Запад и Восток

Глава 3

— Это работать не будет! — заявил Норман, рассмотрев мои эскизы с воспроизведением фаз работы дизеля.

— Чего это? — обиделся я за честь немецкого инженера.

— Иди к Джонсу и сделай образец, — Норман пододвинул мне эскизы.

Я помялся.

— Вот то-то и оно, — промолвил Норман. — У Джонса такое не сделаешь, это надо сидеть на нормальном машиностроительном заводе и делать один образец за другим, пока не начнет что-то получаться. Поедешь в Канзас-сити экспериментировать?

— Нет, — отказался я. — У меня с Фицджеральдом не получается работать.

— Так что можешь повесить свои эскизы на стенку и любоваться исключительно платонически. Кстати, а на какое топливо ты рассчитываешь?

Я, честно говоря, об этом еще не думал. Наверное, солярку еще не производят?

— На кукурузном масле? — предположил я.

— Уйди, — попросил меня Норман. — А то у меня большое искушение послать тебя в Канзас-сити. Или куда подальше. Чего ты вообще загорелся идеями ДВС? Чем они лучше паровых?

— КПД больше.

— Почему ты тогда электродвигателями не интересуешься? Вот где КПД!

— Почему не интересуюсь, интересуюсь. Только нет у нас здесь пока электростанции, с чем работать?

— С батареями.

— Это несерьезно. То есть конечно, батареи и аккумуляторы — это очень хорошо и надо всячески развивать и усовершенствовать, но пока это барахло, а с барахлом работать не интересно.

— Ага, ты же у нас всякую экзотику любишь, вроде переменного тока.

— Ну да, — кивнул я. — Нашел экзотику. Производить удобнее переменку, на расстояние удобнее передавать переменку…

— А применять неудобно, — продолжил Норман. — Я вообще не знаю никого, кто бы применял для чего-то переменный ток… а, вспомнил! Врачи-электротерапевты его любят. Электропунктура, фарадизация мышц и прочий месмеризм!.. Нет, ну если ты решил податься в шарлатаны, то пожалуйста, развлекайся. Только давай сперва с Фицджеральдом рассчитаемся, долги закроем, а то он от нас технических новинок ждет, а не ярмарочных чудес!

— Между прочим, Квинта считает ярмарки отличным местом для проведения рекламных акций, — заметил я.

— Уйди, — попросил меня Норман. — Я сегодня нервный. Стой! Это что? — он приподнял один из эскизов.

— Электрокоса, — доложил я. — Вот тут запитываем переменным током, вот тут вращается катушка, из которой торчит проволочка — и режет эта проволочка все подряд, потому что катушка очень быстро вертится.

— И что, обязательно подавать переменный ток? — спросил Норман, разглядывая рисунок.

— Нет! Можно поставить ДВС! — сказал я и бодренько выскочил за двери.

На веранде Джейк мастерил Шейну налокотники и наколенники. Инициатором затеи выступал я, потому что если Шейн и дальше планирует быть испытателем веломонстров, которые рождала безумная фантазия Бивера, подстегнутая моими россказнями, то надо было хоть как-то защищать его от аварий. Я бы целиком запаковал его в ватный доспех (и Шейн в принципе не возражал — еще бы: специальный костюм испытателя — это круто!), но двигаться в такой одежде было неудобно, поэтому в Уайрхаузе по нашему заказу пошили комбинезон: штаны, совмещенные с жилетом и отдельно куртка с капюшоном, все из очень плотной ткани, у которой смешное название «хлопковая утка». Норман, правда, объяснил, что слово duck никакого отношения к птицам не имеет, это просто искаженное голландское слово doek, что означает всего-то «льняная ткань», а на русский язык эту утку, как я понял, надо переводить как парусина, потому что и хлопковая duck, и льняная doek как раз для парусов и применялась. Однако для велосипедиста, как это было понятно еще до пошива «утиного» костюма, толстая парусина подходила мало, поэтому костюм предназначили для чрезвычайных случаев, а повседневно Шейн носил штаны по колено из более тонкой парусины с не менее смешным названием drill — то есть, дрель. Из этой самой дрели, дешевой и прочной, в Уайрхаузе шили рабочие штаны для ковбоев, наматрацники и наволочки. Вот в дополнение к шортам из дрели и решили состряпать наколенники. В конце концов, средства защиты тоже надо на ком-то испытывать, разве нет?

