Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

«ДОМ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ»

Так условно именовался дом купца Ипатьева в документах уральской «чрезвычайки».

Особое назначение его заключалось в том, что с 30 апреля 1918 года в нем содержалась царская семья последнего российского монарха Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, Московского, Киевского, Владимирского, Новгородского; Царя Казанского, Царя Астраханского, Царя Польского, Царя Сибирского, Царя Херсонеса Таврического, Царя Грузинского, Государя Псковского и Великого Князя Смоленского, Литовского, Волынского, Подольского и Финляндского; Князя Эстляндского, Лифляндского, Курляндского и Семигальского, Самочитинского, Белостоцкого, Карельского, Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Болгарского и иных; Государя и Великого Князя Новгорода низовские земли, Черниговского, Рязанского, Полотского, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Обдорского, Кондийского, Витебского, Мстиславского и всея Северных стран Повелителя; и Государя Иверского, Карталинских и Кабардинских земель и областей Арменских; Черкесских и Горских Князей и иных Наследного Государя и Обладателя; Государя Туркестанского; наследника Норвежского, герцога Шлизвиг — Голштинского Сторманского, Дитмарсенского и Ольденбургского и прочая и прочая и прочая.

Сначала привезли Николая, его супругу Александру, Великую Княгиню Марию, доктора Боткина и трех слуг: горничную Анну Демидову, камердинера Чемадурова и лакея княжон Седнева. Потом, почти месяц спустя, 23 мая, доставили в дом купца Ипатьева Цесаревича, остальных трех княжон, повара Харитонова, кухонного мальчика Леню Седнева и лакея Трупа.

В считанные дни усадьба Ипатьева превратилась в настоящую крепость с сильной внутренней и наружной охраной, с пулеметами в доме и в саду. Самого Ипатьева с семьей выселили и увезли в неизвестном направлении. Объект был настолько засекречен, что туда не могли проникнуть не только лаптем, а даже глазом никто из смертных.

Русского Царя «оберегали»… А потом выяснилось — прятали от русского народа, боясь, что русский народ поднимется и освободит его.

Специальная комиссия во главе с Янкелем Свердловым ломала голову, что же делать с бывшим российским монархом. Он упорно не желал покидать пределов России, решив испить до конца горькую чашу судьбы. Он явно нервировал и создавал политический дискомфорт новоявленным правителям. Стали плести вокруг него грязную политическую интрижку, чтобы создать видимость криминала и расправиться с ним. Ловко инсценировали «тайные» переговоры с Германией через подставных лиц, по которым ему предлагалось в обмен на реставрацию самодержавия признать условия Брест — Литовского договора и заключение союза с Германией. Более грязного и подлого трудно было придумать что‑либо для того, чтобы обвинить потом его в предательстве. Николай, видно, раскусил замысел Янкеля Свердлова, не клюнул на удочку. Хотя соблазн был великий. И супруга наседала. Какими муками, каким напряжением воли дался ему этот отказ, мы пока не знаем. Можно лишь предположить, что и здесь ему пришлось преодолеть яростный нажим Алекс, у которой, как бы там ни говорили, в жилах текла немецкая кровь. А может, она поняла нечто такое, что поставило ее на сторону мужа. Может, лютая ненависть к социалистам, к тому же Ленину, который почти в открытую братался с Вильгельмом II. А может, просто надежда на Бога, в которого она верила неистово.

