Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

ГЛАВНЫЙ ПОСТУЛАТ В ДЕЙСТВИИ

«Что можно нам по отношению к другим, того нельзя другим по отношению к нам», — главный постулат иудейской морали.

При бегстве из Киева, во время еврейских погромов, Симанович видел из окна автомобиля десятки трупов «убитых во время богослужения евреев». Это факт. И факт страшный. И его, Симановича, можно понять, когда он оправдывает этим фактом все свои мерзкие действия, чтоб отомстить. Но при этом он, да и все евреи почему‑то забывают, что еврейские погромы — это всего лишь эхо их собственного изобретения — кровавого праздника Пурим, дошедшего в наши времена из глубины веков.

Однако.

«Я решил, — пишет Арон Симанович в своей книге «Распутин и евреи», — всеми силами бороться за мою жизнь, жизнь моей семьи, моих родственников и за наше равноправие».

«Мною была создана обширная организация для собирания материалов о положении евреев во всех частях России. В последние голы, перед революцией, работа была закончена. Я не скупился в средствах. У меня были зарегистрированы все раввины, все еврейские политики, все купцы и даже еврейские студенты. Я был осведомлен не только о политическом положении и общественной жизни евреев, но знал многое из личной жизни видных еврейских деятелей. Этим я больше всего импонировал моим клиентам, когда они ко мне обращались. Обычно я вперед, знал. по какому делу они ко мне обращались, что производило еще большее впечатление. Ежедневно ко мне обращались евреи со всех концов России. Они ждали моей помощи и участия в самых разнообразных делах. Чтобы быть в состоянии им помочь, я налалил хорошие отношения со всеми соответствующими учреждениями и должен сказать, что не было в России учреждения, в котором я не мог провести мои дела.

(Подчеркнуто здесь и везде мной. — В. Р.).

Больше всего работы мне давала еврейская молодежь, — пишет дальше Симанович. — Известно, что евреи в российских высших учебных заведениях принимались с большим ограничением. Осилить эти ограничения стоило много труда и денег».

«Всем, кто ко мне обращался, я давал точные указания, к кому они должны были направиться и что предпринять. Но это было еще недостаточно. В большинстве случаев я должен был ходатайствовать лично. Для этой цели я обзавелся рекомендательными письмами Распугана к влиятельным лицам, известным петербургским профессорам, придворным дамам, духовным и т. д. Просьбы о принятии одного или нескольких евреев в высшие учебные заведения передавались нередко даже от имени императрицы.

Перед началом занятий меня ежегодно посещали целые вереницы молодых евреев, которые добивались приема в Петербургский университет или другие высшие учебные заведения. Я снабжал их письмами Распутина, водил к министрам и сообщал, что царица поддерживает эти просьбы. Обычно молодые люди тогда принимались, несмотря на установленную норму.

Я сам диктовал Распутину его письма, и они гласили примерно следующее: «Милый, дорогой министр, Мама (т. е. царица) желает, чтобы эти еврейские ученики учились на своей родине и чтобы им не приходилось ехать за границу, где они становятся революционерами. Они должны остаться дома. Григорий».

«Я ежедневно получал телеграммы исхлопотать их отправителям разрешение проживать в Петербурге или Москве или предпринять поездку вне черты оседлости. Для удовлетворения их этих просьб у меня существовало специальное бюро».

«Права жительства я доставал всем без исключения евреям, которые ко мне обращались.

Еврейские ремесленники имели право жительствовать всюду, где они хотели заниматься своим ремеслом. Все евреи, которые хотели воспользоваться этим правом, подвергались испытанию, которое особых трудностей не представляло. Поэтому я много хлопотал о том, чтобы утвердиться в Петербургской управе, которая в этом вопросе была решающей, и, в конце концов, добился того, что я при выборе правления управы имел решающее значение. Всегда проводились мои кандидатуры, которые потом и были моими верными сотрудниками.

Я добывал разрешения на право жительства не только лицам, которые действительно хотели заниматься своим ремеслом, но и таким лицам, которые и понятия не имели о ремесле, по которому они экзаменовались. Как ювелир я также имел право держать подмастерьев и пользовался этим очень широко, хотя в Петербурге я не имел мастерской. В моей квартире находилось несколько рабочих столов в пустой комнате, где никогда не работали. Мои подмастерья занимались всевозможными делами, но только не ювелирным делом…»

И так далее и тому подобное.

Широко развернулся Симанович! Так широко, что это стало бросаться в глаза властям. Он был уличен в нечистых делах и выслан министром внутренних дел Хвостовым в Нарымский край. Но вскоре возвращен содействием влиятельных особ, которые были обязаны ему. А проще говоря — задобрены, подкуплены загодя. Вызволение его из ссылки еще больше укрепило его позиции.

«Причины моего влияния были только немногим известны. Таинственные легенды окружали мою личность. Одни считали меня чем‑то вроде министра по еврейским делам, другие же думали, что я являюсь представителем американских евреев.

Если какой‑нибудь местности угрожал еврейский погром, то мой тамошний корреспондент меня об этом уведомлял. Условленный уже заранее текст телеграммы обычно гласил: «Беспокоимся Вашем положении. Телеграфируйте».

После получения такой телеграммы я немедленно принимал все меры, чтобы заставить центральные власти предписать местным властям прекратить погромную агитацию. Таким пугем мне удавалось предотвратить погромы в Минске, где губернатором был Гире, и в Вильне, где губернаторствовал Любимов».

«Кроме ремесленников также купцы пользовались жительством вне района оседлости или могли совершать соответствующие деловые поездки. Для меня было легко доставать для них право въезда в Петербург. Но бывали случаи, что проситель не имел никакого формального права для приезда в Петербург. В таких случаях я телеграфно предлагал просителю выслать прошение в двух экземплярах: один для меня, а другой Петербургскому градоначальнику. Проситель от меня получал телеграмму: «Вам сообщают, что впредь до распоряжения Вы причислены к канцелярии градоначальника».

Этот способ обычно применялся градоначальником тогда, когда другим путем не было возможности обойти правила об еврейской оседлости. Фиктивно причисленные к канцелярии градоначальника евреи могли с своими семьями совершенно беспрепятственно проживать в Петербурге».

Интересные откровения. В чем‑то действия его достойны похвалы. Например, борьба с погромами. Предотвращение их. Но в остальном… При этом автор понимает всю незаконность творимого и заранее оговаривается: «…я не выставляю требования признать все мои поступки правильными», что он предвидит большую критику в свой адрес за свои «подвиги» и берет всю ответственность исключительно на себя лично, отводя всякую критику и ответственность от своих единоверцев. Этим заявлением Симанович стремится придать своей деятельности частный характер. Но потом сам же и проговаривается, что он действовал с одобрения и помощью еврейской общины.

Вчитываясь в откровения Арона Симановича, удивляешься его наигранной наивности — нарушая на — каждом шагу закон (плох он или хорош — это уже другой вопрос), он как бы не хочет понять, что потому и ограничивают их в правах, что в своих пакостях они не знают границ.

«Конечно, не приходится распространяться о том, что при улаживании еврейских ходатайств, — пишет далее Симанович, — вскоре ставших моим главным занятием и поглощавших массу времени, дружба Распутина была для меня весьма ценной».

«Правда, в первое время, он (Распутин. — В. Р.) в еврейских делах проявлял некоторую сдержанность».

«Он также мне часто рассказывал, что царь сетует на евреев. Так как министры постоянно жаловались на еврейское засилье и участие евреев в революционном движении, то царю еврейский вопрос причинял немало забот, и он не знал, как с ним поступить.

