Землепроходцы

Глава четырнадцатая. Открытие Курил.

«Державный царь, государь милостивейший! В ны­нешнем 711 году в Верхнем и в Нижнем в Камчадаль­ских острогах прежде бывшие приказчики от нас, ра­бов твоих, побиты...»

На столе горит плошка, освещая стены новой, по­ставленной летом избы — третьей по счету избы их с Завиной. Первую сожгли камчадалы. Вторую — в Верхнекамчатске — пришлось оставить самим. Эта третья во всем похожа на первую — так они с Зави­ной хотели, так он ее и срубил. И Завина спит в по­логе, и он склонился над бумагой так же, как в то чер­ное утро, когда на прежний Большерецкий острог упа­ли пепел и сажа. Иван чувствует себя, как заблудив­шийся в лесу путник, который проделал по дебрям полный отчаяния круг и вышел, к счастью, на прежнюю стоянку. Выхода из дебрей ему уже не найти — он чувствует это, — но, слава богу, хоть стоянка отыска­лась: здесь есть крыша над головой и пища, и тепло очага. А главное — есть еще и Завина, и верные то­варищи.

«...И за такую свою страдничью вину пошли мы, ра­бы твои, вышеписанного месяца из Камчадальских ост­рогов служить тебе, великому государю, на Большую реку, усмирять изменников, которые в 707 и 710 годах тебе, великому государю, изменили и ясачное зимовье и острог на Большой реке сожгли, а твою, великого го­сударя, сборную ясачную казну, порох, и свинец, и пи­щали побитых служилых людей отбили ж».

Козыревский обдумывает каждое слово — от этого, и только от этого, зависит теперь жизнь или смерть его самого и всех его товарищей. Бумага должна попасть в Сибирский приказ. Известие о том, что казаки по­бывали на островах, где ранее не приходилось бывать русским людям, а также о том, что путь в Японское государство лежит через эти острова, может привлечь внимание самого государя. Есть ли надежда на то, что царь простит им самоуправство и убийство приказчи­ков, особенно Атласова? Никто не может поручиться за это. Однако казаки надеются на него, на отписку, ко­торую он составит. И он пишет обо всем подробно и правдиво, стараясь, однако, чтобы заслуги казаков не потонули в тумане слов, чтобы мужество, проявленное ими, их страдания произвели на царя впечатление.

«И будучи служилые люди в Курильской земле, от Курильского острову видели за переливами землю по Пенжинскому морю, на той земле не были, и какие лю­ди там пребывают, и какую битву имеют, и какими про­мыслами они промышляют, про то они в достаток, служилые люди, сказать не знали. А в нынешнем, госу­дарь, в 711 году, мы, рабы твои, с Большой реки, ав­густа с 1-го числа, в ту Курильскую землю край Кам­чадальского носу ходили; а где прежде сего служилые люди у Курильского острову были, а от того их места до самого краю Камчадальского носу 2 дни ходу, и с того носу мы, рабы твои, в мелких судах и байдаром за переливами на море на островах были...»

За окном слышен ровный тихий шорох дождя-мел­косея — холодного, осеннего. В тот день, когда Анцы­феров и Козыревский с двенадцатью казаками — осталь­ных пришлось оставить для охраны отстроенного Боль­шерецка — добрались до южной оконечности Камчатки, так же, как сейчас, сеялся дождь, и казаки больше су­ток прождали, пока он кончится. И едва небо очисти­лось, они увидели в море прямо на полдень, верстах в восьми от берега, гористый остров, а правее высился оснеженный конус еще одного острова, который Кулеча, шедший с казаками за толмача, назвал Алаидом. На Алаиде никто не жил, зато на первом острове, по уверению Кулечи, обитало до сотни курильцев. Что бы­ло дальше в море, Кулеча не знал.

Погрузились в захваченные у обитателей курильской Лопатки байдары. Но едва байдары отчалили, вода в проливе хлынула вдруг бешеной рекой, переливаясь из океана в Пенжинское море. Пришлось вернуться. Вско­ре по проливу плясали уже целые водяные горы, и ка­заки радовались, что успели догрести до берега. Каза­лось, остров, к которому они стремились, решил отгоро­диться от них грозными водоворотами, словно предосте­регая их от приближения к нему.

Выждав, когда вода в проливе успокоилась, каза­ки рискнули еще раз отчалить. На этот раз им повезло. Все три часа, пока перегребали до острова, море оста­валось спокойным.

Оставив байдары сохнуть на песке, казаки двину­лись западным берегом на полдень. К вечеру в юго-западной изголови острова разглядели юрты. Семейку с толмачом и двумя казаками отправили вперед, пору­чив вступить с обитателями стойбища в переговоры. Вместе с Семейкой пойти на переговоры напросился Щипицын. Остальные разожгли на берегу костры и по­ставили палатки.

В сумерках со стороны стойбища послышался выстрел, и в походном лагере поднялась тревога. Казаки хотели уже выступить на выручку посланцев, когда те прибежали сами.

Переговоры сорвались. Семейка в срыве перегово­ров обвинял Щипицына, который ни с того ни с сего выпалил по обитателям стойбища из ружья.

— Врет, щенок! — озлобленно закричал Щипицын, видя, сколь угрюмо и недоброжелательно глядят на не­го казаки. — Мальчишка не заметил, как один инозе­мец целился в нас из лука! Я упредил его!

— Упредил, говоришь? — выступил вперед Тор­ской. — А кто, как не ты, Щипицын, вел с казаками подстрекательские разговоры, чтобы самим напасть на островитян? От мира-де с островитянами никакого при­бытка не дождешься. Не переговоры тебе нужны, а грабеж, чтоб барахлом разжиться!