Эту головоломку с предложением реставрации самодержавия в обмен на признание Брест — Литовского договора и союза России с Германией, которую с успехом оставил нерешенной Николай, потом пришлось решать Ленину. А пока крепнущая большевистская власть не могла взять на себя ответственность Брест — Литовского договора и пойти на союз с Германией. Потому и надо было сделать это руками свергнутого Царя. Тут убивались сразу два зайца: Ленин отблагодарил бы Германию за денежную и моральную поддержку в революционном перевороте, не разобла чая себя в сговоре с Германией. Хотя все равно ему пришлось носить клеймо германского шпиона. С другой стороны — ловко подставлялся царь. После чего уничтожить его были все законные основания. Эту уловку Николай блестяще разгадал. И, наверное, сумел разъяснить супруге. И она, к ее чести, нашла в себе силы преодолеть зов крови, стать на реалистический путь. Таким образом, честь императорской семьи была спасена навеки, зато жизнь…

Жизнь повисла на волоске. Как только большевики поняли, что с бывшего царя нечего больше взять, что им не удастся извлечь из него политической выгоды, с этой минуты речь могла идти только об его уничтожении. Вот почему по дороге из Тобольска он был задержан в Екатеринбурге, под видом самоуправства местных властей. На самом же деле по указке из Москвы лично Янкеля Свердлова. Вот почему в «доме особого назначения» появились строго засекреченные узники.

Издевательства над царской семьей, а затем и зверское ее уничтожение началось с пытки, которой они подвергли царскую чету, разлучив их с Цесаревичем Алексеем. Больной гемофилией мальчик, часто истекавший кровью, был перевезен к родителям почти месяц спустя. Можно себе представить, что пережила за это время семья, особенно мать. Палачи знали, что для Государя и Государыни здоровье наследника было дороже собственной жизни. Поэтому бередили самую кровоточащую рану. Они знали также, что государыня имела большое, если не решающее влияние на мужа. И все еще надеялись сломить таким образом через нее упорство Николая в нежелании пойти на «тайный» сговор с Германией. По-истине изуверский прием!

Но и этот прием не помог им. Цесаревич мог умереть в разлуке с родителями и тогда ответственность перед народом легла бы на мучителей. И они трусливо ретировались, воссоединили семью.

Для охраны Николая и его семьи в «доме особого назначения» было сформировано специальное подразделение во главе с комиссаром Авдеевым. Человеком низким, пьяницей и грубияном. Он и помощника подобрал себе такого же. Они с ним бесцеремонно входили в комнату царской семьи, садились с ними за стол обедать. При этом сквернословили и отпускали шуточки с грязными намеками. Это причиняло невыносимые страдания. Особенно стра дал Алексей. Он чувствовал себя хуже всех. Дошло до того, что на прогулку отец носил его на руках.

Это неуважение и издевательства царская семья сносила кротко и стоически. Ни жалоб, ни протестов. Это поражало охрану. И постепенно отношение их менялось с грубого на уважительное. Даже Авдеев со своим помощником Мошкиным не стали задирать глубоко покорных и спокойных узников. А частые молитвы и религиозные песнопения государыни и Великих Княжон просто приводили в смущение и умиление солдат и рабочих, состоявших в охране и обслуге. Вскоре вместо грубости они стали проявлять знаки внимания и сострадания. Это не могло нравиться комиссарам «чрезвычайки». Дошло даже до Москвы, стало известно Янкелю Свердлову. И тот повелел заменить охрану на более жесткую.

4 июля в Москву полетела верноподданническая телеграмма: «Напрасно беспокоитесь. Авдеев устранен. Мошкин арестован. Авдеев заменен Юровским. Внутренняя стража переменена, ее заменили другие».

Использовав записи следственной комиссии по убийству царской семьи, бывший наставник и воспитатель Цесаревича француз П. Жильяр пишет в своих воспоминаниях: «В этот день, действительно, Авдеев и его помощник были арестованы и заменены комиссаром Юровским, евреем, и его помощником Никулиным. Стража, состоявшая, как было сказано, исключительно из русских рабочих, была перемещена в один из соседних домов, в дом Попова». То есть отстранена от дела. На этот раз большевистской еврейской верхушке не удалось сотворить гнусность руками русских. Пришлось поставить своего надежного человека.

«Юровский привез с собой 10 человек, которые почти все были австро — германскими пленными и «выбраны» из числа палачей «чрезвычайки». Они заняли внутренние посты; наружные продолжали выставляться русской стражей.

