Запад и Восток

Глава 12

Когда мы приблизились ко входу в Замковый сад, мы обнаружили, что пройти через него почти невозможно. Проход был забит транспортными средствами, торговцами дешевыми сигарами, яблоками, всяким уличным фастфудом, — и так называемыми раннерами (runners), что в данном случае означает не "бегун", а скорее комиссионер: пансионы или всякие фирмы и фирмочки, которые пытались заработать на иммигрантах, платили им за каждого затащенного клиента какую-то денежку. Метод раннеров был прост: завидев подходящего иммигранта или, лучше, семью иммигрантов, раннер хватал какой-нибудь сундук из багажа или мелкого отпрыска и быстрым шагом удалялся в сторону своих работодателей. Приезжие, не желая расставаться с сундуком или отпрыском, поспешали за ним. Со мной чуть не столкнулся такой молодчик, в весьма бодром темпе тащивший на плече большой мешок, а под мышкой — отчаянно ревущего годовалого малыша. За ним семенила мамаша, обремененная корзиной, мешком и двумя детишками постарше, уцепившимися за юбку. За ней степенно, без особой спешки и волнения, но быстро с чемоданами шагал отец семейства, дымящий трубкой, как паровоз, а уж за ним сухая старуха и девочка подросток волокли дедулю и несколько пухлых узлов.

Каждый выходящий из ворот иммиграционного центра был встречаем оглушительным хором голосов, предлагающих кто извозчика, кто ночлежку, кто отель. Редких счастливчиков встречали ранее прибывшие на американскую землю родичи, легко отмахивающиеся от раннеров кулаками и матерным словом. Остальные обычно пугались от напора предлагаемых услуг, и сдавались на милость аборигенам.

Но даже и тут начинались какие-то коллизии. Я видел, как две монахини буквально выдирали из рук прилично одетой дамы растерянную молоденькую девушку. И выдрали, после чего дама заорала такие слова, которые я раньше разве что от ирландских землекопов слышал.

— Сводня, — пояснил Дуглас. — Они якобы нанимают девушек горничными, а потом продают их в бордели.

— Повезло девушке, — посочувствовал я.

— Ну да, — с некоторым сомнением в голосе подтвердил Дуглас. — Хотя святоши, знаешь ли, обожают дармовую рабочую силу, и от них не так уж просто выбраться.

— И еще, наверное, по мозгам любят ездить, — предположил я.

— Э? — не понял Дуглас.

— Проповедями одурманивают, — как мог, объяснил я.

— Ага, — кивнул Дуглас. — Иногда аж насмерть.

Мы пробились к воротам, и Дуглас предъявил привратнику документы, разрешающие нам пребывание в Касл-Гардене. Без таких документов на территории центра могли находиться лишь служащие иммиграционных служб, сотрудники аккредитованных здесь контор и, разумеется, сами понаехавшие.

— Раньше, лет десять назад, таких строгостей не было, и прибывшие могли свободно выходить в город, а раннеры — заходить сюда, но домовладельцы с окрестных улиц подняли ор, что иммигранты им все загадили, воруют, да и вообще заразу разносят, а служащие стали жаловаться, что раннеры прямо с трапа барж приезжих растаскивают, — пояснил Дуглас. — Так что огородили.

Печален был Бэттери-парк вблизи Касл-Гардена, но еще печальнее оказалось за высоким дощатым забором, огораживающим и бывший форт, и понастроенные вокруг него службы федерального иммиграционного центра. Тут все было вытоптано так, что не то что деревцу или кустику, а и травинке не удалось бы вырасти.

Касл-Гарден примерно в 1870 году

Во дворе перед входом в главное здание были толпы пассажиров, огромное множество детей и горы багажа.

— Сколько их тут… — пробормотал я.

— По предварительным оценкам, в этом году ожидается примерно четверть миллиона переселенцев, — сказал Дуглас. — Очень грубо это означает человек семьсот в день, а если учесть, что многие тут задерживаются не на день, а на несколько дней… — он огляделся. — … то тут их тысячи.

