За все надо платить

16

— Миссис… Уивер? — Молодой врач, афроамериканец в очках, заглянул в свои записи и оглядел толпу, собравшуюся в зале ожидания при пункте скорой помощи больницы.

Кили поднялась на ноги. В ушах у нее гудело, и она знала, что это значит. Она была на грани обморока. «Не сейчас! — свирепо одернула она себя. — До сих пор держалась и дальше держись».

Она же сумела добраться до телефона, сама не зная как. Она же набрала 911. И позвонила Ингрид, которая примчалась на своей «Тойоте», как ей показалось, буквально через несколько минут, прямо в шлепанцах на босу ногу, накинув плащ на ночную рубашку. Она же сумела не потерять сознания в карете «Скорой помощи», следя за неподвижным белым лицом Дилана, пока над ним трудились врачи выездной бригады, а кровь сочилась сквозь бинты у него на шее. Она сумела ответить на вопросы полицейских в больнице и подписать бумаги, пока Дилана перекладывали на каталку и везли в палату, двери которой закрыли у нее перед носом. Каким-то образом она сумела продержаться последующие два часа, оставаясь в полном одиночестве. «Все можно сделать, — твердила себе Кили, — когда выбора нет».

— Я миссис Уивер, — сказала она.

Доктор сделала ей знак подойти.

— Прошу вас, идемте со мной.

Он провел Кили в пустой тесный кабинет, вытащил из-за стола стул и бережно усадил ее.

— Сюда. Садитесь, пожалуйста. Может быть, хотите воды? Вы пережили ужасный шок.

Кили послушно села и покачала головой.

— Ваш сын теперь стабилен, — заверил ее доктор. — Он вне опасности.

Гул в ушах, ставший почти оглушительным, сразу утих.

«Дилан будет жить», — повторяла она себе.

Доктор сел напротив нее.

— Страшно было войти и наткнуться на такое зрелище, — сочувственно заметил он.

— Я думала, он мертв.

— Что ж, ему повезло, — вздохнул врач. — Способ, который он выбрал… полоснул по горлу складным ножом… способ, конечно, жуткий и жестокий, но, в конечном счете, менее эффективный, чем многие другие, к которым он мог бы прибегнуть.

— Вы уверены… — начала Кили. — Это не могло быть… Я хочу сказать, полиция задавала мне такие вопросы… Они спрашивали, есть ли следы взлома. То есть… Это, конечно, глупо, но… это не мог сделать кто-то другой?

— Не смущайтесь, я прекрасно понимаю, как вам тяжело. Я, конечно, не судмедэксперт, но… совершенно очевидно, что это была попытка самоубийства. Вид крови и боль привели его в шоковое состояние и помешали углубить рану.

Кили кивнула, хотя слова врача убивали ее.

Молодой доктор покачал головой.

— К счастью, он не задел ни сонной артерии, ни яремной вены. Если бы он рассек любой из этих сосудов, рана была бы смертельной. Он, правда, сумел сместить гортань и повредить связки. Мы сделали трахеотомию, чтобы обойти рану. Он получает питание через назальный зонд, мы установили дренаж и внутривенную иглу для антибиотиков: туда ни в коем случае не должна попасть инфекция. Ну и, разумеется, в течение нескольких дней он не сможет разговаривать. Он был в глубоком шоке, когда его привезли, но сейчас уже очнулся. Мы его стабилизировали.

«Он жив, — напомнила себе Кили. — Он не умрет».

— Когда я смогу забрать его домой? — спросила она.

Доктор, казалось, смутился.

— Разумеется, ему потребуется время, чтобы поправиться, а потом… Ну, словом, ему может снова понадобиться госпитализация… в другом месте.

— В другом месте? — переспросила Кили.

— Поверьте, об этом нужно говорить не со мной. Через день или два с вами свяжутся…

— Кто со мной свяжется? — растерялась она.

Доктор глубоко вздохнул.

— Существуют… определенные процедуры, связанные с несовершеннолетними, когда имеет место попытка самоубийства.

— Какие процедуры? — встревожилась Кили.

— Вам позвонит социальный работник. И полиция наверняка захочет задать Дилану несколько вопросов.

— Только не полиция! — запротестовала Кили.

— Боюсь, без этого не обойтись. Такова процедура, принятая в подобных случаях. Они должны поговорить с Диланом. И с вами.