«Дом особого назначения» сделался отделением «чрезвычайки», и жизнь заключенных превратилась в сплошное мученичество».

В это время, когда сменили охрану и усиливали режим содержания узников, посланный уральским руководством в Москву Сыромолотов получал указания, как «организовать дело». Вскоре он «вернулся с Голощекиным и привез инструкции и директивы Свердлова. Юровский тем временем, — пишет Жильяр, — принимал свои меры. Он не сколько дней подряд выезжал верхом и разъезжал по окрестностям в поисках места, удобного для его намерений, где он мог бы предать уничтожению тела своих жертв. И этот же человек, цинизм которого превосходил все, что можно вообразить, являлся потом навещать Цесаревича в его постели».

Детская душа особенно остро предчувствует беду.

В этот вечер 16 июля Алексей Николаевич был грустен и даже плакал. Мать подсела к нему, положила его голову к себе на колени и стала утешать нежными словами. А он все никак не мог успокоиться. И когда у него спрашивал отец, то и дело нервно куривший у окна, выходящего на Вознесенский переулок, — в чем дело, что у него болит и почему он плачет, тот с удивлением не понимал почему он плачет. Но, видя как расстроены родители, он стал придумывать причину. И вспомнил, что на днях увезли и больше не привозят его дядьку матроса Нагорного. А без него, мол, ему сиротливо. Пришла из соседней комнаты Великая Княжна Мария и взяла руку Алексея в свою. Ему было приятно ощущать нежность руки милой сестренки, и он стал подремывать.

Николай, сидя на табуретке возле окна, поглядывал на него и на супругу, мирно штопающую чепец Марии, и в душе его теснились тревожные чувства. Что‑то грядет страшное. Самое дурное, что мог он предположить, — это новые злобные выходки Юровского. А еще, — если снова начнут обрабатывать насчет одобрения Брест — Литовского договора и всей этой грязной возни вокруг Германии и союзников. Нет, нет и нет! На это он никогда не пойдет. Хотя за этим в его судьбе видится провал. Пустота. В глубине души он начинал понимать, что этот Брест — Литовский договор — последняя возможность спастись и спасти семью. Если б это было на самом деле, если б это не было ловушкой большевиков. Пусть предательство, пусть позор. Но зато жизнь. Его и, главное, семьи. Способен ли он на это? Нет! Никогда! И потом, он совершенно четко представляет себе, что это провокация, обыкновенная ловушка, рассчитанная на дурачка.

Закатное июльское солнце блеснуло последними лучами и стало закатываться за лесом. Сегодня был первый солнечный день после долгих дождей. Омытая зелень за окном купалась в последних лучах, радуясь обильной влаге, свету, теплу. Жизнь закипела с новой силой.

Что ожидает их?!

То, что может с ними случиться, отказывалось воспринимать сознание. Неужели так вот просто у него и его семьи отнимут жизнь? Неужели на нем прекратится царская династия Романовых? Неужели он проиграл стихийной силе социалистов? Да, теперь отчетливо ясно, что Вильгельм пользовался услугами большевиков, которые беззастенчиво рушили государственность России. Он спал и видел ослабленную, уступчивую Россию. И он ее получил. Только будет ли ему от этого выгода? Вот вопрос.

Он мельком взглянул на Алекс. Она в этот момент поправляла простынку на разбросавшемся во сне Цесаревиче. Что‑то у нее в душе творится. Поговорить, но нет душевных сил заговорить с ней. Ибо придется затронуть вопрос: что же с ними будет? И снова его мысли возвращаются на тот же круг — что, как? Неужели?..

В соседней комнате тихо, как никогда. Не хихикают дочери, как это бывает обычно перед сном. Что у них там? За толстой стеной в гостиной тоже мертвая тишина. И лишь из столовой доносятся приглушенные голоса. Вроде как там совещаются о чем‑то.

