Землепроходцы

Глава восьмая. После пира.

Партия служилых ушла на реку Авачу, однако Анцы­феров, познакомившись с Атласовым поближе, решил пока ничего не предпринимать против него. Казалось, Атласов разгадал все их замыслы, словно сам присут­ствовал на пиру. Ни один из верных ему казаков и ка­зачьих десятников не выступил из острога.

На следующий день после этого Атласов потребовал большерецких казаков для сдачи ясака. Сумы с пушни­ной были доставлены к приказчичьей избе.

Голова, нахохлившись, сидел на высоком крыльце в окружении нескольких вооруженных казаков. У Атласо­ва было сухое цыганское лицо крупной лепки, с густой светло-русой бородой и ястребиными, словно дремлющи­ми глазами, в которых тлела искра настороженности. Задубелые, жилистые кулаки он держал на коленях, словно старик крестьянин, отходивший свое за плугом. Хотя от роду ему было немногим за сорок, однако тюрь­ма заметно состарила его лицо. И все-таки от его кост­лявой широкогрудой фигуры веяло крепостью дуба, устоявшего против всех бурь. Плечи его обтягивал алый кафтан тонкого сукна, за голубым шелковым кушаком торчала пара пистолей с серебряной насечкой по ру­кояти.

Вопреки опасениям Ивана отчитались они с Анцыфе­ровым удачно. Атласов равнодушно скользил взглядом по мерцающему меху соболей, по лоснящемуся ворсу лисиц — крестовок и огневок — казалось, он не ясак принимал, а вышел подремать на крыльце.

Махнув рукой, чтобы ясачную казну унесли в амбар, он устремил на Анцыферова свои сонные глаза и спро­сил скучным голосом:

— А что это Ярыгин сам с казной не явился? Почему это он тебя, десятник, прислал?

— У Ярыгина поясница простужена, — объяснил спокойно Анцыферов. — Ноги у него с той хвори отни­маются.

— Ноги — это худо. Если ноги отнимаются, то какой с человека ходок, — согласился Атласов. — Слава богу, казак, успокоил ты меня. А то ведь я что подумал? Я ведь подумал, что Ярыгин острог в мое подчинение при­водить не хочет и заместо себя прислал лазутчиков.

— Да какие же мы лазутчики? — развел Анцыферов руками. — Шутки ты, Владимир, шутишь. Велено нам сдать казну и смену для казаков просить, у которых семьи тут, в Верхнекамчатске.

— А чего ж это Ярыгин не отпустил с вами тех, кому срок службы вышел?

— Да в остроге всего двадцать казаков осталось. Вдруг камчадалы зашевелятся? И опять же рыбу на зи­му готовить надо. Как приведем мы смену, тех казаков Ярыгин отпустит.

— Ну, положим, рыбу вам и камчадалы наготовят, — возразил Атласов. — Иль они откажутся?

— Может, и не откажутся, да им ведь и себе юколу запасать надо. Оторвем мы их от дела — они обиду за­таят, острог подпалят.

— То верно, — снова согласился Атласов, и по гу­бам его скользнула усмешка. — Значит, бережете кре­пость, государеву пользу блюдете. За то вам спасибо от меня и от государя. Царь-то, принимаючи меня, о служ­бе тутошней справлялся, величал казаков своей надежей в Сибири. Обещался жаловать вас и впредь за верную службу.

— На том государю спасибо, — земно поклонился Анцыферов, а за ним и Козыревский, и другие казаки.

Как видно, Атласов решил сам подбить казаков на разговор о жалованье. Однако все сделали вид, будто не поняли намека.

— Ну что же, казаки, товарищи мои верные, — опять непонятно чему усмехнулся Атласов, и от этой его усмешки у Ивана заледенело под ложечкой, — казну вы сдали. Путь, знаю, был нелегкий. Теперь отдохните в крепости, сил наберитесь.

И он махнул им рукой, давая понять, что разговор окончен.

— А когда же нам в Большерецк возвращаться? — спросил Анцыферов. — Ведь Ярыгин ждать нас будет.

— Идите, идите. Отдыхайте себе.