Это было недолгое, но для евреев весьма опасное время. Я уже начал опасаться, что Распутин сделается антисемитом, и применял все мое умение и энергию, чтобы направить мысли Распутина по другому пути.

В известном смысле я должен был противопоставить мое влияние на Распугана царскому, так как царь посвящал Распутина во все свои заботы и постоянно жаловался на евреев. Вопрос касался того, вникнет ли Распуган в мои пояснения по еврейскому вопросу или поверит жалобам царя. Представители еврейства, которых я считал нужным посвятить в создавшееся грозное положение, были в большой тревоге и обязали меня принять все меры, чтобы предотвратить переход Распутина к антисемитам».

«В то время Распутин находился уже на высоте своей славы и царь вполне находился под его влиянием».

«Руководящие еврейские круги прониклись большим доверием ко мне и моей деятельности. Они поняли, что при моих связях и моих способностях я мог бы побудить правящие круги окончательно разрешить в положительном смысле еврейский вопрос».

Следующий абзац окончательно изобличает Симановича в том, что вся его деятельность проходила под контролем и руководством еврейской общины. И все, что сотворено им по разрушению российской государственности, не есть его частное дело, а самый настоящий широкий заговор воинствующего еврейства против России, против русского народа.

«Я имел много конференций с представителями еврейства, и мне была дана задача стремиться к еврейскому равноправию и, если только возможно, добиться его. Это означало также, гго много намеченные пути и применяемые средства для достижения этой цели были признаны правильными».

А ведь в начале своей книги Арон Симанович всю ответственность за свои действия берет на себя, отделяя себя от еврейских кругов. Вот его слова: «Когда я вернулся в Петербург и там сошелся с Распутиным, я решил действовать при его помощи, но на свою личную ответственность и без помощи моих единоверцев. Перед общественностью я только теперь (то есть в период написания им книги. — В. Р.) выступаю с отчетом и еще раз заявляю, что всю ответственность принимаю на себя и г отов к резким нападкам и обвинениям».

Постепенно он начинает открывать имена своих единоверцев, которые тогда составляли команду прохиндеев.

«Самым горячим и энергичным защитником еврейства был Мозес Гинцбург, который в Порт — Артуре нажил большие деньги и в Петрограде занимался еврейским вопросом и еврейскими делами».

Здесь невозможно не остановиться, чтоб не подумать над тем, как Мозес Г инцбург нажил большие деньги в Порт-Артуре. В районе военных действий. Кто читал «Порт — Артур» А. Степанова, помнят, наверное, с какой болью и горечью автор пишет об ужасном снабжении нашей армии продовольствием, одеждой и снаряжением. Как русские солдаты голодали, мерзли, как их предательски обирали высокопоставленные чины. На этом Мозес Гинцбург нажил большие деньги.

«Нажил»! Какое безобидное и страшное в данном контексте слово! А ведь за ним стоят голод и беды тысяч и тысяч русских солдат, погибавших за Родину. Какой же надо иметь цинизм, какое скотское хладнокровие, чтобы воровство, наживу на крови людей называть «нажитыми деньгами»?

Мало того, этот Мозес Гинцбург, прибыв после Порт-Артура в Петербург с мешком «нажитых» на крови и лишениях русских солдат денег, поднял шум на весь мир, что в районе военных действий чинятся страшные гонения на евреев со стороны верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича.

«Создается впечатление, — кричит Мозес Гинцбург, — что верховный главнокомандующий Николай Николаевич желает воспользоваться случаем, чтобы совершенно истребить еврейство».

«Еврейское общество постановило мобилизовать все свои связи, средства и силы, чтобы добиться равноправия евреев. В средствах недостатка не будет. Евреи постановили за помощь в этом деле пожертвовать огромные суммы. Если я сумел бы провести равноправие евреев, я мог бы сделаться самым богатым человеком в России и, кроме того, мое имя будет занесено в еврейские памятные книги («пинкес»)».

«Ты имеешь прекрасные связи, — говорил Гинцбург Симановичу, — и бываешь в таких местах, где еще никогда не ступала нога еврея. Бери на помощь Распутина, с которым ты находишься в столь близких и коротких отношениях. Было бы грех не использовать такие обстоятельства. Я пришел к заключению, что Распуган может провести все, что он захочет. Он способен переубедить всех министров. Мы не можем терпеть, чтобы Николай Николаевич и его сподвижники в районе военных операций грабили и убивали несчастных евреев и чтобы по всей России так притесняли. Ты получишь от нас все, что тебе понадобится. Возьмись сейчас за работу, и если ты сделаешься жертвой твоих стараний, то вместе с тобой погибнет весь еврейский народ».

Вот как оценивалась невинная «частная» деятельность Арона Симановича. Вот какие силы за ним стояли. И после этого они делают вид, что никакого заговора нет и не было. Был и есть! Нынче Симановичи и Распутины всюду, куда ни кинь взгляд.

«Я предложил, — пишет далее Симанович, — созвать конференцию еврейских представителей с Распутиным, чтобы они лично могли убедиться во взглядах Распутина на еврейский вопрос».

Конференция состоялась в доме Гинцбурга.

«Там собралось много виднейших представителей еврейства; между ними находились: известный своей благотворительностью барон Гинцбург, присяжный поверенный Слиозберг, Лев Бродский, Герасим Шалит, Самуил Гуревич, директор банка Мандель, Варшавский, Поляков и др.»

«При появлении Распутина в салоне Гинцбурга ему была устроена очень торжественная встреча. Многие из присутствующих плакали».

Распутин, выслушав евреев внимательно, пообещал помочь.

«Вы все должны помогать Симановичу, — сказал он, — чтобы он мог подкупить нужных людей. Поступайте, как поступали ваши отцы, которые умели заключать финансовые сделки даже с царями. Что стало с вами! Вы уже теперь не поступаете, как поступали ваши деды. Еврейский вопрос должен быть решен при помощи подкупа или хит — роста. Что касается меня, то будьте совершенно спокойны. Я окажу вам всякую помощь».

«После конференции состоялся ужин. Распутин стирался сесть рядом за столом с молодой и красивой женой Гинцбурга. Хозяин дома, который знал славу Распутина как бабника, очень просил меня сесть между его женой и Распутиным (тут шкурный интерес оказался ближе, чем еврейский вопрос. — В. Р.). Я исполнил его просьбу, и его ревность утихла».

Распутин приступил к практической реализации своих обещаний.

«После составления подходящего списка кандидатов в министры, — пишет об этом Симанович, — Распутин стал все чаще и чаще заговаривать с царем относительно еврейского вопроса, причем царь все же выказывал большую осторожность не столько из‑за своего антисемитизма, сколько вследствие других причин».

Какие же это причины?

«Распутин неоднократно говорил, что царя настраивают против евреев его родственники и министры. Сам царь рассказывал ему, что его министры во время своих докладов постоянно высказываются против евреев и, таким образом, и его восстанавливают против них. Его постоянно забрасывают рассказами о так называемом «еврейском засилии». Не удивительно, что эта травля имела свои последствия».

Итак, цель определена — министры, которые натравливают царя на евреев. По этой цели и начал бить «прямой наводкой» Распутин, хорошо снабженный деньгами, мадерой, податливыми дамочками. Вооруженный советами еврейской общины.

Практическое осуществление программы началось с освобождения приговоренных к высылке двухсот врачей-дантистов, получивших фиктивные дипломы.

