За все надо платить

4

Пришедшие почтить память Марка Уивера заполнили все скамьи церкви Богородицы. После заупокойной службы толпа высыпала из церкви и залила все пространство небольшого кладбища. Кили сидела на раскладном металлическом стуле. На ней были темные очки и тот же черный костюм, который она второпях купила в Анн-Арборе на следующий день после смерти Ричарда. Глядя на гроб своего второго мужа, Кили вспомнила, что в день похорон Ричарда погода стояла примерно такая же. Прохладный и ветреный день, ослепительно синее небо. Идеальный день для бодрящей прогулки на свежем воздухе. Или для сбора яблок…

Кили опустила воспаленные, покрасневшие от слез веки за стеклами очков и представила себе эту картину. Горящий осенними красками яблоневый сад, румяные плоды, прячущиеся среди листьев, нагруженные с верхом, неподъемные корзины. Они с Марком и Диланом, весело смеясь, собирают урожай, а Эбби, спотыкаясь, бродит среди попадавших на землю переспелых яблок… Никогда этого не было и никогда не будет!

— Марк лишился родителей в раннем детстве, — говорил нараспев пожилой священник. — Они были отняты у него внезапно. Я помню тот день, когда их останки были преданы земле. Он все спрашивал, где они и когда вернутся. После похорон Марк остался один в этом мире и часто впадал в отчаяние, несмотря на все усилия многих добрых людей. Он был охвачен гневом и желанием нанести миру ответный удар, поквитаться за свою утрату. Потом, с божьей помощью, он выправился, начал усердно трудиться и преуспел в этой жизни. Но он оставался одиноким до того самого дня, когда наконец-то встретил Кили и обрел то, что так долго искал все эти годы. Обрел свою семью…

«О Марк! — в отчаянии думала Кили. — Ты был так уверен, что у нас все впереди, что спешить некуда, времени полно. Я-то знала, что это не так, но ты и меня заставил поверить».

Ей почему-то казалось, что она наказана за попытку начать новую жизнь. Она знала, что люди перешептываются у нее за спиной, когда выходила замуж во второй раз. Как будто, начав сначала, она предала память Ричарда. Даже несмотря на то, что Ингрид, мать Ричарда, благословила ее новый брак, Кили постоянно чувствовала себя виноватой из-за того, что снова нашла счастье. Но она была еще так молода и так нуждалась в любви! «Разве господь не учит нас любить друг друга? Разве это может быть грехом?..»

Кили заметила, что отвлеклась, и заставила себя прислушаться к словам священника, пытаясь обрести в них поддержку и утешение.

— Итак, мы предаем бренные останки брата нашего Марка земле. Мы помним, что он отдал свою жизнь, чтобы спасти жизнь своей любимой дочери, и мы говорим «Прощай», с надеждой и верой в то, что Отец наш небесный примет его в свои райские кущи. Ибо истинно рек Христос: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Слезы безудержно катились у Кили по щекам, срывались с подбородка, но она их даже не замечала. Последние несколько дней, наяву и во сне, ее не покидала боль. Приходилось постоянно напоминать себе, насколько было бы хуже, если бы Марк не сумел спасти их маленькую дочку. Но Эбби осталась жива. Вот она вернется домой по завершении мрачнейшего из обрядов, и Эбби будет с ней. «Тебе не суждено будет узнать своего папочку, моя дорогая, — думала Кили. — Но ты будешь знать, как сильно он тебя любил, как бесценна была для него твоя жизнь. Этого у тебя никто не отнимет. Всю жизнь ты будешь об этом помнить».

При мысли об этом Кили невольно вспомнила о сыне. Дилан сидел справа от нее, как и на похоронах Ричарда. Он безутешно плакал в тот день, когда хоронили его отца. Сегодня он упорно смотрел в землю, избегая взглядов всех, кто пытался заговорить с ним или выразить соболезнование. Разумеется, он был не в том костюме, который надевал на похороны отца, — за четыре с лишним года он вырос чуть ли не вдвое. Накануне Лукас Уивер отвез Дилана в свой любимый магазин и купил ему блейзер и брюки, причем настоял, что заплатит сам.

Кили пристально вгляделась в замкнутое, угрюмое лицо сына. Отец Дилана покинул его по своей воле, предпочел вечный покой страданиям этого мира. «Его любви к нам не хватило на то, чтобы заставить его остаться с нами», — с привычной горечью подумала она. Первая волна горя всегда бывает одинакова. Это просто боль. Но со временем смерть Ричарда стала для Дилана куда более тяжелой утратой.

