватает маму за волосы, утаскивая в сторону. Дядя Миша пытается встать, пытается ухватиться за нее, как и Нина, но у него совсем нет сил, вокруг так много крови, в нем ее уже не должно быть. Его смуглое лицо совсем бледное, он пытается ухватить воздух и держать открытыми глаза, но теряется во тьме.

Мама не стонет и не бьется, она только просит Нину бежать и прятаться. Аня поднимается с земли и пытается вытащить из его почти медвежьих лап, хрупкое тело мамы, все безуспешно. Аня раз за разом оказывается на земле, больно бьется о камни. Кто-то сзади пытается взять Нину на руки, унести подальше отсюда, но она бьется и отпирается изо всех сил. Ее бросают на землю, как непослушного котенка, и она бежит за мамой следом. Кто бы не бросался на отца, у них ничего не выходит, одним размахом рук он раскидывает их на несколько метров вперед. Он все дальше и дальше продолжает тащить маму за волосы, она волочится по земле, почти не подавая голоса. Нина бежит за ними, и Аня не успевает ее поймать.

След от маминых вырывающихся ног и рук по земле тянется до самого дома. Отец останавливается лишь у входа в погреб. Отворяет деревянную квадратную дверь, ведущую к лестнице вниз. Он сжимает тонкую шею, высвобождая руку из волос, приподнимает ее над темной бездной, а затем, бросает ее, совсем как беззащитную куклу. С глухим стуком, где-то глубоко, мама бьется о земляной пол.

Визг вырывается так громко, что Нина его не чувствует. Сердце ее останавливается и разбивается вдребезги, внутри загорается злость. Нина бросается на громадную грязную ногу. Она бьет ее что есть силы, цапает, пытается разорвать, кричит. Краем глаза успевает увидеть, как Аня и тетя Наташа бегут навстречу к ней, как дядя врач, что когда-то приходил к маме, падает на колени перед дядей Мишей, как дядя Вася роняет на землю тряпки и тоже бросается вперед к ней. Все остальные, кто на траве, кто в беседке, кто из окон дома, наблюдают, словно сделали все, что смогли.

Отец замечает Нину у своих ног, останавливается на мгновенье. Нина бьет его ногу еще сильнее, еще свирепее, она забывает о страхе, она готова его убить, она верит в то, что вот-вот в ней появится такая сила, что она сможет наконец повергнуть его. Она устает, ей так больно внутри. Он берет ребенка за шкирку, как кролика за уши, и сбрасывает ее так же, как мать.

Нина бьется головой, затем спиной, мир в глазах тут же меркнет. Она открывает глаза через время, тело пронзает резкая разрывающая боль. Во рту наливается кровь, ей очень тяжело набрать воздух в грудь. Пропадает свет.

Нина открывает глаза снова. Темно. Мама гладит ее по голове и лицу, ее руки холодные. Нина ерзает, не может примоститься удобнее и прижимается к ее коленям. Пару капель падают на детские ручки. Мама очнулась раньше, чем Нина.

В подвале сыро и холодно. Серые стены и очень много пыли. Дышать тяжело. Здесь только одно окно под потолком, вытянутое и узкое, и через него сочится лунный луч. К стене примыкает тонкая хлипкая лестница, а прямо перед ними дверь, ведущая в дом. У одной из стен мостится старая скамья, и это все, что их окружает. Раньше здесь что-то хранили, но сейчас здесь нет ничего, кроме их двоих. Где-то по углам прячутся крысы, они переговариваются между собой, «пи-пи-пи», сплетничают.

«Крысы могут выбраться наружу, а мы нет».

Время идет, они так и остаются ждать. Поздний вечер, Нина очень голодна и хочет пить. Мама сидит на лавочке, гладит Нину по голове, поет колыбельную. Становится немного спокойнее, Нина уже не плачет, и мама, кажется, тоже. Она лишь иногда шмыгает носом. Становится холодно.

За дверью, что ведет в кухню, слышатся шаги, и в следующую секунду в нее не громко стучат. Нина тут же вскакивает с маминых колен, и мама бежит к двери. Нина следует за ней. Они обе прислоняются к деревянной холодной двери щеками, и слышат, как за дверью кто-то тихо плачет, и слезы эти им обоим знакомы.

— Аня, выпусти нас, прошу! — слезно просит мама.

— Простите, я не могу, мне запретили… — так же слезно отвечает Аня.

— Что? Что значит запретили?

— Он зол, так зол, и пьян! Они все посходили с ума! Простите меня, прости, Ниночка! Как же вас так, что же теперь будет! — Аня заливается, ее речь становится неразборчивой, а голос теряется, переходит на шепот.

— Аня, как же остальные? Неужели они позволят ему так поступить с нами?!

— Когда он закрыл вас под замок, он утихомирился. Они все собрались и решили, что вам здесь место. Они сговорились не выпускать вас! Говорят, что вы с Михаилом Ивановичем! Говорят, что Ниночка наша, его дитя! И верят тому, что с пьяного бреда наговорил Григорий Васильевич! Пока вы здесь, он спокоен, и они решили, что всем будет лучше, если вы останетесь здесь! Что делать нам, Ольга?! Что делать?! Как теперь вас вызволять?!

Мама теряет силы в ногах, сползает по двери вниз и присаживается на корточки.

— Значит, наказать меня решили. Скажи, Аня, Миша жив?

— Да, его перевязали и отправили в лазарет, но неизвестно, что с ним дальше станется…

— Ясно. Аня, иди обратно. Никому не рассказывай, что ты к нам приходила, слышишь?

— Да, я слышу! Держитесь, мы придумаем что-нибудь! Мы будем просить, мы с Васей не оставим вас здесь! Оленька, Ниночка, миленькие!

— Спасибо, Аня, беги скорее отсюда, чтобы не заметили, а то и сядешь здесь с нами. Уходи, говорю!

Анины всхлипы слышатся все дальше, пока не прекращаются совсем.

Нина тихо присаживается к матери, обнимает ее. По щекам текут слезы, уже одни на двоих. Нина видит, как мама смотрит на нее. Они жалеют друг друга. Нина не понимает, что все это значит, и что ждет их дальше, но сердцу ее очень больно.

Становится все холоднее. Тихо.