Дав такой ответ казакам, Атласов остался сидеть на крыльце, словно нахохлившийся в дремоте беркут. Иван испытал облегчение, когда голова отпустил их. Он чувствовал, что с человеком этим шутки плохи. Создавалось впечатление, что Атласов с умыслом задерживает их в Верхнекамчатске, решив присмотреться к ним повнима­тельнее.

Между тем Атласов, глядя в спину удаляющимся ка­закам, старался унять гнев, кипевший в нем во время разговора с Анцыферовым и его людьми. И эти против него. На их лицах он успел прочесть плохо скрытую не­приязнь. Хвосты они поджали, когда он дал им понять, кто тут хозяин положения, но видно, что это люди из тех, кто готов в любой миг рвануть из ножен саблю и рубиться, даже если против них встанет вдесятеро боль­шая сила. Что ж, то добрые казаки, когда они в крепких руках. И он будет держать их крепко в узде. То, что было с ним на Тунгуске, не повторится никогда. Ту сот­ню казаков, которую он привел из Якутска на Камчат­ку, удалось вышколить еще во время дороги. Правда, иногда он хватал через край, пуская в ход кнут и батоги за малейшую провинность. Одного из служилых он за­топтал сапогами чуть не до смерти и едва опомнился — в нем легко стала вспыхивать дикая ярость: тюремная озлобленность еще не выветрилась в нем. Даже милого друга Щипицына, который был теперь в его отряде про­стым казаком, он ударил однажды рукоятью сабли так, что тот лишился трех зубов, — Щипицын распускал язык, болтая много лишнего про их совместное тюремное сидение.

Теперь очередь за гарнизонами здешних острогов. Приструнил своих — приструнит и этих! Уж ему-то хо­рошо известно, что чем дальше зимовье или острог от Якутска, тем больше там своевольства. Поэтому, отправ­ляясь на Камчатку, он добился, чтобы Траурнихт вписал в данную ему перед отправкой наказную память право подвергать казаков любому наказанию, вплоть до смерт­ной казни.

Здешние казаки недовольны тем, что он задерживает им выплату жалованья, но пусть они и не рассчитывают получить его до тех пор, пока он не увидит, что служба их приносит толк. Седьмой год уж сидят казаки на кам­чадальской земле, а до сих пор больше половины ино­земческих стойбищ не объясачено. На некоторых реках Камчатского носа казаки вообще не бывали ни разу, торчат больше по острогам.

В тот день, когда Траурнихт сообщил Атласову, что государь велел выпустить его из тюрьмы, он сумел вы­тянуть из воеводы кое-что и о причинах этой милости.

Война со шведами по-прежнему развивалась для го­сударевых войск малоуспешно. На формирование все но­вых и новых полков, на создание мощной артиллерии и грозного флота Петру требовалось все больше денег. Го­сударь создал целое ведомство, которое занималось из­мышлением все новых и новых налогов. Однако по-прежнему одной из главнейших статей дохода оставался пушной ясак, собираемый с лесных племен необозримой Сибири. Узнав, что поступление пушнины в Сибирский приказ продолжает падать, Петр освирепел, наговорил судье приказа Виниусу немало грозных слов и, будучи цепок памятью, вспомнил о Камчатке, о казаке, который привез весть о приведении под государеву руку богатой соболем новой земли. «Где тот казак? Где те соболи? С кого спустить шкуру?» — вопрошал Петр старого вер­ного служаку Виниуса, занося над ним тяжелую трость. Виниус порядком струхнул и стал объяснять, что казак учинил разбой и потому сидит теперь в тюрьме. Узнав, в чем заключался разбой, государь решил, что купец, у которого казаки разбили дощаник, с того убытку не разо­рится, тогда как его, государя, казне от суда над тем казаком чистый урон, а посему надлежит Атласова вы­пустить, дабы вину свою избывал не бесполезным для государя сидением в тюрьме, но высылкой с Камчатки такого числа соболей, какое добыть великим радением можно. А если число соболей с Камчатки не станет рас­ти, тогда велеть того Атласова повесить за старый раз­бой.