Мы прошли к главному входу в здание. Старые тяжелые ворота под вывеской "Касл Гарден" были открыты, и, похоже, открыты уже не первый год, потому что успели врасти в землю. проем закрывали новые ворота — поменьше и полегче. В массивных стенах из коричневых каменных блоков окон не было, а скорее бойницы, но тяжелого впечатления бывшее артиллерийское укрепление не производило: по бойницам лазали подростки… да они везде тут лазали, куда только можно было добраться, с интересом исследуя новое место.

Мы пока внутрь главного здания не шли, а дожидались служащего, которого выделили нам в качестве гида. Дуглас тем временем рассказывал не хуже экскурсовода.

— Еще полвека назад всех этих иммигрантов вывели бы на торги и банально распродали бы, как рабов, — говорил он, флегматично поглядывая вокруг. — Проезд был дорог, но в Старом свете они подписывали долговое обязательство, что отработают несколько лет… ну то есть формально рабами они не были, а были слугами по контракту, но если подумать, так особой разницы не было. За день прогула срок контракта удлинялся на неделю, за неделю — на месяц, за месяц — на полгода. а детишки оставались во власти хозяина до совершеннолетия.

— А если родители раньше освобождались? — спросил я.

— А толку, что они освободились? — возразил Дуглас. — Ни дома, ни денег, голытьба бесправная — кто ж им детей отдаст?… Пока на хозяйство заработают, сколько времени пройдет. Да и необязательно, что дети и родители одному хозяину доставались. Их же не семьями продавали, а отдельно каждого. Через несколько лет и не найдешь, куда тех детей продавали. Потом запретили белых людей продавать, а через несколько лет и негров в северных штатах продавать запретили, но к тому времени билеты подешевели, а народ поумнел и в кабалу уже не так охотно лез. Но народу теперь стало погибать в каждом рейсе — чуть не каждый пятый. Капитан же не должен был беречь пассажиров — они ведь больше не товар, деньги перед рейсом заплатили, а сколько их до конца плавания доживет — кого волнует? Набивали пассажирами полные трюмы, да еще каждый переселенец, ступая на борт судна, должен был иметь при себе запас еды на все путешествие… не все умели рассчитать, а некоторые надеялись, что у других отберут.

Он помолчал, дав мне осознать, каково это, пересечь океан без запаса жратвы, и продолжил:

— Но зато счастливчики, выжившие в этом аду, выбирались на берег Манхэттена свободными людьми. Практически настоящими американцами… ну, если не считать того, что на них тут же накидывались те, кому не терпелось на них заработать.

— Что же на бедолагах заработаешь, если у них денег нет, а продавать их нельзя? — спросил я.

— О, да мало ли? Они две-три недели мучились в заблеванном трюме, у них от чистого воздуха и твердой земли под ногами вообще обморочное состояние и умственная тупость. Заморочить голову да отправить работать за такие гроши, что нормальный американец только плюнет и не станет связываться. Зашанхаить на судно на три года — кстати, этим и сейчас промышляют, так что в портовых забегаловках лучше с незнакомыми людьми не пить… да и со знакомыми тоже надо очень осторожным быть. Женщин завлечь в бордели да перепродать потом в другие штаты. Да тут озолотиться можно с каждого судна, которое иммигрантов выгружало. Тут же счет приезжих начал идти не на сотни, а на сотни тысяч — и три четверти этих людей прибывали в Штаты именно через Нью-Йорк.

Я разглядывал людей во дворе Касл-Гардена. Добрая половина, может немного меньше, была немцами. Эти сбивались в сплоченные отряды по семейному и, похоже, земляческому принципу. Эти отряды были обильно уснащены разного вида багажом — немцы явно подходили к завоеванию Америки весьма продуманно. Итальянцы, которых было гораздо меньше, чаще всего из багажа имели только одежду на теле и какой-нибудь музыкальный инструмент: арфу, шарманку, гитару. Они тоже кучковались с земляками, но вот семействами переселялись редко.

— Кстати, ты планируешь принимать американское гражданство? — спросил Дуглас.

— А надо?

— Мне кажется, с российским подданством у тебя могут возникнуть проблемы. В Штатах — вряд ли, но вдруг ты захочешь съездить в Европу?