Симанович свел их с Распугиным. Об этом он свидетельствует: «Когда Распутин явился, все взмолились о его помощи против министра юстиции Щегловитова. Он ответил: «Как вам помочь! Щегловитов столь твердолоб, что не выполняет даже царских приказов, если они гласят в пользу евреев. Вы должны поручить дело Симановичу. Он перехитрит Щегловитова. Подайте прошение».

Прошение было подготовлено, предстояло вручить его царю. Вырубова обещала помочь. После завтрака в Царс ком Селе, на котором присутствовал и Распутин, она сказала царю:

«— Симанович также здесь.

Царь вскочил шутливо из‑за стола и сказал:

— Он, наверно, хочет меня провести! — он вышел ко мне и спросил: — Что ты хочешь?

Скрывая мое волнение, я сказал, что имею один бриллиант в сто карат и желаю его продать. Я уже предложил этот бриллиант царице, но она находит его слишком дорогим.

— Я не могу во время войны покупать бриллианты, — ответил он. — Ты, наверно, имеешь другое дело? Говори.

В этот момент к нам подошел Распутин. Он слышал последние слова царя.

— Ты угадал, — сказал он ему.

Царь, по — видимому, не имел охоты входить в подробности нашего дела. Он уже предчувствовал, к чему наше дело сводилось.

— Сколько евреев? — спросил он.

— Двести, — ответил Распутин.

— Ну, я уже знал, давайте сюда прошение.

Я передал царю прошение, которое он просмотрел.

— Ах, эти зубодеры! — сказал он. — Но министр юстиции и слышать не хочет об их помиловании.

— Ваше Величество, — возразил я, — что означает — не хочет слышать? Министр не смеет прекословить, когда Ваше Величество приказывает.

Распутин ударил кулаком по столу и вскричал: «Как он смеет не повиноваться при исполнении твоих приказов?!»

Царь видимо смугился.

— Ваше Величество, — сказал я, — осмелился бы предложить следующее. Вы подписываете прошение. После отъезда Вашего Величества я передам прошение Танееву (начальнику царской канцелярии), и он уже распорядится о дальнейшем.

Царь последовал моему совету. Дантисты были помилованы. Они устроили денежный сбор, собрали 800 рублей, и на эти деньги была куплена и поднесена Распутину соболья шуба.

Я же получил еврейский медовый пирог, бутылку красного вина и серебряный еврейский кубок».

Тут Симанович не удержался, немножко прихвастнул, оттеняя свою роль в этом эпизоде. Ну да Бог с ним! Это не самый большой грех в его деятельности «во спасение» единоверцев. Хотя, с другой стороны, в какую кучу дерьма они посадили этим в общем‑то честного служаку, порядочного русского человека, министра юстиции Щегловитова. С которого, собственно, и началось фронтальное наступление Распутина и К° на российскую государственность.

За этим последовало дело по освобождению евреев от призыва в армию. Для этого надо было числиться студентом высшего учебного заведения. И это дело провернули Симанович с Распутиным.

«Для отвода глаз в списки воспитанников института были занесены при содействии Распугана тысячи освобожденных от военной службы воспитанников духовных училищ, а в действительности институт имел лишь около шестисот слушателей и из них 70 процентов евреев».

«Все члены комиссии были назначены по указанию Распутина и, если к ним попадался призываемый, на бумагах которого имелся мой условный знак, то такого обязательно освобождали».

Затем последовало добытие разрешения на гастроли еврейской оперетты в Петербурге.

«Царица меня внимательно выслушала и по своему⁷ обыкновению спросила: «Что же я должна делать?»

Я передал ей прошение, на котором она написала: «Разрешается. Александра».

«Другой случай, — откровенничает дальше Симанович, — еврейский врач Липперт попал в плен к немцам. Его жена, родственница графини Витте, обратилась ко мне с просьбой исхлопотать обмен его на немецкого военнопленного. Я ей посоветовал по этому делу обратиться к Распутину».

Надо было действовать через министра иностранных дел Сазонова. С Сазоновым у Распутина были неважные отношения.

«— Тот нас выставит, — сказал он.

— Почему?

— Он за войну, я против войны».

После он все же согласился обратиться с просьбой к Сазонову. Написал ему записку: «Милый дорогой, помоги изнывающему в германском плену! Требуй одного русского против двух немцев. Бог поможет при спасении наших людей. Новых — Распутин».

«Сазонов пообещал, но прошло восемь дней, а резуль татов не было. Распутин рассердился, написал вторично министру: «Слушай, министр. Я послал тебе одну бабу. Бог знает, что ты ей наговорил. Оставь это! Устрой, тогда все будет хорошо. Если нет, то я набью тебе бока. Расскажу любящему, и ты полетишь. Распутин».

Через две недели доктор Липперт был в Петербурге.

Это звучит почти анекдотически, но факт остается фактом: началось настоящее третирование министров и чехарда с назначением и отставками. Без совета с Распутиным царь не назначал ни одного министра. Мало того, дело повернулось так, что уже не стало желающих быть министрами. И тогда царь названивал Распутину, требуя у того кандидата на вакансию в министерском кресле. А «Распутин никогда не намечал кандидатов, — хвастается Симанович, — заранее со мной не посоветовавшись».

«В последний дореволюционный год все министры назначались и увольнялись исключительно по моим с Распутиным указаниям. При выборе кандидатов мы руководствовались двумя соображениями: насколько предполагаемый министр мог способствовать заключению мира с немцами и нам помочь при проведении еврейского равноправия».

«Часто случалось, что царь телефонировал Распутину, требуя немедленно указать кандидата для какого‑либо освобождающегося поста министра. В таких случаях Распутин просил царя обождать несколько минут. Возвращаясь к нам, он требовал назвать необходимого кандидата.

— Нам нужен министр! — восклицал он взволнованно.

Недалеко от телефона происходила тогда конференция,

на которой иногда участвовали даже племянницы Распутина, между тем как царь ждал у телефонной трубки. Однажды Распутин во время разговора с царем сказал нам:

— Нам требуется генерал.

Случайно присутствующий при этом мой сын Семен назвал фамилию «Волконский», хотя тот и не был генералом, а товарищем председателя Государственной Думы. Распутин назвал фамилию царю. Вскоре после этого Волконский был назначен товарищем министра внутренних дел».

И здесь, как и в случае с «Дневниками» Вырубовой и Джанумовой, я прибегнул к почти сплошному цитированию первоисточника — книги Арона Симановича. Сделал я это из тех же соображений. Во — первых, подобные откро вения «героя» легко было бы квалифицировать критиками как измышления автора; во — вторых, никакой, даже самой изощренной фантазии не хватило бы, чтобы пересказать, а тем более изобразить в художественных образах циничную непосредственность прагматического мышления еврея — лишь бы мне было выгодно, лишь бы это пошло на пользу моим единоверцам, а там хоть трава не расти. Иначе говоря, такое не изобразишь художественными средствами. Разве что только в рамках изображения человека с отклонениями от нормы? И, в — третьих, оголив до предела ход мыслей и поступков этого «выдающегося» еврея, мне хотелось бы заставить понять читателя, что мышление еврея — это особое мышление. Эгоцентрическое. Не зря ведь главным постулатом иудейской морали принята формула: «Что можно нам по отношению к другим, того нельзя другим по отношению к нам». Именно здесь заложен, именно отсюда проистекает безграничный цинизм еврейского волеизъявления. Что это так, говорит использование ими против России и российской государственности самого грязного человека всех времен и народов Гришки Распутина. А за ним пойдет целая плеяда душителей России. Мало того, ими будет разработана программа уничтожения российской государственности, где будут расписаны все детали этого уничтожения поистине зверскими методами — это знаменитые «Протоколы сионских мудрецов», которые с маниакальной настойчивостью претворяются в жизнь. Эта воинствующая сионистская идеология, которую даже Ленин назвал реакционной, приобрела совершенно зловещую окраску: теперь уже сионисты называются россеисты. Теперь уже не Сион они хотят иметь в качестве земли обетованной, а саму Россию. Теперь они русские более, чем сами русские. А русским они отказали в России. Что может быть бредовее этой идеи? Однако…

Ниже мы остановимся подробнее на этом «супердокументе» — «Протоколах сионских мудрецов». А сейчас всего несколько слов о главных идеях этой антинародной программы. Идеях простых до примитива. Из арсенала элементарной уголовщины: было твоим — станет моим; тебе хорошо — будет плохо; всякое здравомыслие довести до абсурда.