— О нет! — воскликнула она. — Зачем?!

— Они должны завершить расследование, — объяснил он. — Но вам следует обсуждать все это не со мной. Я в ответе за его физическое выздоровление. Прежде всего мы должны поставить вашего сына на ноги, сейчас ничего важнее нет. Кстати, если хотите, вы можете его проведать.

— Да-да, — прошептала она. — Прошу вас…

Он накрыл ладонью ее руку.

— Старайтесь не расстраиваться. На самом деле все не так страшно, как кажется на вид. Нам повезло, — сказал он. — Вы как, выдержите? Если вам нужно что-нибудь, чтобы успокоиться…

— Со мной все в порядке, — ответила Кили, хотя ее сердце кричало: «Нет, нет, мне плохо! Мой сын, мой ребенок пытался отнять у себя жизнь. Как я могу чувствовать себя спокойной?!»

Она встала и последовала за доктором. Он открыл дверь одной из палат и сделал ей знак войти. Кили медленно вошла. Дилан лежал на постели с закрытыми глазами. Рядом стоял монитор с черным экраном, на котором вспыхивали и пульсировали цветные линии. Из вены на руке мальчика торчала игла, в нос была вставлена трубка, по краям одной ноздри выступила кровь, еще одна трубка выходила из забинтованного горла. Обритая голова на подушке казалась хрупкой, как яйцо. Лицо посерело, рот был раскрыт, словно ему не хватило сил сомкнуть челюсти.

Кили наклонилась и поцеловала Дилана в прохладный, чуть влажный лоб, потом тихонько подтянула к себе стул и села. Просунув руку между прутьями кровати, она взяла его ледяные пальцы, прижалась лбом к холодным стальным прутьям и закрыла глаза. Сначала Кили поблагодарила бога за жизнь своего сына, потом мысленно обратилась к спящему мальчику. «О Дилан, — думала она, — мой бедный малыш. Мой дорогой сыночек. Как это могло случиться?..»

Кили принялась перебирать в памяти последние несколько дней, удивляясь, как могла не заметить признаков надвигающейся беды. Она представила себе, как он в этот вечер остался один дома и ему стало так плохо, он ощутил такое отчаяние, что не захотел продлить это существование ни на минуту. Как такое могло произойти? Ее мозг отказывался это осмыслить.

Кили во всем винила себя. Она уехала к Уиверам, оставила его одного после того, как они так жестоко поссорились. А ведь знала, как он подавлен! Хуже того, ей даже в голову не пришло, что он может попытаться что-то с собой сделать. Повторялась история с Ричардом. Она не заметила признаков несчастья. Она была так слепа, что совершенно не понимала дорогих ее сердцу людей. И в результате проглядела их обоих.

— Я плохая мать, — прошептала Кили. — Я ничего не смогла для тебя сделать. Ничего. Если бы ты только дал мне знать, если бы только намекнул… А может, ты намекал, а я была так поглощена своими проблемами, что ничего не замечала?..

Дилан заворочался в постели, его тело дернулось, словно ее тревожные мысли проникли в его спящее сознание.

«Не надо, — подумала Кили. — Ты только повредишь ему». Она подняла его бессильную руку к губам и поцеловала.

— Все будет хорошо, — прошептала она, хотя ей казалось, что уже ничего невозможно исправить.

Но его подсознание нельзя было обмануть. Он опять беспокойно заметался на постели.

Дверь открылась, и вошла медсестра, энергичная молодая женщина с широкоскулым лицом. На груди ее розового халата красовалась табличка с фамилией Перон. Не поздоровавшись и как будто даже не замечая Кили, сестра бросила взгляд на монитор, подошла к капельнице, сменила мешочек с жидкостью и сосчитала пульс Дилана, сверяясь со своими наручными часами.

— Как он? — робко спросила Кили.

— С ним все будет в порядке, — сказала сестра. — Мы его скоро переведем в обычную палату. А сейчас вам придется отсюда уйти.

— Можно мне остаться с ним на ночь? — Кили взглянула на бледное лицо Дилана. — Я не хочу, чтобы он проснулся в полном одиночестве.

На лице сестры не отражалось никаких чувств.

— Ну, я не знаю… — Потом она сжалилась. — Спросите ночную сестру на его этаже. Иногда они ставят в палату раскладушку. А пока поезжайте домой и соберите вещички, если хотите остаться здесь на ночь. Он еще не скоро проснется.