— Кончить его! — крикнул Шибанов, хватаясь за саблю. — Дурной волк нам не товарищ!

На крайние меры Анцыферов не решился: в отряде было еще четверо щипицынских дружков. Щипицына только обезоружили, чтоб не учинил в отряде междо­усобицу, предупредив, что, если повторится подобное, пусть пеняет на себя.

Однако выстрел Щипицына оказался роковым. Ост­ровитян на мирные переговоры ни на следующее утро, ни через день не удалось склонить. Около полусотни воинов стояли, изоружась, против казаков, и пришлось дать несколько выстрелов из пищалей, прежде чем они сложили оружие. Смиренные силой, островитяне, кото­рые были из знакомых уже казакам по своему облику мохнатых курильцев, населявших южную оконечность Камчатского носа, согласились принять государеву ру­ку и платить ясак шкурами каланов и других морских зверей — соболи на острове не водились.

За островом, который сами курильцы называли Шум­шу, всего верстах в двух мористее, открылись глазу окутанные туманом горы. Там была еще одна земля.

Однако земля эта также оказалась островом, намно­го более обширным, чем первый из посещенных, но тем не менее всего только островом.

Однако его даже осмотреть как следует не удалось. Несколько курильцев с первого острова успели до­браться сюда и предупредить здешних обитателей, что пришли насильники. Когда дорогу казакам преградило войско копий в полтораста, Анцыферов так глянул на Щипицына, что тот поспешил спрятаться за спины ка­заков.

Обитатели второго острова обильной волосатостью походили на курильцев, но было в их облике нечто, совершенно поразившее Козыревского, — малая скулас­тость и прямой разрез глаз. Многим казакам, как и Ко­зыревскому, в первый миг почудилось, что они встре­тили своих братьев. Островитяне также смотрели на пришельцев с удивлением и даже радостью: казалось, еще мгновение, и они кинутся обнимать казаков. Но на­важдение первой минуты прошло, островитяне угрожа­юще подняли копья.

Двое суток стояли казаки на Ясовилке-реке лицом к лицу с островитянами, склоняя их под государеву руку, но те оставались непреклонны, заявляя, что ясак никому не платили и не собираются делать этого впредь. Одна­ко сходство во внешнем облике сослужило все-таки ка­закам добрую службу. Вождь островитян не отказывал­ся от бесед с Козыревским, и тому удалось выяснить, что за вторым островом, который курильцы называли Парамушир, простирается в полуденную сторону еще целая цепочка островов, на которых живут братья ку­рильцев по крови, а далее стоит остров Матмай, заня­тый насильниками, прогнавшими островитян. Матмай, как знал Козыревский, — это уже Япония. Ни о какой другой обширной земле островитяне не знали. Значит, обширная северная или восточная земля оказалась вы­думанной, а сами островитяне были почти теми же мох­натыми курильцами, только без примеси камчадальской крови. Язык их тоже отличался от языка жителей пер­вого острова, и Козыревский с трудом вел беседы с их вождем через толмача.

Цепочку островов вождь изобразил с помощью раз­личных по величине галек, и Козыревский записал на­звания некоторых островов, числом до двадцати двух, а также начертил на память их расположение.

Курильцы не соглашались пропустить их через свою землю на другие острова, и Анцыферов с Козыревским решили возвратиться в Большерецк. Все-таки они оста­вили вождю и его приближенным несколько фунтов би­серу и десяток ножей в подарок, надеясь, что эти зна­ки дружбы смягчат островитян и в следующий раз они примут казаков более радушно.

Козыревский вздыхает и продолжает писать. Пусть восточная земля оказалась выдуманной, зато они первы­ми проведали острова за Камчатским носом, и в случае крайней опасности на них можно будет отсидеться. Не так уж все и плохо.

В пологе послышалось движение.

— Иван, почему ты не спишь всю ночь? — послы­шался удивленный голос Завины. — Что ты там поде­лываешь?

— Поделываю я, Завина, письмо государю, — улыб­нулся Козыревский.

— Большому огненному вождю?

— Я тебе уже объяснял, откуда у нас огненное ды­хание вылетает. Царь такой же человек, как и я, толь­ко, может, поумнее. Ты спи.

— Ладно, сплю. А ты у меня все равно огненный человек.

— Огненный, если тебе так хочется, — согласился, продолжая улыбаться, Козыревский. — Только ты спи.

— Я уже совсем заснула, — сонным голосом ска­зала Завина.

И вскоре, прислушавшись к ее дыханию, он понял, что она и в самом деле спит.

Когда Козыревский подписал бумагу: «Вашего ве­личества нижайшие рабы (перечисление имен)... ны­нешнего 711 году сентября в 26-й день», — за окном уже рассвело.

Задув плошку, Козыревский вышел из избы по­дышать свежим утренним воздухом. Дождь кончился, но утро стояло туманное и сырое. Поднявшись на бе­рег реки, он услышал внизу, у воды, голоса казаков. Там Семейка Ярыгин с Григорием Шибановым и Куле­чей спускали на воду баты.

— Куда собрались? — крикнул Иван.

— На реку Начилову, за жемчугом! — отозвался снизу Семейка.

У Семейки каждый день новые открытия. То траву целебную найдет, то неведомую рыбу выловит и по­казывает казакам, то привезет с ключей воду, от ко­торой у казаков перестает болеть желудок. Камчадалы всюду принимают его как самого желанного гостя.

Козыревский медленно шагает к своей избе, погру­зившись в задумчивость. Что сулит ему и его товарищам будущее? Казнь или царскую милость?