Сегодня Юровский со своим наглым помощником не делали обычного перед сном обхода. И вообще что‑то необычное в нынешнем вечере. Тишина и настороженный покой. Так, наверное, бывает в центре тайфуна. Именно чувство тревожной тишины не покидало Николая. Подумалось, что вокруг, на многие тысячи верст бушуют кровавые людские страсти и в центре этих страстей он — бывший император России. И с ним его бедная, ни в чем не повинная семья.

Александра привалилась к стене и, обняв подушку, на которой покоилась светлая измученная головка Цесаревича, тоже дремлет. Милая Алекс! Сколько тебе пришлось перенести со мной всякого! Прости, если можешь, за то, что было, и за то, что предстоит еще. А предстоит не самое лучшее…

Незаметно и кстати сгустились сумерки. Если Алекс проснется, то не увидит выступивших слез на его глазах. А слезы, непрошеные и легкие, сами собой катятся из глаз, освобождая душу от нестерпимой тоски, поднимая в серд це волну за волной жалость к себе, к маленькому Алеше, цветущим дочерям, к любимой Алекс, гаснущей в этом заточении, но не ропчущей; как‑то находящей в себе силы держаться и поддерживать его. В чем только душа жива?! Сколько пережила она, сколько перенесла эта женщина с ним!..

Юровский лично подбирал исполнителей убийства.

«Этими палачами были, — пишет далее П. Жильяр, — еврей Юровский, русские каторжане Медведев, Никулин, Ермаков и Ваганов и семь немцев и австрияков…»

Эта ночь у них прошла в сплошных совещаниях. Юровский и отобранная им команда убийц начали совещание еще за ужином. Вернее, после того, как царская семья, отужинав, тихо удалилась в свои покои. Юровский намеком объявил, что час «X» настал. Сегодня все будет кончено. И велел Павлу Медведеву отобрать у русской наружной охраны оружие и принести ему. Затем они из столовой перешли вниз, в караульное помещение. И там обсудили все подробности. Неожиданно зашел спор — кому достанутся Государь и Наследник. Юровский слушал некоторое время спорящих, вдруг прервал заявлением, что он берет на себя Государя и Наследника. Это составит ему честь на века — прикончить последнего русского Императора.

Стали «делить» остальных и снова заспорили. Теперь никто не хотел брать на себя убийство женщин. Особенно молодых — Великих Княжон. Юровский не без раздражения, тыкая в каждого пальцем, определил, кому кого убивать. На том порешили. И потянулось тягостное ожидание. Действовать решили глубоко за полночь. Чтоб город уснул. Чтоб ни одна живая душа не слышала шума, который может возникнуть во время казни. Это были самые страшные часы в жизни каждого из убийц. Как ни дремучи были эти, погрязшие в убийствах и зверских расправах люди, нынче каждый из них понимал — предстоит совершить нечто из ряда вон выходящее. Что сегодня ночью их руками будет пролита кровь помазанника божьего. А это тебе не простого смертного прикончить. И неизвестно еще, что судьба уготовила каждому из них — венец вечной славы или позорную смерть и проклятия. Так или иначе, с этой ночи они волею судьбы теперь на виду у всего мира. Как мир отнесется к их этому деянию — один Бог знает. Ибо он знает, видит и вряд ли простит.

Юровский догадывался о душевном состоянии каждого из своей команды, а потому как никогда был щедр на выпивку. Пили одну за одной и не пьянели. Никулин мрачнел с каждой рюмкой и покрывался пунцовыми пятнами. Юровский то и дело обнимал его за плечи, как бы подбадривал, а сам внимательно всматривался в каждого своими глазами навыкате.

Медведев, тот наливался мертвенной бледностью. Ваганов каменел лицом. После каждой рюмки он выпрямлялся на табуретке, будто у него ломило поясницу. Видно, нервное напряжение сказывалось на застарелом радикулите.