Пробным шаром был Гришка Распутин. Они превратили его в таран, при помощи которого всякое здравомыслие в России было превращено в абсурд. И надо сказать, мо мент для этого был подобран удачно: критика монархизма, нестрогий царь, взбалмошная царица, тупость придворной братии, революционные брожения и т. д. В этой мутной воде российского общежития евреи и вылавливали свою рыбку. Самым уловистым местом оказался двор. А самой подходящей наживкой — Гришка Распутин. Николай Второй, потерявший опору среди своих царедворцев, пригрел возле себя мужика и пошел у него на поводу. Как это случилось? Почему это произошло? Неужели такой уж он глупый был? Нет, конечно. Об этом свидетельствуют многие и многие, кто близко с ним общался. То, что за Распутиным стояли определенные силы, конкретно — еврейская община, — это понятно. Это теперь и ежу ясно. Но и сам Распутин — не лыком был шит. Об этом мы «тьму примеров слышим».

Итак! Почему все‑таки русский самодержец, царь Николай Второй, так привязался, так верил простому мужику вопреки протестам царедворцев, именитых и родовитых сановников всех мастей и рангов, вплоть до родственников? Даже вопреки протестам родной матери! Очевидно, были какие‑то и объективные причины. Помимо общепринятых — чудодейственной силы старца, его набожности, силы воли, влияния на императрицу и особенно на больного Цесаревича. Со временем, может быть, нам станут известны истинные мотивы увлечения царя этим человеком, о котором написаны сотни, тысячи страниц разных толков и суждений, свидетельств современников и официальных документов. Но все это пока односторонние суждения недоброжелателей. Вот, мол, Гришка такой — сякой, шельмец и прохиндей. Пьяница, бабник, мерзопакостный выродок земли русской. Так оно и есть, конечно. Но ведь было же что‑то в нем и положительное. Говорят, где‑то готовится к печати книга, или уже вышла, о Распутине. В ней якобы приводятся такие факты, которые если не смывают полностью черные краски с него, то во всяком случае здорово притушевывают. Признаюсь, я с большим удовольствием прочитаю эту книгу, если она попадется мне в руки. Мне хочется знать о нем не только плохое. Хотя я и сейчас знаю о нем из того, что прочитал, немало такого, о чем хотелось бы поговорить. Уверен, что о нем много написано и наговорено напраслины. Все теми же старателями, которые развалили российскую государственность и продолжают разваливать. Почему? Да потому, что через него можно обляпать грязью и царя, и всю царскую семью. Да и все русское общество. Может, это даже главная причина осквернения образа Распутина. Его имя использовали сразу в двух направлениях — с одной стороны, «с парадного подъезда» льстили и хвалили взахлеб, окружая вниманием, засыпая подарками, с другой, «с черного хода», втихомолку распространяли о нем дикие небылицы, чтобы опорочить царя и его семью. Мы еще узнаем и об этом.

Из того, что автору удалось прочитать по российской истории 1905–1916 годов, в особый ряд встают, кроме Государя, такие фигуры, как Столыпин, Коковцев, Витте, Пуришкевич и… Распутин. И теперь вот вынырнувший из тьмы еврейской золотой преисподней Арон Симанович, волею судьбы вовлеченный в эпицентр событий тех лет, оставивший нам довольно яркие и правдивые, несмотря на хвастливый налет, свидетельства о тех днях и о Распутине.

В этой обойме — Николай Второй, Столыпин, Коковцев, Витте, Распутин и мельтешащий между ними Симанович — и хотелось повнимательнее рассмотреть фигуру Распутина.

Что объединяет этих разных по характеру и социальному положению людей? Прежде всего — широта мышления. Государя — в силу своего верховенствующего положения, природного ума и заложенного в него особым воспитанием мировоззрения. Столыпина — в силу его высокого положения, выдающегося природного ума, ответственности русского государственного деятеля, мыслящего как истинный патриот своей Родины. Коковцева — в силу недюжинного природного ума, изумительной порядочности и честности, ответственности государственного деятеля, мудрости и приверженности великим начинаниям Столыпина.

И, наконец, Распутина — тоже в силу его мужицкого природного ума, большой жизненной школы, силы воли, характера и веры в свое необычное предназначение. Мыслящего, во многом, категориями патриота своей Родины.

Симановича — в силу тонкого прагматического коммерческого ума, преданности еврейской идее, пренебрежения средствами в достижении целей. Плюющего на судьбы земли, вскормившей его и его потомков, как и единоверцев.

Эти люди жили и мыслили широко, действовали активно. Часто в строго заданном направлении. Кроме, может быть, Распутина. Потому что он, как в разговоре, так и в делах, перескакивал с одного на другое. Тем не менее.

Государь, чтобы Россия была великой и сильной; Столыпин, чтобы государство было великим и сильным; Коковцев, чтобы государство было великим и сильным; Распутин (?..); Симанович всю свою энергию, всю свою дьявольскую хитрость, все средства направлял на ослабление России, на развал государства. В этом ему неосознанно, а скорее всего в силу зависимости от него содействовал Распутин.

Вообще‑то я вынес такое впечатление, что он все‑таки поддерживал Государя, укрепляя его дух. Даже тогда, когда был не согласен с его решением. Например, в объявлении войны Германии. Да и в еврейском вопросе. Сначала интуитивно, а затем и сознательно заботился о величии и благополучии державы. Хотя неосознанно вредил России. В этом смысле он был одновременно созидателем и разрушителем. Он это понимал, иногда даже бунтовал, как свидетельствует Симанович, но его быстро приводили в чувство напоминанием того, кому он обязан своим благополучием. В разных ипостасях видится этот мужлан, по — разному смотрится. Но ярче всего, мне кажется, в роли народного заступника. По крайней мере эту роль он играл пе менее самозабвенно, чем роль кутилы и сердцееда. Всегда, всюду, перед всеми он непременно ходатайствовал прежде всего за простых людей. Последнее время, по свидетельству современников, жалоб и прошений от народа ему поступало больше, чем царю и царице.

«Царица, — замечает по этому поводу Симанович, — этим явлением была сильно обеспокоена. Она старалась, насколько это только было возможно, выполнять все поступающие просьбы, — и с циничной непосредственностью признается: — Мы старались это обстоятельство использовать для наших целей и советовали многим, к нам обращавшимся, подавать прошения царице, будучи уверены, что эти прошения будут удовлетворены».