Кили бережно положила ладонь на локоть сына и сжала его сквозь тонкое сукно блейзера. Дилан никак не ответил на ее жест. Казалось, он ничего не почувствовал.

Началась общая молитва. Кили машинально бормотала знакомые слова, но не находила в них утешения. «Ну вот, все уже почти кончилось», — подумал она, и ее тотчас же охватила паника. Она была не готова вернуться домой и принимать всех этих людей, пришедших выразить ей свои соболезнования. А людей собралось много. Двое ее старших братьев с женами приехали со Среднего Запада. Кили знала, что многие незнакомые ей люди придут на поминки. Те, кто знал Марка много лет, клиенты, обязанные ему победой в суде…

Лукас Уивер и его жена Бетси, разумеется, сидели в первом ряду. Кили очень тревожилась за стариков. Прошлой зимой они потеряли своего родного сына Прентиса. Прентис вел беспутную жизнь, имел множество мелких стычек с законом, надежды, которые он подавал в молодости, выродились в бесконечную цепь запоев и обращений в реабилитационные клиники. Он страдал циррозом печени и в сорок два года окончил свою жизнь в дешевом баре, где методично осушил бутылку водки и упал мертвым.

Бетси, обычно такая сдержанная в проявлении чувств, рыдала в голос на его похоронах. Кили ее прекрасно понимала: матери нелегко примириться с потерей ребенка, которого она носила под сердцем, даже если он сам загубил свою жизнь. А теперь еще и это… Марк был Лукасу ближе, чем его родной сын, Лукас сам его выбрал и пестовал все эти годы, сделал его своим прямым наследником. Как, наверное, страшно сознавать, что все твои усилия пошли прахом!

Тяжело вздохнув, Кили огляделась кругом. В толпе она узнала Эвелин Коннелли и еще нескольких соседей. Среди них был Дэн Уорнер, вдовец, живущий на той же улице напротив, и его дочь Николь, девочка-подросток. Отец и дочь держались за руки и щурились на ярком солнце. Ветер трепал светлые волосы Николь. Кили всего пару раз разговаривала с Дэном, когда он приносил им почту, по ошибке попавшую к нему. Николь училась в одном классе с Диланом. И все же Кили не могла не удивляться тому, что у них нашлось время прийти на похороны человека, которого они почти не знали. «Люди часто поражают нас своей добротой, когда в семье случается несчастье», — подумала Кили. Даже Сьюзен Эмблер с Джейком появились на кладбище, даже Ингрид пришла, хотя Кили прекрасно понимала, каким мучительным было для нее это напоминание о смерти Ричарда.

Распорядитель похорон вручил Кили две белые розы и почтительно помог ей подняться на ноги. Кили знала, что должна положить розы на гроб, но вся ее душа противилась этому обряду. Ей хотелось остаться на месте, не бросать цветы в могилу, чисто по-детски закатить истерику в знак протеста. Но она была взрослой женщиной и заставила себя подойти к могиле и по знаку распорядителя положить розы на полированную крышку гроба — одну от себя, другую от Эбби. Свежий осенний ветер донес до нее приглушенные звуки рыданий. Она стиснула руку Дилана, и он повел ее сквозь лабиринт надгробий к открытым дверям лимузина.

Когда они добрались до сверкающего лаком черного «Кадиллака», Дилан сразу забрался на заднее сиденье, а Кили осталась принимать соболезнования тех, кто не собирался с кладбища отправляться на поминки. Лукас Уивер ждал в самом конце очереди. Кили заметила, что он тяжело опирается на палку с серебряным набалдашником — верный признак того, что он измучен до предела. Лукас был диабетиком и страдал плохой циркуляцией крови в ногах, но скрывал свою болезнь от окружающих и делал вид, что ходит с тростью просто из франтовства. Эта палка с серебряным набалдашником была частью его ковбойской коллекции и когда-то принадлежала самому Бэту Мастерсону[3]. В обычные дни Лукасу удавалось сойти за щеголя, но сегодня привычный маскарад оказался ему не по силам.