Немцы и австрияки, те мирно переговаривались между собой. Все смелее и все громче по мере выпитого. Им все нипочем, им лишь бы скорее домой. За участие в этой операции им обещали полную свободу и довольствие на всю дорогу, когда поедут на желанную родину.

Самым впечатлительным в этой банде был, конечно, Ермаков. Он сначала быстро захмелел и все порывался что-то сказать:

— …Я никогда! Слышь, господа! Я никогда не пр — ращу себе…

Дальше язык не поворачивался.

Потом он стал трезветь. И уже не пытался высказаться по поводу того, что он «никогда себе»… А молча с подозрением всматривался то в одного, то в другого собутыльника. Но больше всего присматривался к Юровскому. Тому явно надоело такое внимание, он резко вскинул свою вихрастую голову:

— Ты чего, друже, присматриваешься?

— Да вот никак не уразумею, неужели ты в Государя?.. А потом в наследника? И рука не дрогнет?

— Не дрогнет. Не переживай. Настанет час, и ты увидишь.

Юровский храбрился перед товарищами, а на самом деле он уже сейчас чувствовал, как судорога сводит ему правую — руку. Ту самую, которой он должен будет застрелить сначала Государя, а затем и Наследника. Тайком от пьяной братии он с силой сжимал и разжимал кулак под столом, боясь, что и в самом деле руку может свести судорога в самый неподходящий момент. И это стало его глав ной заботой — не подкачать в самый страшный момент. Он весь сосредоточился именно на этом, если не считать раздражающих, внимательно — насмешливых, выражавших порой недоумение и страх глаз Ермакова.

— Ты, Ермак!.. — нарочито развязно обратился он к товарищу. — У тебя что, очко заиграло? Так скажи. Я те не принуждаю. Мож пойти пощупать одну из княжон. Шоб руки потом не дрожали! Га — га — га!.. Потом всю жись будешь хвастаться — царскую княжну щупал…

Ермаков отвел глаза, закурил цигарку и вышел вон.

Юровский дал отбой пьянке и велел всем выйти проветриться и собраться с духом. Сам с Никулиным пошел проверять наружную охрану.

За дверью караульного помещения на кушетке лежал Ермаков, упершись недвижным взглядом в потолок. Губы его беззвучно шептали что‑то.

— Ты не молитву ли творишь, друже? — Юровский играл под украинца и частенько свою речь пересыпал словами украинской мовы. — Та чи ты злякавски?..

Ему смешочки, а Ермакову было не до шуток. Ему и в самом деле было плохо. Мугило после выпитого. Голова шла кругом и казалось, что потолок валится на него. Потолок и стена, якобы, на которой портрет царя во весь рост. Откуда взялась та стена из зала суда, где ему лепили двадцать лет каторги за убийство полицейского в драке возле пивной в Питере. Огромный, во всю стену портрет. Царь на нем в золоченом мундире, с лентой через плечо, в высоких начищенных до блеска сапогах. Бравая выправка и нафабрены усы вразлет. Вот именно такой, только нарисованный, все валится и валится на него вместе со стеной. Вот сейчас накроет его, и он задохнется под ним. Уже заранее не хватает воздуха, уже заранее давит грудь и хочется кричать, позвать на помощь. А на помощь, он знает, никто не придет. Вокруг него пляшут и корчат рожи гад Юровский, подонок Медведев и выгнутый в пояснице Ваганов. Немцы и австрияки в штопаных гимнастерках. У них у всех глаза навыкате и отвратные рожи. И царь стоит между ними. У него спокойное лицо и слезы на глазах. Из‑за плеча его выглядывает худенький мальчик. Это еще кто? Ах, да! Это же Наследник. Бледный болезненный мальчик. Этого‑то за что?..