Неважно — на пользу они государству или во вред. Как было с аферистами, поставившими крупную партию сахара немцам через Персию. В результате чего получалось, что воюющая с Германией Россия подкармливает Германию же. Симанович без тени смущения описывает, как он «спасал» от суда затейников этой аферы Зива и Хепнера. При помощи тогдашнего обер — прокурора Сената Добровольского и, естественно, Распугана. Они просто-напросто ошельмовали перед царицей генерала Батюшкина, председателя комиссии по расследованию дела Зива и Хепнера. И — таки добились прекращения судебного преследования.

В этом и во многих подобных делах по вызволению из-под стражи или суда всякого рода воров и аферистов, действовавших подчас во вред государству, роль Распутина никак не назовешь патриотической. Мало того, имея свой личный интерес от всех этих «добрых дел», его участие выглядит просто преступным. Но все это, по его мнению, было житейскими мелочами по сравнению с тем, что во всей стране, от края и до края, беспросветно бедствуют миллионы и миллионы простых людей. Это было его главной мыслью и болью. И это он стремился донести до сознания царя, внушить ему сострадание и склонить к участию в судьбе народа. В этом он чувствовал свою главную и необоримую правоту. И находил понимание со стороны царя. И чтобы бороться за эту свою правоту, он так же, как и Симанович, не стеснялся в средствах. И удивительно, что ему многое удавалось. Тем более удивительно, что он не обладал чинами, не занимал высоких постов. А был обыкновенным российским крестьянином. Он отлично понимал, что если б не Симанович с его связями, деньгами и изворотливостью, то он погряз бы в долгах и трущобах. Вот почему он закрывал глаза на проделки еврейской общины, хотя и видел явный вред от их деятельности русскому государству, обществу.

Главным мотивом движения его души было сострадание простому человеку. И ненависть к тем, кто его угнетает. Этих он презирал и унижал как мог. Особенно представителей высшего света. Эту пустопорожнюю, никчемную публику, погрязшую в роскоши и безделье. В них он видел главную причину того, что общество захлестнуло помоями сплетен и склок, оплело паутиной наветов и зависти, предательства и шкурничества. Он сам ненавидел лицемерных царедворцев и чинуш и изо всех сил внушал эту ненависть царю. Которому были созвучны эти его мысли. Царь видел низость окружающего его общества глазами старца, а потому так легко поддавался его внушениям. С одной стороны, о подлости высшего света, с другой — о нрав ственной чистоте простого народа. Царица прямо говорила окружающим, что простой народ, откуда вышел и сам Григорий, ближе к Богу, а потому она верит ему больше, чем коленопреклоненным царедворцам. Царь был того же мнения. А потому никто не мог его разубедить в том, что Распутин является тем мессией, который оградит и спасет его и его семью от злых сил.

Из доступных теперь свидетельств о Распутине можно составить довольно точное представление о его личности. И не только как о шарлатане, буйном гуляке, бабнике, но и как о политике, мыслителе и даже литераторе. И тут нам предстанет человек, который действительно становится в ряд таких, как царь Николай, Столыпин, Коковцев.

История делает отбор по своей особой логике и, видно, не зря подняла этого человека на гребень самой большой волны общественной и государственной жизни того времени.

Оставим в покое такие черты Распу тина, как «пьяный грязный мужик, который проник в царскую семью, назначал и у^твольнял министров, епископов и генералов, и целое десятилетие был героем самой скандальной петербургской хроники». Посмотрим на него с другой стороны и немного благосклонно.

Распутин никогда, ни при каких обстоятельствах не поднимал руку на человека. Даже в драке, когда на него нападали. Он спасался бегством. Или воздействовал на человека волевым словом и взглядом. Далее когда нищенка Гусева в его родном селе Покровском вспорола ему ножом живот, он не стал отбиваться от нее, хотя мог убить одним ударом кулака, а, подхватив вываливающиеся кишки свои, пустился наутек. И только видя, что покушавшаяся догоняет его, чтобы нанести еще удар ножом, он схватил полено и выбил у нее нож из рук. А мог и по голове ударить. Мало того, когда односельчане поймали эту Гусеву и хотели учинить над ней самосуд, Распутин попросил мужиков не делать этого.

Его бывшие друзья иеромонах Ггрмоген и архимандрит Феофан с блаженным Митей Козельским избили его, а Митя пытался даже оскопить его ножницами. Он вырвался и убежал от них. И ничего не стал предпринимать против них, хотя стоило ему одно слово молвить царю, и их всех постигла бы тяжелая участь. Правда, это слово за него сказала царю Анна Вырубова. И Феофан, бывший духовный наставник царской семьи, первый, кто приютил его в Петербурге, был тотчас выслан из Петербурга. Гермогена поймали в бегах на Москву и тоже удалили в монастырь. Но сам Распутин никак не вредил им.

Крестьянам, устроившим ему автомобильную аварию по подговору того же Илиодора, он дал денег и отпустил с миром.

Покушавшегося на него жениха его дочери Марьи грузина Пхакадзе он остановил взглядом и окриком: «Ты хочешь меня убить, но твоя рука не повинуется!» И Пхакадзе выстрелил не в него, а себе в грудь.

Можно подумать, что он был просто трусоват, раз не мог или страшился постоять за себя. Ничего подобного! Он шел судьбе навстречу с открытым забралом, без тени сомнения в своей правоте. Перед убийством он чувствовал, что над ним сгущаются смертельные тучи и что ему готовят ловушку. Тем не менее, он принял приглашение князя Юсупова. И как его ни отговаривали, как ни предостерегали, как ни охраняли под личным контролем министра внутренних дел Протопопова, он ускользнул из дому и был в назначенный час там, где его ждали. Он сделал свой последний шаг навстречу судьбе, ничуть не сомневаясь в своей силе, в своей правоте мирного, неагрессивного человека.

И еще одно совершенно замечательное, по — моему, уникальное свойство этого человека: он не имел никаких должностей и никогда не стремился их иметь. Тем не менее, его влияние на общественную и государственную жизнь было огромно. Современники отмечают: людям иногда казалось, что страной правит не царь, а Григорий Ефимович Распутин. И поэтому к нему стремились, ему завидовали, ему поклонялись, его боялись, его ненавидели.

Он был почти безграмотный мужик, а сколько премудрых царедворцев, прошедших высшие школы образования, ходили к нему на поклон. Начиная от вельможного, самовлюбленного графа Витте и кончая банкиром Рубинштейном.

Полуграмотный мужик, без должностей и званий, влиял на мировую политику. Неизменно выступая при этом в роли миротворца. Он вообще был противником войны. На этой почве у них были распри с царем. И не раз они даже ссорились. Когда возникли осложнения с Австрией из‑за убийства в Сараево, Распутин выговаривал царю: «Ты родился несчастным царем. Народ еще не забыл Ходынскую катастрофу при коронации и гибельную войну с Японией. Мы не можем начать новую войну. Плати им сколько хочешь. Дай Австрии 400 миллионов, но только не войну. Война всех нас погубит».

«Пока я жив, — говаривал он, — я не допущу войны».

В канун войны с Германией Распутин находился в родном селе Покровском на излечении после покушения. Получив сообщение, что царь намерен начать войну, он отбил ему отчаянную телеграмму с мольбой не делать этого. Когда война уже была объявлена, он телеграфировал вторично. Но было уже поздно. От расстройства у него открылась рана.

Есть авторы, которые утверждают, что вопрос войны и мира с Г ерманией — чуть ли не семейные разборки царя и царицы. И что яростное неприятие войны со стороны Распутина продиктовано желанием доказать императрице свое влияние на царя. И что якобы царь, желавший поднять патриотический дух народа, а заодно и разделаться с назревающей революцией, на самом деле просто — напросто противопоставил свою волю воле капризной и властной Алекс.

