Запад и Восток

Глава 4

Для меня, глядящего на жизнь из нашего арканзасского захолустья, Чикаго представлялся городом далеко на севере — а потому для путешествии из Сент-Луиса в Нью-Йорк расположенном где-то в стороне и не по пути. Однако Дуглас, самый опытный в нашей компании путешественник, без малейших размышлений выбрал поезд на Чикаго, а не прямо на восток, на Цинциннати. В принципе, сказал он, до Нью-Йорка можно и через Цинциннати добраться, но к чему нам эта нервотрепка?

Мост через Миссисипи все еще не начинали строить, хотя, когда я проезжал здесь в прошлом году, все толковали о том, что вот-вот, буквально на следующей неделе тут начнут строить большой мост, высокий, чтобы под ним пароходы могли проходить, и широкий, чтобы на нем места хватало и железной дороге, и прочему транспорту. «И еще долго толковать будут, — ухмыльнулся Дуглас. — Мост, может быть, между делом построят, а вот насчет железной дороги — ох, сомневаюсь. Тут такие битвы идут между восточными и миссурийскими компаниями, что вряд ли миром дело разрешится. Проще, наверное, свернуть и на Айову железнодорожный мост построить.» Тут он вспомнил, махнул рукой и добавил: «Хотя построили уже железнодорожный мост на Айову — около Рок-Айленда, десять лет назад. Две недели спустя в него врезался пароход, владелец парохода предъявил иск железнодорожной компании: понастроили тут всякого, мол, пароходу не пройти. Адвокатом железной дороги был тогда Эйб Линкольн… ну, мистер Линкольн уже и президентом успел стать, и помереть, а суд все длится и длится…»

Пока же в районе Сент-Луиса вагоны переправляли на паромах, а сейчас и вовсе не переправляли, потому что река замерзла. Горожане в полном восторге катались по льду на коньках и на саночках, а мэрия не уставала напоминать, что это опасно. Около Сент-Луиса река замерзала не каждый год и ненадолго, а когда потом вскрывалась — могла натворить много бед.

В городе до сих пор вспоминают февраль 1856 — в ту зиму стояли сильные морозы и река встала в декабре. Сотня пароходов у пристаней города оказалась в ледовом плену — тогда на реке были самые золотые деньки и сотня-другая пароходов у набережных Сент-Луиса была делом обычным. И вот, когда река начала освобождаться, вдоль набережной поползла стена из обломков льда высотой в двадцать футов (почти семь метров). Эта волна сминала суда как фанерные коробки. Многое унесло, но многое и осталось на берегу: покореженные паровые машины, обломки дерева, скрученные медные люстры и железные каркасы кроватей, битый фарфор и стекло…

Фрагмент карты Сент-Луиса тех времен (https://www.loc.gov/resource/g4163s.la000407/?r=0.845,0.538,0.119,0.068,0): слева штат Миссури, справа штат Иллинойс, посередке река Миссисипи, Кровавый остров и кем-то подрисованная мечта о мосте Идс, которого в ту пору, когда происходит действие этой главы, еще не существовало.

Мы переправились через реку на извозчике, причем коляску взяли открытую — чтобы легче было выбираться, если друг под нами треснет лед, и в дороге не то чтобы замерзли, но малость иззябли на ветру. Станция дороги Сент-Луис — Олтон — Чикаго находилась недалеко от берега. Поезд уже стоял у перрона, и мы загрузились в натопленный пульмановский вагон. До отправления поезда было еще далеко, и Дуглас развлекал нас рассказом о местных достопримечательностях. Я даже не предполагал, что в этом месте могут быть какие-то достопримечательности: вокруг были склады, подъездные пути, дома казались недавно и наспех построенными — обычный транспортный узел. Однако оказалось, что достопримечательностью была земля, на которой все это транспортное было построено, ибо место называлось Кровавый остров.

Зловеще, да?

Семьдесят лет назад никакого острова на этом месте не было, но Миссисипи — река шустрая, ей превратить мель в остров недолго. Образовавшийся посреди реки песчаный горбик никому не был нужен — по обе стороны реки земель хватало, так что ни Миссури, ни Иллинойс на этот островок не претендовали — тем более, что Миссисипи река шустрая, и ей размыть этот островок снова в мель тоже недолго.

