Землепроходцы

Глава одиннадцатая. Степанида.

Холодный тусклый луч солнца, пройдя сквозь заин­девелый пузырь, затягивающий крошечное оконце в бревенчатой избе, скользнул по трещинам широкой оса­дистой печки, сложенной из кирпича-сырца, пробежал по лицу спящего на топчане Атласова и, осветив затя­нутый паутиной и копотью угол аманатской избы, погас так же неожиданно, как и возник. Утреннее небо над Верхнекамчатском было обложено зимними тучами.

Атласов проснулся и, сбросив тяжелую шубу из собачины, которая служила ему вместо одеяла, боси­ком пробежал по ледяному полу к печке. Дрова в нее он сложил еще с вечера, и они к утру хорошо высохли. Взяв с шестка несколько лучин, он быстро растопил печь и только тогда обулся в меховые сапоги.

Надев шубу и ушанку, он взял пустое деревянное ведро и застучал в дверь:

— Эй! Отпирай, душегуб!

На карауле в это утро стоял Григорий Шибанов. Выпустив арестанта, он пригрозил, сведя широкие смо­ляные брови:

— Я из тебя и впрямь когда-нибудь выну душу, вор.

Борода и усы Шибанова были в морозном инее и ле­дяшках, глаза смотрели тяжело и недобро, и Атласов смолчал. В первое время после ареста он и в самом деле боялся, что казаки потребуют его смерти. Однако выданное Семеном Ломаевым жалованье за два года умерило страсти, и казаки словно забыли про Атласо­ва. На четвертом месяце своего заключения он уже по­зволял себе переругиваться с караульными.

Сопровождаемый Шибановым, Атласов по глубо­кой, протоптанной в снегу тропке вышел за стены кре­пости и спустился к реке. Над прорубью стояло морозное облако. Зачерпнув воды, Атласов, не глядя на Шибанова, словно его тут и не было, пошел обратно, с досадой думая о том, что, если караульного не сме­нят до полудня, Степаниду к нему сегодня не пропу­стят: Шибанов был не из тех, кого можно сломить долгими уговорами.

Аманатская изба с пристроенной к ней каморкой для караульного была рублена на две половины. В од­ной содержалось человек десять камчадальских княз­цов-заложников, в другую, меньшую, поместили Атла­сов а.

Сунув в печь чугунок с рыбным варевом, он опу­стился на лавку возле расшатанного, в две доски, сто­ла и стал ждать Степаниду. Вскоре и в самом деле послышался ее голос за дверью. Однако, как он и опа­сался, Шибанов не пропустил ее в арестантскую, и уха из свежемороженых гольцов показалась Атласову без­вкусной. Когда в караульных был кто-нибудь посговор­чивее Шибанова, они со Степанидой завтракали вдвоем. Но случалось это не часто.

Закрыв вьюшку протопившейся печки, чтобы не упустить тепло, он зашагал из угла в угол арестантской, стараясь не поддаться гневу, ибо только спокойствие и ясная голова были теперь его союзниками.

Итак, он опять заперт в тюрьме. На этот раз, по сути, из-за женщины. Если, сидя в якутской тюрьме, он жалел о том, что поддался разгулу и не помешал ка­закам совершить разбой, то сейчас, повторись вся исто­рия со Степанидой, он не отказался бы от этой жен­щины.

Когда там, на базарной площади, он впервые уви­дел ее, ему показалось, что он сходит с ума. Ибо сре­ди пленниц, приведенных казаками с Авачи, он увидел вдруг Стешу Серюкову. То же широковатое светлое ли­цо, те же темные с таким знакомым большим разрезом глаза, те же полные губы — всем выражением лица, станом, походкой это была его Стеша. Только волосы, еще более длинные, чем у Стеши, были чернее и гуще. И когда Мартиан окрестил камчадалку Степанидой, голова у Атласова совсем пошла кругом.