Бунт коряков и камчадалов на Аваче помешал Атла­сову сразу разослать отряды сборщиков ясака по мно­гим рекам. Но после подавления этого бунта — на Ава­чу отправлено семьдесят человек, и они управятся с бун­товщиками быстро — он заставит казаков как следует размять обленившиеся ноги. По всем рекам двинутся от­ряды, в ясачные книги будут занесены сотни и сотни плательщиков, и соболиные сборы увеличатся вдвое, втрое.

Камчатка — это его земля! Он пролил здесь свою кровь, она, эта земля, отобрала у него друга Потапа Се­рюкова. Он заставит эту землю покориться ему до кон­ца. А там — очередь за другими землями, за теми, кото­рые лежат в море неподалеку от Камчатского носа. Он пройдет теми землями до границ Узакинского — или, иначе, Японского — царства, ибо он чувствует, что начи­нает новую жизнь и в новой этой жизни добудет еще се­бе почестей и славы.

Солнечный, благодатный июль наливал грузным со­ком растительность в окрестностях Верхнекамчатска, листва на тополях, черемухе и старых ивах словно за­плывала зеленым жиром, травы клонились от собствен­ной тяжести, а царь камчатских трав, медвежий корень, поднялся к этой поре так высоко, что до макушки его впору было дотянуться только копьем.

Пользуясь выпавшим на его долю по прихоти Атла­сова бездельем, Иван Козыревский целыми днями бро­дил в окрестностях острога, среди зарослей шиповника и шеломайника, жимолости и голубики. Он лакомился медовыми ягодами княженики, которая была по величи­не и цвету похожа на морошку, а по вкусу не уступала землянике, голова его кружилась от терпких запахов земли, зелени и зреющих ягод, все тело его, казалось, было налито солнцем и светом — и он был бы вполне счастлив, если бы не смутная тревога, точившая, словно дурной червь, его душу.

Откуда шла эта тревога, он не понимал и сам. Пред­чувствие неведомой беды сгущалось над его головой; и когда однажды во сне увидел он Завину, тянущую к не­му из пламени руки и исходящую криком, поверилось ему на миг, что с Завиной что-то произошло. И хотя раз­ум подсказывал ему, что ничего плохого произойти с нею не могло — стены Большерецка надежно укрывали ее от всех опасностей, и Ярыгин вступится за нее, если ее кто-то попытается обидеть, — однако после этого сна тревога совсем измучила его.

Петр, заметив беспокойство брата, однажды позвал его поохотиться на гусей.

Отправляясь на промысел, Петр не взял с собой ниче­го, кроме неизвестно чем набитой котомки да сумы с едой.

— А ружье? — напомнил Иван. — Хоть здешняя дичь и непугана, однако палкой ее с берега не убьешь. Или мы будем гоняться за гусями на лодке?

— Обойдемся и без ружей, и без лодки, — загадочно ответил Петр, чему-то улыбаясь.

Выйдя на заросший корявыми, развесистыми ивами берег Камчатки, они столкнули на воду бат Петра, пере­секли стремительный стрежень и направили лодку в устье речушки Кали, впадающей в Камчатку напротив острога. По берегам речушки теснились могучие топо­ля — из их необхватных стволов были возведены все по­стройки в Верхнекамчатске. Кроны тополей почти смы­кались над водой. В подлеске между колоннами стволов уживались рябина и жимолость, на песчаных наносах росли кусты смородины, спелые гроздья которой свисали прямо над водой.

Петр, толкаясь шестом, быстро гнал бат вверх по те­чению, а Иван, сидя на носу, старался поймать смороди­новые гроздья и кидал ягоды в рот.

Поднявшись по реке на версту от устья, Петр прича­лил к берегу у подножья подступивших к долине справа и слева сопок. Здесь братья поднялись на берег, и Петр повел Ивана прочь от реки. Вскоре на южном склоне сопки Иван разглядел отгороженный плетнем от леса лоскут земли и сразу вспомнил:

— Наше жито!

— Нынче мы с братом опять засеяли наш клины­шек, — сказал Петр. — Взошло густо, сейчас увидишь. Без хлебушка-то больно тоскливо.

