Золотая рыбка

Глава 3

Все решилось быстро. Получив развод, Валя уехала с любимым человеком в Киев. Андрей Дмитриевич и Полина стали жить вдвоем. Девочка не сомневалась в выборе, она чувствовала, как нужна отцу. Валентина Борисовна сильно обиделась:

— В хорошем свете ты меня перед Николаем выставляешь! Чтобы родная дочь от матери отказалась! — бушевала она, собирая вещи.

Полина упорно помалкивала, закрывшись в своей комнате. Она удивлялась, что совершенно не хочет плакать, а только ждет, чтобы поскорее захлопнулась дверь за женщиной, ставшей теперь чужой. Полина ещё не знала, как обманчива боль обиды. Повзрослев, она открыла для себя удивительную вещь: люди менее умны и чутки, чем она предполагала, мало, кто способен понимать другого без потока совершенно ненужных слов. Но даже если долго-долго объяснять, они все равно поймут по-своему. Так, как это им больше нравится.

Но в детстве Марго явно переоценивала взрослых, считая их невнимание пренебрежением или нежеланием вникать в её проблемы. Они все что-то из себя изображали. Нарочито отстраненной, показательно иной — самоуверенной, активной, практичной была мать. Скучно-приземленными изображали себя учителя, а большинство сверстников — наглыми и примитивными. Полину же притягивала таинственность. Она много читала, выбирая «про загадочное и мистическое» — от популярных брошюр о цивилизации майя и гибели Атлантиды, до объемного документального исследования «Молот ведьм». Она начала вести дневник, в котором называла себя Ина, а всех остальных обозначала цифрами. Девочка была уверена, что когда-нибудь сумеет сделать шаг за грань реальности, открыв в себе необъяснимые наукой способности. Статьи о таких людях, появлявшихся в разные времена в разных концах света, вдохновляли её. «Хочу стать сильной, полезной всем, нужной. И обязательно известной, богатой, красивой, — написала двенадцатилетняя Полина. — Я обязательно сумею сделать то, что не под силу другим».

Дневник и осознание своей необыкновенности Полина прятала от окружающих. В школе она ничем не выделялась и уж в кокетливости её заподозрить было совсем трудно. Всем показалось крайне странным, когда явившийся в девятый класс новичок, Вадим Еременко, стал ходить за неприметной Ласточкиной, словно привязанный. Это был крупный белобрысый добряк, быстро сумевший завоевать доверие школьной «оппозиции» и снискать расположение учителей.

Добродушие, физическая сила и особая, уморительная способность смешить сделали Вадима героем школы. Завистники утверждали, что он просто-напросто подражает актеру Евдокимову: «вышел из бани — морда красная…». Но, увидав отца Вадима, нельзя было не понять, что юморок в семействе Еременко наследственный, как и непробиваемое добродушие. Вадька уверял, что у них там, в Зауралье, вся деревня такая. В подтверждение чему имел неисчерпаемый запас баек. Девочкам Вадик сразу понравился. Никто из школьных красоток не мог и предположить, что у Вадика с Ласточкиной закрутится что-то серьезное. Ну, живут в одном подъезде, ну, отец Полинки — шеф Вадькиного. Ну, помогала она ему чем-то поначалу, когда Вадька, едва прибыв в Зареченск, провалялся чуть не месяц со зловредным гриппом вируса «Гонконг», который притащил, видимо, из своей деревни.

Полинка вируса не испугалась и по-соседски, по просьбе, якобы, отца, зачастила к Еременко. Ранее такой прыти за ней замечено не было. Ласточкина к подругам ходить не любила, предпочитала отсиживаться дома и посещать некую спортивную секцию на секретном заводе её отца. Эта секция и само название «дзю дзюцу» привлекли было внимание к Полине. Кое-кто стал замечать в ней загадочность, скрытую силу, а Шурик, хохмач и плейбой, изобразил на доске физиономию пришельца, поставил стрелку с кружком, как в комиксах, и написал: «Колдовское озеро у меня в глазах. Полина Ласточкина». И хотя портрет явно не льстил, многие барышни втайне позавидовали, а кавалеры пригляделись повнимательней: без сомнения, буркалы у Ласточкиной были выдающимися. И все же, если по справедливости, Вадик Еременко должен был выбрать предметом своего внимания Дашу или Беллу.