Однако граждане по обе стороны реки быстро сообразили, что на островке не действуют законы — всё, что нельзя делать в Иллинойсе и Миссури, можно делать тут. Правда, эту песчаную полосу для действительно серьезных незаконных дел приспособить не получалось, уж больно тут все на виду, но можно же проворачивать делишки помельче. Петушиные бои, например.

Фотографий с Кровавого острова у Автора нет, но незатейливые петушиные бои тех времен можно проиллюстрировать такой картинкой, фото 1864 года (https://commons.wikimedia.org/wiki/File: Virginia,_Petersburg,_Fancy_Group,_Army_of_the_Potomac_-_NARA_-_533350.jpg)

Или, например, дуэли. Джентльменам ведь нужно как-то решать вопросы чести, а законы Иллинойса и Миссури почему-то это запрещают. Так почему два благородных человека не могут устроить пикник, пригласив с собой друзей и врача? Что там на ничейной земле происходит — кому какое дело?

Правда, кровь на Кровавом острове лилась в основном петушиная, а в результате дуэлей за полвека погибло только четыре человека. Вообще-то далеко не каждая дуэль кончалась смертью, считалось, что честь джентльменов вполне может удовлетворить и осечка, но тут уж зависело от конкретных условий. Самая кровопролитная дуэль на Кровавом острове случилась, когда майор Биддл из филадельфийских Биддлов услыхал, что конгрессмен Петтис раскритиковал его брата Николаса Биддла, президента Второго банка США во время выборов в Сенат. Далее майор и конгрессмен обменялись открытыми письмами в сент-луисских газетах. В одном из писем Биддл обозвал Петтиса блюдом из снятого молока, подразумевая, что обратом обычно кормят свиней. В ответ Петтис усомнился в мужественности майора.

Я не совсем понял, обозвал ли Петтис майора бабой или же пидорасом, но бросив взгляд на мисс Мелори и Шейна, которые сидели рядом и тоже слушали россказни Дугласа, решил высказаться туманно:

— А что, были какие-то основания считать Биддла трусом?

Дуглас хмыкнул:

— Мне-то откуда знать? Дело тридцать пять лет назад происходило… Но насчет трусости я сомневаюсь: в войну двенадцатого года Биддл служил у Зебулона Пайка и в битве при Ниагара-Фоллз захватил британскую пушку — единственную захваченную в том бою. Наверное, Петтис по внешности майора прошелся: я видал его портрет — при большом желании можно углядеть женственные черты.

Майор Томас Биддл

В общем, что бы там ни имел в виду Петтис, а майор Биддл рассвирепел и, прихватив хлыст, явился в гостиницу, где проживал конгрессмен. Джентльмена с трудом оттащили гости отеля.

После этого конгрессмен выписал ордер на арест майора. Майор во время судебной процедуры попытался застрелить Петтиса и орал, что примет любой вызов, который Петтис осмелится ему бросить. Петтис вызвал майора на дуэль. Майор по дуэльным правилам получил право выбрать оружие и условия поединка. И выбрал: стреляться на расстоянии пяти футов. С учетом длины рук и пистолетов это означало практически стрельбу в упор. Кое-кто говорил, что майор был сильно близорук и далее своего носа смутно различал предметы. Другие полагали, что такое расстояние было выбрано затем, чтобы Петтис струсил и отказался от дуэли. Петтис не отказался.

В день дуэли на набережной Сент-Луиса напротив острова собралась толпа, все смотрели, что там происходит. Дуэлянты выстрелили и упали со смертельными ранениями. Секунданты утверждали, что перед тем, как их понесли в лодки, майор и конгрессмен помирились. Петтис умер на следующий день. Ему было двадцать девять лет. Днем позже умер майор. Ему исполнилось сорок.

Похороны дуэлянтов стали самыми масштабными за всю историю Сент-Луиса.

Вид на Сент-Луис с иллинойского берега в 1848 году, картина Генри Льюиса. Парусная лодка, похоже, как раз у Кровавого острова и стоит.

