Золотая рыбка

Глава 10

События этого дня, обрушившиеся на «Оникс», казались обрывками странного фильма, на которые порой нарываешься, «листая» пультом программы. С минуту смотришь на экран, держа палец на кнопке, с готовностью перескочить на что-нибудь более веселенькое. Но постепенно втягиваешься. А когда появляются финальные титры, с отвращением выключаешь «ящик», бормоча: «Ну и дрянь… Какого вообще черта…»

Завораживающее и самое противное было в том, что ничего понять было невозможно. В кабинете Ласточкина заперлись руководители фирмы, названивая, посылая запросы, читая поступающие факсы и беспрестанно куря. Тревога сменилась растерянностью, растерянность страхом, страх — полным отчаянием. Картина вырисовывалась жуткая: Глеб Борисович — реальный руководитель компании, исчез, а вместе с ним в европейских банках, где хранились основные средства «Оникса», произошла ликвидация счетов. Кто-то «крутанул» «Оникс» по-крупному, обобрав до нитки и оставив с колоссальными долгами за невыполненные условия фантастических контрактов, которых оказалось не мало.

Полина застыла в своем кресле, плохо ориентируясь в происходящем. Она запретила себе думать о самом страшном — возможной гибели Глеба, и все же обмирала при каждом звонке, ожидая трагических сообщений. Порой она чувствовала себя маленькой девочкой, которую наказали и поставили в угол, а потом совсем забыли. Полина что-то бубнила, перемешивая слова гимна Советского Союза с врезавшейся в память фразой из молитвы оптинских старцев: «Господи, во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой…»

Но стоило только вдуматься в вертящиеся на слуху слова, и в душе поднималась волна негодования, захлестывающая горячей злостью. И против торжественной лжи гремучего лозунга «Да здравствует созданный волей народов единый могучий Советский Союз» и против слепого подчинения промыслу Господа — некой жестокой и несправедливой силы, мучающей людей…

Прохладная ладонь легла на лоб:

— Дремлешь, девочка? Уже поздно, поезжай домой, очень тебя прошу. Я велел Сергею отвезти тебя.

Полина встрепенулась, не сообразив сразу, что Сергеем звали шофера фирмы.

— Сергей? А где Глеб?

— Надеюсь, скоро мы во всем разберемся. Оставь это дело мужчинам. Тебе надо побыть у нас. Соня уже ждет.

— Нет! Он будет искать меня дома.

Андрей Дмитриевич почувствовал непреодолимую силу в голосе дочери, которую он никогда не пытался «ломать»:

— Хорошо. Соня переночует с тобой. Не возражаешь?

— Все равно.

Приехав к себе, Полина зажгла свет в комнатах, включила электрообогреватель — прямо в лицо подул горячий воздух. Но теплее не стало — от такого озноба нелегко избавиться. Она села у телефона, умоляя его позвонить. Но как назло, в этот вечер надоедавший как правило аппарат молчал. Куда-то запропастилась даже Алла, имевшая особенность звонить по пустякам в самые неподходящие моменты. Впервые за этот день Полина вспоминала о ней и тут же набрала номер, предчувствуя неладное. В трубке раздался голос — трудно узнаваемый, но, несомненно, живой.

— Инка? Извини, голова раскалывается. Сдохну когда-нибудь от этой мигрени. Валялась весь день в отключке, телефоны вырубила. Гешка в командировке, некому стакан воды в лицо бросить. — Она застонала.

— Ты у себя в офисе не была?

— Куда там, до унитаза с закрытыми глазами доползаю, чтобы не блевануть. Наглоталась спазмалгона, от него только хуже мутит. Представляешь, мировая наука ещё не доперла, как бороться с этой пыткой… Понтия Пилата хоть Иешуа мог исцелить…

— Ал… — перебила Полина, — ты не в курсе, что у нас произошло?