А произошло все вот как. Однажды, в конце ноября, к подъезду подрулил автофургон, из которого стали разгружать вещи прибывшего в квартиру на седьмом этаже семейства. Местные старухи высыпали в полном составе, обсуждая имущественный статус новых жильцов. Телевизор оказался старый «Славутич», увязанный в байковое одеяло, мебель обычная. Единственным, что потрясло воображение старожилов, был двухметровый кактус в огромной кадке. Такие, колючие и сочные, как огурцы, растения только, наверно, в Мексике водятся. И стоют, конечно, жуткие деньги. Если букетик ромашек — три рубля! Потому-то хозяйка, — крупная, круглолицая дама в дымчатых очках и спортивном костюме жизнерадостной юниорской расцветки вместо того, чтобы хлопотать возле холодильника или пианино, вытащенного на снег грузчиками, не отходила от растения и все кричала мужу, что он зря снял с «цветка» спальный мешок, в котором тот совершил путешествие. Полина хотела помочь женщине снова напялить мешок на колючий куст, но тут из подъезда появился русоволосый великан с яблочным румянцем, отстранил мать, подхватил кадку и направился с ней пехом на седьмой этаж.

— Вадик! — в ужасе прошептала совершенно обескураженная женщина. — У тебя же тридцать восемь и пять… — Потом увидела стоящую рядом девочку и объяснила. — У него «гонконгский» с осложнениями. Может начаться двусторонняя пневмония. Пусть в гостиную прямо у окна поставит. У вас здесь батареи горячие?

— Нормальные… — Полине показалось, что женщина тоже слегка бредит.

— Семьдесят сантиметров от источника тепла, — проникновенно сообщила женщина.

— Сказать? — поняла Полина.

— Будь добра, детка. Я же не могу вещи оставить. — Она подозрительно посмотрела на старушек. И те понимающе закивали.

Пока Полина пешком, медленно, словно семидесятилетняя бабка, взбиралась по лестнице (в лифтах все время возили какие-то тюки и ящики с книгами), она поняла, что напавший на неё восторженный столбняк и есть настоящая большая любовь.

Богатырь отдыхал у окна на пятом, приперев кадку к подоконнику. Грудь под синей тренировочной майкой бурно вздымалась. Полина заметила, что светлые вихры прилипли к взмокшему лбу, и ей стоило труда удержать потянувшуюся к этому лбу ладонь.

— Мама просила поставить цветок на семьдесят сантиметров от батареи. В гостиной… У тебя температура, — пробормотала она бессмысленно, словно пароль.

Парень с нескрываемым удивлением молча таращился на нее, потом резко отвернулся, словно увидел нечто ужасающее:

— Скройся, добренькая Буратиночка! Контакты со мной смертоносны. Не забудь пройти полную дезинфекцию и диспансеризацию. — Подхватив кадку, он рванулся вверх, к распахнутым на лестничную клетку дверям новой квартиры.

Вскоре Полина узнала, что Степан Викторович Еременко — уникальный специалист-электронщик, его супруга Мария Федоровна — музработник, а сын Вадим зачислен в 9 «А», то есть непосредственно в класс Ласточкиной. Ей и было поручено ввести выздоравливающего новичка в курс школьной программы.

В первую же встречу со своим подопечным Полина разговорилась, как никогда. Он полулежал на диване под книжными полками, вокруг — на красивом паласе и клетчатом пледе валялись серьезные научные журналы. Вадим слушал музыку из плейера, притопывая босой ногой и вертел ложечкой в чашке. Питье было заварено как надо — в комнате витал запах малины и лимона. Вадим увидел стоящую в дверях Полину, сорвал наушники и подтянул к горлу плед:

— К несчастью, не в силах подняться, леди. Слабость, — объяснил он трагически. И вдруг засмеялся, — Ну у тебя и глаза! Я, что, в самом деле похож на доходягу? Ладно, сообщаю сугубо конфеденциально, — он поманил гостью пальцем, — Моей жизни ничего не угрожает. Но встать я не могу по причине трусов в голубой цветочек. Моя маман полагает, что болеть надо в натуральном ситце и комфортабельно. Будем считать, что я мечусь перед очаровательной дамой в жару и никак не могу подняться на ноги. Вроде Травиаты, только наоборот. Хочешь, спою?

— Хочу, — искренне сказала Полина.

— Тогда садись за фортепиано.

— Я не умею.

— Умеешь. Я через пол слышал, что под нашей кухней. Полонез Огинского. И «Колдовское озеро». Это Добрынина.

— Ты же не будешь петь полонез?

— Но про озеро могу. — Он хитро посмотрел на нее. — Мне знающие люди шепнули, что ты — самая красивая девчонка в школе.

Полина опешила и от удивления даже открыла рот.

— Неправда… Ты ещё не был в школе. — От обиды она готова была расплакаться. Парень, о котором она думала уже две недели, смеялся над ней.

— Не обижайся, Буратино. Честно говоря, я ещё не разобрался, что за штука такая — красота. Вот тебе Майкл Джексон нравится? А Мадонна? А Кинчев или Тальков?