Облокотясь на плетень, они долго любовались своим полем. Жито уже наливалось, густо выставив копьеца колосьев. То, что здесь, на далекой окраине ледяных си­бирских просторов, созревал хлеб, казалось Ивану чу­дом. Уж на что цепкое существо человек, да только и он с трудом приживался на этой земле. Не дивно разве, что слабое зерно, уцепившись корешками за дикую зем­лю, погнало вверх, к солнцу, трубчатый стебель и вот грозит уже копьецом колоса стеснившейся вокруг поля тайге, и покоренная земля поит всеми своими соками новое дитя, не считая его чуждым подкидышем. У Ивана вдруг сразу стало спокойнее на душе. Казалось, от со­зревающего поля исходила целительная сила. Два мира сошлись здесь, переплетаясь корнями, и зашумели ря­дом, объединенные общей для всего живого жаждой жизни и плодоношения.

Иван был благодарен Петру, что тот привел его сю­да. Он вспоминал, как они с отцом и братьями раскорче­вывали тайгу, боясь, что в открытой ветрам долине зер­но не примется, а здесь, под защитой леса, на солнцепеке, хлеб, может быть, и созреет, как очищали клин от камней, вспахивали и рыхлили землю, разбрасывали из торбы с трудом сбереженные семена, упрямо надеясь, что они взойдут, как спустя некоторое время ходили сю­да любоваться зеленями, — и горло у него перехватило от волнения.

— Другие как? — спросил он. — Не сеют?

— Да роздал я весной фунтов десять зерна, — ото­звался Петр, не отрывая жадных глаз от поля. — Кое-кто не поленился землю копнуть. Казаков не больно-то к хлебопашеству тянет, не за тем шли сюда. Каждый на­бивает сумы мягкой рухлядью да норовит поскорее с Камчатки выбраться. Ну что? Поглядели — дальше пойдем?

Они вернулись к реке, и Петр опять погнал бат вверх по течению. Плыли долго, поочередно меняясь у шеста, пока речушка не превратилась в совсем крошечный ру­чей. Здесь сопки раздвинулись, и они оказались в широ­кой котловине, по дну которой были раскиданы блюдца озер, заросших по берегам камышом и осокой. Озера кишели дичью.

Петр вытащил бат на берег и вытер тыльной сторо­ной ладони обильный пот на лбу.

— Пошли! — коротко скомандовал он.

Иван тронулся за ним, полной грудью вдыхая вечер­нюю прохладу, налитую запахами цветущих трав и зем­ляной сыростью. Если бы не комары, тучей висевшие над головой, нещадно жалившие лицо и руки, вечер был бы совсем хорош.

Уже в сумерках достигли они берега нужного озер­ка, и Иван услышал скрипучие трубы невидимых гусей, галдевших где-то за стеной высокого, в рост человека, камыша и столь же буйной осоки.

Петр привел Ивана к длинному, крытому травой ша­лашу с навешенными у обоих выходов дверьми, сплетен­ными из лозняка.

— Твой? — спросил Иван.

— Мой, — подтвердил Петр.

— А двое дверей к чему?

— Там узнаешь. Перекусить пора.

Они сели на сухую колоду, брошенную у шалаша, и развязали суму со снедью, навалились на отварную ры­бу с диким чесноком, именуемым по-местному черемшой.

Между тем небо совсем потемнело, и дорожка от месяца на озере стала ярче, тяжелее. Казалось, там, на ле­нивых мелких волнах, блещут серебряные слитки, выпав­шие в воду из опрокинутой лодки с сокровищами. Голо­са гусей на озере зазвучали глуше и ленивее. Чувство­валось, что они готовятся ко сну, отяжелев от усталости и сытости. У гусей настала пора линьки, и можно было не опасаться, что они улетят на ночлег на другое озеро. Выждав, когда месяц спрятался за тучи и над озером легла сплошная темень, Петр развязал котомку и про­тянул Ивану что-то белое.

— Надень поверх кафтана.

Иван ощутил в руке суровую ткань.

— Что это?

— Да я стащил у моей жинки пару ночных рубах, — рассмеялся Петр. — Хватится — намылит мне шею.

— Сдурел ты, что ли? Не буду я напяливать бабью одежду.