Кили помедлила, потом встала, наклонилась над кроватью и еще раз поцеловала сына в лоб.

— Я скоро вернусь, милый, — прошептала она со слезами на глазах. — Я сегодня останусь здесь, с тобой.

Кили отперла дверь и вошла в темную прихожую своего дома. Ингрид сидела в гостиной, слепо глядя в открытый журнал. Увидев Кили, она уронила журнал, словно он был раскален, вскочила на ноги и подбежала к ней.

— Как он?

Кили со вздохом кивнула.

— Он поправится. — Она крепко сжала руки старушки. — Он не повредил артерию… — На последнем слове она запнулась.

— Боже милостивый! — простонала Ингрид и покачнулась.

— Давайте сядем, — предложила Кили.

Они вернулись в гостиную и сели в кресла лицом друг к другу. По щекам Ингрид катились слезы. Она отвернулась.

— С вами все в порядке? — встревожилась Кили.

— Обо мне не беспокойся.

— А как Эбби?

— Спит, как ангел. Ни разу не проснулась. Когда я смогу его увидеть?

— Я точно не знаю, — ответила Кили. — Я собираюсь туда вернуться. У меня совсем мало времени, прежде чем он очнется. Они позволят мне спать в его палате на раскладушке. Я вернулась, только чтобы собрать вещи. — Она виновато взглянула на Ингрид. — Вы… не могли бы переночевать здесь сегодня?

— Ну, разумеется.

— Спасибо, Ингрид, — прошептала Кили, не смея взглянуть в глаза своей бывшей свекрови.

«Как же она должна меня ненавидеть, — подумала она. — Сперва ее сын накладывает на себя руки, а теперь и ее внук пытается уйти тем же путем! Должно быть, я кажусь ей чудовищем».

— Это все я виновата, — вдруг заявила Ингрид. — Мне надо было извиниться.

— Вы виноваты?! — переспросила Кили, не веря своим ушам. — С какой стати? Это мне следовало бы насторожиться. После того, как Ричард…

— Не надо, — перебила ее Ингрид.

Кили покачала головой.

— Не знаю, что мне теперь делать. Я буду бояться выпустить его из виду хоть на минуту. Вдруг он сделает еще одну попытку?

— Даже слов таких не говори! — замахала руками Ингрид. — Даже не думай. Дети часто поступают необдуманно. Особенно мальчики-подростки. Когда Ричард был подростком, сколько я ночей не спала, поджидая, пока он вернется, сколько страху мы с его отцом натерпелись, я тебе передать не могу. Мальчишки — они такие. Они… как бомбы заряженные. Мой муж говорил, это просто чудо, как им всем удается пережить свое отрочество.

Кили вспомнила Ричарда. Он пережил свое отрочество лишь для того, чтобы прийти к страшному концу в тридцать с небольшим.

— Это не то же самое, что случилось с Ричардом, Кили. Я сердцем чувствую, с Диланом все будет хорошо.

«Откуда тебе знать?..» — мысленно простонала Кили. Но она понимала, что Ингрид просто хочет ее ободрить. Пытается ей помочь, несмотря на свои собственные страхи.

— Мне очень жаль, — пробормотала она.

— Не надо об этом. Давай собирай вещи и возвращайся в больницу. Ты нужна ему. Беги, пока Эбби тебя не услыхала.

Кили взглянула на свою бывшую свекровь с любопытством. Чего ей это стоило — воздержаться от обвинений? Ингрид вдруг показалась ей чуть ли не античной героиней.

— Неужели вы не считаете меня виноватой? Я бы считала, будь я на вашем месте, — честно призналась она.

Ингрид покачала головой.

— Я тебя не виню. А если бы и винила — какой в этом толк? Ровным счетом никакого. Ты пострадала больше всех. А теперь иди.

Кили кивнула. Это не было отпущением грехов. Но она бы и не приняла отпущения, даже если бы оно было предложено.

Кили заставила себя подняться и потащилась вверх по лестнице, с трудом переставляя ноги. Включив свет в своей спальне, она переоделась в спортивный костюм, в котором можно было спать, на всякий случай сунула в саквояж свитер, но не потрудилась захватить смену одежды. Ей было безразлично, как она выглядит. Она могла думать только о Дилане. Надо быть с ним, когда он проснется.