— Тальков красивый, а Джексон — игрушечный автомат.

— А Лизу Харрисон видела? Англичанка, поет блюзы, голос низкий, худенькая, и вот такущие, — он показал руками очки, — печальные глаза. Сразу понятно, что она не какая-нибудь телка… Думаю, тебя лучше звать Ина.

— Сокращенно от женского варианта Буратина? — Прищурмлась она с вызовом.

— Полина — слишком торжественно и без всякой таинственности.

Полина обмела, потеряв дар речи: говорил Вадим исключительно важные для неё вещи и все точно, как по писанному.

В мае они впервые поцеловались под цветущей черемухой у озера. И расстались до сентября — Вадим уехал на каникулы к бабке с дедом в деревню. А Полине пришлось вместе с матерью хоронить бабушку, жившую в Харькове, потом навестить её новый дом в Киеве. А уж остаток лета провести вместе с отцом, затеявшим строительство настоящего дачного дома.

В конце августа, когда Полина и Вадим встретились в своем подъезде, оказалось, что они не просто друзья или слегка симпатизирующие друг другу представители противоположного пола, а настоящие Ромео и Джульетта.

— Я только о тебе и думал, — шептал Вадим, тыкаясь горячими губами в плечи, шею, волосы Полины, — торопливо, мелко, нежно. — Когда сообщили, что там поезд какой-то перевернулся, чуть с ума не сошел. Хотел в Харьков ехать.

— Это не там… Это же… — Полина теряла голову. — Я жутко тебя люблю, Вадечка…

Октябрьская слякотная хмурь окутала городок. Лес за озером потерял праздничную сумасшедшую какую-то яркость, стоял поредевший, облезлый, покорно мокнущий под холодным дождем. Блочные многоэтажки, довольно веселенькие при солнце, приняли выражение угрюмой тоски — нечто грязно-серое, замкнутое в себя, с темными злыми глазами-окнами. Зато внутри, за покрытым слезными каплями окном — благодать. В квартире тихо и тепло. Приятно, укутавшись в мягкое одеяло, прислушиваться к течению посторонней жизни — хлопанью лифта на лестничной клетке, хриплому гавканью Билла на балконе соседей. К отдаленному, неумелому, но такому уютному бренчанью фортепиано за стеной справа. Неинтересная, блеклая, обыденная жизнь обтекает необитаемый остров, на котором, прижавшись друг к другу, затаились двое. Прикасается к таинственной радости и приобретает завораживающий блеск.

Странное ощущение наготы собственного тела, прильнувшего к чужому, которое становится уже не чужим, а главной половиной твоего собственного. И странно, что можно было существовать без этого, не помешавшись от тоски и одиночества.

— Как получим аттестат, сразу поженимся, — серьезно, по-мужски рассудил Вадим, поглаживая лежавшую на его плече Ритину голову. — Почему-то не думал, что я у тебя первый…

— Как?! — оцепенела Полина. — А кто же еще…

— Ты красивая девчонка. И совсем не выпендривалась, не динамила. Прямо так, сразу…

— Что ты говоришь, глупый! Я же люблю тебя! — Полина крепко обняла его, замирая от нежности, слушала как стучит в груди сердце.

— Я тоже. Очень-очень… А все, что у меня было, — так, ерунда, пустяки какие-то. Ты — самая лучшая, необыкновенная.

— Когда мы станем старыми и больными, то часто будем вспоминать этот день.

— Э, Инуша! У нас ещё наслучается столько всего, только держись! Разопрет башку от воспоминаний.

Лавину взаимных чувств молодых удержать было невозможно. Родители проявили понятливость и решили не препятствовать влюбленным, соблюдая, однако, необходимые приличия. Андрей Дмитриевич, пропадавший на работе, быстро догадался, что в квартире обосновались влюбленные.

— Знаю, у вас отношения серьезные, — сказал он дочери. — Только ты не торопись, девочка. Дети, семья, — все будет, но вначале надо себя найти. Мне кажется, идея насчет института электроники и автоматики удачная. Тем более, что учиться вместе с Вадимом тебе будет легче и интересней. А жить вы и в самом деле можете у нас.

Полина и Вадим считались женихом и невестой, поступая в институт. Заглядывая в будущее, Полина видела себя женой и соратницей талантливого математика. Они займутся серьезной научной работой, которая непременно завершится Нобелевской премией. Ведь им впервые удастся зафиксировать и теоретически обоснования явления, считавшиеся паранормальными. Супруги Кюри, исследовавшие радиоактивное излучение, а затем — супруги Еременко, научно обосновавшие явления телекинеза.