Я несколько минут повисел над душой Джейка, колдующего над ватой, резиной и гуттаперчей, полюбовался страдальческой миной на лице Шейна, предоставившего свои конечности в качестве шаблонов, и, подняв велосипед, крикнул:

— Шейн, я в город!

Вдогонку мне послышался разочарованный стон нашего испытателя. Я уже заказал в Канзас-сити роудраннер самой последней модификации, но его что-то пока не торопились присылать: не то были завалены заказами по горло, не то переключились на изготовление чего-то более прибыльного.

В городе у меня дел хватало: сперва завис на заводе у Джонса, помимо прочего обсудил с ним объемы продажи вентиляторов и перспективы развития рынка колючей проволоки. Джонс перебирал рекламные проспекты фирм, производивших станки, и явно собирался расширяться.

Потом зашел в книжную лавку и спросил, не поступала ли в продажу «Алиса в стране чудес». Первое американское издание до Миссисипи, кажется, не добралось, книготорговец предполагал, что следующий тираж, возможно, будет к рождественским распродажам. «А может и не будет, — в сомнениях поведал он. — Я читал об этой книге отзыв, перепечатанный из английского журнала, там пишут, что книга очень странная, и дети после прочтения будут испытывать скорее недоумение, чем радость». Я возразил, что дети любят странное, и они с большим удовольствием скорее почитают нечто абсурдное, но веселое, чем ту нравоучительную нудятину, которую торговец пытался мне всучить в прошлый раз. Торговец сделал вид, что обиделся, но вообще-то он в прошлый раз сам сказал о той книжке, что она весьма рекомендуема для школьников, но читать ее — все равно, что жевать вату. Так что мы просто перевели разговор на другие книжные новинки, для меня, впрочем, малоинтересные, потому что того, что мне действительно хотелось бы почитать, пока еще не написали. Я захватил парочку книг, которые просил отложить для него Норман, и двинул дальше.

Путь мой лежал к мяснику. Недавнее барбекю разбудило во мне хищнические инстинкты и ностальгию. Мясо — это очень хорошо, но мне захотелось сала. Обычного белоснежного соленого сала, с чесночком. И если чеснок в наших краях редкостью не был, то сала я давно не видел. Свинина, разумеется, в Арканзасе была (да и вообще на юге была популярнее говядины), но сало я видал практически исключительно в форме бекона, причем эти извращенцы предпочитают его жарить, а я жареное сало не сильно люблю.

У мясника меня ожидал облом. Как назвать сало по-английски, я не знал, а ткнуть пальцем в предмет и попросить завернуть — не получилось. Я в прежней жизни встречался с салом уже в виде нарезанных кусками пластов, а тут ничего похожего не было, кроме того же бекона. Я попробовал объяснить, что мне надо почти такое же, но без прослоек мяса. Мясник подал мне банку с лярдом. Я еще раз попробовал объяснить, что мне нужно, мясник посовещался с коллегой из соседней лавки и меня послали к немцу-колбаснику на соседнюю улицу. Немец внимательно выслушал мои невнятные пояснения, кивнул и предположил:

— Вероятно, вам нужна слонина!

— Э?..

Я завис, пытаясь сообразить, при чем тут слоны, да и вообще, по-немецки ведь слоны не слонами называются, а элефантами, наверное, но немец удалился в погреб и вынес мне оттуда несколько кусков соленого сала: не очень толстого, но белого и весьма приятного на вкус.