Покончив с этим, Кили отправилась в ванную, чтобы взять зубную пасту. Любимая паста и зубная щетка Марка все еще стояли на полке рядом с ее собственными — у нее так и не хватило духу их выбросить. Закрыв дверцу аптечки, она увидела свое отражение в зеркале. Лицо осунулось и побледнело, глаза опухли от слез. Она была на грани срыва, но твердо знала, что не может себе позволить такую роскошь, пока Дилан лежит в больнице, беспомощный и безгласный.

Как она ни была измучена, Кили знала, что не заснет, и решила захватить с собой книгу. Она подошла к ночному столику со своей стороны кровати, взяла стопку книг и тяжело опустилась на край постели, собираясь выбрать одну или две. И тут краем глаза она заметила листок белой бумаги, соскользнувший с белой наволочки на коврик.

Кили, хмурясь, отложила книги, нагнулась и подняла сложенный вчетверо листок. На внешней стороне его была надпись: «Маме». Сердце у нее замерло на миг, когда она поняла, что держит в руках. Это был почерк Дилана. Он оставил этот листок у нее на подушке, чтобы она нашла его… потом.

Он и раньше так делал, когда был младше: оставлял у нее на подушке маленькие записочки с извинениями, когда она бранила его за какую-нибудь провинность. Но на этот раз в записке были его последние слова, обращенные к ней. Его… предсмертное письмо.

Рука у нее дрожала, она опасалась, что сейчас ей станет дурно.

Он оставил ей записку, а она боялась ее прочитать. А вдруг он ее обвиняет? Вдруг его письмо полно ненависти? Вот сейчас она прочтет, и эти слова навсегда останутся у нее в памяти, даже если они помирятся. Ей хотелось изорвать записку в мелкие клочки, не читая, и спустить в туалет. Но желание знать возобладало. Она должна знать, потому что он остался жив, и если она хочет хоть как-то ему помочь, они должны быть полностью честны друг с другом. Настала пора открыть все тайны. Она должна знать, что было у него на сердце, когда он решил расстаться с жизнью.

Кили внутренне напряглась и развернула листок.

Это была линованная станица, вырванная из школьной тетрадки, и, расправив ее на подушке, Кили увидела всего одну фразу, написанную посредине. «Я запер ворота».

Поначалу ее охватила бессильная злость. Это было похоже на условный шифр, на какой-то дурацкий подростковый жаргон. Неужели ему пришла охота играть в игры, когда его жизнь висела на волоске? Как он мог так с ней поступить? Оставить ее гадать до конца дней! «Я запер ворота». Какой-то ребус. Какие ворота, черт возьми?! Она нашла его в подвале. Там нет никаких ворот. У них вообще нет никаких ворот! Разве что…

И вдруг вся кровь отхлынула от ее лица. Он писал не о сегодняшнем вечере. И это был не шифр и не ребус. В своей записке он говорил о воротцах в загородке вокруг бассейна. Он говорил о том вечере, когда Марк утонул. Он не оставил воротца бассейна открытыми.

«Что я наделала?!» — с ужасом подумала Кили. Теперь, когда до нее дошел смысл его записки, ее лицо вспыхнуло жаркой краской стыда. С того самого вечера, когда Марк утонул, она считала, что Дилан оставил воротца бассейна открытыми. Она отмахивалась от его протестов, уверенная, что он лжет. Что бы он ни говорил, она ему не верила. В конце концов, его скейтборд действительно остался у бассейна, а сам он был сердит и думал о другом, когда пришел его забрать.

Разумеется, она не считала, что он сделал это нарочно. Конечно, нет. Она изо всех сил пыталась избавить его от чувства вины за свою неосторожность. Ведь о чем она твердила всем вокруг? Несчастные случаи бывают. Никто не виноват. Но под этим рассуждением недвусмысленно подразумевалось одно: Дилан оставил воротца открытыми. Это было единственное разумное объяснение тому, что случилось. Что бы он ни говорил.

Ведь он говорил, что не делал этого. А она не слушала. Это она довела его до отчаяния. Сегодня вечером, глядя в лицо смерти, он хотел сказать ей только одно. Не то, что он действовал без злого умысла. А то, что он вообще этого не делал.

«Я запер ворота». Ее мир пошатнулся, когда она поняла, что он хотел сказать, и начала понимать, что это значит.