Свадьбу наметили к новому году. Однако, пылких чувств хватило не надолго. Компанейский, энергичный весельчак тянулся к студенческим гулянкам, Полина предпочитала проводить время вдвоем с человеком, для которого хотела стать самой интересной, самое главное, — единственной. Неужели их душевная близость, их разговоры, да и просто молчание в пустом доме, превращавшемся в необитаемый остров, можно променять на шумные вечеринки с бессмысленным галдежом, хохмами, приколами, кокетством и бахвальством? В компании Полина превращалась в буку. Она видела, как расцветал в своей стихии Вадим, охотно выпивал, сыпал анекдотами, шутил с девушками, демонстрируя ей свою компанейскую удаль. От попыток втянуть её в общее веселье Полина злилась, ещё больше замыкалась в себе и, наконец сказала: «Сходи к Никитиным один», ожидая бурные протесты. Но он ушел, словно не заметив брошенного вызова. А потом ещё и ещё раз, возвращаясь все позднее, все более чужим и пьяненьким.

Свадьбу отложили до лета, надеясь на то, что все как-нибудь утрясется. А после того, как Полина отказалась поехать с Вадимом в стройотряд, стало ясно: пути молодых разошлись. Но до окончательного разрыва было ещё далеко. Они учились вместе и жили в одном подъезде. И, конечно же, несмотря на очевидную несовместимость характеров, их тянуло друг к другу. Первая любовь — привязчивая штука. Сколько было мучительных расставаний и бурных примирений, сколько клятв и обид! Пытаясь восстановить отношения, Вадим то сумрачно сидел дома, «привязанный к юбке», то пускался в загулы, стараясь нарочно попасть на глаза Ине с другими девушками, «топил горе в бутылке». Она же не проявляла никаких эмоций, глядя сквозь него своими странными глазами, преобретавшими оттенок ледникового холода.

На самом деле Полина глубоко страдала — её отчаянная попытка стать близким, необходимым, родным человеком, не удалась. Они были похожи на радиоприемники, работавшие на разной частоте. Все самое ценное, хранившееся в её душе, осталось невостребованным, а Вадим затаил глухую обиду, не сумев воспламенить любимую огнем своего жизнелюбия и обаяния… Ему не удалось сделать замкнутую, обидчивую девушку развеселой хохотушкой, то есть, попросту — нормальной. Полина думала по-другому: Вадим старался превратить её в заурядность, не захотев понять, какие потаенные способности таит в себе тихая молчунья.

Она перевелась на вечернее отделение, а в сентябре, не доучившись год, ушла из института. Способности к точным наукам у неё явно отсутствовали. Пропало и желание совершать научные подвиги. Иллюзии рассеялись, любовь, взаимопонимание, душевная близость, общность целей — все эти звучные формулировки оказались выдумкой.

В январе 1995 года, отмечая свой день рождения вдвоем с отцом, Полина выглядела несчастной. Позвонив в дверь, Вадим передал Андрею Дмитриевичу букет гвоздик, но зайти отказался.

— Вот, Полюшка. Вадим прорезался… — Ласточкин протянул цветы. Позвони ему, пригласи… Ну, хотя бы поблагодари.

Полина гвоздики не взяла, отвернувшись к плите:

— Зря он это.

— Ну как же зря? Мужчина, все-таки… Уж не знаю, как насчет большой любви, а к тебе он относится хорошо. Парень добрый, душевный.

Полина обернулась и подняла на отца тяжелый взгляд:

— Добрый? Отлично… Но мне надо большего от человека, с которым я живу вместе. Мне нужен друг, единомышленник.

— Понимаю, — согласился Ласточкин. — В чем-то Вадим повел себя неверно. Но ведь он демонстрировал удаль, самостоятельность, надеялся вернуть тебя… Мальчишка еще, какой спрос…

Полина порезала на кусочки торт и поставила на плиту чайник.

— Понимаю, папка, со мной нелегко. Вероятно, я хочу слишком многого, но я не могу заставить себя смириться. Пока не могу. Наверно, жизнь обломает, научит уважать компромисс… Беллка грозит, что я ещё пожалею.

— Что ты решила делать? — Андрей Дмитриевич налил в чашки крепкую заварку.

— Хочу работать.

— Пойдешь ко мне? Все-таки ты почти инженер-электронщик. Как раз в лаборанты.

— Спасибо. Думаю попробовать себя совсем в другом деле, — Полина ковыряла на блюдце торт. — Двадцать три — это не слишком мало?

— Ну, декабристы…

— Ой, всем известно, что юные герои были почти мальчишками. Я не собираюсь спасать Отечество. Я хочу стать парапсихологом.

Ласточкину удалось не выронить чашку и даже не выразить удивления.

— Помощь нужна? — коротко осведомился он.

— Я сама.