— В курсе. Только что Надька прорвалась, — говорит, в «Ониксе» аврал то ли растраты, то ли договора какие-то полетели… О-о… Даже говорить об этом дерьме не могу… Нормальная военная ситуация. Не паникуй ты попусту.

— Черт с ними, с договорами, с растратами. Глеб пропал.

— Чего-чего?.. — В трубке зашуршало. — Извини, я полотенце мокрое с башки сняла. — Как пропал? Куда?

— Ладно. — Полине совсем не хотелось распространяться по этому поводу. — Придешь в себя, — позвони.

Минут через десять приехала Соня и захлопотала на кухне. Заварила прихваченные с собой травы и заставила Полину выпить отвар, проглотив таблетку.

— Поди подремли, я подежурю. Возьми себя в руки, Полина. Ты будущая мать, вполне взрослый человек, чтобы осознавать ответственность. — Она внимательно посмотрела сквозь крупные очки. — Ничего не ела, не спала и ужасы внутри себя накручиваешь… Э-эх…

— Боюсь, очень боюсь… — Полина стучала зубами, кутаясь в плед. Предчувствие гадкое.

— Ничего не поделаешь — надо ждать. Все прояснится, все. — Соня, такая маленькая и хрупкая рядом с Полиной, отвела её в спальню. — Давай, помогу раздеться.

Полина отрицательно мотнула головой и села на покрывало — от питья и таблетки её действительно потянуло в сон.

Соня сдернула покрывало, хотела было помочь Полине раздеться, но лишь сокрушенно вздохнула и присела рядом.

— Думаешь, мне не понятно, что ты сейчас чувствуешь? Эх, Полиночка… Я уже полвека таскаю, как это теперь говорят, «венец безбрачия». Кончила институт, так и засела в библиографическом кабинете. Шестнадцать дам вокруг и две трети тоже безбрачные… Так и сидят все до пенсии. Если бы не Андрюша, не узнать мне, для кого мировая поэзия писана. Любовь, любовь… Стыдно сказать, вдруг почувствовала себя двадцатилетней, даже стрижку сделала, как тогда, в институте, и жест эдакий появился, девический — челку со лба откидывать. Седенькую… — Соня отбросила назад волосы. — Я их раньше синькой полоскала, а теперь специальной пенкой подцвечиваю. И тряпочек понакупила, словно невеста…

— Синий — цвет траура… — сквозь полудрему пробормотала Полина. Ненавижу.

— Поспи, детка. Считай, я тебе сказки рассказываю. «Спокойной ночи, малыши»… У меня тоже сердце разрывается. Я Андрея Дмитриевича никогда таким не видела. Растерянным.

— Папа ничего не боится. Вас он любит. Я заметила. Помолодел. Про инвалидность не вспоминает. И азарт… — Полина зевнула и села. — Не хочу засыпать. Нельзя. Они могут позвонить… Из-за какой-то ошибки такой переполох. Думаю, Глеб раньше всех утечку в банках обнаружил и ринулся выяснять. Но куда? Не в Цюрих же?.. — Полина чувствовала, что говорит, как пьяная, и мысли у неё прыгающие, дурацкие, с припевом «а мне и море по колено.»

— Может, поужинаем, Соня? У нас там вино, бастурма и банка крабов завалялись. Есть хочется… Ничего весь день в рот не брала.

— Поставлю чайку. И загляну в холодильник, идет?

— Хозяйничайте. Умоюсь и приду. — Глаза у Риты слипались.

Когда Соня, накрыв на кухне стол, пришла в спальню, Полина крепко спала. Было всего лишь два часа ночи. А в три позвонил помощник Ласточкина, Лапшов, занятый в «оперативной группе» по расследованию случившегося.

— Софья Ильинична? Постарайтесь не паниковать. «Скорая» уже приехала. У Андрея Дмитриевича сердечный приступ. Вам лучше ехать прямо в больницу. Шофер в курсе, он отвезет вас… И еще… Полина Андреевна пусть с вами приедет, так будет лучше.