Действительно, свободный американец, в отличие от всяких европейцев, преспокойно обходился без паспорта и даже любых удостоверяющих личность документов. Белый американец, разумеется. Рабам требовался документ, чтобы он мог по каким-то делам удалиться от дома своего хозяина, и даже свободным цветным желательно было при путешествиях иметь при себе документ, удостоверяющий, что этот негр — свободный. Белые обращались в Государственный департамент за паспортами, но разве что для поездок в Европу, да и до последнего десятилетия Государственный департамент не считался такой уж обязательной инстанцией, многие оформляли бумаги в родном городе, а то и у ближайшего нотариуса. Забавно, но эти "филькины грамоты" вполне принимались в Европе, разве что иной раз тамошние власти требовали подтвердить документ у американского консула. Во время войны кое-где были предприняты попытки ввести личные паспорта в целях борьбы со шпионажем и дезертирством, но это было воспринято в штыки, потому что американцы видели в том нарушение своих конституционных свобод.

Мне же о российском паспорте не было смысла и мечтать, но какой-нибудь документиной обзавестись все же следовало.

— Так вроде рано еще, — нерешительно проговорил я. — Вроде ж гражданство через пять лет дают…

— Дэн, — промолвил Дуглас с укоризной и протянул мне тоненькую книжицу. — На тебе брошюрку, почитай на досуге. Гражданство ты можешь получить через пять лет после приезда, но заявление надо подать за три года до того. Так что пора о том думать.

Он посмотрел за мое плечо и улыбнулся:

— А вот и наш гид!

Я оглянулся, к нам со смущенным лицом поспешал служащий:

— Добрый день господа! прошу прошения за задержку, я старался освободиться как только мог!

— О нет, мы не успели заскучать, — отозвался Дуглас. — Моя фамилия Маклауд, я представляю английский журнал "Стренд". Британцам интересно, как встречает переселенцев их новая родина. А это мистер Миллер, он из России.

— Рад познакомиться, меня зовут Уилсон…

Мы обменялись рукопожатиями, после чего Уилсон продолжил:

— Русские появляются в Касл-Гардене очень редко, кажется, ваша страна вовсе не поощряет эмиграцию, мистер Миллер.

— Пожалуй, да, — согласился я.

— Британцев переселяется довольно много, однако процентов на шестьдесят это ирландцы, — сообщил Уилсон, — и в настоящее время примерно каждый третий переселенец прибывает из Германии. И где-то пятая или шестая часть прибывающих приходится на остальные европейские нации. Но что же мы стоим у дверей? Давайте пройдем внутрь, — он открыл перед нами калитку, и мы прошли в широкий коридор. — Здесь находятся помывочные, — сказал Уилсон, показывая на двери, расположенные по сторонам коридора. — слева — женские, справа мужские.

Мы зашли в мужское отделение. Здесь было, пожалуй, чисто, но совершенно неуютно. И хоть помещение явно отапливалось, температура воздуха была откровенно не банной, так что желающих мыться было немного. К их услугам были бесплатные мыло, большие полотенца и сколько угодно воды. Холодной.

— После двух недель трюмной жизни переселенцам вполне хватает и холодной, — заметил Уилсон. — Сейчас, конечно, условия на переселенческих судах лучше, чем двадцать лет назад, британское правительство приняло законы, обязавшие судовладельцев кормить пассажиров, но для умывания на судах предлагается разве что морская вода.

Мы не стали смущать взглядами мужчин, таки решивших ополоснуться в каменных корытах, и вернулись в коридор, а оттуда прошли в большой зал, который здесь называли ротондой. Людей здесь толпилось еще больше, чем во дворе.

— Если бы вы видали ротонду семнадцать лет назад, когда здесь пела Дженни Линд!

— А вы были на том концерте? — удивился Дуглас.

— Я был тогда помощником капельдинера, — ответил Уилсон. — Скорее даже мальчик на побегушках, чем помощник. Тогда здесь было волшебно. Увы, годы не пошли Касл-Гардену на пользу.