— Этого‑то за что? За что мальчонку? — Ермаков вскочил на лежанке, огляделся. Никого вокруг. За дверью на улице кто‑то громко кашляет. Тусклая лампочка под потол ком. И нет портрета царя во весь рост. В проеме двери нарисовался Юровский — Бледный, осунувшийся. Не смотрит в глаза. «Затеяли, гады!» — проносится в голове Ермакова. Но тут же он чувствует, как больно стиснул ему руку Юровский.

— Вставай. Пора…

Как происходило убийство и как потом заметали следы, известно всему миру из документов следствия:

«…Юровский проник в комнаты, занимаемые членами Царской семьи, разбудил их и всех, живших с ними, и сказал им приготовиться следовать за ним. Предлогом выставил то, что должен их увезти, потому что в городе мятежи и что пока они будут в большей безопасности в нижнем этаже.

Все в скором времени готовы и, забрав с собой несколько мелких вещей и подушки, спускаются по внутренней лестнице, ведущей во двор, через который входят в комнаты нижнего этажа. Юровский идет впереди с Никулиным, за ними следует Государь с Алексеем Николаевичем на руках; Государыня, Великие Княжны, д — р Боткин, Анна Демидова, Харитонов и Труп.

Узники остановились в комнате, указанной им Юровским. Они были уверены, что пошли за экипажам, или автомобилями, которые должны их увезти, и, ввиду того, что ожидание продолжалось долго, потребовали стульев. Их принесли три. Цесаревич, который не мог стоять из‑за своей больной ноги, сел посреди комнаты. Царь сел слева от него, д — р Боткин стоял справа, немного позади. Государыня села у стены (справа от двери, через которую они вошли), неподалеку от окна. На ее стул, так же как и на стул Цесаревича, положили подушку. Сзади нея находилась одна из ея дочерей, вероятно, Татьяна. В углу комнаты, с той же стороны, стояла Анна Демидова, у которой оставались в руках две подушки. Три остальные Великие Княжны прислонились к стене в глубине комнаты; по правую руку от них, в углу, находились Харитонов и старый Труп.

Ожидание продолжается. Внезапно в комнату возвращается Юровский с семью австро — германцами и двумя своими друзьями — Ермаковым и Вагановым, заправскими палачами чрезвычайки. С ними находится Медведев.

Юровский подходит и говорит Государю: «Ваши хотели вас спасти, но это им не удалось, и мы принуждены вас казнить». Он тотчас поднимает револьвер и стреляет в упор в Государя, который падает, как сноп. Это сигнал к залпу. Каждый из убийц знает свою жертву. Юровский взял на себя Государя и Цесаревича. Для большинства заключенных смерть наступила почти немедленно, однако Алексей Николаевич слабо застонал. Юровский прикончил его выстрелом из револьвера. Анастасия Николаевна была только ранена и при приближении убийц стала кричать; она падает под ударами штыков. Анна Демидова тоже уцелела, благодаря подушкам, за которыми пряталась. Она бросается из стороны в сторону и, наконец, в свою очередь падает под ударами убийц.

Когда все было кончено, комиссары сняли с жертв их драгоценности, и тела были перенесены на простынях при помощи оглобель от саней до грузового автомобиля, ожидавшего у ворот двора между двумя дощатыми оградами.

Приходилось торопиться до восхода солнца. Автомобиль с телами проехал через спавший город и направился к лесу. Комиссар Ваганов ехал впереди верхом, так как надо было избегать встреч. Когда уже стали приближаться к лесной поляне, на которую направлялись, он увидел ехавшую ему навстречу крестьянскую телегу. Это была баба из села Коптяки, выехавшая ночью с сыном и невесткой для продажи в городе своей рыбы. Он немедленно приказал им повернуть обратно и вернугься домой. Для большей верности, сопровождая их верхом, он ехал рядом с телегой и запретил им, под страхом смерти, оборачиваться и смотреть назад. Все же крестьянка успела мельком увидеть большую темную массу, двигавшуюся позади всадника. Вернувшись в деревню, она рассказала о том, что видела. Под влиянием любопытства крестьяне отправились на разведку и натолкнулись на цепь часовых, расставленных в лесу.