Соня уронила руки и два раза громко всхлипнула, словно завыла. Но рыданий не получилось, даже слезы не смягчили охватившего её панического ужаса. Она поняла, что все эти счастливые месяцы в тайне ждала несчастье. Невезение — вроде клейма. Не отмыть, не отодрать, а с «венцом безбрачия» так в могилу и лечь придется.

Разбуженная Полина вначале не поняла, в чем дело, а поняв, мгновенно собралась. Через пять минут они сидели в служебной машине, ждавшей у подъезда, через полчаса — в коридоре отделения экстренной помощи Боткинской больницы. А к рассвету, смутно забрезжившему за больничными окнами, были оповещены дежурным кардиологом: больной доставлен с тяжелым инфарктом. Ближайшие часы решат исход сражения за его жизнь.

— Я останусь тут, — прошептала Соня, сгорбившаяся на обтянутом дерматином узком диване.

Полина сжала её руки:

— Мне надо попасть в офис… Я сразу же вернусь, как что-нибудь выясню… Вы понимаете?

Соня молча кивнула. Она не могла найти слов поддержки, не могла ободрить Полину сочувственным взглядом, — просто сидела рассматривая потертый линолеум на полу. «Слабая я. Пессимистка. Невезучая. Ни веры, ни надежды за душой. Да и душа-то, где она? Нету», — обреченно думала Соня. Она уж знала, что опять останется одна. И смирилась. Только стала ещё меньше, старее и злей. Как бездомная собачонка. Есть такие — старенькие, облезлые, с печальными слезящимися глазами.

В «Ониксе» работала оперативная группа. Делом о крупном хищении государственного и коллективного имущества занимались МУРовцы. Полина рассказала о событиях первого апреля молодому, явно голодному и отчаянно перекурившему следователю Пруткову. Взяв подписку о невыезде из Москвы в течение суток, её отпустили.

— Как только мы получим какие-нибудь сведения о господине Сарычеве, тут же сообщим, — любезно пообещал следователь, которому Полина рассказала о своей связи с Глебом, о беременности и планах завести семью. — Мы сегодня же проведем обыск по месту жительства Сарычева. То есть, в месте вашего совместного проживания. Пропавшие документы и деньги проходили непосредственно через вашего жениха и отчима.

Полина подняла на бледного человека изумленные глаза:

— Вы полагаете, что не нас ограбили, а мы ограбили себя?!

Прутков пожал плечами:

— В данный момент можно оперировать лишь фактами. А версий может быть множество. Реальных же две — вас подставили, обобрав до нитки, или вы сами инсценировали ограбление. Тривиальная схема, стара как мир и чрезвычайно популярна в нынешней ситуации… Будем работать, Полина Андреевна. Разберемся…

— Простите… У вас есть предположение о месте нахождения Сарычева? Я очень беспокоюсь…

— Могу сказать, что в сводках по моргам, больницам и аэропортам это имя в настоящий момент не фигурирует. Подчеркиваю, это имя, ведь ваш жених мог изменить документы. И, заметьте, в настоящий момент. Это значит, что в любую минуту мы можем получить сигнал.

— Спасибо… — Полину ошарашило упоминание моргов и больниц, а также заявление об обыске.

— Мне надо быть дома?

— Это же не ваша жилплощадь? Вы не являетесь юридической совладелицей?

— Там есть мои вещи, одежда, обувь… Но я хотела бы…

— Не беспокойтесь, ничего из ценных вещей не пропадет. В таких случаях неукоснительно соблюдаются необходимые формальности…

— Понятно. — Полина с сочувствием взглянула на следователя, ощутив мучившие его усталость и неприязнь ко всему этому делу и к ней лично — то ли глупенькой любовнице, то ли сообщнице зарвавшегося афериста.

— Я могу воспользоваться своей машиной? Вернее, это автомобиль отца, но он инвалид и я вожу по доверенности.

— Вчера ночью вы ездили за город на этой машине?