— Надевай, так надо. И не ори. Гуси уплывут от бе­рега.

Петр почти силой натянул на Ивана рубаху, и они стали спускаться к озеру.

— Сейчас мы гусям покажемся и обратно поднимать­ся наверх будем, — шепотом заговорил Петр. — Ты дер­жись все время за мной и не суетись, не делай резких движений, чтоб гусей не испугать. Они пойдут за нами как миленькие.

Отводя руками мокрый от росы камыш и осоку, Иван пробирался вслед за Петром к воде. Вот под нога­ми захлюпало, и он разглядел черную гладь озера, а совсем близко от берега белыми пятнами выделялись гуси. Встревоженные шумом в камышах, они загалдели и поплыли прочь. Но едва Петр вышел к самой воде, как гуси снова потянулись к берегу. Подождав, когда они подплыли совсем близко, Петр повернулся спиной к озе­ру и полез обратно на берег. Шел он медленно, слегка присев и переваливаясь, словно старый гусак. Иван, ды­ша ему в затылок, старался повторять все движения брата. А сзади за ними покорно тащились гуси.

Петр повернул к шалашу и скрылся в нем, оставив двери открытыми. В шалаше было совсем темно. Иван, следуя за братом, нагнул голову, чтобы не стукнуться о навес. Пройдя шалаш насквозь и выпустив из него Ива­на, Петр закрыл дверь на деревянный засов и дождался, пока все гуси не зашли в шалаш. Затем он перебежал ко входу и закрыл на засов вторую дверь. Гуси встревожен­но загалдели, захлопали крыльями в ловушке.

— Чудеса! — развел руками Иван. — Обалдели они, что ли?

— Глупая птица, — согласился Петр. — Они нас за гусаков приняли. Снимай рубаху. Сейчас крутить головы гусям будем.

В шалаше оказалось четырнадцать гусей. Нагрузив­шись добычей, братья заспешили к оставленному у ру­чья бату. В темноте сместились все окружающие пред­меты, и они долго кружили по котловине, проваливаясь в мочажины и спотыкаясь, пока не отыскали ручей. Лод­ка была на месте. Бросив тушки гусей на ее дно, поплы­ли по черной, отблескивавшей в свете месяца воде.

Обратный путь по течению занял немного времени, и они вернулись в острог еще до полуночи. Крепость, к их удивлению, еще не спала. Почти во всех избах горел свет.

Едва переступив порог дома, они услышали в горнице шум мужских голосов. Толкнув туда дверь, Иван увидел за столом всех большерецких казаков. Мрачные, пере­кошенные от ярости лица их не предвещали ничего хоро­шего. У Дюкова с Торским глаза были красны, усы про­мокли от слез. Сердце у Ивана сразу упало.

— Что случилось? — с трудом выдавил он. Анцыферов бросил на него растерянный взгляд и тут же отвел глаза. За столом сразу наступила тишина. И от этой тишины у Ивана голова пошла кругом. Стены гор­ницы, словно в бреду, уродливо раздулись и стали раз­бегаться прочь, потом стремительно сошлись, грозя раз­давить сидящих за столом.

— Да говорите же! — закричал Иван, уже понимая, что его ждет удар.

— Большерецк спалили! — визгливо, не своим голо­сом выкрикнул Шибанов, вцепившись пятерней в трясу­щуюся бороду.

Иван бессильно опустился на лавку.

— Как спалили? — спрашивал Петр. — А казаки куда смотрели?

— Всех побили, — отвечал кто-то. — Никто живым не ушел.

Вопросы и ответы звучали для Ивана из далекого далека, с немыслимой высоты и, падая оттуда камнем, били прямо в сердце.

— А Завина? Где Завина?..

Никто не отвечал ему. Глядя в коптящее пламя плошки, ставшее вдруг ослепительным до рези в гла­зах, он все не хотел верить своему несчастью и упрямо, тупо повторял:

— А Завина? Где Завина?..

И молчание казаков снова и снова подтверждало, что нет у него Завины, нет у него дома, нет ничего... Есть только это режущее глаза пламя, разраставшееся в огромный пожар. И там, в этом огне, метались люди, там исходила криком, сгорая заживо, его Завина...