Очевидно, в какой‑то мере это так. Вернее, большая политика коронованных особ, конечно же, обсуждается и в будуаре. Поскольку их личная жизнь неотделима от государственной и общественной. Но… Никто из историков не отрицает, что Вильгельм II, пользуясь тем, что на российском престоле сидит их единокровная немка, обнаглел и потребовал слишком многого: Польшу и Прибалтику, часть Украины… И это было главной причиной, побудившей царя и армию к войне с Германией. За войну с Германией был и Старый двор, и матушка — императрйца. Все патриотически настроенные граждане России, понимавшие Отлично подоплеку притязаний Вильгельма. Поэтому и поднялась волна национального патриотизма. Поэтому и разразилась мировая война, так бесславно окончившаяся для России.

Бесславный ее конец во многом определил успех революции. А архитекторы ее теперь известны. И кому она нужна была, теперь мы знаем. Отсюда следует бесспорный вывод, что в развязывании войны были заинтересованы революционные силы, потому что нужно было поражение России. (Чем хуже, тем лучше). Поражению этому спо собствовала невольно и сама императрица, исподволь помогая своим родственникам в Германии, и давившая всей своей мощью на царя. Поощрявшая тем самым предательско — коммерческую деятельность еврейской общины. Выкачивая преступными сделками (наподобие поставки сахара) деньги из России, они направляли их тут же на войну с Россией. Расчет был точный — ослабленная Россия более не сможет сдерживать их притязаний. Что было запрограммировано в «Протоколах». Поэтому пошли в ход самые низкие, самые подлые, какие только может измыслить человек, удары под дых России. Тут и афера с тайными поставками Германии, тут и фактический подкуп царицы, тут и борьба с Главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем, тут и воровство и распродажа (как в Порт — Артуре) военного имущества и продовольствия. И, наконец, бесконечная вереница освобождения пленных по запискам царицы всяких прохвостов, наживавшихся на войне; отсюда паралич органов правосудия.

Солдаты голодали и вшивели в окопах, а воришки типа Гинцбурга, Рубинштейна и Мануса и подкупленные ими военные чины жирели. Да еще потом обвиняли Главнокомандующего в плохом снабжении армии. Суперподлость!..

Многие свидетели тех событий считают, что будь Распутин в Петербурге в то время, когда назревала война с Германией, он не допустил бы ее. Арон Симанович оставил даже нам такое свидетельство: «…Распутин был согласен сам исчезнуть, как только был бы заключен мир с Германией…» Но это не входило в расчеты еврейской общины. И Распутин, по — моему, это понимал. И в этом вопросе расходился с ними.

Склонный думать, что старец в самом деле обладал даром провидения, я попытаюсь порассуждать о том, почему Распутин так яростно боролся за мир с Германией. И тут невольно приходит мысль, что этот мужик, обладавший огромной интуицией, лучше, чем кто‑либо другой из десятков тысяч чинов, дипломатов, министров и политиков, и даже сам царь, понимал, что поражение России в этой войне неизбежно и что это повлечет за собой снежный ком неудач России. Так и вышло. Он как‑то понимал мировой расклад сил и саму взрывоопасную обстановку внутри страны, он отлично был осведомлен о подспудной борьбе против России еврейской общины, он до тонкости знал характер царя и характер их взаимоотношений с царицей.

Он знал и упорство императрицы в противодействии супругу. Он знал о двойной игре Старого двора, наконец, он отлично понимал и то, что ожиревшее, отупевшее высшее общество не способно уже держать в узде такую махину, как Россия. А потому он предвидел и крах всему, если только ослабнет самодержавный авторитет царя.

Некоторые авторы не могут понять, почему Распутин так упорно помогал евреям в решении их главного вопроса — отмены «черты оседлости» и дарования равноправия. Конечно же здесь немалую роль играли чисто шкурные интересы, личные выгоды от такой дружбы. Но Распутин-политик смотрел дальше — он понимал, что с расцветом цивилизации притеснять евреев — все равно, что собак дразнить. Он отлично понимал их продажную суть и не стеснялся об этом говорить в глаза своему негласному патрону и благодетелю Симановичу. Но и тут определяющей и направляющей была его гуманистическая философия — никто не имеет права лишать человека жизни. Или лишать человека права, каким пользуются другие граждане. Если, конечно, он не нарушил закона. Он видел воочию деградацию русского царя, в жилах которого, как он выражался, «нет и капли русской крови». И он видел, как пресмыкаются перед ним, простым мужиком, как подличают ради высоких должностей и наград высокородные представители дворянства. Он видел, как низко пала дворцовая челядь. Каким неспособным становилось руководство. И, естественно, в его большой многомудрой душе кипел невольный протест — доколе же вы, русские дворяне, будете опускаться, падать в грязь бытия?! Он интуитивно понимал, что спасение этого общества только в хорошей трепке, глубокой встряске. Которую может учинить ему деятельная и пронырливая еврейская рать. А то ведь и «мышей разучились ловить»!

Если бы ему образование да светское воспитание да пост премьера, это был бы великий, если не величайший реформатор. Сродни Столыпину. А может, даже более велик. И тут любопытно будет посмотреть на взаимоотношения Столыпина и Распутина.

Скажем сразу, — великолепный, вельможный и гордый Столыпин не принимал всерьез могущественного старца. За что и поплатился. Он понимал, что со временем это ему скажется, как говорится, выйдет боком, но он не унизился до заискивания перед царским фаворитом — мужиком.

С этой стороны все ясно и однозначно. Сложнее со стороны Распутина. Он уважал Столыпина, несмотря на полное к нему пренебрежение со стороны премьера. Немножко интриговал против него. Так, «из спортивного интереса». По делу же он всегда был на его стороне. За его реформы, за его крепкую государственную руку. Даже в еврейском вопросе. Почему? Да потому, что в Распутине сидел такой же, если не более масштабный реформатор. В этом они были почти близнецы — братья.

Тесно общаясь с Распутиным каждодневно, Симанович наслушался от него всякого. Но среди прочих замечаний о характере этих разговоров и рассуждений более всего он отмечает рассуждения Распутина о крестьянском вопросе. По тому, как часто он заводил разговор на эту тему и по его репликам, Симанович не без основания считает, что подобные разговоры Распутин вел и в царской семье. И по его замечаниям и репликам, кто и как из царской четы реагировал на его рассуждения о крестьянах, Симанович также не без основания считает, что царская семья относилась со вниманием к его рассуждениям и во многом познавала жизнь простых людей именно по его рассказам и рассуждениям. Симанович пишет по этому поводу: «Распутин горячо отстаивал необходимость широкой реформы, надеясь, что она должна привести русского крестьянина к новому материальному благосостоянию.

— Освобождение крестьян проведено неправильно, — часто говорил он. — Крестьяне освобождены, но они не имеют достаточно земли. Обычно крестьянская семья численно велика и состоит из десяти человек, но участок земли мал. Из‑за земли сыновья ссорятся с родителями, и им приходится отправляться в город в поисках работы, где они ее не находят. Окончится война, сыновья вернутся и поженятся. Чем же они тогда будут кормиться? Возникнут ссоры и беспорядки. Крепостные крестьяне жили лучше. Они получали свое пропитание и необходимую одежду. Теперь крестьянин не получает ничего и должен платить еще подати. Его последняя скотинка описывается и продается с торгов».

Если не знать, что это рассуждает Распутин, то можно подумать, что это рассуждает сам Столыпин.