— Да. И оставила её на стоянке в переулке вон у того сквера. Домой меня отвезли на служебной «Волге».

— Возражений к пользованию автомобилем на сегодняшний день у меня нет. Но вы понимаете, возможна конфискация всего имущества. Так что постарайтесь не попадать в дорожные происшествия. И не пересекать линию окружной. Захлопнув блокнот, Прутков ещё раз оглядел роскошный кабинет дирекции. Он наверняка знал цену подвесных потолков высшего качества, компьютеров, техники, и мог прикинуть капиталовложения, угроханные «Ониксом» на экипировку офиса. Во взгляде карих глаз отчетливо светились ирония и печаль прощального торжества. С таким чувством следили, наверно, пролетарии за национализацией капиталистической собственности.

Полина почувствовала жалость ко всем, кто толпился сейчас в этой комнате — к бывшим хозяевам и к тем, кто явился установить правопорядок, к себе и к бледному следователю. Если кто-то и был виноват в мучительной неразберихе нового жития, то не эти люди. Увы, — все они — актеры в огромном, дьявольски срежиссированном спектакле. Она устало кивнула:

— Я не собираюсь скрываться. Приму ваши указания к сведению. Но… но вы ведь, все равно станете за мной следить?

Прутков усмехнулся с нарочитым пренебрежением:

— Представьте, любезнейшая госпожа Ласточкина, у нас есть более интересные объекты для проявления повышенного внимания. Придет время, займемся и вами.

Полина нашла свой автомобиль на том же месте, где оставила его накануне, быстро нырнула в салон, включила мотор и печку. Внутренний невроз, обливающий с ног до головы волнами ледяного озноба, сопровождался тупой расслабленностью, а неудержимый порыв к действиям мучительно сочетался с непониманием того, каковыми должны быть эти действия. Откинув затылок на подголовник, Полина попыталась сосредоточиться, взять себя в руки и действовать разумно. Прежде всего, необходимо заполучить хоть какую-то информацию.

Она вздрогнула от сигналов радиотелефона. Номер Ласточкина был известен лишь самому ограниченному числу лиц. В трубке звучал голос Глеба: «Это очень серьезно, Полина. Мы все в опасности. Ничего не предпринимай. Сообщи отцу: Крафт. Он поймет. Больше никому ни слова! Никому, слышишь? Будь крайне осторожна. Помни: ты мне нужна».

Полина не успела ничего ответить, связь прервалась. Ее захлестнула радость. Глеб жив! Он беспокоиться, он любит! Какое значение в сравнении с этим имели какие-то бумаги и пропавшие деньги. Прокручивая в голове слова Глеба, Полина направила автомобиль в сторону «Беговой», к унылому городку Боткинской больницы.

В кардиологическом отделении, куда перевели Ласточкина, её впустили беспрепятственно. Вбежав на второй этаж, Полина тут же увидела Соню. Та стояла у окна, глядя на мокрые ветки старых ясеней, качавшиеся на ветру. В глазах пустота, смертельная усталость в маленьком, поникшем теле.

— Что? — Спросила Полина едва слышно.

— Без сознания. Держат на аппаратах. Кома. Надежда пока есть.

— К нему можно попасть?

Соня отрицательно покачала головой:

— Никого не пускают. Я только видела, как его повезли на каталке. С капельницами, кислородными трубочками…

— Он сильный… Вам бы надо поспать, Соня, а я подежурю.

— Нет. Разве усну? Буду здесь сидеть. Не выгонят. Мы собирались к Новому году расписаться.

— Мы тоже. На следующей неделе. Глеб пригласил вас с отцом… Полина чуть было не рассказала о звонке Глеба, но вовремя остановилась. Следствие ведется. Тотальный обыск в офисе и в квартире.

Соня вздохнула:

— Значит, ничего нового.

Полина мотнула головой:

— Сонечка, я всеже поеду. Надо кое-что выяснить. У меня появились соображения.

— К следователю?

— Следователь пусть сам копает. А я пока — сама.