Я посмотрел вокруг, но в ротонде не было ровным счетом ничего волшебного. Обычное учреждение, где поневоле толпятся люди, решая свои вопросы. А поскольку почти все полагают, что если повысить голос, то иностранному собеседнику смысл речи станет понятнее, то очень шумное. И, добавлю, поскольку не все дошли до помывочных — еще и сильно пахучее.

— Лет пятнадцать назад до нью-йоркских обывателей стало доходить, что переселенцев из Европы прет слишком много, и если все пустить на самотек, то весь Нижний Манхэттен превратится в трущобы. Богатеи начали перебираться дальше на север вдоль Пятой авеню, а народ победнее заволновался, что если продать дом тут, то на дом где-нибудь за Двадцатой улицей уже не хватит, потому что цены на недвижимость здесь падали, а там росли, — сказал Дуглас.

— Да еще то холеру, то оспу, то еще трахому по округе эти переселенцы разносят, — подхватил Уилсон. — Так что решили свободно переселенцев в город не выпускать, а завозить в одно место и там уже отделять больных, выявлять контрабанду и побыстрее переправлять переселенцев насколько возможно дальше от города. Ну и преступность в этом районе сократить, а то всем в округе надоели эти грабежи и драки. Вот и отвели под это дело Касл-Гарден, куда нет доступа из города, разве что по специальным разрешениям.

Он перебросился парой слов с каким-то служащим и повлек нас к второму выходу из ротонды… вернее, входу, потому что именно через те ворота приезжие попадали в ротонду от пристаней.

— Сейчас подойдет баржа, и вы увидите весь процесс с самого начала, — сказал Уилсон, выведя нас к причалам и заботливо поставив на такое место, чтобы мы и прибывших рассмотрели, и помех никому не создавали. — Хотя, знаете, для переселенцев все начинается еще раньше, на Карантинной станции в шести милях отсюда, — Уилсон махнул рукой куда-то в сторону выхода из залива в открытый океан. — Там на борт каждого судна поднимается boarding officer.

Мы в своей компании как раз накануне читали вечерком вслух роман из военно-морской жизни, потому boarding officer я автоматически перевел как "абордажный офицер". Хотя надо было, наверное, переводить как "бортовой служащий".

"Абордажник" проверял чистоту судна, фиксировал количество погибших за рейс пассажиров, принимал жалобы и следил за тем, чтобы судно не выгрузило пассажиров в непредусмотренном месте, а потому оставался на борту до тех пор, пока судно не швартовалось в порту и на борт не поднимались чины полиции Нью-Йорка. Если на судне не было каютных пассажиров и груза, его могли направить прямо к Касл-Гардену, но чаще в порту к судну подгоняли баржи и, не давая переселенцам ступить на американскую землю, перегоняли их в баржи, а уж те отбуксировывались к Касл-Гардену, где в дело вступала Десантная группа… ой, то есть Landing Department, что, если отмести в сторону военно-морскую терминологию, означало скорее "Отдел высадки".

Толпа повалила с баржи меж двух рядов полицейских прямо в пристройку к замку, в лапы таможенных инспекторов, которые начали шмонать чемоданы на предмет контрабанды. В некоторых случаях они производили и личный досмотр, а женщин отводили в сторонку помощницы инспектора.

— Женщины часто прячут на теле целые рулоны кружев, — объяснил Уилсон.

Досмотр багажа иммигрантов в Castle Garden. Harper's New Monthly Magazine, июнь 1884 г.

Прошедший досмотр багаж сдавали в камеру хранения: жетончик с номером навешивали на чемодан, и такой же жетончик вручали хозяину. Освободившись от груза, люди выстраивались в очередь к медицинскому инспектору. На мой взгляд, медицинский осмотр был скорее халтурой: много ли увидишь, когда мимо тебя медленно проходит толпа уставшего от долгих странствий народу? Если бы среди пассажиров были выявлены холерные или тифозные, их и все судно задержали бы еще на Карантинной станции. Но все же кого-то отсортировывали и отправляли на баржу, которая позже отправится на остров Уорд, в госпиталь для иммигрантов.