Похожесть их мыслей в этом отношении заметила даже недалекая, по мнению современников, Анна Вырубова. В своих воспоминаниях она замечает: «Государь не раз гова ривал Государыне: «В наших пределах я вижу двух настоящих государственных мужей — Столыпина и Григория Ефимовича». В другом месте она вспоминает, как поражался и удивлялся Государь мудрости рассуждений Распутина о крестьянских реформах, так чудесно совпадающих с рассуждениями Столыпина. Отсюда можно предположить — наверное, поэтому Николай Второй так широко и твердо поддерживал Столыпина в его реформаторской деятельности. А сам Столыпин в это время и не подозревал, что его мысли и начинания царь сверял с мыслями старца. И как знать, если б не личная его неприязнь к Распутину, как повернулась бы судьба России. Но в то время даже и помыслить было невозможно, чтобы высокородный, высокопоставленный дворянин, если он знает честь и достоинство, каким был Столыпин, сотрудничал бы с простолюдином. Да еще таким, как Распугин. Между тем столкновение и размолвка этих двух бесспорно великих, каждый по-своему, людей резко отрицательно отразилась на судьбах России и всего народа.

Но было бы ошибочным считать, что личные взаимоотношения этих двух гигантов зависели только от них самих. Нет. В том, как сложатся взаимоотношения Распутина и Столыпина, были заинтересованы две диаметрально противоположные стороны: царь и еврейская община. Царь незаметно подталкивал Распутина и Столыпина друг к другу, понимая, что если эти двое найдут общий язык, то Россия от этого только выиграет. Он не раз говорил Распутину: «Тебе, Григорий Ефимович, надо бы со Столыпиным встретиться». Почти такие же слова он не раз говорил Столыпину: «Тебе, Аркадий Петрович, надо бы встретиться с этим человеком». При этом он, конечно же, рассчитывал на сотрудничество двух умных людей. Но… Сотрудничества Столыпина и Распутина не получилось. И тут настал момент, когда надо признаться, что старец оказался мудрее Столыпина, он правильно понял деликатные намеки царя. А Столыпин, похоже, не понял или не захотел понять. Принять он принял старца, побеседовал с ним, но взаимопонимания они не нашли, симпатии между ними не возникло. Мало того, Столыпин выразил свою неприязнь к старцу. И когда об этом узнала императрица, судьба его как премьера была предрешена.

Другое дело — вторая сторона — еврейская община. Она всячески старалась «перетащить» Распутина к себе.

Имея в виду совершенно противоположные царю цели: ни в коем случае не дать сблизиться к сотрудничеству Распутину и Столыпину. Во — первых, потому, что потеряй они Распутина, они потеряли бы выгодное для себя влияние на царя и царицу. Вот они и тащили Распутина изо всех сил в свои сети, не скупясь на деньги и дорогие подарки.

В этом «перетягивании каната» между царем и еврейской общиной победила еврейская община. Желая всяческого ослабления государственности России, они люто ненавидели всякого государственного деятеля, который старался на благо страны. Возненавидели они и Столыпина. И приложили все силы, чтобы его убрать с государственной арены. К сожалению, царь вольно или невольно подыграл им в этом. Подыграл себе во вред и сам Столыпин, не сумевший пойти против своей совести и гордости, не пожелав сотрудничать с Распутиным.

Распутин очень сожалел, что Столыпин не принял его всерьез. Но он никогда, до последнего дня не терял надежды, что «подберет» себе‑таки премьера, который захочет иметь с ним дело. Таким ему показался скромный, честный и благородный Коковцев, преемник Столыпина. Но тот пошел еще дальше. Вообще потребовал удаления старца из Петербурга. За что тоже поплатился карьерой.

Почти десятилетняя борьба их кончилась победой Распутина.

В этой борьбе с премьерами, вернее, в борьбе за «хорошего» премьера Распутин предстает в прелюбопытнейшем свете. Несмотря на явную к себе неприязнь двух совершенно замечательных премьеров — Столыпина и Коковцева, он их искренне уважал. Он даже готов был уступить им, покинуть Петербург, оставить в покое царскую семью, как того требовали они. И он уехал‑таки к себе в Покровское по требованию Коковцева. Но… Императрица слышать не хотела о том, что старец должен удалиться из Петербурга. Она становилась в позу против всякого, кто на этом настаивал. И добивалась того, что все, кто позволял себе гонения на старца, сами были изгнаны. Так попал в немилость Столыпин — Алекс сумела подобрать ключи к своему Ники, чтобы тот возненавидел Столыпина, и тот был отправлен в отставку; Коковцева, которого царь увольнял, почти сгорая от стыда и неловкости перед ним. И оба эти скверных поступка царя были совершены отнюдь не по настоянию Распугина, но по настоянию императрицы.

А сам Распутин‑таки подчинился требованиям Коковцева и удалился из Петербурга. Потому что уважал премьера. За его честность в делах, перед народом, за его исключительную порядочность. За ту пользу, которую он приносил России. В этом Распутин видел высшие достоинства руководителя государства, когда «подбирал» премьера.

Своеобразной иллюстрацией его строгого подбора премьеров, если не принимать во внимание навязанных ему циником Симановичем и К°, может служить эпизод с попыткой Витте вторично стать премьер — министром. А дело было так.

После долгого молчания вдруг позвонил Витте. Симанович аж подпрыгнул на стуле: Вигте для Симановича был своим в доску и весьма нужным человеком. Кроме того, он помнил, как тот помог ему на первых порах зацепиться в Петербурге.

Обычным своим барским тоном, стараясь — боже упаси! — не унизиться, в осторожных выражениях Витте дал понять Симановичу, что хочет его видеть. И немедленно.

Тот на радостях, что в нем нуждается такая особа, побежал к нему вприпрыжку. И сразу был принят графом. Закрылись в кабинете, и Витте поинтересовался, может ли он положиться на коллегу, довериться вполне в своем деле. Симанович постарался убедить графа, что сохранит в тайне их встречу и разговор. Граф начал с того, что желает помочь евреям в их борьбе за равноправие. Но для этого ему надо вернуться на государственную должность. Не может ли он, Симанович, устроить ему встречу с Распутиным. И что надо сделать так, чтобы старец помог. После недолгого совещания, свидетельствует Симанович, решили, что через супругу Витте, которая будет выступать под вымышленным именем «Матильда», они задобрят Распутина. Самый верный путь — это оказание помощи людям, которые будут приходить с записками Распутина. На том и порешили.

Но это одна сторона дела. Вторая — организация встречи с Распутиным. Надо устроить так, чтобы никто не знал об этой встрече. Решено было, что Симанович снимет чужую квартиру, где смогут встретиться тайком Распутин и Витте. Для конспирации Витте будет именоваться Иваном Федоровичем.

Тут же обсудили, чем лучше заинтересовать старца, какую сторону занять в политике. И оба решили, что луч ше всего встать на сторону противников войны, выступать за мир с Германией. Так и сделали. Распутин страшно оживился, когда Витте изложил ему свой план на случай, если снова станет премьер — министром. Обещал поговорить с царем. И ровно через две недели они снова встретились тайком. Распутин вынужден был огорчить претендента: царь боится оппозиции Старого двора. Они ему голову снесут, как только узнают о том, что он намерен назначить премьером Витте. (К тому времени Витте попал в немилость к Гневной. — В. Р.).