— В нашей семье это называется слонина; уж не знаю почему, — рассказал мне немец. — Я кусочки в колбасу добавляю, не хотите попробовать?

Я попробовал: было очень жирно, а от колбасы я хотел не этого, поэтому сала я себе купил отдельно, выбрав кусок поаппетитнее, а колбасы взял другой, копченой, твердой до такой степени, что ее надо уже не есть, а грызть.

— А как вы используете слонину? — поинтересовался колбасник.

— Для бутербродов, — признался я. — Но хотелось бы еще и черного хлеба купить. Не посоветуете где? А то американцы называют черным хлебом совсем другое.

В самом деле, я уже однажды нарвался: это пшеничный хлеб с патокой, оказывается.

— Через квартал есть немецкая булочная, там продают и ржаной хлеб, — порекомендовал колбасник и предостерег: — Но он там не дешевый.

Я понятливо кивнул: рожь в США выращивают мало, а в наших краях вообще никогда, так что муку везут издалека.

Закупившись еще и в булочной, я собрался было вернуться домой, но от кабака, мимо которого я проезжал по Гаррисон-авеню, мне вдруг усиленно начал махать руками шапочно знакомый…

Я остановился.

— Загляните в салун, мистер Миллер, наверное, вам интересно будет.

Я прислонил велосипед к стене: вероятность угона была пока невелика, а вот сумку с продуктами угнать могли, и я прихватил ее с собой.

Как сразу стало понятно, в салуне давал концерт слепой бандурист в его американском варианте. Глаза певца были повязаны платком в веселенький цветочек, а тот остаток лица, что не был прикрыт повязкой, покрывали шрамы. На голове было конфедератское кепи, а прочая одежда уже потеряла связь с армией. В роли бандуры выступало банджо.

Еще четверть века назад увидеть, как белый играет на банджо, было практически невозможно: это был типично негритянский музыкальный инструмент, правда, и выглядел он по-африкански: тыква, палка, несколько струн. Такие архаизмы и сейчас можно увидеть в негритянском поселке за южной дорогой. Одним из американских развлечений девятнадцатого века были так называемые черные менестрели. На самом деле это были белые актеры, которые мазали себе лица черной краской и разыгрывали комические сцены из жизни негров, в основном нажимая на негритянский говор и тупость персонажей. Я побывал однажды на таком представлении, но мне не показалось смешным. Правда, я не люблю юмор такого рода. Однако вернемся к банджо. Вполне естественно, что первыми белыми, освоившими инструмент, стали менестрели, и вполне понятно, что очень скоро примитивизм банджо им надоел. Инструмент начал меняться, и вскоре оказалось, что его можно показывать не только в пародийных представлениях, но и во вполне приличном белом обществе, и чести белого человека он не порочит. А уж в войну и вовсе случилось что-то вроде моды: солдатам хочется развлечений, а тут тебе можно и в менестрелей поиграть, и просто попеть — в общем, широко распространилось банджо и среди белых.

Слепец пел одну из американских баллад про несчастную любовь. Я послушал, с некоторым недоумением оглядываясь на зазвавшего меня знакомца. Тот делал мне успокаивающие пассы: подождите, мол, сейчас будет.

Когда слепец закончил балладу, знакомец попросил:

— «К западу от Пото».

Певец кивнул и запел о том, что к западу от Миссури и Пото закона нет… что-то из жизни конокрадов и угонщиков скота, жалостливые странствия неприкаянной души, заканчивающиеся петлей или пулей.

Я так и не понял, зачем мне это слушать. Стоял, как дурак, попивал пиво и с недоумением глядел на слепца.

— Другую про Пото, — попросил знакомец.

Зачин баллады был в стиле Киплинга: «Север есть север, а юг есть юг, и вместе им не сойтись. Но к западу от Пото всякое бывает…»

Тут я чуть не подавился пивом, потому что баллада повествовала о двух героических телеграфистах, прокладывающих трассу от Техаса до Канзаса. Звали героев Джейк из Филли и Кентукки Фокс.