Сейчас дуэли на Кровавом острове не проводятся, и дело даже не в том, что джентльмены перевелись в войну или же в войну повыясняли свои разногласия другими способами. Нет, просто остров как бы нечаянно прирос к иллинойскому берегу, и виноват в этом Роберт Ли, ныне известный как главнокомандующий армией конфедерации, а в конце 1830х годов — просто молодой военный инженер, которому поручили привести неудобицы Миссисипи в районе Сент-Луиса в пристойный вид. Под его руководством русло реки очистили от коряг, углубили фарватер в районе городских пристаней, срыли несколько островков и мелей — а Кровавый остров, наоборот, привязали дамбами к иллинойскому берегу. Ли поработал пару лет и уехал, а по его проектам работали еще и в 1850 годах — и вот именно с тех времен беззаконие на Кровавом острове прекратилось, потому что протока, отделявшая остров от Иллинойса, исчезла практически полностью.

Теперь тут все было забито вагонами, ждущими паромной переправы, а низкий, ранее постоянно затопляемый рекой берег благодаря дамбам и мелиорационным каналам, спроектированным Робертом Ли, быстро застраивался и превращался в огромный город — Ист-Сент-Луис. Темпам роста и обилию деловых операций завидовал город Олтон, который был расположен несколькими милями выше по реке. Раньше Олтон был как раз на пути из Спрингфилда, столицы Иллинойса, в Сент-Луис, и казалось, что он будет расти и развиваться, так что железные дороги штата поначалу прокладывали к нему. А теперь вот пришлось соединять Олтон с Ист-Сент-Луисом железнодорожной веткой вдоль берега Миссисипи.

— Ты мог бы работать гидом по Соединенным Штатом, — сказал я Дугласу, когда мы любовались проплывающей за окном панорамой заснеженной реки. — Знаешь все достопримечательности и со всеми знаком.

— Нет, — Дуглас покачал головой. — Знаю я Канзас и Миссури, а городки вроде Олтона — это как дополнение к Миссури. Тут же граница штатов, все взаимосвязано. Когда с одной стороны реки рабовладельческий штат, а с другой свободный — всегда разные нюансы набегают вроде схронов для беглых негров и рейдов погромщиков…

— Во время войны?

— Да тут и войны не надо. Самый знаменитый погром тут произошел в тридцать седьмом году, когда убили преподобного Элайджу Лавджоя… хотя ты вряд ли о нем слыхал, ты же иностранец, а у нас тут все штаты содрогнулись: как так, из-за каких-то негров почтенного джентльмена убивать, журналиста и пресвитерианского проповедника! Хотя знаешь, — задумчиво добавил Дуглас. — Парень явно на это нарывался… Эти мне проповедники: сперва выступают против курева, выпивки и азартных игр, потом против рабства, а там, глядишь, и негров пойдет баламутить, оружие им раздавать — да и поведет в конце концов резать белых сограждан…

Я понял, что Дуглас имеет в виду Джона Брауна, который проповедями против рабства рабства не ограничился, а взял в руки оружие. С точки зрения двадцать первого века Браун, пожалуй, считался бы экстремистом и террористом. Пока же, сразу после окончания Гражданской войны, Брауна вроде как полагалось считать героем и мучеником. Только вот Дуглас, похоже, так не считал.

— Ты же вроде северянин, — проговорил я. — А говоришь так, будто у тебя сотня рабов и большая плантация в Алабаме была.

— Я северянин, — кивнул Дуглас. — Просто во мне иногда прорывается католическая ненависть к протестантам. Не до такой степени, чтобы снова Варфоломеевскую ночь устраивать, но вот раздражает их истовость и нетерпимость… прошу прощения, мисс Мелори, если задеваю ваши чувства…

— Да ничего, мистер Маклауд, — отозвалась мисс Мелори. — Вы, главное, от Варфоломеевской ночи удерживайтесь.

— Ты о преподобном Лавджое говорил, — напомнил я.

— Лавджой сперва работал в газете в Сент-Луисе, но читателям не нравилось, что он постоянно против рабства выступает, и его оттуда попросили. Он завел свою газету — возмущенные граждане ее разгромили. Он завел еще газетку — ее тоже разгромили. Тут бы и до самого тупого дошло, но Лавджой был упертым… в общем, его контору снова разгромили, полиция даже не пришла посмотреть, кто там его громит, надоел он всем, только Брайан Малланфи пытался толпу сдерживать, но его отодвинули в сторонку да по шеям слегка настучали… — Дуглас задумался и вильнул мыслями куда-то в сторону: — Малланфи, кстати, был братом вдовы покойного майора Биддла — довольно эксцентричный, как вспоминают, был парень, мог бродить по центральной улице с банджо в руках, на одной ноге сапог, на другой ботинок… что не мешало ему стать судьей и побыть год мэром Сент-Луиса… хотя, с другой стороны, а почему бы и нет? Он из хорошей семьи, его отец — первый на Западе миллионер, а сам по себе Брайан человек, как говорили, был честный и справедливый. Как-то пнул в зад на улице какого-то немца — и тут же свой подставил: твоя, мол, очередь! Помер от холеры, бедняга. Сестры его все удивлялись, что в своей постели помер, а не где-нибудь под забором. Оставил на благотворительность двести тысяч долларов, остальное сестрам отписал… завещание, говорят, по пьяни в салуне на скатерти написал, но четверо дружков подписями заверили — значит, не тряпка, а документ.