Второе чудо произошло тогда, когда он властно взял Степаниду за руку, и она, лишь на миг отшатнув­шись, вдруг доверчиво пошла за ним, как будто тоже узнала его, едва внимательно вгляделась в лицо Атласова. Когда в торговом ряду он покупал ей подарки, она уже сама крепко держалась за его руку, словно опасалась, что их могут разлучить.

Теперь он знал, что она верна будет ему всегда: Степанида прибежала к арестантской через час после того, как его обезоружили и взяли под караул. Она умоляла караульного до тех пор, пока тот не пропустил ее к арестованному, и приходила потом каждый день, хотя чаще всего ее не пропускали.

Нет, он не жалеет о том, что отбил ее тогда силой у Беляева. Мучает его другое: он зарубил саблей без­оружного. Разве это не позорно для казака? И хотя тьма, застилавшая его глаза, рассеялась, поспешный его уход с ярмарки был как бегство от самого себя.

Он еще не успел как следует опомниться, поэтому и поверил слуху, что камчадальские воинские отряды подходят к Верхнекамчатску, приказал вернуть казакам оружие. И оказался обезоружен сам.

Все помыслы его теперь сосредоточены на одном: как вырваться из-под стражи?

Атласова бесит, что все казаки из его ближайшего окружения отвернулись от него, даже Щипицын. Он пы­тался связаться с ним через Степаниду, но тот не за­хотел иметь с Атласовым дела, опасаясь, что воевода не простит пятидесятнику убийства Беляева. Что ж, каждому своя шкура дорога. Только рано Щипицын поставил на нем крест. Здешние казаки мало пред­ставляют, с кем они имеют дело. Когда нет никакого выхода, он умеет посмотреть на потолок, как учил его когда-то Лука Морозко, и прочитать, в чем его спа­сение.

День прошел в ожидании встречи с камчадалкой. Вечером Шибанова сменил Харитон Березин, казак ве­селый и добродушный, с пышным русым чубом и столь же пышной окладистой бородой. Заперев Атласова в ясачной избе, он предупредил:

— Камчадалку твою, коль придет, прочь прогоню.

Однако, поужинав, Атласов не спешил заснуть. Он лежал на топчане при свете плошки, подложив ру­ки под голову, и прислушивался к ночным шорохам, к собачьему лаю, к звуку шагов Березина в караулке, к биению собственного сердца.

Услышав скрип снега за дверью, он сразу понял: Степанида! — и весь превратился в слух. Березин долго препирался с нею в караулке, камчадалка, кажет­ся, даже поплакала. Затем хлопнула дверь, и Атласов услышал лязг замка. Уговорила-таки!

Вскочив с топчана, он ждал, когда она войдет. Наконец Березин перестал возиться с замком, дверь распахнулась, и камчадалка влетела в нее вместе с клубами пара, повисла на груди у Атласова, не стес­няясь караульного, который негромко хохотал, глядя на них.

— Ну? — нетерпеливо спросил Атласов, едва ка­раульный захлопнул дверь.

— Вот!

В руку Атласова легла тяжелая холодная рукоять пистоля.

— Как? Неужели сегодня? Сейчас? Она кивнула.

— А собаки? — не хотел верить Атласов.

— Упряжка готова. И все уложено, — показала она в улыбке чистые, что скатный жемчуг, зубы и тут же стала стаскивать шубейку.

У Атласова голова пошла кругом и потемнело в гла­зах. Он жадно и благодарно целовал ее лицо, решив, что такого чуда, как эта молодая женщина, судьба не посылала никому на свете. Соболь золотая, что пре­красней лебеди белой, досталась ему.

— Ну как? Намиловались? — весело спросил Бе­резин, возникая на пороге.

Ответа он не дождался. Притаившийся за косяком двери Атласов рванул казака внутрь и обрушил на его лицо страшный удар рукоятью пистоля. Степанида бы­стро захлопнула дверь.