В каких выражениях Распутин передал Витте нежелание царя назначить его премьером, истории пока не известно. По Симановичу — это была округлая такая фраза со ссылкой на боязнь царя, что с ним сделают то, что сделали с сербским королем Александром, — просто убьют. Поэтому он боится назначать Витте.

По Валентину Пикулю, Распутин сказал Витте со свойственной ему манерой переиначивать слова и понятия: «Нет, Витя, не быть тебе премьером».

Сам же горделивый, самовлюбленный, нахрапистый граф Витте, заслуженный еврейский ходатай, не любил распространяться на этот счет. В своем двухтомнике, где он неутомимо расхваливает самого себя и свои заслуги на посту премьер — министра и великого замирителя в войне между Россией и Японией, скромно упоминает о том, что, мол, была встреча с Распутиным, где шла речь о моем возвращении на пост премьер — министра. В какой форме происходил разговор Распутина с царем относительно этого его «возвращения», можно только гадать. Одно известно доподлинно, что главным мотивом ходатайства Распутина было то, что Матильда старательно помогает людям по его запискам и что он, Распутин, встречается с Витте, и что царь может на него положиться. О самом же главном мотиве — о том, что Витте за мир с Германией, Симанович не упоминает. Можно предположить, что прямодушный Распутин сказал все же царю о приверженности Витте миру с Германией. И царь усмехнулся себе в усы и отверг предложение старца. И старец остался доволен таким его решением, потому что — видит Бог! — он выполнил свое обещание, но не в его воле всегда проводить назначение. Кроме того, он уже понимал, что из себя представляет прощелыга Витте. И стоящие за ним.

Как ни парадоксально, он был весьма и весьма неглуп, этот темный мужик. И был переполнен «брожением ума». Жизнь не дала ему образования, но природа наделила необыкновенной силой духа, воли, здоровьем, умом, талантами, бесстрашием, человеколюбием и удивительной, даже уникальной хитростью и ловкостью одновременно с детской доверительностью, непосредственностью и даже наивностью. Вместе с тем это было адское вместилище всех пороков. Это был христолюбивый до слез, порочный до безобразия, наивный до смешного, сверхъестественно везучий, могучий до небес, плаксивый до соплей, бездонный чревоугодник, бесконечно преданный царепоклонник. В нем было столько всего намешано, столько всего заквашено, нагромождено Природой. И все это так буйно перло из него, что и в самом деле он казался необыкновенным, сверхъестественным человеком. Этот природный хаос чувств и дарований в нем четко просматривается в его литературном сочинении. Да! Кроме его знаменитых записок министрам, завещания и прочего эпистолярного творчества до нас дошли некоторые его «перлы» литературного плана. Один из них — небезызвестное сочинение по случаю торжеств в Киеве в связи с открытием памятника царю — освободителю Александру II в 1911 году. Брошюра эта распространялась в Киеве и начинается так:

«Григорий Ефимович Распутин — Новый.

Великие дни торжества в Киеве!

Посвященные высочайшей Семьи!

Ангельский привет!

С. — Петербург.

Типография М. П. Фроловой, Галерная, 6.

1911.

Дни торжества киевлян…»

В общем и целом это полурелигиозный — полуобывательский бред косолапого мужика по поводу безграничной преданности и любви к царским особам. Бессвязный лепет, «брожение ума», пересыпанный бесчисленными восклицаниями умильного святоши: «О, Боже!» и «О, Господи!»

Но среди этого нагромождения эмоциональных всплесков темной души вдруг идет этакий пассаж более — менее вразумительных рассуждений о том, что наболело: «Ведь как же! Посмотрите на Союзников, как они подходят, как величайшие святые! Да где ж они будут врать? О, Господи! Все‑таки не так они вылили свое горе дорогому Отцу; они воистину слуги Церкви и Батюшки, Великого Царя. И собрались в Киев тысячами; идут они, как сокровища, всех названий партий и сплотились единым духом. Вот для них-то и нужно посещать Россию по разным городам. Когда они видят Царя, у них единый дух; а в них громадная сила, то евреям и деться некуда, — это оплот — кружки Михаила Архангела — у них сила и друг другу покориться не могут. Эти кружки нужны для евреев: они очень боятся. Когда они идут по Киеву, то жиды шушукаются и трепещут; армии меньше боятся, потому у них дисциплина не позволяет, а у «Союза русского народа» нет дисциплины. Теперь, как можно основывать кружки и не ссориться; то евреи и не подумают просить равноправия. Только надо, чтобы посреди них был пастырь — хороший батюшка. Так это Киев дал понять приезд Батюшки — Царя. Необходимы кружки, и начинать с водки, и чтобы не было ее; а кто пьет, тех нужно: от нее вред».

Трудно что‑либо понять в этом кружеве слов, в этом словоблудии, но все‑таки здесь проступают какие‑то оттенки мысли. Например, мне кажется, что Распутин своим иносказанием дает понять царю, всячески его превознося и расхваливая, что нельзя пренебрегать евреями, потому как «в них громадная сила» (он это понимает!), и они рады бы ходить под Царем — Батюшкой, только бы дали им равноправие. А националистические кружки «Михаила Архангела» и «Союза русского народа» сами не мирятся между собой и настраивают царя против евреев. Мол, возьми евреев в союзники, и ты будешь на коне.

Это весьма и весьма интересное место в литературном «шедевре» Распутина. Оно свидетельствует не столько о его миролюбии и великодушии, сколько выдает его, умудренного опытом в общении с евреями. Будучи купленным с потрохами евреями и пользуясь своекорыстно дружбой с ними, он и царю рекомендует подружиться с ними, потому что от этого «союза» будет ему великая выгода и польза.

Без всякого сомнения, что этот свой «шедевр» он показал Симановичу, от которого зависел во всем, а тот, совершенно естественно, показал своим единоверцам из золотой преисподней, и те, выдерживая стиль Распутина, подредактировали, закрутили ему этот великомудрый абзац,

обращенный к царю так, чтобы было им выгодно. Мало того!..

Памятуя о слабости царя, его любви к детям, о его повышенной чувствительности к ним в связи с болезнью Цесаревича, они помогли ему сочинить еще один абзац: «И как в виду всех перерождаются все учебные заведения при посещении Великого Монарха. Когда при проводах все классы на панелях, провожали с кротостью и радостью, а маленький класс девочек — пример и сравнение, как вели во храм Иоаким и Анна Святую Отроковицу, так и эти девочки готовы служить и Богу, и видеть Батюшку — Царя; это в них говорила чистота и ласка действия и отражалась на Святом Семействе. Дивная картина малюток — их святость.

Очень радуют все детские выходки, как они бросали цветочки по пути и намеревались бросить Их Величествам. Это смотришь — не видишь, что бросают они ручками, а будто хотят вместе с букетом упасть к ним в экипаж, на колени».

Этим своим сочинением Распутин страшно гордился. Как же — и мы, дескать, не лыком шиты! Интеллектуалы! Подвигнуть его на этот труд могли только друзья — благодетели из еврейской общины. Рассчитывая, с одной стороны, потешить и потешиться над самолюбием старца, с другой, подольститься к августейшему семейству. Чувствуется по тексту сочинения — они потрудились на славу. Не пожалели ни сил, ни денег. Не зря Распутин, когда был в Москве и уламывал упрямую «дусеньку», «московскую барыньку» Джанумову, хвастался ей: «Скоро у меня выйдет одно большое дело. Я получу шибко много денег».

Где по наивности, где по расчету, а где из тщеславия Распутин хорошо помогал евреям на деле осуществлять иудейский принцип: «Что можно нам по отношению к другим, того нельзя другим по отношению к нам».