— Ты вроде о Лавджое рассказывал, — снова напомнил я.

— Да что там Лавджой? Про него не интересно. Он переехал в Олтон — тут же Иллинойс, свободный штат, и снова начал типографию затевать. Ну кто такое вытерпит? Ребята из Миссури собрались, нагрянули в Олтон и двинули к складу, где печатный станок стоял. Ну, стрелять начали, это уж как на Западе в таких делах принято. А Лавджой с друзьями отстреливаться начал — кого-то ранило, одного убили. А потом и Лавджоя убили. И склад сожгли. А ведь мог бы жить да жить — ему тогда тридцати пяти не исполнилось. Вот до чего ваш аболиционизм доводит, — добавил Дуглас как бы осуждающе.

— Тебе бы книгу написать — обо всех этих людях, о которых ты рассказываешь, — сказал я. — А ты какие-то романчики насквозь выдуманные кропаешь.

— Я не сумасшедший, — ответил Дуглас. — Если я вдруг писать начну то, что о миссурийцах и канзассцах знаю, мне придется на Миссисипи еще один Кровавый островок подыскивать — специально под мои дуэли. И даже если я только о тех событиях, что до моего рождения случились, писать буду — все равно дуэлей не избежать. Люди умирают — а родня и друзья у них остается. Нет уж, лучше я буду кропать романчики.

— А все те факты, которые ты собрал в своей голове, вместе с твоей головой и умрут, и полтораста лет спустя потомки Брайана Малланфи будут с негодованием опровергать факт, что он когда-либо прикасался к банджо, — сказал я.

— Нету у него потомков, — отмахнулся Дуглас. — А о чем действительно интересно написать… о том вряд ли кто читать будет, — он посмотрел в окошко.

Поезд сейчас стоял на станции Олтона, которая здесь находилась сразу на берегу реки.

Сразу за станцией рельсы поворачивали и железная дорога уходила вверх по, вероятно, главной улице. Или одной из главных, — так, из окна вагона, понять сложно было.

— Вот как ты думаешь, как у них называется эта улица? — спросил Дуглас, ткнув в ее сторону пальцем.

— Ну, наверное, не Майн-стрит, — рассудительно сказал я, — иначе бы ты не спрашивал. Неужели это улица Лавджоя?

— Вроде бы пока нет, не переименовали, — ответил Дуглас. — Хотя с них сталось бы. Пару лет назад кости Лавджоя раскопали, когда стали строить линию до Ист-Сент-Луиса — мученика, оказывается, где-то без кладбища прикопали, чтобы миссурийцы могилку не оскверняли… ну а в наши времена можно уже было похоронить с большой помпой. Может быть, под этот случай и улицу в честь него какую-то назвали, но не эту. А эта улица у них называется Пиаса-стрит и проложили ее как раз по тому овражку, по которому протекал ручей Пиаса… слыхал?

— А должен?

— Да нет, не обязан. Где-то здесь, у впадения ручья в реку, находилась скала… я ее уже не застал, но говорят, в начале сороковых годов еще стояла…

— И на этой скале?..

— На этой скале индейцами когда-то был нарисован таинственный зверь. Когда его нарисовали — неизвестно, но святые отцы Маркетт и Жоллье, которые первыми из европейцев проплыли по верхней Миссисипи во второй половине семнадцатого века, не только его видали, но и зарисовали. Они описывали, что рисунки были раскрашены в красный, зеленый и черный цвета — глаза определенно были красными. Фигуры были размером с теленка… ну то есть святые отцы увидали больше одного монстра.