медицинский осмотр

Прошедшие мимо таможни и медконтроля постепенно втягивались в ротонду, где их рассортировывали в разные отсеки — на англоговорящих и немцев.

— А что, — спросил я, — разве это люди не с одного парохода? Почему тут и англичане, и немцы?

— Добрая половина немцев едет в Америку не прямиком из германских портов, а транзитом через Англию: высаживаются в Гулле, а потом едут поездом до Ливерпуля, — объяснил Уилсон. — Так получается почему-то дешевле, а немцы денежки экономить обожают. Вон посмотрите, вполне приличные вроде господа, могли бы позволить себе билет в каюту и ехать с комфортом, но нет, поехали по самым дешевым билетам… — в голосе Уилсона читалось скорее неодобрение такой прижимистости.

В отделе регистрации он завел нас за перегородку и мы наблюдали процесс без толкотни очереди, со стороны служащих. От клерка требовалось записать имя иммигранта, сведения о семье, если прибыл с семьей, прежнее место жительства и предполагаемый пункт назначения в Штатах. Вроде бы ничего особенного. Однако в очередях попадались весьма странные люди. Какой-то парень в ответ на вопрос, один ли он приехал, ответил: "Вдвоем". Когда его попросили назвать, с кем он приехал, он ответил: "Я и мой ящик". Другой придурок хотел зарегистрировать как людей двух бойцовых петухов.

Регистрация эмигрантов в Замковом саду. Иллюстрированная газета Фрэнка Лесли, 20 января 1866 г.

Мы перешли к регистратору, который записывал немцев, и там его терпение испытывала старуха, которая никак не могла сообщить как пишется ее фамилия. "Так же, как на моем сундуке!" — твердила она. "Да откуда нам знать, который сундук ваш!" — твердил регистратор, однако старуха не понимала возражений: "Мой сундук легко узнать, на нем написана моя фамилия!"

В общем, очереди продвигались не очень быстро, но рано или поздно приезжий проходил регистрацию и шел дальше. Большой части приезжих уже было известно какое-то место в глубине страны, где осели их земляки или родственники, и они шли покупать железнодорожные билеты. Тут тоже очередь могла надолго зависнуть, потому что приезжие плохо представляли себе, как много в Штатах городков с одинаковыми названиями. Мимо Чикаго или Цинциннати, ясное дело, промахнуться трудно, но когда дело касается какого-нибудь Фармингтона, дело начинает казаться весьма трудным, потому что этих Фармингтонов как минимум штук двадцать в разных штатах. "Да… Дада… Дакода? — пытается вспомнить какой-нибудь швед, с которым и без того трудно установить лингвистический контакт, ибо других языков он не знает, а железнодорожные кассиры пока плохо разбираются в скандинавских языках. Швед шарит в необъятных карманах своих штанов и наконец извлекает затертый конверт. "Фармингтон, округ Дакота, штат Миннесота, — с облегчением читает адрес кассир, выписывает билет и с надеждой смотрит на следующего иммигранта: может быть, с этим не будет таких сложностей…

Швед тем временем передвигается к другому служащему, который оформляет багаж, но с этим, слава богу, возни меньше: место назначения написано уже на билете, а чемодан шведа преспокойно отыскивается в камере хранения по номерку. В камере хранения шесть стеллажей, помеченных первыми буквами алфавита, и на каждом по шестьсот мест. И на номерке — буква и номер от единицы до шестисот, так что служителю достаточно просто подойти к обозначенному месту, с гордостью за систему поведал Уилсон. Служитель взвешивает багаж, берет плату по тарифу, выписывает квитанцию, клеит соответствующий ярлык и ставит чемодан на тележку, которую скоро увезут к поезду.

У соседнего окна можно оформить доставку багажа по городу, если приезжий собирается задержаться в Нью-Йорке.

У стойки напротив три окна, где можно поменять иностранные деньги на полновесные американские доллары. Американские деньги у иммигрантов тоже случаются, они, бывает, покупают их еще в Ливерпуле, но и в через обменники Касл Гардена каждый день проходят значительные суммы, ибо двести-триста соверенов или две-три тысячи талеров не так уж редко попадаются у одного человека.