Между тем после больших затруднений, так как дорога была очень плоха, грузовик доехал до лесной поляны. Трупы были сложены на землю и частью раздеты. Тут комиссары обнаружили большое количество драгоценностей, которые Великие Княжны носили спрятанными под своей одеждой. Они тотчас ими завладели, но в спешке уронили несколько вещей на землю, где их затоптали. Трупы были затем разрезаны на части, положены на большие костры.

Для усиления огня в них подлили бензина. Части, наименее поддающиеся огню, были уничтожены при помощи серной кислоты. В течение трех дней и трех ночей убийцы делали свою разрушительную работу под руководством Юровского и двух его друзей — Ермакова и Ваганова. Из города на поляну было привезено 175 килограммов серной кислоты и более 300 литров бензина.

Наконец 20 июля все было кончено. Убийцы уничтожили следы костров, и пепел был сброшен в отверстие шахты или разбросан вблизи опушки, дабы ничто не обнаружило того, что произошло.

…После преступления Юровский подошел к Медведеву и сказал: «Оставь на месте наружные посты, а то как бы народ не взбунтовался».

Этими словами Юровского, понимающего настоящую цену злодеяния, можно и закончить описание убийства века, организованного и исполненного с неимоверной варварской жестокостью людьми, именующими себя избранной нацией. Это еще один и, вероятно, не последний урок всему человечеству — ни одно доброе дело не остается безнаказанным. А зверски циничную формулу, главный постулат иудейской морали, — «Что можно нам по отношению к другим, того нельзя другим по отношению к нам» — никогда, ни на секунду нельзя забывать, держать в уме, сердце, в душе, днем и ночью, в любой ситуации. Как заряженный пистолет под подушкой. Если человечество имеет еще хоть каплю чувства собственного достоинства.

Эта картина злодейского убийства русского царя, а в его лице убийство русского самодержавия воссоздана на основании свидетельских показаний следствия, проведенного по горячим следам следователем по особо важным делам при правительстве Колчака Николаем Алексеевичем Соколовым. Следственное дело насчитывает в себе шесть пухлых томов, написанных от руки. Главные свидетели — крестьяне села Коптяки и Павел Медведев, непосредственный участник убийства. Кроме того: «Были допрошены сотни людей, — пишет Жильяр, — и лишь только сошел снег на поляне, где крестьяне села Коптяки нашли вещи, принадлежащие Царской семье, были предприняты обширные работы. Колодезь шахты был расчищен и осмотрен до дна. Пепел и земля части поляны были просеяны сквозь сито и вся окружная местность тщательно осмотрена. Удалось установить местоположение двух больших костров и неясные следы третьего… Эти систематические изыскания не замедлили привести к открытиям чрезвычайной важности.

Посвятив себя целиком предпринятому делу и проявляя неутомимое терпение и самоотвержение, Соколов в несколько месяцев восстановил с замечательной стройностью все обстоятельства преступления».

Трагическую картину убийства остается дорисовать видом той комнаты, в которой оно совершалось. Право, она напоминает послереволюционную Россию. «Вид этой комнаты был мрачнее всего, что можно изобразить. Свет проникал в нее только через окно (полуподвальное помещение. — В. Р.), снабженное решеткой, окно на высоте человеческого роста. Стены и пол носили на себе многочисленные следы пуль и штыковых ударов. С первого взгляда было понятно, что там было совершено гнусное преступление и убито несколько человек».

А в России после этого были убиты миллионы. Убийство царя повлекло за собой цепную реакцию — начался настоящий геноцид против русского народа. Логика простая — если можно царя убить, то почему нельзя убивать простых смертных?!

История повторяется, если люди не делают выводов из ее уроков. Стрелка сегодняшнего политического барометра медленно, но упорно поворачивается на геноцид, если русский народ не «воспрянет ото сна» и не возьмется за дубье.