Французский рисунок из 17 века

В восемнадцатом веке европейцы никаких монстров у ручья Пиаса не описывали, — продолжал Дуглас, рисуя карандашом на блокнотном листе по памяти таинственного зверя, — да здесь и европейцев-то мало было, но в начале девятнадцатого века здесь купил землю Руфус Истон… потомки которого непременно вызовут меня на дуэль, так много скандального я о нем знаю… в ту пору он ушел с поста почтмейстера Сент-Луиса, основал Банк Сент-Луиса, который в следующем же году прогорел, и одновременно занялся земельными спекуляциями, в которых тоже не преуспел. Главное же то, что именно он основал город, назвал его Олтоном в честь старшего сына, назвал улицы города в честь жены и сыновей и устроил здесь паромную переправу. Вот как можно прогореть, имея в те времена паром на Миссисипи, скажите на милость? — недоуменно спросил Дуглас. — Не иначе, для этого надо обладать особенным талантом.

— Опять отвлекаешься, — попробовал вернуть его на прежний путь я. — Что этот банкрот писал о монстрах?

— Если он что-то о них и писал, мне о том неизвестно. В общем, основал Руфус Истон город, в городе потом завелся колледж Шертлефф, а в колледже завелся профессор Джон Рассел. Вот этот профессор такого понаписывал о монстрах, что лет через двести потомки и не расхлебают. Он как-то углядел на изображении крылья… хвост, что ли, за абрис крыла принял?.. и обозвал монстра птицей Пиасой. И легенду сочинил про огромную птицу, которая жила в этих краях и пожирала индейцев. Сотнями и тысячами. Он якобы даже пещеру нашел, где птица косточки складывала. Только я спрашивал в городе — никто не помнит, чтобы профессор таким открытием хвастался.

— А индейцы об огромной птице не в курсе? — спросил я.

— Да кого нынче спросишь, где те индейцы? — отозвался Дуглас. — В те времена, когда тут проплывали Маркетт с Жоллье, тут жили иллинои, в честь которых штат потом и назвали. А когда профессор Рассел принялся за изыскания, их уже отселили на запад. Сейчас они как раз переселяются из Канзаса на Индейскую Территорию, но помнят ли они про этих монстров? Да и они ли этих монстров рисовали? У индейцев, которые живут вокруг Великих озер, вообще-то есть сказания о птице… когда она мигает, бьет молния, когда взмахивает крыльями — гремит гром… но у нее нет привычки жрать всех людей подряд, она ест людей аморальных… да и рисуют ее по традиции не так, как французы нарисовали, — Тут Дуглас нарисовал что-то вроде косого креста и добавил вроде как над крестом закорюку — голову, что ли изобразил? — а от «плеч» опустил вниз по палочке — вроде как крылья. — Конечно, традиции могут измениться, — добавил он, — но монстр с французского рисунка — он явно о четырех лапах!

— А о четырехлапом монстре у индейцев сказания есть? — спросил я.

— А как же! Мсипеши, а в Канаде говорят — Мишибижиу.

— Это не то же самое, что Миссисипи? — на всякий случай уточнил я, услышав созвучие.

— Нет, — ответил Дуглас. — Мси, Миши — это значит «великий». Миссисипи — Великая река. Мсипеши — Великая рысь.

— Рысь? С таким хвостом? — усомнился я.

— Это необычная рысь, — сказал Дуглас. — У нее рога как у оленя, хвост как у рыбы, а на теле чешуя как у змеи. И живет она в глубокой воде.

— Ты уверен, что это не аллигатор?

— В Великих озерах аллигаторы не живут, да и рогов у них вроде нет.

— А сейчас уже и не проверишь, — проговорил я, — есть там крылья или нет. Что со скалой случилось? Обвалилась?

— Да нет, — ответил Дуглас. — Просто нужна была известка, а скала так удобно стояла. Не отказываться же от хорошего карьера из-за каких-то индейских монстров?

Рисунок Генри Льюиса. Художник поселился в Сент-Луисе еще в то время, когда скала стояла, но видел ли он изображение собственными глазами — большой вопрос. Во всяком случае, на рисунок французских миссионеров не очень-то и похоже. Кстати, индейцы не указывают на монстров указками, а стреляют в него из ружей. Как говорят, был у них обычай: проплывая мимо — постреляй. Возможно, к тому времени, когда на монстра пришел посмотреть профессор Рассел, тот уже был основательно побит пулями, так что и не мудрено вместо хвоста крылья углядеть.