Я завис посмотреть, как меняет деньги один мужичок: когда до него дошла очередь, он снял с себя короткую куртку, потом жилет, потом начал расстегивать клапан штанов, чтобы добраться до загашника, который хранил, похоже, под нижним бельем. Наконец он вытащил пропотевший за время путешествия сверток, развернул его и начал отсчитывать засаленные бумажки.

— Вот это штаны! — восхитился Уилсон. — Это где же такие носят? — он оставил нас, чтобы прибиться поближе к мужичку. Штаны, кстати, такой конструкции я в Штатах пока не встречал, хотя вообще-то ничего особенного в них не было: это было что-то вроде комбинезона на лямках, который доходил почти до подмышек.

— Надо бы Келли предложить шить похожие, — задумчиво проговорил я.

— Зачем? — удивился Дуглас.

— А удобно, когда работаешь согнувшись. Поясница всегда прикрыта, не продувает…

Дуглас хмыкнул с большим сомнением.

— Это норвежец, — вернувшись, сообщил Уилсон. — Что вам еще показать? Ах да, почта!

Прибывающих в Касл-Гарден могут ожидать письма, которые накапливаются в специальной конторе, и там же специальные клерки помогут написать письмо и бесплатно отправят его друзьям или родственникам в Соединенных Штатах.

— В следующем месяце откроется и телеграфная контора, — сообщил Уилсон. — "Вестерн Континентал" уже согласовал почти все бумаги с комиссарами, дело осталось за оборудованием.

— Ну, это недолго, — отозвался я. — Там шустрые ребята работают.

— Вон там в углу находится ресторан, — повел нас Уилсон.

На мой взгляд, до звания ресторана эта едальня явно не дотягивала, здесь было грязновато, вонюче и шумно. Но по сравнению с трюмом, где все эти люди провели последние две недели или около того, это вполне был ресторан. Изысканной пищи здесь не подавали, верхом кулинарии были пироги, сосиски и колбасы, но зато кофе был горячим, молоко свежим, а хлеб был и ржаной, и пшеничный.

— Самые беспроблемные переселенцы — это немцы, — поведал нам Уилсон. — Спокойные, уверенные в себе люди. Если у кого-то не хватает денег на билет до нужного города, земляки всегда дадут ему денег в долг, и будьте уверены, он вернет деньги при первой возможности. А вот ирландцы народ заполошный. Объяснения вроде и понимают, но постоянно все переспрашивают. И это же самое переспрашивают и у другого служащего… и у третьего… да у всех, кто подвернется, переспрашивают, как будто мы тут их обмануть пытаемся. Но, правда, уполномоченные из немецких и ирландских землячеств тут наравне за порядком присматривают. И их попечением биржу труда открыли для переселенцев… пойдемте, это во дворе, — он вывел нас в тот двор, где мы когда-то ожидали его появления. — Вот здесь любой иммигрант может найти работу. Сейчас, после войны, работы хватает, так что всех, кто сюда обращается, местом обеспечивают. А в войну вот здесь, — он показал на дверь рядом, — был вербовочный пункт. Каждому записавшемуся платили от штата триста долларов, да еще федеральных триста долларов.

— Неплохие деньги, — заметил я.

— Вон там у нас комната свиданий — там ожидают встречающие, они заходят со стороны Бэттери-парка, а служитель выкликает в ротонде имена тех, кого ожидают. А вон там квартирное бюро — мы рекомендуем только проверенные пансионы для приезжих… правда, не все слушают.

Мы выходили за ворота иммиграционного центра с группой приезших уже в сумерках, и какой-то раннер схватил меня на рукав, предлагая самый лучший отель в городе, Zum Goldenen Adler, gnädiger Herr!

— Какой я тебе гнедигер герр! — я выдрал свой рукав из его лапы и спросил у Дугласа: — Здесь какой-нибудь кабак есть приличный? Только чтобы там понаехавших не было, а то сыт я по горло европейцами…

На всякий случай напоминаю, что у меня есть не только этот цикл романов, но и другие произведения. Вот здесь можно посмотреть, что мы с соавтором еще написали https://author.today/reader/9202/888429