Оглушенного казака они связали и сунули ему в рот рукавицу.

Прихватив пищаль караульного, пояс с припасами к ней и саблю, они задули плошку и вышли из избы. Покров туч над острогом разошелся, и на небе густо горели колючие ледяные звезды. Замирая от скрипа собственных шагов, они миновали стены крепости. Ка­раульный на сторожевой вышке, к счастью, не обратил на них внимания.

— Иди на дорогу, я догоню, — шепнула Степанида и быстрым легким шагом пошла к посаду.

Атласов, отыскав зимнюю санную дорогу, хорошо укатанную к этой поре, зашагал прочь от крепости вдоль берега реки, глухо гудевшей подо льдом. Отпо­лированный полозьями нарт снег на дороге отблескивал светом звезд.

Он успел удалиться от острога на добрую версту, прежде чем услышал позади визг полозьев, сливающий­ся с повизгиванием собак. Скоро нарты поравнялись с ним.

Ловко остановив упряжку, Степанида соскочила с саней, весело спросила:

— Ну, поехали?

— Чья упряжка? — спросил он.

— Ломаева. Он собирался завтра ехать в дальнее стойбище и снарядил нарты с вечера. Есть все: и куку­ли, и юкола для собак, и мороженая рыба для нас... Не зря я у него в служанках была.

Заставив ее забраться в меховой мешок, чтобы не замерзла в дороге, Атласов взял остол, гикнул на со­бак и тут же прыгнул в санки.

— Все! Теперь нас не догонишь! — прокричал он, подставляя лицо морозному ветру, сразу ударившему навстречу. — Поехали, соболь ты моя золотая!

...Бегство Атласова переполошило крепость. Едва пришедшего в себя Березина честили на чем свет стоит, и казак не знал, куда деваться от стыда. Просеченная до кости скула не мучила его так, как сознание собственной вины. Проклятущая дикарка обвела его вокруг пальца, будто малолетнего несмышленыша.

Посылать за Атласовым в погоню было бесполезно. У головы считалась в побратимах половина князцов в стойбищах, лежащих до самых низовий, и ему све­жие собаки везде были обеспечены.

Если нижнекамчатский приказчик сдаст ему ост­рог — быть беде. Казаков в Нижнем остроге теперь раза в три больше, чем в Верхнем. Там обосновалась почти вся приведенная Атласовым на Камчатку ка­зачья сотня. Больше всего наводили уныние несколько пушек, имевшихся в Нижнекамчатске. Если Атласов подступит к Верхнему острогу с пушками — придется просить пощады. Две старые затинные пищали, имев­шиеся в крепости, не могли идти ни в какое сравнение с медными пушками, бившими на целую версту.

День за днем Анцыферов с Козыревским ломали голову, как избежать опасности, решив в конце концов уйти, в случае подступа Атласова к крепости, на остро­ва к Курилам; может быть, им удастся даже отыскать ту самую благодатную землю, которая лежала на во­сток в океане.

В феврале в крепость приехал на собаках гонец из Нижнего острога. Гонцом этим был Семейка. Он жил теперь у нижнекамчатского приказчика Федора Ярыги­на, который приходился ему дядей. Семейка решил вос­пользоваться удобным случаем, чтобы навестить своих друзей в Верхнекамчатске и заодно заставить порас­трясти лишний жир Кулечу, который был у него за каюра. От Семейки узнали, что острог Атласову не сдан и что Атласов живет не у дел в своем новом доме с той самой камчадалкой, промышляя одной торговлей. Ярыгин признавал камчатским приказчиком Семена Ломаева, Атласова просил оставить пока на свободе — пусть-де с ним разберется новый приказчик, который придет из Якутска с командой на следующее лето и успеет получить у воеводы указания относительно Ат­ласова, на которого в Якутск послана челобитная.

Верхнекамчатские казаки успокоились. Жизнь в остроге сразу вошла в спокойные берега.