Насквозь лживые правители, импортированные в Россию из‑за бугра, имеют одну, но пламенную цель — поживиться чужим добром. Они никогда не заботились и никогда не станут заботиться о народе. Народ должен сам о себе позаботиться.

Все лицемерие и подлую лживость вчерашних и сегодняшних правителей видно в этих нескольких строчках, мрачной тенью довлеющих над Россией:

«ПОСТАНОВЛЕНИЕ президиума всероссийского центрального комитета от 18 июля 1918 г.

Центральный комитет рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов в лице своего председателя одобряет постановление президиума Уральского комитета.

Председатель центрального исполнительного комитета Я. Свердлов.»

А вот и само

«Постановление президиума Уральского Областного совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов:

Ввиду того, что чехо — словацкие банды угрожают столице красного Урала, Екатеринбургу; ввиду того, что коронованный палач может избежать суда народа (только что обнаружен заговор белогвардейцев, имевший целью похищение всей семьи Романовых), президиум областного комитета, во исполнение воли народа, постановил: расстрелять бывшего Царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.

Постановление президиума областного совета приведено в исполнение в ночь с 16 на 17 июля.

Семья Романовых перевезена из Екатеринбурга в другое более верное место.

Президиум областного совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Урала».

К слову:

Так «отблагодарили» евреи русского Царя за его мягкое обращение с ними. Он глубоко ошибался, когда говорил: «Какой ужас, за вину одного еврея мстить неповинной массе». В убийстве Столыпина повинен не один еврей. Как и в его убийстве в доме Ипатьева. Приказ об убийстве царя поступил из золотой преисподней — всемирного еврейского штаба по одурачиванию и порабощению человечества. Оттуда направляется работа по планомерному уничтожению русского народа с целью захвата территории России и всех богатств на ней. В полном соответствии с указаниями «Протоколов собраний сионских мудрецов».

Пришло время, когда об этом надо говорить открыто, громко, яростно. Нам бросили вызов. И у нас один выход — либо принять вызов, либо покорно склонить головы. Будет забавно, если мы, обратившие в бегство неисчислимые орды захватчиков, начиная от половцев и кончая фашистами, нация, взрастившая таких народных героев, как князь Игорь, Александр Невский, Ослябя, Минин и Пожарский, Кутузов, Суворов, Столыпин и Жуков, побоимся принять вызов воинствующих сионистов. Неужели мы, русский народ, покроем позором имя великого и бесстраш ного сына России Аркадия Петровича Столыпина, не побоявшегося бросить им с трибуны: «Не запугаете!»? Неужели, убив его, они запугали нас на века? Так запугали, что мы не можем поднять голос за наших матерей и детей? Не могу, не хочу в это верить. Это противоестественно. Да и налицо все признаки — народ пробуждается, начинает понимать, кто в России есть кто. Воинствующие евреи видят это и не сидят сложа руки, принимают все меры, чтобы заглушить здравый голос патриотов, сбить процесс пробуждения национального самосознания. Они не остановятся даже перед организацией новых, еще более страшных репрессий, чем те, что мы имели при Сталине. Не постесняются бросить в адский огонь этих репрессий и своих единоверцев миллионов несколько, как это делали при Сталине. Нам надо понимать это и не мечтать о том, что мы возродим русское национальное достоинство в белых перчатках. Нам предстоит проделать ворох черной работы. Но прежде всего нам надо научиться быть такими, как они — хитрыми, изворотливыми и вероломными. Клин клином вышибают. Надо сделать так, чтобы процесс самосознания русского народа стал необратимым. Мало того, его надо поставить на рельсы ускорения. Хватит раскачиваться. Промедление смерти подобно. Для единения сил необходима идея, знамя. Такой идеей может стать возвращение к тому, с чего Россия начала терпеть унижение и крах — с возрождения Государственности России во главе с Государем.

Государь! Православие! Отечество!

Вот слова, вокруг которых соберется сила несметная.