— Кили, надеюсь, ты нас извинишь, если мы не придем на поминки, — сказал Лукас. — Я уже усадил Бетси в машину. Я тревожусь за нее. Вчера она была просто сама не своя, я даже испугался. Знаю, нам следовало бы прийти, но…

Жена Лукаса вела свое происхождение от первых колонистов, «отцов-пилигримов», прибывших на американский континент в 1620 году на корабле «Мэйфлауэр», и с детства привыкла к богатству и праздности. Но смерть Прентиса подкосила ее. Кили понимала, что от таких ударов не спасают ни привилегированное положение, ни роскошь, ни почет.

— Я все понимаю, Лукас, — сказала она, — и все поймут, я уверена. Вам обоим пришлось пройти через столько испытаний за последний год. Я знаю, Бетси плохо себя чувствует. — Кили сжала обеими руками его холодную руку. — Хочу, чтобы вы знали, как высоко я ценю… все, что вы сделали.

Она обняла его.

— Я все еще не могу осознать… Это слишком ужасно… — глухо проговорил он, пряча лицо у нее на плече.

— Кто бы мог поверить? — прошептала Кили.

Она уже собиралась сесть в машину, когда краем глаза заметила среди надгробий еще одну фигуру в черном. Может быть, кто-то робеет, стесняется подойти к ней? Она знала, с каким трудом многим людям дается выражение соболезнований. Столкнувшись с горем, такие люди совершенно утрачивают дар речи, опускают глаза и отворачиваются, хотя им многое хочется сказать.

Кили повернулась лицом к незнакомой женщине в черном, от которой ее отделяло несколько рядов могил. Незнакомка стояла возле надгробия, затененного ветвями раскидистого вяза. Оно представляло собой не обычную каменную плиту, а отлитую из цемента статую растрепанного подростка с лицом херувимчика в футболке и кроссовках с развязанными шнурками, за плечами у которого вырастали ангельские крылья. Стройная женщина в деловом черном костюме стояла, положив руку на крылья каменного мальчика. Ее рыжие волосы горели золотистыми отблесками в лучах солнца. Безупречно правильные черты лица были совершенно неподвижны, словно тоже вырезаны из камня. Черные очки скрывали ее глаза, но, даже несмотря на это, Кили видела, что женщина смотрит прямо на нее.

Кили поежилась и коснулась руки Лукаса.

— Вы не знаете, кто эта женщина, которая стоит вон там и смотрит на меня? — спросила она, понизив голос.

Лукас посмотрел на незнакомку и нахмурился, лицо его приняло озабоченное выражение.

— Это Морин Чейз.

— Вот как… — протянула Кили. — Да, я понимаю.

Они не были знакомы, никогда не встречались, но Кили прекрасно знала, кто такая Морин Чейз. Она была прокурором округа Профит, той самой женщиной, с которой Марк был помолвлен, когда познакомился с Кили.

— Это могила ее брата-близнеца, — пояснил Лукас. — Честно говоря, ее появление здесь меня удивляет. У меня сложилось впечатление, что она так и не простила Марка за то, что… ну, ты понимаешь.

Кили знала, что имеет в виду Лукас. За то, что Марк разорвал помолвку и женился на другой. На ней, Кили.

— Она когда-нибудь говорила об этом с вами?

— Нет, никогда, — торопливо ответил Лукас. — Не такая она женщина. В последнее время Морин постоянно подчеркивала, что их с Марком связывают исключительно деловые отношения.

Кили кивнула, хотя в душе сомневалась, что присутствие Морин объясняется чисто деловыми причинами. В конце концов, она чуть было не вышла замуж за Марка. Должно быть, она питала к нему сильные чувства, сохранившиеся до сих пор. Кили подумала, что, может быть, стоит подойти к Морин Чейз и предложить ей свою помощь. Ведь эта женщина любила Марка. Ей ли не знать, как это больно — потерять любимого человека? Теперь он потерян для них обеих. Потерян навсегда. Если между ними и существовало соперничество, смерть Марка положила ему конец. Но когда Кили внимательнее пригляделась к Морин Чейз, ее добрые намерения испарились. Взгляд Морин был скрыт за темными очками, но воинственно выпяченный подбородок сам по себе говорил о многом.

— Я бы на твоем месте держался от нее подальше, — словно прочитав ее мысли, посоветовал Лукас.

Кили нагнула голову и нырнула в прохладный полутемный салон машины.

— Что ж, — сказала она, радуясь возможности скрыться от беспощадного взгляда, устремленного на нее, — это будет не так уж трудно.